Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
23666
|
Официальные извинения
970
98810
|
Становление корпоративизма в современной России. Угрозы и возможности
237
80165
ТЕРРОРИНТЕРН: LEX TALIONIS ИЛИ ЗНАК ГЛОБАЛЬНОЙ БЕДЫ 476
30184
1. Феноменология террора "Зачем мутятся народы, и племена замышляют тщетное?" Пс. 2:1 Проблема современного терроризма – это последнее издание Армаггедона, одного из древнейших архетипов человеческого бытия. В символической форме abovo (лат. "от яйца") всех противоречий и коллизий терроризма предстает едва ли не в самом начале Книги Бытия. С одной стороны, заповедь "Не убий" потому исходная и неведомая ранее миру, что исполнение этого императива стало бы рубиконом преодоления переходного состояния зверочеловека, окончательного очеловечивания человека. Однако сам Творец, похоже, свободен от этого табу. Когда он решил покарать нечестивый Содом, Авраам, призванный Божьим именем творить "правду и суд", не может допустить неправого суда и вопрошает: "Неужели Ты погубишь праведного с нечестивым?". Далее Божий человек устраивает настоящую тяжбу с Творцом, вопрошая, не пощадит ли он город, если там есть – в последовательном ряду – сорок пять, сорок, тридцать, двадцать, наконец, хотя бы десять праведников. И тогда "Он сказал: не истреблю ради десяти. И пошел Господь, перестав говорить с Авраамом" (Быт. 18:19-33). Здесь – смыслообразующий узел проблемы. Вначале гуманный вердикт Творца очевиден, более того – он становится все более конкретным и гуманным, но внезапно – без всякой мотивации! – эта "восходящая линия" обрывается. Бог намерен покарать Содом, если там будет не менее десяти праведников. Неужели они – это цель, а каждый из праведников – уникальная, Богоподобная личность, – лишь средство утверждения высшей "правды и суда"? Говоря словами Нагорной проповеди, "много званых, мало избранных"? Но и "избранные" – весьма противоречивый критерий оценки. Ведь они тоже потомки Адама и Евы, проклятых за первородный грех не только на труд «в поте лица» и муки рождения новых жизней, но и, оказывается, на тотальную "войну всех против всех". Здесь – точка отсчета извечной тяжбы universalis противRealpolitiк.В земной юдоли она предстает в образах первых потомков Адама и Евы – "пастыря овец" Авеля и земледельца Каина. Когда братья принесли Господу плоды своих трудов, он поначалу "призрел на Авеля…, а на Каина не призрел". Тайна такого отбора неведома, но не потому ли Каин огорчился, "восстал" на Авеля и убил его, а на вопрос Господа:"Где Авель, брат твой?" сказал: "Разве я сторож брату своему?". Вначале Господь осудил Каина на изгнание и скитальчество, но, услышав жалобу на то, что теперь всякий может убить его, затем – сточки зрения "земной" логики совершенно неожиданно, – вынес свой вердикт: "Всякому, кто убъет Каина, отмстится всемеро. И сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его". Каин поселился к востоку от Едема, и от него пошло многочисленное каиново потомство"(Быт. 4:1-16). В этой притче нельзя не видеть архетипической микромодели "войны цивилизаций»:ведь Авель был "пастырем овец", а Каин – земледельцем. Это архетип традиционного конфликта "Я-Мы" с враждебными "Он-Они", конфликта, в котором самоутверждение первых происходит путем достижения "нулевой суммы" – обесчеловечения образа вторых и на этом "основании" – "священного" права лишения их жизни. Если бы такая интенция и диктуемая ею практика были абсолютными, не только эволюция, но самое становление культуры/цивилизации оказались бы невозможными. Судя по способности человечества к выживанию и развитию, чаша весов между "Убий" и "Не убий", в конечном счете, склонялась ко второму вердикту. Начиная с символического Ноева ковчега, эта тенденция была быстротечной, но порой такой вдохновляющей, что возникали "мимолетные мгновения" веры в способность человечества окончательно перековать мечи на орала. ХХ-й, "насквозь террористическийвек" (Солженицын) развеял эти иллюзии. Народы и государства вышли из состояния массового террора Первой мировой войны, но в ментальной глубине далеко не избавились "от дикого зверя, который беснуется и ревет, запертый в погребах под фундаментом культуры"1. Говоря библейским языком, "жестоковыйный", "необузданный" Зверь, – это Эрос "праведников", утверждающих свое торжество, как "победу Бога", ценой лишения "неправедников" самой жизни. Такой феномен – парадоксальным образом извечный спутник цивилизаций. Даже М. Цветаева, размышляя над варварством бунтарской пугачевщины, неожиданно и обреченно писала, что, обращаясь к этому феномену, «к зверствам привыкла». Поскольку типичные представители такого наследия – нередко далеко не "варвары" в эллинском смысле, до сих пор бытует стойкая апология т.н. "прекрасных преступлений", убийств на почве "высокоидейной" мотивации. Но кто те "праведники", которые убедили Брута стать убийцей своего духовного отца и друга Юлия Цезаря из таких идейных соображений, как угроза Римской республике? Французская аристократка Ш. Корде публично, ударом кинжала в ложе театра, казнившая Марата, возмутилась оценкой ее поступка: "Как ты смеешь, – воскликнула она, обращаясь к судье, – называть меня убийцей!". Русская дворянка и учительница Вера Засулич в 1878 году стреляла из револьвера в санкт-петербургского градоначальника Трепова. Умом он не блистал. Казалось, учительнице благородных кровей было бы более естественно предложить солдафону обучение уму-грамоте. Однако Засулич поступила иначе. Почему? Она узнала из газет: градонаначальнику, посетившему арестантский дом, показалось, что один из гулявших во дворе не снял перед ним шапку. Разгневанный генерал приказал его высечь. Жандармы, как водится, прилюдно и сладострастно перестарались. Вспыхнул бунт, но был жестоко подавлен. На суде Засулич призналась, что "тяжело поднять руку, пролить кровь", но все же пролила ее. Характерно, что она