Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
23828
|
Официальные извинения
970
99051
|
Становление корпоративизма в современной России. Угрозы и возможности
238
80447
Украинский Янус между Галицией и Малороссией 5
11161
Две империи – две украинские нации (XIX в. – нач. ХХ в.)
Украинская двойственность еще в XIX веке была объектом саморефлексии украинцев и исследования «со стороны» сообразно с собственной национальной конструкцией и геополитической идентификацией – русской, польской, немецкой или австрийской. Национальное сознание – вещь хрупкая, поддающаяся влиянию иррациональных объединительных факторов [33] и наоборот – реагирующая на нано-импульсы в духе известного речения Паисия Хилендарского: «О, неразумный юроде, почто стыдишься ты назваться болгарином!», на заклинания поэта такого масштаба, как Христо Ботев (который в свое время был непопулярным, но навечно закодировал дух болгарского возрождения) или такой сакральной личности, как Васил Левски [36], разжигавший пламя борьбы за освобождение Болгарии в то время, когда настроение болгар было отнюдь не революционным. Массовые настроения болгар лучше всего обрисовал Захари Стоянов, показав, как мужчины города Панагюриште реагировали на призыв Бенковского присоединиться к Апрельскому восстанию (1876 г.): в ответ на его призыв открылись и тут же захлопнулись открывшиеся двери и ставни – тем дело и кончилось [37], но именно охрипший голос Бенковского, а не сытое мещанское примирение со статус-кво стал составной частью нашей национальной идентичности. Историческая судьба уберегла нас от болезненной дуалистичности сознания, какое характерно для современных македонцев (они, может, и не признают этого, но забыть свои болгарские корни не в состоянии, даже когда уничтожают артефакты средневековой болгарской государственности на нынешних македонских землях) и для украинцев с самого начала их возрождения в XIX веке. Украинский дуализм, с одной стороны, украинско-русский, а с другой, галицийско-малорусский [33]. Яркий пример русско-украинской двойственности - семья философа Николая Бердяева. Его брат Сергей признавал себя украинцем, в то время как Николай всегда считал себя русским [55]. И это не было спецификой конца XIX в. или постсоветских эмигрантских лет ХХ века, когда Георгий Вернадский, преподававший в г. Йель историю России с введенной им евразийской периодизацией, считал себя одновременно украинцем и русским [6]. Данный феномен – нечто естественное и для современной России: так, работающая на радио журналистка А. Оношко избрала для себя русскую идентичность, а ее сестра – украинскую, и это не порождало разногласий или комплексов: это вопрос выбора и самоощущения. Русско-украинский дуализм проявляется на литературном поле в качестве «русско-украинской интертекстуальности» [54], использующей оба языка и сохраняющей двойственную идентичность.
Украинский Янус не столько русско-украинский, сколько галицийско-малорусский Украинская идентичность формируется сейчас по образцу Галиции (западных украинских земель, которые от середины XIV в. до начала Второй мировой войны перестали быть русскими) – этноцентричной, зафиксированной на русофобии, антисемитизме и антиполонизме, до 1991 г. униатской, а ныне составляющей часть православной Украины (с УПЦ КП). Ее язык как в XIX в., так и в начале ХХ в. был заполнен полонизмами и германизмами – благодаря политике австрийского государства. Во время Первой мировой войны в австрийских концлагерях Терезин и Теперхов были уничтожены русофильски настроенные галичане-русины, именовавшие себя в XIX в. Москвофилами. Сейчас их потомки составляют меньшинство населения Западной Украины и не решаются о себе заявлять. Русины, проживающие в Закарпатье под защитой гор на не представляющей интереса периферии Украины, сохранились как народность, идентичность которых, из этнической в XIX в., трансформировалась в национальную – русинскую, этнодуалистичную (воспринимающую родственную близость с русской культурой, считающую ее самой близкой). Антисемитизм украинского этноцентричного образца нашел выражение в ХХ в. первоначально в виде еврейских погромов во время гражданской войны, когда вояки С. Петлюры – украинского социалиста и националиста - систематически занимались уничтожением еврейского населения Украины. Петлюра был убит в Париже в 1926 г., и французский суд оправдал мстителя – еврея по национальности. Сам Петлюра отрицал свою причастность к еврейским погромам, обвиняя в них большевиков [29]: точно так же сегодня президент Украины Порошенко не признает причастности армии и национальной гвардии к убийству мирных жителей Донбасса, невзирая на свидетельства даже представителей ОБСЕ о массовых захоронениях в местах дислокации киевских национальных батальонов. В этих захоронениях были обнаружены трупы замученных женщин, стариков, а также трупы, из которых изъяты внутренние органы для сбыта на черном рынке (подобно трупам жертв косовской мафии в период войны против армии Милошевича [34]). Украинская идентичность по модели Малороссии (Киев и Восточная Украина) представляла собой составную часть Российской империи и в XIX в. переживала возрождение на базе переоценки украинской культуры, родственной русской, православной (в настоящее время в большей своей части – под эгидой УПЦ МП). Ее язык – певучий украинский, модель – этнодуалистическая: в ее рамках люди себя чувствовали и русскими, и украинцами, антирусских настроений не было до грубого административного вмешательства имперских властей в царствование Александра II – после польского восстания (1863), когда украинофилы были приравнены к польским агентам, и украинская культурная деятельность была полностью запрещена (Емский указ, 1876), что не только отдалило их от русских корней, но и заставило предпочесть Киев Львову, где ими были заложены основы созидания современной украинской нации по галицийскому образцу. После распада Австро-Венгерской и Российской империй в ходе Первой мировой войны Западная Украина снова стала польской окраиной, в то время как Восточная, вместе с Новороссией, по воле Ленина, сознательного украинизатора, зажила как советский проект, к которому во время Второй мировой войны была присоединена и Галиция. Отношение к войне – Второй мировой для галицийской модели и Великой Отечественной для малороссийской - главная разграничительная грань между двумя украинскими нациями: галицийская («западенская») считает своими героями коллаборационистов С. Бандеру и Р. Шухевича, возведенных в культ, и не скрывает своих симпатий к нацизму. Восточные же украинцы, 6 млн. которых сражались в рядах Советской Армии, дошедшей до Берлина, свято чтут день 9 мая и остаются верны дуалистической украинско-русской модели малорусского образца. Этноцентричная модель по-галицийски воспроизводилась во время Второй мировой войны в виде не просто сотрудничества с нацистской Германией, но и этнических чисток поляков и евреев, которые совершали украинские националисты УПА и ОУН (сотрудничество ОУН с немецкой разведкой Абвер началось еще в конце 30-х годов ХХ в.). Жестокая расправа с евреями в Киеве и Львове, зверское показательное массовое убийство этнических поляков на Волыни (Волынская резня, 1943) не случайно сравнивают с политикой Холокоста и признаны геноцидом (в апреле 1943 г. тридцатилетний Микола Лебед, член ОУН Бандеры, предложил «очистить всю революционную территорию от польского населения»). 80 тыс. украинцев добровольно вступили в Ваффен СС, из них была сформирована дивизия «Галичина» [56, 144, 160, 162, 165]. Нациоцентричная модель галицийского образца после распада СССР стала главенствующей в новой Украине, началось переформатирование исторической памяти, фиксирование образа врага в лице России. Эта политика была точно определена Г. Касьяновым как «национализация истории». Первый ее период относится к середине XIX в., он был завершен М. Грушевским и просуществовал до конца Второй мировой войны, а второй начался в конце 80-х годов ХХ в. и продолжается до сих пор, при этом в обоих случаях создается исторический канон [15, 48]. Г. Касьянов характеризует современную украинскую историографию как «нормативную», не подверженную влиянию «силового поля» официальной историографии и следующую за политической конъюнктурой «патриотического экстаза» [18]. Вехами «национализации» истории Украины после 1991 г. и в особенности после создания по польскому образцу Института национальной памяти (2006) стали героизация УПА и ОУН (в 2008 г. президент В. Ющенко объявил Бандеру национальным героем, что было отменено при В. Януковиче) и интерпретация «голодомора» как геноцида украинской нации [49]. Украинской нации галицийского образца не удалось переломить восточных украинцев, но переформатировала сознание большой части молодежи, представители которой без зазрения совести, с улыбками сжигали заживо соотечественников за георгиевские ленточки, как это было в Одессе (2 мая 2014 г., Одесская Хатынь). Навязывание этноцентрическую модель галицийского образца породило гражданскую войну на Донбассе. Андреас Каппелер отмечает, что власти Украины допустили ошибку, когда в первую очередь после «оранжевой революции» (2004) возвели в культ Бандеру, а также Петлюру и Мазепу, которые не могут играть объединительную роль для всей мультиэтничной Украины. По мнению А. Каппелера, самым подходящим историческим героем был бы Богдан Хмельницкий – так мог бы быть расширен «узкий моно-этнонациональный подход» к мультиэтничной украинской истории [47]. Основа другого подхода к украинской истории и идентичности – получившая популярность в последнее время «транснациональная история», попытка избегнуть «национальных рамок историографии» за счет исследования транскультурных связей, а не дипломатии или интернационализма [58]. Это продолжение подхода «культурного трансфера» или «трансфера истории», который был реализован во Франции в 1980-е годы. Подобные теоретические конструкции интересны для сравнительной истории, но при наличии в национальной идентичности болезненного дуализма с исторической обремененностью (наследство двух империй – габсбургской и российской), каковым является дуализм украинский, не станут ключом к примирению и созиданию общей или хотя бы необремененной саморазрушительной враждой идентичности.