была оправдана судом присяжных. В зале суда был и Ф. Достоевский – уже известный автор "Бесов". Его табу – "слеза ребенка", но Трепов был далек от невинности, и к этому самосуду писатель отнесся иначе. Существует версия, что он счел наказание Засулич «неуместным, излишним» уже потому, что «нет у нас такой юридической нормы», хотя и выразил опасение, что «ее возведут в героини". И действительно, выйдя свободной из зала суда, Засулич была подхвачена ликующей толпой. Уже в 20-х годах ХХ века Р. Лемкина, будущего польского юриста и заметного участника Нюрнберского процесса над нацистскими преступниками, потрясли два события: совершенное в Берлине в 1921 году убийство министра внутренних дел Турции Таллат-паши, ответственного за массовое уничтожение армян, и убийство в Париже в 1926-м Симона Петлюры как месть за еврейские погромы на Украине в 1918 – 1919 годах. Эти два политических убийства стали в глазах Лемкина "прекрасными преступлениями". "Акты мести, возможно, были преступными с точки зрения закона, но с точки зрения нравственности они были прекрасны"2. Видимо, с этой точки зрения "прекрасной" была и акция израильского юноши И. Амира. В 1995 году он убил премьер-министра Рабина и заодно "случайно" ранил его телохранителя. На суде Амир заявил: "Возможно, Бог действовал вместе со мной". "Как же вы, религиозный человек, сын раввина, забыли о заповедях?"– спросил судья, но получил ответ: «…В заповедях есть более сильное предписание "спасения души"». Его мать воскликнула, что в ее сына "вселился дьявол". Газета «International Gerald Tribune» 13 ноября 1995 года прокомментировала убийство следующим образом: "25-летний убийца, признавшийся в суде, был осужден как любой религиозный фанатик в Израиле, но он не был ни странным, ни неподходящим для нашего общества. Амин является чем-то гораздо больше беспокоящим многих жителей Израиля: молодой, дисциплинированный и обладающий многими дарованиями человек, поверил, что он спасет Израиль. Его решение убить отражает – также, как искажает, – ценности, приобретенные им в его путешествии по израильскому расколотому истеблишменту и этажам его элит". Что означают эти поступки – просто идейную убежденность или ее "гремучую смесь"–фанатичную убежденность? Если Ш. Корде и А. Засулич воплощают "прекрасные преступления", то в более широком контексте по-своему "прекрасны" и Кромвель, обезглавивший английского короля, и сентиментальный Робеспьер, "повенчанный" молвой с гильотиной, и режиссеры/исполнители зверского убийства последнего российского императора, его семьи и слуг. Ведь во всех случаях речь идет об идейно мотивированных, ритуально-символических убийствах. Все они – ипостаси террора как экстремального метода адресного "устращивания" идейных противников. В этих мистериях страсти неотделимы от ratio, заметна нереальная в "чистом" виде, но все же тенденция отделить плевелы от зерен. Однако редукция к такому пониманию проблемы сегодня – это прекраснодушная иллюзия, если не идеализация буквального террора. Неизбывная проблема адекватности целей и средств – это фанатизм, в котором "идейная" адресность подчинена безадресности, как цель – средствам. Уже иудейский царь Ирод санкционировал "избиение младенцев" лишь потому, что среди них, вероятно, находится младенец Христос. Прошло две тысячи лет, и уже под занавес ХХ века ирландский террорист К. Мак-Кейн пошел дальше. Узнав, что погибла женщина-полицейский, он аплодировал: "Надеюсь, она была беременна!.. мы одним ударом уничтожили бы двух врагов". Ирод убивал невинных младенцев, а Мак-Кейн убивал их еще в утробе матери. Масштабы террора ныне таковы, что он обрел трансконтинентальный характер. М. Вулф, профессор Ноттингемского университета (Великобритания), ввел понятие мегатерроризм– беспрецедентно Большой террор (2004). С учетом транснационального характера этой бесовщины, его уместно определить как Терроринтерн– Террористический интернационал. За пестрым разнообразием и стойкой динамикой терроризма по экспоненте крайне трудно постигнуть его "последние", сущностные основания. Вопреки острой необходимости в международно-правовом определении терроризма, не только "в товарищах согласья нет", но нет и хотя бы "рабочей" конвенции определения его дефиниции. Известный американский террорист И. Рамирес Санчес (по кличке "Карлос"), утверждал: "Террор – это война. Террор – это военная стратегия и средство борьбы, призванное победить объект при помощи страха» Неопределенность такой трактовки в том, что террор – всегда применение силы, но сила, насилие – далеко не всегда террор. Вообще террор – это не обязательно война на физическое истребление. Ветхозаветная "подзаконность" человека, как и извращающее освободительный смысл учения Христа, "судебное понимание" христианства, – это "настоящий духовный террор…"3. Р. Лемкин после участия в Нюрнбергском процессе в качестве профессора Йельского университета выступил в Мадриде на конференции по унификации уголовного права с докладом "Терроризм". Это деяния, говорилось в докладе, составляющие общую (межгосударственную) опасность, признанные преступлением против международного права» как преступления варварства». И все же кардинальные проблемы природы и смыслов терроризма, тем более – масштабов и глубины его воздействия на взаимоотношения между культурами и цивилизациями, остаются открытыми. Понятно лишь, что именно терроризм является одним из самых экстремальных феноменов в фундаментальной триаде "культура – цивилизация – варваризация", и его цунами во многом превращают эту связь в неизбывный "бермудский треугольник". В рациональном понимании буквального нагромождения его во многом эзотерических артефактов политико-правовые нормы и табу безусловно необходимы, и все же они недостаточны. Востребовано многоуровневое постижение этого грозного сюрреалистического феномена, начиная с его антропологических оснований.