«Центральноевропейская» – «восточноевропейская» – «постсоветская» украинская идентичность Канадский историк украинского происхождения Джон-Поль Химка полагает, что современных украинских идентичностей две: «Центральноевропейская идентичность украиноязычна и доминирует на западе, постсоветская идентичность русскоязычна и почти повсеместна на Украине; сердцевиной «центральноевропейской» украинской идентичности является Галиция, а пространство «постсоветской» украинской идентичности – советская Украина в границах до 1939 г.» В Киеве Химка различает зарождение «евро-украинской» идентичности, представляемой элитой, которая имеет характер «общеукраинской» идентичности, но процесс этот не завершен [45]. В постсоветской Украине язык, однако, не является национальнообразующим фактором – таковым служит фактор политический. Второй майдан наглядно продемонстрировал наличие русскоговорящих без характерного акцента с глухим «г», но с украинским этноцентричным сознанием граждан Юго-востока – результат политики «национализации истории», начатой в первые же годы независимости Украины и форсируемой после «оранжевой революции». В то же время многие украинские граждане, сохраняющие приверженность этнодуалистической модели Малороссии, говорят по-русски с акцентом. Химка приводит примеры реконструкции «центральноевропейской» украинской идентичности после 1991 г. посредством украинской диаспоры Канады и США, представленной преимущественно выходцами из западных областей и потомками коллаборационистов из УПА и ОУН. Ученый отмечает также особую роль греко-католической церкви Украины, возрожденной в 1989 г., митрополитом которой во Львове стал украинец американского происхождения (подобно выходцам из эмигрантских кругов - ректоров Львовской духовной академии, будущего Украинского католического университета). Это характерно и для «оранжевой» власти: после 2004 г. ключевые позиции были заняты неправительственными организациями, представляющими украинскую диаспору Канады [45]. Химка выступил против героизации УПА и ОУН и канонизации роли коллаборационистов, служивших Гитлеру, в качестве «ключевой украинской идентичности», чем вызвал гнев современных украинских националистов, обвинивших его в предательстве. Химка самоидентифицируется как украинец, разговаривает в семье на украинском языке, так же воспитывает своих детей в Канаде. В 2010 г. он написал, что проиграл битву и что «быть украинцем сегодня, означает принять их [УПА] наследство» [45]. Объектом агрессивной критики украинской цензуры за инакомыслие стали даже такие симпатизирующие галицийской модели историки, как Марк фон Хаген, которого обзывали «русским империалистическим волком» [44]. Для обозначения украинизации по галицийскому образцу введен термин «галицизация» – «Galicianization» (Galitsizatsiia) [59]. «Галицийский импорт» проявляется и в символике независимой Украины, воспринявшей цвета флага и герб Украинской народной республики периода распада империи Романовых (1917). Желто-синее знамя объявлено украинскими националистами знаком преемственности Киевской Руси и запорожского казачества, что составляет часть национальной мифологии, разработанной польскими хронистами и их наследником – М. Грушевским - и представляющей Киевскую Русь государством украинским, а Россию – татарским. Этот флаг впервые появился в австро-венгерском Львове (1848), а в Донбассе ненадолго был утвержден украинскими националистами (1918), принявшими сторону Германии в Первой мировой войне и разрушившими Донецко-Криворожскую республику [59]. С. Плохий различает две «восточно-европейские идентичности»: Украина и Малороссия, используя и понятие «Казацкая нация» [53]. В отношении постсоветского периода Украины он отмечает тенденцию «ориентирования национальной культуры на Запад и подчеркивания ее отличия от русской культуры и традиции». Однако Плохий представляет современную русскую национальную идею элементарно: как «чисто антизападную ориентировку» и проявление панрусизма [52]. Марк фон Хаген в статье «Есть ли у Украины история?» не заострял внимания только на «центрально-европейской» или только «восточно-европейской» идентичности Украины: для него украинцы - «часть большой дилеммы для Восточной и Центральной Европы». Он утверждает, что у Украины будет история, только если она порвет с Россией, отказавшись от своего советского прошлого, и допускает возможность торжества «догмы интегрального национализма» в качестве «триумфа украинской нации» [43]. Фон Хаген признает двойственность украинской идентичности только в отношении прошлого, хотя это является фактором и в настоящем. А. Миллер также отдает предпочтение понятию «восточнославянская идентичность», которая пребывала в процессе формирования «по разным сценариям» [50] в XVII и XIX веках. Другие понятия, фиксирующие дуализм украинской идентичности, сводятся к разделению на «коммунистов» и «националистов» (в какой-то мере это повторение типологии Джона-Поля Химки). Украинские коммунисты – часть «искусственной советской культуры», а ключевое значение для национального строительства имеет партнерство с США. Цитируется мнение Зб. Бжезинского (1996) о том, что гарант Украины – это США, и что она «не будет интегрироваться в Российскую империю» [42]. Бжезинский отводит Украине роль ограничителя русского влияния, гаранта безопасности Польши, Румынии и даже Турции [41]. Украинское государство в силу своей территориальной обширности по европейским нормам выступает ключевым звеном в проекте «Восточное партнерство», создающем «санитарный кордон» из бывших советских республик между Россией и Евросоюзом. Бжезинский, не скрывая стратегических интересов США на Украине, определяет геополитическую идентичность Украины как единую и «центрально-европейскую». Взгляд на Украину, как на антироссийский геополитический барьер, далеко не нов: еще в начале ХХ в. Петлюра пропагандировал тезис о русской угрозе Европе и о том, что миссия украинского государства - «окончательный и бесповоротный раздел» России [29]. Петлюра поставил украинской эмиграции цель разрушения России. В отношении Польши он был категоричен: «поляки – неважные колонизаторы», и весной 1920 г. был склонен к сотрудничеству в борьбе против «исторического и вечного общего врага» – «Московщины с ее больной культурой с большими контрастами» [29]. Польша не менее заинтересована в подобном сотрудничестве и после 1991 г. расширила контакты с Украиной в качестве посредника в ее связях с ЕС и НАТО. По словам Марка фон Хагена, бывшие польские президенты Л. Валенса и А. Квасневский «соревновались в старании быть адвокатами Украины по ее присоединению к ЕС и НАТО». Польские университеты активно ведут «украинские исследования», массово переводятся произведения украинских авторов, взгляды которых по национальному вопросу затем становятся объектом публичных дискуссии [44], – эта последовательная политическая линия проводится в Польше с 1991 г., в отличие от России, которая пренебрегала участием в украинском культурном пространстве, а еще меньше популяризировала его у себя дома. Чаще всего украинская двойственность объясняется повторением исторического нарратива украинских националистов XIX в., по которому «украинский дихотомичный характер» - результат «столкновения нации и империи». Последователи этой версии рассматривают украинцев как единую нацию, которой по ошибке свойственна «региональная малорусская идентичность», сочетаемая с «имперской русской идентичностью»; Россия же не имеет ничего общего с Русью, с Киевом, а отсюда – и с украинцами [57] (что является повторением тезиса польской пропаганды с начала XVI в. до наших дней). Исследователи, считающие связь между Киевской Русью и Россией условной, применяют в отношении средневекового русского государства понятие «средневековое восточнославянское государство», а этническую идентичность Руси полагают «неопределимой» [51, 53].
Две империи – две украинские нации (XIX век) Под влиянием европейского романтизма XIX в. превратился в «инкубатор» национализма. В России зарождение русской национальной идеи связано с Отечественной войной 1812 г., когда все слои общества включились в оборонительную, а затем – в победоносную кампанию. После 1812 г. государство начало политику создания национальной общности при соблюдении имперского принципа (каждый православный считался русским вне зависимости от этнических корней), но с прибавлением: русский – значит европеец по принадлежности к русской культуре и языку, созданному Пушкиным. Аристократы овладевали письмом на русском языке наряду с французским (позднее всего русский язык был внедрен в документацию министерства иностранных дел при Александре ІII; до того времени ведущим языком был французский). В царствование Николая I не только была опубликована серия трудов по истории русского государства Н. Карамзина, но и всячески поощрялось и финансировалось создание монументальной скульптуры и живописи на русскую историческую тематику. Разумеется, не обходилось и без крайних проявлений чиновничьего бюрократизма в духе уваровской триады (православие–самодержавие–народность), что было неизбежно для имперского организма, но общая тенденция покровительства исследованию и обсуждению вопросов русской истории и культуры способствовала созданию надежного климата для европейской культурной идентичности русской нации. Отечественная война 1812 г., воспетая М. Лермонтовым («Бородино»), Л. Толстым («Война и мир»), П. Чайковским (Увертюра 1812 год) стала неотъемлемой частью души русской нации на все времена. В XIX в. формировалась и украинская нация с двумя лицами Януса – малорусского (этнодуалистичного в пределах Российской империи) и галицийского (этноцентричного – в пределах Габсбургской империи). Две империи – две украинские нации, культурный дуализм и несовместимость которых является неоспоримым фактом и в наши дни.