2. Антропология террора "Варварство никогда не бывает временным"А.Камю Уже этимология понятия "террор" позволяет приблизиться к постижению его зловещего смысла. Термин "терроризм" происходит от французского terreur – страх, ужас. В словаре С.И. Ожегова определение терроризма выводится от французского terroriser, что означает «устрашать насилием», «запугивать», «держать в состоянии постоянного страха». В словаре В. И. Даля функция терроризма сведена к символическому "устращиванию". Понятно и без специального анализа, что террор – это всегда устрашение, но очевидно, что далеко не всякое устрашение – террор. В любой своей ипостаси террор не вписывается в классическую оппозицию "природа – культура". Даже в мире природы есть место не только "естественному отбору", но и "альтруизму" всего живого, которое способствует его динамичную целостность в многообразии. Террор – это слом даже такого баланса в мире человека, предельно радикальная дегуманизация отношений между людьми, вплоть до разрушения выработанных тысячелетиями фундаментальных всечеловеческих ценностей – императива Не убий и символа Ноева ковчега. Террор – не просто война, а ее экстрема. В ней заключен такой сплав "базовых инстинктов" в контексте макиавеллевской (да и марксовской) формулы homo как кентавра, – полузверя, получеловека. Как неоархаика "натуры" наших дней – озверения человека, террор изначально и диаметрально противоположен культуре как процессу очеловечивания зверя. Переходный характер генотипа homo, невозможность свести его к определению sapiens во многом объясняют амбивалентность человеческих страстей. Классик писал, что "ничто великое в мире не совершалось без страсти". Но, как метко заметил М. Волошин, "спазмы страсти" не лишено и (почти) все низкое. Реально и "великое низкое", и это парадокс не ума, а самой жизни. Принципиальное различие в том, что если подлинно великое оценивается со знаком плюс, эта "страсть" называется убежденностью, а со знаком минус – фанатизмом. "Негодование рождает стих", – писал Ювенал в "Сатирах", но известна ярость не только "благородная": по-своему снискал бессмертие Герострат. Вообще - что кроется на ментальном дне существа, способного к применению решительно всех средств для достижения своей цели, включая буквально понятые зверские? Ф. Ницше выявил растущую пропасть между его все более цивилизованным существованием человека и тем не менее – стойким архетипом, унаследованным от первичной эпохи, – жестокостью как рудиментом "прежних культур". Вопреки библейскому раю или античному мифу о "золотом веке", писал мыслитель, жестокость принадлежит к древнейшему настроению человечества, когда богов услаждают зрелищем жестокости, как чего-то осмысленного и значимого. Становление и культивирование человека и его важнейшего качества –человечности, гуманного обращения к себе и другим, происходило как процесс укрощения "дикого зверя". "Мир, – писал Ницше, - это медь: // нагретый бык - он глух на крик... Мир – это твердь, // в нем сердца нет, мир – это бык"4 (очевидно, что речь идет о медном быке греческого тирана Фалариса: в чрево животного помещали обреченных на смерть и потом его раскаляли его до тех пор, пока из-за воплей жертв бык не начинал "мычать"). Однако Ницше констатировал не только садистский синдром "разогретого быка" истязателей (к примеру, инквизиция), но и мазохизм самоистязаемых (аскетизм жаждущих "пострадать"). У зверочеловека нет постоянной "прописки". По словам А. Мицкевича, когда не стало недавно палача в одном французском городе, то представились сразу триста шестьдесят шесть соискателей. Здесь, по крайней мере, есть своя логика – обретенияматериального достатка и социального престижа палачей. Но чем объяснить мутацию субъектов в собственных палачей? Нам кажется странной и чуждой решимость современных шахидов к самоубийству. Но вот как А. Пушкин воспроизводит ментальный комплекс Е. Пугачева: "Есть упоение в бою // и бездны мрачной на краю, // и в разьяренном океане, // средь грозных волн и бурной тьмы, // и в аравийском урагане, // и в дуновении чумы!...// Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит // неизъяснимы наслажденья - // бессмертья, может быть, залог! // И счастлив тот, кто средь волненья // их обретать и ведать мог". Объясняя смысл этих строк, М. Цветаева писала: "Есть явление, все эти явления дающие разом. Оно называется – мятеж, в котором... еще и метель, и землетрясение, и пожар... Пушкин говорит о гибели ради гибели и ее блаженстве»5. Отсюда хорошо и печально известная интенция: "А он, мятежный, просит бури, как будто в буре есть покой". Так, по Гегелю, вершится абсолютная свобода как "фурия исчезновения", "самая холодная, самая пошлая смерть". Непреходящая заслуга Ф. Достоевского в том, что, провидя тектонические разломы грядущих столетий, он впервые ясно увидел, что человек живет между двумя полюсами – "бездной над нами и бездной под нами". "Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом"6. Парадокс в том, что к нему ведет и безграничная несвобода, тотальное отчуждение не Обломова или Фирса, а пассионарного человека, рвущегося из напрочь запертой клетки – даже ценой "озверения". Поэтому "...выражаются иногда про "зверскую" жестокость человека, но это страшно несправедливо и обидно для зверей: зверь никогда не может быть так жесток, как человек, так артистически, так художественно жесток"7. Этот колокол звонил по агонии абстрактного гуманизма, и Ф. Достоевский провидел трагический век мутации гераклитова творческого огня в тотальный "пожар в головах". Человек, которому мнится, что он способен быть всем, или "Наполеоном", но реально остается ничем, оказывается "по ту сторону добра и зла". Он способен все, включая и себя, превратить в ничто. Начиная с хрестоматийного Герострата, пафос действий "бесов" повсюду и всегда - "…все вдруг взорвать на воздух, все уничтожить, всех, и виноватых, и невиновных, и тут все узнают, что это – тот самый, которого назвали вором…а затем уж убить себя"8. Первым после русского Екклесиаста приближение этого "пожара" почувствовал Ф. Ницше. Чтобы понять этот феномен, философ предлагал "вглядеться" в европейский анархизм в целом как одну из ипостасей декаданса или кризиса Модерна, уже заметного с конца ХIХ века. Отныне мир может "падать назад, в сторону, вперед, во всех направлениях", и такая дезориентация становится уделом тех, кто теряет почву под ногами, ощущает себя безысходно "бывшими". Вообще говоря, "стремление к разрушению, изменению, становлению может быть выражением изобилующей, чреватой будущим "дионисической" силы, но оно может быть также ненавистью неудачника, горемыки, который разрушает, должен разрушать, ибо его возмущает и раздражает существующее"9. После Достоевского и Ницше обесчеловечение, или варваризация человека стали объектом пристального внимания психоаналитического направления в культурфилософии. З. Фрейд интерпретировал эту тенденцию как угасание Эроса - воли к жизни и влечение к Танатосу. Если ожидание конца – это недостаточное средство, более сильным наркотиком вполне может стать преодоление комплекса неполноценности как "влечения, которое стремится вновь уничтожить жизнь… мы можем считать его выражением влечения к смерти…его направленности на внешний мир в форме агрессии"10.