Романтическое украинофильство в России: украинцы, малороссы или южные русские Первая половина XIX в. воспринимается как романтический период формирования украинской нации в рамках Российской империи. Интерес к украинскому языку и культуре зародился в славистических кругах и первоначально не имел политического характера. Постепенное возрождение, а затем и политическое оформление народа в нацию объясняется исследованиями в области этнографии и фольклора, которые пролили свет на наличие украинцев в Российской империи. Важную роль в национально-образовательном процессе украинцев сыграло издание сборников песен и поговорок, а затем и поиски специфической, эмансипированной от русских исторических описаний исторической трактовки прошлого. Не меньшее, если не более сильное влияние оказало на будущих украинцев русское и польское революционное движение. Без русских демократов и социалистов, или народников, украинская нация не возродилась бы так бурно в XIX в., чтобы быть завершенной проводимой большевиками политикой коренизации в УССР в 1920-е годы. Демократ В. Белинский (подобно Пушкину во время польского восстания 1831 г.) занял проимперскую позицию, характеризующуюся отрицанием сепаратизма, в то время как А. Герцен (либеральный западник, основоположник русского социализма), М. Бакунин (военный революционер-практик, анархист) и их последователи из среды русской демократической интеллигенции выступили в поддержку стремления к культурной и политической автономии не только поляков, но и украинцев (правда, тогда еще в рамках славянской федерации). Идеологами украинофильства в XIX в., создателями двух противоположных точек зрения на украинскую нацию были М. Драгоманов и М. Грушевский – демократы, социалисты, пользующиеся поддержкой русских демократических и социалистических кругов (а Грушевский – даже большевистских и советских). Причиной этого были наличие общего врага – самодержавия - и вера в победу мировой революции социалистов, а также свойственный демократам идеализм по поводу создания мира без национальной, религиозной, социальной и любой другой ненависти. Если Драгоманов продолжал оставаться демократом и потому скорее космополитом, нежели патриотом, то Грушевский эволюционировал из социалиста в украинского националиста.
«Малороссия» vs «Украина»: борьба за украинские национальные понятия Политическое проектирование украинской нации и борьба за термины, которые должны ее обслуживать, впервые проявились в деятельности просветительского Кирилло-Мефодиевского братства (общества) в 1847 году [22]. Устав братства проникнут либерально-демократическими идеалами создания славянской федерации, которые вынашивала часть русской интеллигенции, под сильное влияние которой попали и украинофилы (Н. Костомаров, П. Кулиш, Т. Шевченко и др.), не обошлось и без влияния польских революционных идей и лексики. Политическую цель братства составляло «духовное и политическое объединение славян в христианскую федерацию». Иными словами – каждый славянский народ должен был иметь «свою Речь Посполитую» (республику) с культурной и общественной автономией. Сознательно предвиделось создание христианской, а не православной федерации в силу конфессиональных различий не столько между поляками и русскими, сколько между православными малороссами в России и униатами русинами в Галиции (принадлежавшей Австрии с конца XVIII в. – после разделов Польши при Екатерине II). Демократический элемент Устава, касающийся положения о «всеобщем равенстве и свободе, никакие различия сословий», был отголоском весны народов Европы (1848); это было звено общеевропейской тенденции XIX века. Русский эмигрант, историк Н.И. Ульянов предложил версию масонской преемственности политических идей о создании федерации: Кирилло-Мефодиевское братство унаследовало программу масонов-декабристов Киевской ложи (1818), именовавшуюся «Соединенные славяне» и составленную под сильным польским влиянием. Декабристу К. Рылееву принадлежат поэмы, провозглашавшие культ казачества и положившие начало его мифологизации [38]. Устав положил начало борьбе терминов, которая сохранилась в определениях украинской нации до наших дней. Кирилло-Мефодиевское братство стало инициатором политики обезличивания понятий «Малороссия», «малоросс», замены последнего термином «украинец», который до конца XIX в. не был популярен ни в России, ни даже в Галиции, где славянское население называло себя русинами и только часть интеллигенции, полонизированной по причине векового сожительства и подчинения польской шляхте, постепенно пришла к открытию, что она украинская. Другая часть русинской интеллигенции идентифицировала для себя понятия «Русь» и «Россия». Если в России борьба за определение национальности велась между сторонниками терминов «малоросс» и теми, кто отстаивал понятие «украинец», то в Галиции (Австрия) противопоставлялись «русин» и «украинец» и победа благодаря автрийским и немецким властям осталась за украинскими националистами. Понятийный аппарат, сложившийся в процессе украинской истории, сыграл базисную роль в форматировании национального сознания, поскольку истина, что технология формирования нации зависит от образования, орфографии, языка