Американский культурфилософ Э. Фромм усмотрел в подобной разрушительной стихии одно из фундаментальных свойств несостоявшегося "царства Разума", а разрушительности – как результата непрожитой жизни. По Ж. Бодрийяру, современный терроризм уже не имеет ни цели, ни конкретного врага. Его противник даже не из области мифа, он выступает как нечто анонимное, как некий мировой социальный порядок. Это уже не только цивилизационный, но и культурныйтупик - неспособность к творческому Ответу на Вызовы современности. ХХ век предоставил устрашающие аргументы, подтверждающие способность к распаду и обрушению в бездну небытия. 3. Социокультуральный диагноз террора "Если требование высшей культуры остается неудовлетворенным, то...ближайшим последствием этого явится…обратное погружение в варварство" Ф. Ницше Вне глубинных антропологических оснований – "вечного возвращения" архетипа "Зверя из бездны", или расчеловечивания человека, современный Терроринтерн не может быть "расколдован" и рационально понят. Вместе с тем очевидно, что, перефразируя Маркса, обстоятельства так же творят людей, как и не-людей, и это требует рассмотрения террора в социо-культурологической оптике, как экстремальной антикультуры. В самой общей форме антикультура современного террора может быть объяснена в предложенных Х. Ортега-и-Гассет интегративных концептах "человек-масса" и "восстание масс". Еще Гегель проницательно отметил этот феномен уже на стадии становления индустриального общества. "Самый низкий уровень жизни..., – писал он, – очень различен… Бедность сама по себе никого не делает чернью: чернь определяется лишь связанным с бедностью умонастроением, внутренним возмущением (курсив мой – И.Л.), направленным против богатых, общества, правительства и т.д. Далее, с этим связано и то, что (такой) человек...становится легкомысленным и уклоняется от работы… Тем самым в черни возникает зло, которое состоит в том, что у нее отсутствует честь, заставляющая человека обеспечивать существование собственным трудом, и она тем не менее претендует на обеспечение своего существования как на свое право"11. Демократия ХХ века, повергнув зло тоталитарных диктатур, изначально обнаружила и отмеченный В. Розановым массовый комплекс неполноценности: "egalité” есть тоска всеми униженного, скорбящего о себе всего "половинчатого" – его уравнения с единицею?". Недаром идейные предтечи нацизма называли немецкий народ периода Веймарской республики "пролетарской нацией", несправедливо ущемленной более благополучными "буржуазными нациями". Этот лейтмотив отчетливо слышен и в определении состояния современного постколониального мира как "международного пролетариата". Дистанция между богатством и бедностью в мире, как никогда, велика. По данным доклада ООН "Глобализация с человеческим лицом", пропасть между развитыми и другими странами углубляется: разрыв доходов между пятью богатейшими и пятью беднейшими странами составлявший 30:1 в 1960-м году, достиг уровня 60:1 – к 1990-му, а в конце ХХ века равняется 74:1. Согласно оценкам ООН, даже в развитых странах 100 миллионов человек живут за чертой бедности, 37 миллионов – безработные, а 1/3 взрослых людей не завершает среднего образования. Заслуживает внимания и наблюдение американских авторов: "Мы должны посмотреть на мир глазами наших противников... Готовность террористов умереть за свое дело малопонятна, если мы не вспомним тот факт, что продолжительность жизни в их странах чрезвычайно невелика"12. Конфронтация бедности и богатства – действительно важный источник терроризма (особенно в его массово-исполнительском звене), но наивно приписывать ему самодостаточное значение. Формула «чем больше бедности, тем больше террора» лишь в определенной степени соответствует реальности. Обширные регионы мира, в которых жизненный уровень достаточно скромен, до сих не "замечены" в систематическом терроре. Но главное в том, что его известные организаторы и вдохновители – представители вовсе не бедного, а, как минимум, среднего класса. Их организации оперируют такими средствами, которые вполне могли бы разрешить масштабные социальные проблемы. Эпизодически и ситуационно обсуждается такой социокультурный аспект, как гендерная структура терроризма. Заметно искушение объяснить его, приписывая патриархальной цивилизации «базовый инстинкт»маскулинности, по определению чреватой насилием, вплоть до уничтожения тех, кто не готов к подчинению. Однако такой посыл явно противоречит очевидным фактам. У террора – и заметное женское лицо. Не говоря уже о дрессированных фуриях нацистских "фабрик смерти", сопричастность к террору разделяли девицы из организаций "Прямое действие" и "Красные бригады", которые повергли в страх респектабельную Европу 1960 – 1970-х годов. Вдохновительница германской террористической "Фракции Красной Армии" У. Майнхоф являлась потомком великого поэта-романтика Ф. Гельдерина, а ее сподвижница Г. Эннслин – прямым потомком Гегеля. Культовая террористка П. Херст – дочь знаменитого миллиардера Херста с кличкой «Таня» – была подружкой легендарного Че Гевары. В этом же ряду, словно сошедшие с мрачных и гротескных фресок Ф. Гойи, шахидки из московской мистерии "Норд-Оста". Некрасовские женщины – символ добродетельной жертвенности – были способны "войти в горящий дом". Фурии террора не только сами поджигают его, но и готовы сгореть в огне. Независимо от мотиваций (преданности, ревности, мести, амбиций), женщина-убийца и тем более самоубийца – это разрыв генерационной преемственности поколений, угроза непрерывности жизни на земле. Если гендерные аспекты террора заслуживают гораздо большего внимания, то этого нельзя сказать об этноцентристской версии террора как ментального свойства определенных общностей, будто бы предрасположенных к насилию. Внимание к этническому составу террора все же привело к накоплению определенных фактов. Так, в Нидерландах значительно более высокий уровень преступности характерен для марроканцев в сравнении с турками, хотя обе этнические группы экономически и социально страдают от дискриминации приблизительно в равной степени. В то же время, среди лиц, эмигрировавших в Европу из Азии, уровень преступности ниже, чем среди европейского населения13. В ХХ веке пальму сомнительного первенства в "безумном, безумном мире" террора разделяли русские и немцы, ирландцы и баски, американцы и евреи. Зариновая атака японской "Аум сенрике" в токийском метро в 1995 г. была последним крупномасштабным актом вальпургиевой ночи ХХ столетия. Но печально известные серийные киллеры – "Джек-потрошитель", "нью-йоркский снайпер", английский "доктор смерти" Шихман и др., – прописаны все же не по арабско-мусульманскому адресу. Общим местом стала психологическая версия террора как "силы слабых". Но терроризм – это "не сила бессильных", а ассиметричная сила. Этот монстр вполне способен дотянуться до ядерного или биологического оружия массового поражения. "Тот, у кого в руках эта штука (атомная бомба), – говорил немецкий террорист М. Буман в интервью журналу "Штерн", – может заставить бундесканцлера танцевать канкан на столе". Все более провоцирующую роль играют "плоды просвещения" вестернизированных массмедиа с их универсальным фрейдистским товаром – культом насилия. Американский автор Л. Мартин констатирует, что для ньюсмейкеров теракт – это "новость высокого качества". Коммерческий успех любой ценой приводит к вольной или невольной пропаганде терроризма. По-видимому, терроризм не сводим ни к "зову крови", ни к страшной мести бессильных. Такой подход – автоматическое алиби в непричастности к террору "упорядоченных" политических субъектов, прежде всего – государств. Однако это глубокое и далеко не небескорыстное заблуждение.