и названия, была известна украинофилам. На протяжении всего XIX в. Они методически переосмысливали значение понятия «Украина», которое из «окраины» (российской, польской или австрийской) превратилось в понятие национального значения (национальное сознание иррационально, оно оперирует не рациональными дефинициями, а символами - образами). В Уставе Кирилло-Мефодиевского братства сознательно не упоминались термины «Малороссия» и «малороссы» (из-за России) и «русины» (из-за Галиции и памяти о Галичском княжестве, которое оказалось оторванным от Киевской Руси в результате татаро-монгольского нашествия и просуществовало после этого полтора века до присоединения к Польше и последовавшего за этим провозглашения Унии): в нем говорится об «украинцах» или «южнороcсах». Оценка А.Миллером Кирилло-Мефодиевского братства как начала «культурной трансформации украинофильства в националистическую идеологию» [50] была бы верна, если бы все публикации «братьев» придерживались Устава. Но Н. И. Костомаров и П. А. Кулиш скорее представляли украинофильскую, а не националистическую точку зрения. Вне Устава, в личной корреспонденции, как и в своих публикациях, члены Кирилло-Мефодиевского братства использовали термин «Малороссия», поскольку понятие «Украина» до конца XIX в. носило книжный характер и имело ограниченное влияние. Т. Шевченко (более национальная святыня, нежели поэтический талант) на допросе по поводу его участия в братстве, говоря об аудитории для своих стихотворений, употреблял термин «малороссияне», ни разу не упомянув слова «украинцы» [12]. П. Кулиш не обезличивал понятие «Малороссия», как это делали украинские националисты, но пользовался им в качестве собирательного образа малорусского сознания (как синонима украинского, которое стремится перерасти великорусское). В то же время он признавал непопулярность украинофильства в Малороссии и питал надежду на молодое поколение, увлеченное демократическими идеями. Упоминая Галицию, П. А. Кулиш называл ее «Галицкая Русь», а не «Галицкая Украина» [30], себя считал малороссиянином, что для него было синонимом понятия «украинец», о галичанах отзывался нелестно: «хотя он и галичанин, но честный человек, что между галичанами весьма редко» [30]. Частично национальная эмансипация украинофилов посредством борьбы терминов имела целью обезличить русских (национальная идентичность времен империи, мог употребляться термин «россиянин», введенный Ф. Прокоповичем при Петре I или «русско-подданный», который был популярен в XIX веке, но при этом имелся в виду православный подданный, без указания на этническое происхождение), или же «великороссиянин» (характеристика народная, не национальная) и «москаль» [16]. Особенностью украинофильской политической теории будущего, отраженной в Уставе Кирилло-Мефодиевского братства, был комплекс жертвы в сочетании с чувством мессианства [16]. Украина представлялась жертвой, растерзанной Польшей и Россией. В ХХ веке образ жертвы сохранился, но речь шла уже о Германии и СССР, а после 1991 г. и в особенности после второго майдана (2013) – о США и России. М. Грушевский в комплексе жертвы дошел до того, что обвинил в еврейских погромах поляков и не допускал участия в них украинцев [7]. Железная логика: во всем плохом виноваты Польша, Россия или Германия. Чувством мессианства украинцев, считавших себя носителями свободы народам Российской империи, ее избавителями от гнета самодержавия, были пронизаны все украинские исторические описания XIX – начала ХХ вв. Грушевский был убежден, что «прогрессивная украинская интеллигенция освободит Россию от бюрократического абсолютизма и централизма» [9]. В декабре 1991 г., после того как Ельцин, Кравчук и Шушкевич в Беловежской пуще объявили о денонсации СССР, стало утверждаться положение о ключевой роли украинского президента в освобождении советских народов от власти СССР, а на майданах – более слабо на «оранжевом» (2004) и безапелляционно на втором (2013–2014) Украина объявлялась «освободителем» русского народа от «путинизации». Когда М. Ходорковский приехал на майдан после свержения В. Януковича, толпа не случайно встретила его возгласами: «Россия, вставай!» В мирной фазе майдана был полпулярен лозунг: «Мы любим русских, но не любим Путина», – так в XIX в. господствовали заявления о любви к великороссам и ненависти к царскому самодержавию. Данная «освободительная» проекция, как часть украинской национальной мифологии, была заложена еще в XIX в. противопоставлением вольнолюбивого казацкого духа якобы рабскому крепостному менталитету русских. Разумеется, существование русских казаков (в частности, на Дону), не имевших ничего общего с запорожскими, не комментируется украинскими идеологами, поскольку для них важен не исторический факт, а миф о запорожцах как одна из точек опоры эмансипированной украинской истории. Не обращается внимания и на то, что в Галиции никогда не было казаков, и этот факт не помеха для творцов национальной украинской мифологии именно потому, что сама нация живет не в реальном, а в мифологическом времени. Поэтому попытка развенчивания национального мифа рациональными аргументами – трата времени и сил: миф может быть побежден только мифом.