4. Терроризм государственный и групповой "ХХ – насквозь террористический – век, содрогающее увенчание того Прогресса, о котором столько мечталось в ХVIII-м"А. Солженицын "Большая часть мира видит – ипо праву,– вСША одну из главных стран-террористов"Н. Хомски
Архетипичным символом государства является библейский Левиафан – "монстр, символизирующий силы природной стихии". В книге Иова описывается существо, столь пугающее, что "никто не смеет тревожить его… Будет ли он много умолять тебя и будет ли говорить с тобою кротко? Сделает ли он договор с тобою?" (Иов 40: 20, 22, 23). Символизм этого существа происходит ближневосточных мифов, в которых герой-бог сражается с богом морских глубин за установление порядка из первобытного хаоса. С нарастанием социально-политических антагонизмов соотношение хаоса и порядка выявляется различным, вплоть до противоположности, образом, и к террору прибегают скорее как к легитимному, чем экстремальному способу достижения целей. В структурно-историческом срезе терроризм – это необозримая сеть самых разнообразных субъектов и агентов, и изначально важно выявить специфику, взаимосвязь и эволюцию государственного и группового терроризма. Одной из первых, известных в истории террористических группировок, совершавшей "прекрасные", из благих побуждений, преступления, была секта сикариев в древней Иудее, которая действовала в 66 – 73 годах н.э. под лозунгом освобождения от Римской империи. Сикарии систематически убивали римских чиновников и проримски настроенных евреев, сжигали зернохранилища и выводили из строя системы водоснабжения. Но заставить империю "образумиться" они не смогли. Гегель писал о средневековых государствах, в которых господствала не сила права, а право силы, «беспрестанное насилие». Такая критически сжатая пружина, естественно, вызывала контрнасилие многочисленных сектантских групп. Их вооруженный протест перерестал в массовые движения (герилья, табориты и др.) и сопровождался их террористическими действиями. В периоды обострения противоречий в пределах современных полиэтнических наций-государств групповое насилие приобрело определенные этноконфессиональные черты (ирландская "герилья", бакская "Эта", чеченская фронда, "тамильские тигры" и т.п.). Если неотъемлемый сегмент специфики государства заключается в легитимностинасилия власть имущих, т.е. признания его правомерности большинством граждан, то групповой террор – это свидетельство нелегитимности государства, его «права» на насилие. Это протест тех социальных групп, которые не только не согласны с политикой государства, но и способны противопоставить ему более или менее адекватное насилие. Таков последний довод не-королей. В этом смысле террор является практикой политического насилия, которые считаются прерогативой государства и при этом выпадают из общественных представлений о допустимом. И. Валлерстайн не вполне точен, полагая, что враждебность по отношению к государству вошла сейчас в моду. Но он, безусловно, прав, отмечая, что в той мере, в какой частная безопасность становится важной проблемой общественной жизни, подрывается вера в торжество закона и, как следствие, разрушается гражданское сознание. Замкнутые группы становятся единственно надежным прибежище, проявляя при этом склонность к насилию и стремясь контролировать свои "зоны ответственности". Вообще в периоды бурной трансформации политических систем общественные группы, еще отчужденные от власти, но уже стремящиеся к ней (во Франции начала Нового времени – это "третье сословие"), идейно и морально легитимировали насилие как право народа на восстание против тиранов. В Великой французской революции, с ее взятием власти "народом", это воплотилось во всевластии гильотины, карающей не только тиранов, но и все общественные группы, которые были их социальной почвой. Инерциально новые власть имущие еще признавали легитимность "права народа на восстание" против тиранов, как бы подчеркивая собственную непричастность и чуждость тирании. "Какая страна, – вопрошал второй президент США, еще вполне "народный" Т. Джефферсон, – в прошлом прожила хотя бы полтора века без восстания?... Что значит потеря нескольких жизней в масштабе одного-двух веков? Древо свободы должно подпитываться... кровью патриотов и тиранов. Это – его естественное удобрение"14. История революций в России ХХ века – это новый виток на "древе свободы". Здесь на удел "естественного удобрения" были обречены не только "тираны" – российский император, его семья и челядь, но и впоследствии – целые классы. Но те, кто ныне торопится обвинить в этом только большевиков, точнее – ленинский принцип "революционной целесообразности", выносят вердикт до суда. Такой суд – дело будущего, и полезно знать, что Владимир Ульянов, по свидетельству его сестры, стал Лениным лишь после того, когда, узнав о казни старшего брата, сорвал со стены и начал топтать карту России. Изначальный цвет российского террора был не "красным", а "белым". Благовоспитанность тех, к кому обращался русский Робеспьер, не позволяла им совершать политический стриптиз по этому поводу, но идейная "душа" эсеров З. Гиппиус писала об этом в своем "Дневнике": "Сейчас у нас (всех) только одна узкая, самая узкая цель... свалить власть большевиков... Все равно чем, все равно как, все равно чьими руками... Для каждого данного мига нужно использовать людей данного мига. Вот и все. Когда они провалятся, будем искать следующих, кто бы они ни были с точки зрения целесообразности их действий, пригодности их действий, пригодности средств для неизбыточной, узкой, ПЕРВОЙ цели – свалить большевиков". И далее – все точки над "i": "Мы только теперь вступили в полосу настоящего террора. После убийства Володарского, затем Мирбаха и Эйхгорна... произошло, наконец, убийство Урицкого и одновременно ранение – в шею и грудь – Ленина. Большевики на это ответили (! – И.Л.) только тем, что арестовали 10 тысяч человек (курсив мой – И.