«Южнорусская» vs «северно-русская» идентичность
Украинофил Н. Костомаров предлагал строить украинскую национальную идентификацию на противопоставлении «южного» и «северного» русского народа, при этом украинский, по его мнению, представляет собой южнорусскую идентичность. Костомаров не избегал употребления термина «малорусский», он отождествлял его с понятием «южно-русский», а «великорусский» – с «северно-русским». Южнорусское начало он считал федеративным, а северно-русское – самодержавным [20]. Понятия «Украина», «Малороссия», «Гетманщина» он считал архаизмом XVIII в., а термин «южнорусcы» («южнороссы») - книжным новшеством XIX века. Индивидуализм и стремление к личной свободе южноруссов противопоставляются им коллективизму и общинности северноруссов. Федерализм и демократизм южноруссов, так называемая южнорусская «громада» – «миру» (общине) северноруссов [19]. Русский либерал, публицист журнала «Вестник Европы» А. Пыпин был единодушен с Н. Костомаровым, совмещал «южнорусский» культурный тип с «юго-западно-русским», сформировавшимся под влиянием казачества в «патриархально-демократическом духе»; как славист он обнаружил в формировании «южнорусского сознания» черты «славянского возрождения» [33]. Не случайно либеральный круг «Вестника Европы» подкреплял украинофилов и стимулировал ознакомление с украинской/малорусской культурой. Михаил Драгоманов, имевший привычку всех критиковать, отзывался о «Вестнике» положительно с точки зрения малорусского патриотизма. К идеологизации малоруссов («идеализм и твердость») по сравнению с великоруссами («утилитаризм и распущенность») подключился и И. Тургенев, чрезвычайно уважаемый украинофилами за теплый отзыв об украинской культуре и народности. На его похоронах Драгоманов возложил венок с надписью «От украинской печати» [27]. Костомаров выразил мнение и об украинском православии, назвав его «гораздо духовнее, жизненнее и внутренне сильнее» [21] северно-русского, которое сводится якобы только к обрядности. Велись поиски «истинно» православных: во многих отношениях русские и украинцы были неотличимы, а нужно было создавать новую нацию, к тому же и религия у них была общей, поэтому следовало отделять «истинно» верующих южнорусcов, от «формалистов» великороссов. Эту особенность – «истинность» – украинского православия по сравнению с русским после Н. Костомарова взяли на вооружение украинофилы и украинские националисты. После 1990 г. вопрос был решен отделением УПЦ Киевского патриархата от УПЦ Московского патриархата [39], что было шагом к политической независимости, а сейчас создает большие проблемы для украинских прихожан и не способствует примирению двух украинских наций. Костомаров не представлял себе пребывания малороссов (южнорусcов) и великороссов (северорусcов) в отдельных государствах, несмотря на различия между ними, и не отрицал их родства [21], как это делают украинские националисты вслед за Грушевским. Сходную с костомаровской позицию занимали академический круг общественных деятелей при журнале «Киевская старина» (1882–1906), в лексике которых понятия «Малороссия» и «Южная Россия» синонимичны, а названия «малорусский народ» и «украинский народ» используются равноценно. Официальная академическая русская позиция, изложенная в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, также рассматривает южноруссов (или малоруссов) отдельной народностью, которая, однако, является составной частью трех русских народностей (вместе с белорусами и великороссами). Галиция с Волынью причисляется к «Малой Руси» [2]. Ю. Венелин, русин с малорусской идентичностью, также разделял мнение о разграничении «южнорусской» и «севернорусской» народностей. Венелин рассматривал понятия «русин», «русак», «русский» и «россиянин» как синонимы. Особое внимание он уделял спорам между «южанами» и «северянами» по поводу их «русизма» (россизма), которые ведутся в простонародье, где люди делятся на «бритоголовых усачей» (южане) и «бородачей» (северяне). Однако он упоминает и о «третьем русском племени, восточном или волжском», которым он считает «болгар» из-за их языка – «наречия, на котором молится вся Россия» [4]. Интерес Венелина к нам, болгарам, вызван не славистскими и академическими побуждениями, а его инициативой поисков русских корней вне России, что объясняется тем, что по происхождению он русин. Венелин занимался поисками русских, а нашел болгар. Любопытно, что он признает свой вывод по поводу идентифицирования болгар с «третьим русским племенем» намного позднее издания труда «Древние и нынешние болгары» (1829), в котором болгары определены просто как славяне [3. C. 1], – в рецензии, опубликованной спустя 17 лет (1847).