Л.)"15. Однако конец – делу венец. После Ленина большевики развязали массовые репрессии против крестьянства и интеллигенции, а закончили истреблением собственной элиты – ленинской гвардии. Революции действительно пожирают своих детей. Вероятно, закономерность состоит в том, что такие, замешанные на Большой крови, революции, точнее, по Е. Месснеру, мятежевойны, неизбежно заканчиваются "вечным возвращением" Левиафана, подрывом легитимной основы любой государственности – договора с народом, – и стремлением к "такой верноподданнической покорности всех граждан абсолютному государству, какая еще не существовала доселе" и анархическую реакцию исхода из-под его контроля. Поскольку анархизм "стремится к устранению всех существующих государств, – то ему остается надеяться…на существование с помощью своего крайнего терроризма. Поэтому он втайне подготовляется к террористической власти…"16. Террор изначально был заметным, а в катастрофные периоды – и определяющим феноменом не только внутриполитической жизни, но и международных отношений. Ему предшествовали тысячелетия взятия в заложники знатных представителей побежденных племен. Геноцид, а нередко этноцид, массовый угон населения в рабство составляли обычай войны. История древних империй полна такими демонстративными акциями "устращивания". Их собирательный мрачный символ – империя Тамерлана, "увенчанная" горами черепов побежденных. Характерная для христианства начала первого тысячелетия н.э. религиозная толерантность вскоре сменилась фанатичной нетерпимостью. Крестовые походы стали не столько борьбой за "освобождение гроба Господня" от "иноверных", сколько их геноцидом именем Христа. Если в обычаях т.н. "огороженных войн" между христианами предполагалось соблюдение неких норм и табу, то в этих походах действовал принцип римского легата, говорившего воинам: «Убивайте всех, Бог на Последнем Суде отделит католиков от еретиков». Вплоть до конца политического Средневековья демон тотального террора витал над средневековой Европой. Клерикальное господство Ватикана уходило в прошлое, но светские власти словно соперничали с ним в применении массового насилия. "Лучше царствовать над опустошенной землей, чем над проклятой", - таковы были приоритеты императора "Священной Римской империи германской нации", и тогда, в Тридцатилетнюю войну, население Германии уменьшилось втрое. А далее – геноцид индейцев в Америке, расправа колонизаторов над индийскими повстанцами – сипаями (их привязывали к жерлам пушек и разрывали на части), над восстанием "боксеров" в Китае в 1901 году. Недаром Маркс назвал колониальную эпоху "кровавой зарей" капиталистического накопления. Уже в начале ХХ века, в период Первой мировой войны, кайзер Вильгельм II, по сути отрекаясь от своего различения "западной цивилизации" и "восточной культуры", напутствовал германские войска: "Ведите себя, как гунны". Стоит отметить полисемантику этого термина. Высоко оценивая пьесу Е. Замятина "Атилла", М. Горький усматривал ее ценность в том, что "гунны во влаве с Аттилой идут разрушать Рим, как государство, фабрикующее рабов". В устах же кайзера воинство рейха – это новые гунны, призванные освободить "рабов" на Востоке. "Культуртрегерская" мотивация возымела действие. Первый расстрел заложников (включая женщин, детей и стариков) произошел в августе 1914 г. в бельгийском Лувене. Там германские колонны были обстреляны из охотничьих ружей, и немецкие войска без колебаний подавили городскую партизанскую войну. Массированным актом терроризма стали еврейские погромы и депортации 1915 – 1916 годах, организованные в Галиции в прифронтовой полосе великим князем Николаем Николаевичем ("в ответ" на "еврейский шпионаж", который был объявлен причиной поражения российской армии). В 1915 году был подготовлен проект указа Николая II о массовой депортации этнических немцев. Таким образом, с точки зрения царских властей, два этноса (немцы и евреи) попали в категорию "подозрительных". Еще ранее в этом черном списке оказалась польская шляхта. Монархист Л. Тихомиров писал о политике царской России в Польше: "В начале деятельности нужны были меры терроризирующие... Отнять от мятежа шляхту значило сковать всю его силу... Муравьев понял, что недостаточно разгонять банды или ловить кинжальщиков, а нужно истребить саму организацию"17. Однако все эти ужасы варваризации и одичания "цивилизованных" власть имущих меркнут перед нацистским и сталинским террором в запредельных формах геноцида против собственных и других народов. Зб. Бжезинский пишет, что нацистский режим был "более рационален", поскольку истреблял другие народы, а сталинский – репрессировал целые классы и этносы своего народа. Но такое различение – опасная иллюзия. Именно фюрер спровоцировал не только истребление немецкого юношества ("гитлерюгенд"), но и "ковровые" бомбардировки Дрездена и других городов. Немецкий народ и его отечество спасли не нацистские мистификации, а проявленная союзниками цивилизованная милость к павшим. Впрочем, и она – не жена Цезаря. Хотя первые американские атомные бомбы были адресованы Москве в целях символического "устращивания", физически они стали Армаггедоном жителей Хиросимы. Цель оправдывает средства! Однако был ли вообще возможен этот тотальный Кошмар без – в лучшем случае – слабости сильных: мюнхенского предательства Чехословакии западными державами, сталинского ожидания умеренности аппетита фюрера, молчаливой и дружной блокады бегства евреев из Германии руководствами США и СССР, наконец, искушения разрубить гордиев узел завершающейся войны атомным апокалипсисом в Японии? Все это – притча во языцех. Но "Зверь из бездны", говоря словами Ницше, не только "ревет в подвалах культуры", но и мимикрирует под нее. К. Ларсон, советник ЦРУ и Министерства внутренней безопасности США по вопросам борьбы с терроризмом, пишет полуправду об этом парадоксе, утверждая, что он "угрожает глобальному порядку не просто потому, что несет с собой насилие. Он подрывает саму структуру глобального порядка, в котором на протяжении столетий главным субъектом выступали национальные государства... Сегодня этот проект пытаются осуществить, форсируя переход от незавершенного второго этапа, в "отдельно взятом" регионе, к третьему, в комбинации процессов имплантации в "Север" и его пока символического штурма в наиболее болевых точках"18. Иными словами, советник прав, констатируя вектор ударов "новых гуннов " – с Юга на Север, но он хранит понятное молчание о их глубинной первопричине. На пути к постижению такой глубинной причины возможны различные, в том числе и сенсационные подходы. Так, А. Тарасов, эксперт Информационно-исследовательского центра "Панорама" (Москва), а статье "Неопровержимые доказательства" (2004) рассматривает события 11 сентября 2001 года не как исламистский теракт, а как заговор-провокацию американских фундаменталистов – крайне правых. Новизна такой оценки, которая в различных вариантах гипотез "проговоривалась" и ранее, состоит в том, что автор детально воспроизводит основную канву документов, фактов и аргументов в книге Т. Мейссана о провокации как ассиметричном оружии в «мятежевойне» (2003). Автор убежден, что этого исключать нельзя – уже потому, что еще более грандиозная провокация – убийство президента Дж. Кеннеди, – осталась тайной за семью печатями. Тем не менее, многие авторитеты утверждают: "Маска, мы тебя знаем". П. Бьюкенен, бывший кандидат на пост президента США и автор книги "Америка: республика или империя?", высказал уверенность, что ненависть к Америке, выраженная в акте террора 11 сентября 2001 года, исходит из отношения к США как к "новому Риму", навязывающему свои цели, волю, ценности. США, заявил он, несут – с точки зрения иных культур, в том числе и ислама, – только "разложение". Американское агентство "Нандо таймс" опубликовало красноречивую подборку статей под заголовком «Почему они ненавидят нас?». Политологи З. Сардар и М. Дэвис целиком разделяют точку зрения известного критика Америки Н. Хомски: "Большая часть мира видит - и по праву – в США одну из главных стран-террористов". Такая сомнительная репутация – дурной и опасный плод цивилизационного миссионерства во имя американизации мира. В то время, когда с окончанием "холодной войны" и распадом двухполюсного мира рухнул претендующий на мировую экспансию СССР, а Европа, уходя от химеры Третьего рейха, занялась обустройством своего единого Дома, официальная Америка без объявления, de facto ведет войну цивилизаций не только под флагом своеобразно препарированных христианских ценностей, но и акцентируя их абсолютную ценность для всего мира. Способна ли победить в этой "войне" Европа? Ныне здесь уже более 17 миллионов мусульман, и опасений за их нелойяльную пассионарность оказалось достаточно, чтобы Евросоюз официально отказался в своей – так и не принятой, – Конституции идентифицировать себя как союз не просто европейских, но и христианских народов. Суть проблемы, как объяснил уже Гегель: христианство – это не только религия, но и образ жизни. Устойчивая двусмысленность принятия/непринятия Турции в ЕС также "на руку" скорее не ему, а проамериканскому НАТО, членом которого эта страна является. Трудно представить себе более мощный удар по ценностно-смысловому ядру Европы. Эффект такой стагнации превосходит штурм нью-йоркских "близнецов", и "восторг" в том, что это делается не исламистскими боевиками, а "отцами" Евросоюза. Степень их дальновидности определит богиня Клио.
5. "Врачу. Исцелися сам" "Тот, кто борется с чудовищами, должен следить за собой, чтобы самому не обратиться в чудовище. Попробуй подолгу смотреть в пропасть, и она заглянет тебе в глаза"Ф. Ницше 1990 Ответ мира, почитающего себя цивилизованным, на вызов Терроринтерна является, во-первых, скорее реактивным (он так буквально и называется "антитеррористическая операция"), чем превентивным, во-вторых, он существенно ослаблен тем, что т.н. "антитеррористическая коалиция" - это продукт симбиоза Слона и Кита, и в-третьи, (по счету, но не значимости), американский Слон демонстрирует грацию в посудной лавке, и это на руку только террористам. Они уже добились не только унижения самой могущественной державы мира, но и – недоброй волей массмедиа – грандиозной рекламы и признания себя в качестве грозной и пока практически неуязвимой военно-политической силы. Расчетливый "глазомер" коноводов Большого террора в том, что очень сильна надежда "озверить" Америку. Старомодное "высокомерие силы", которую демонстрирует Белый дом, свидетельствует о непонимании во многом новых правил игры на мировой "шахматной доске", и он предпочел прямолинейную тактику вышибания "клина клином". Там убеждены, что "эта система столь подобна Джаггернауту, что единственная мыслимая форма сопротивления ей должна принимать форму террора, поскольку никакой диалог с ней уже невозможен"19. Отсюда – демонстративная маркировка антитеррористической войны как последнего издания "крестового похода". Действительно, быстротечно померкшие триумфы США в Ираке, Ливии, Афганистане, двусмысленная тактика в треугольнике США – Исламское Госудаство – Сирия, разогревание братоубийственной бойни на Украине, – это не только грация слона в посудной лавке, но и пирровы победы. Пока выиграны отдельные бои, но далеко не сражение. "Война против терроризма" стала, по мнению британского политолога Р. Харви, роковой ошибкой Запада. Террористы получили формальное признание в качестве адекватных противников. А кто попытался вдуматься в смысл "объявления войны", понял, что этот шаг имеет скорее риторический и избирательный характер к определению террористов... Уже в начале "войны" с терроризмом Запад поступился рядом принципов международного права"20. Эффективная борьба с терроризмом требует создания легитимной "мировой жандармерии", которая способна пресекать любой террор (и прежде всего государственный), любое коллективное "устращивание", тем более - истребление невинных людей. В этом смысле, писал Дж. Локк, любой, кто осознанно повинен в их гибели, распростился "с разумом, который является законом, установленным между человеком и человеком...., (и) подлежит уничтожению...как любой хищный зверь, опасный для существования человека". Однако, вопрошает Б. Капустин, кто именно распростился с разумом и стал хищным зверем? "Мы", занимающиеся работорговлей, колониальными захватами и т.п., или те, кто пытается противостоять этому и "нападает" на "нас"?... Оккупация "нами""их" пространства, строго говоря, не насилие..., а лишь применение "легитимной силы" против "хищных зверей". Или, говоря современным языком, контртеррор"... В Риме говорили: "Никого нельзя подчинить до конца"21. Самые свирепые сатрапы, уничтожая одну часть своих жертв, "щадили" других, оставляя им только глаза: чтобы было чем плакать. Противостоять злу Большого террора и одновременно не опускаться до него – беспрецедентная задача по своему масштабу и главное - инновационному характеру. В силу таких особенностей эта борьба стала новой фазой притяжения/отталкивания партикуляризма и универсализма. В осознании их соотношения заметен дефицит не только антропологических оснований террора, но и недооценка глобального характера "быть или не быть" как в традиционной "любви-ненависти" различных цивилизаций, так и потребности каждой из них в переоценке ценностей в условиях Современности. Мир всегда был относительно тесен, но глобализация превращает его в абсолютно единый Дом. Терроризм – это угроза его превращения в глобальное пепелище. Ныне решительно никто не может быть вне опасности, и если горит дом соседа, ждите пожара в вашем доме. В такой оптике существенно значима реализация принципа: "Врачу. Исцелися сам". Во взаимосвязанном мире, в котором Большой террор обрел диффузный, не ведающий границ, характер, было бы легитимным делегировать ряд функций антитеррора глобальным и региональным структурам. Однако пределы возможностей ООН известны. НАТО, как трансатлантическая структура, более поощряет и проводит террористический курс, чем блокирует его; Евросоюз в целом в инфантильном состоянии в вопросах европейской безопасности; антитеррористическая структура СНГ также пока далека от оптимальной. Что касается глобального управления, способного осуществлять энергичную антитеррористическую деятельность "мирового правительства", то это вообще вопрос, далекий от реалий. Необходимо заново создавать систему глобальной и коллективной безопасности. В первую очередь это касается терроризма: "крестовый поход" против ислама его не предотвратит, а усилит. "Идентифицировать террористические угрозы с одним регионом, одной религией или одной цивилизацией – опасность, которую народам следует обходить. А в современной ситуации требуется возврат к разделяемым всеми человеческим ценностям как основе для солидарных действий... Выход из тупика - не столкновение цивилизаций, а их сближение; глобализация мультицивилизационная, а не вестернизированная"22. Если гордиев узел Терроринтерна невозможно разрубить, то это не значит, что его нельзя развязать. С этой целью необходима подлинно глобальная антитеррористическая коалиция. Поставив по главу угла не просто интересы, а единые ценностно-смысловые основания – конструирование прочного мира как самоцель, такая коалиция будет эффективной как единствопринуждения и убеждения, авторитета силы и силы авторитета. Нужен не только диалог, но и конструктивная поддержка цивилизациями движения "Запада" и "Востока", "Севера и "Юга", способного минимизировать фундаментализм и погасить "спазмы" террористических страстей. Человечество тысячелетиями существовало между всемирно-исторической мудростью библейского "Не убий" и дурной бесконечностью своей варварской предыстории, а в ХХ веке не однажды оказывалось на грани бездны. Тем больше оснований для максимы И. Канта о стабильном мире. С точки зрения масштабов и последствий (особенно потенциальных) Терроринтерна, таков уже безальтернативный категорический императив. В отличие от идеи апокалипсиса, в котором грешники сгинут "в геенне огненной", а праведникам вечный мир будет дарован свыше, современный человек не может рассчитывать на такую благодать и исходит из конструктивистской установки на то, что, по Канту, "состояние мира должно быть установлено". 1Ф. Ницше. Веселая наука (LaGayaScienza). – Ф. Ницше. «Сочинения». Т. 1. М.: Рипол классик, 1998. С. 476. 6Ф. М. Достоевский. Бесы. – Ф. М. Достоевский. «Полное собрание сочинений». Т. 10. Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1974. С. 311. 7Ф. М. Достоевский. Братья Карамазовы. – Ф. М. Достоевский. «Полное собрание сочинений». Т. 14. Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1976. С. 217. 8Ф. М. Достоевский. Подросток. – Ф. М. Достоевский. «Полное собрание сочинений». Т. 13. Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1975. С. 269. 12S. Talbott, N. Chanda(eds). The Age of Terror: America and the World after September 11. Oxford: Perseus Press, 2001. Р. 217. 13V. Guiraudon, Ch. Joppke (eds). Controlling a New Migration World. London, New York: Routledge, 2001. Р.17. 17Цит. по: «Польская и русская душа (от Адама Мицкевича и Александра Пушкина до Чеслава Милоша и Александра Солженицына)». /Сост. А. Лазари. Warszawa: PolskiInstytutSprawMiędzynarodowych, 2004.17, С. 95, 97. 22 Gonvernance in a Global Society – the Social Democratic Approach. [XXII Congress of Socialist International, São Paulo, 27-29 October 2003]. – http://www.socialistinternational.org/viewArticle.cfm?ArticlePageID=77 . комментарии - 476
Point very well considered!. Terrific postings, With thanks! Wow quite a lot of helpful data. Thanks, Excellent stuff! This is nicely said. ! Nicely put. Appreciate it! Valuable facts. Thank you! You actually mentioned this effectively. Awesome content. Thanks a lot! You actually stated that wonderfully! Nicely put, With thanks! This is nicely expressed. ! You explained that wonderfully! You stated it very well. You made your point! Мой комментарий
|
Подписка
|
Incredible lots of good data.
<a href="https://dissertationwritingtops.com/">dissertation abstracts</a> dissertation writers <a href="https://helpwritingdissertation.com/">phd dissertation help</a> dissertation writing help