«Космополитизм» и «европеизм» vs «национализм»: украинофильство Драгоманова М. Драгоманов развивал взгляды Н. Костомарова, с которым его связывала принадлежность к романтически настроенному украинофильству. Демократ по духу, Драгоманов отмежевывался от украинских националистов из-за их агрессивной риторики по адресу русских и поляков. Просветитель украинофильского толка сосредоточивал внимание на изучении и популяризации украинской словесности и фольклора – на «политической истории украинского народа, рассказанной им самим» [13]. Представление Драгоманова об украинском национальном сознании было дуалистично (украинско-русское) и демократично. Он был убежден, что украинское национальное сознание в Галиции может быть сформировано только при воздействии демократических идей русской литературы [13]. Как и Костомаров, Драгоманов отвергал идею создания национального государства за счет «европеизма» и «космополитизма», «общечеловеческого начала в культуре» и преобладание «социального» над «поверхностным национализмом» [13]. Он критиковал и украинофилов, называл их «культурниками», которые изолируются от «новоевропейской культуры» и ищут поддержку церкви (сам он был атеистом). Космополитический демократизм Драгоманова не устраивал ни русские власти (они обвинили его в сепаратизме, так как он якобы желал присоединения Малороссии к Польше, и вынудили покинуть Россию), ни националистов, ни радикалов. Украинские националисты считали его «русификатором» и «заграничным агентом русского правительства». Драгоманов называл свою работу «литературно-политической», а себя – «социалистом по идеалам» и федералистом. Интересно, что при развитии социалистических идей он сознательно пользовался украинским языком, а либеральные взгляды и идеи федерализма излагал по-русски – в зависимости от аудитории. Политическое кредо Герцена восхищало Драгоманова, исповедующего демократизм, но позицию по национальному вопросу он критиковал и называл Герцена «московским славянофилом» и «великоруссофилом». Но в основном идеал у них был общий: «социально-демократическое федеративное всеславянство» [5]. Драгоманов обвинял русских социалистов в «якобинском централизме» [1] за их выпады в адрес украинской нации. В русском либеральном лагере самым близким по взглядам на украинский вопрос, по признанию Драгоманова, был А. Пыпин.
Украинский национализм: Михайло Грушевский и Иван Лысяк-Рудницкий Грушевский как идеолог украинского национализма был главным оппонентом М. Драгоманова, которого обвинял в «культурничестве». Грушевский расширял федерализм украинофилов идеей о «национально-территориальной автономии» [11]. Польская версия, по которой русские (московцы) присвоили название «Русь», отобрав его у исконных наследников – украинцев (настоящих русских), была подробно интерпретирована М. Грушевским и популярна и в наши дни. Он унаследовал и продолжал развивать линию обезличивания понятия «Малороссия» и его замены понятием «Украина» [10]. По Грушевскому, украинская территория простирается от Карпат до Кавказа, и в этих рамках он видит будущую национально-территориальную автономию, отрицая многонациональность этих географических широт и объявляя их «этнически украинскими» [8]. Налицо этноцентричный подход. Иван Лысяк-Рудницкий – украинский историк, эмигрант, завершил конструкцию украинского национализма Грушевского, причем он воспринимал употребление понятия «Малороссия» как русификацию (малоруcсизацию), а УССР называл нео-Малороссией [24]. Он настаивал на несовместимости России и Украины: мол, первая является евразийской (наследницей «мира евразийских кочевников), а вторая европейской (преемницей «византийской культурной традиции»). Лысяк-Рудницкий использует термин «протоукраинцы», подчеркивая их автохтонность в отличие от русских – пришельцев с кочевнических степей. Он воспроизводит тему украденного этнонима не так элементарно, как М. Грушевский, а определяя Киевскую Русь как государство «восточно-европейское», а не русское, что было воспринято современной нерусской историографией об Украине. Во избежание употребления понятия «Русь» он называет Киевскую Русь «Киевской федерацией», или «объединенным Киевским княжеством»; более того, он использует понятие «Русь-Украина», считая нормальным «применение современного национального понятия, „Украина” к прежним эпохам,… когда термин не существовал» [24]. Лысяк-Рудницкий не признавал наличия двух украинских наций: по его концепции, галицийская нация победила малорусскую. Русинов он называл «галицийскими украинцами», а их москвофильство объяснял русским «очарованием» и «сиянием» [24]. Эмансипация украинской нации не могла обойтись без предложенной украинскими народниками в XIX в. периодизации истории, а именно: княжеский литовско-польский, казацкий периоды и период национального возрождения. Лысяк-Рудницкий не скрывал уязвимости «казацкого периода», поскольку казаки имелись и в России, и в Польше, уязвим был и княжеский период. Поэтому, чтобы придать большую убедительность европейской принадлежности Украины, он предпочел иное деление: на Античность, Средневековье и Новое время, которое не отменяло необходимости во внутренней периодизации, присущей каждому европейскому государству. Лысяк-Рудницкий предложил для XIX в. периоды народничества (1840–1880) и модернизма (1880–1914), что по сути означало соблюдение русской историографии.
Фадей Рыльский: трансформация сознания польского шляхтича в украинского народника На фоне формирования украинскими националистами отрицательного образа украинской идентичности (неизменный враг – Россия, а Польша и Германия – по ситуации) Фадей Рыльский служит удивительным примером человека, сформулировавшего положительный образ украинской идентичности на Правобережье (причем не только в теории, а образом жизни со всеми вытекающими последствиями). Превращение польского шляхтича в украинского народника было нередким в 1860-е годы, когда молодая интеллигенция Правобережья испытывала воспламеняющее влияние революционных идей русских и польских народников (так образовывался сплав демократических идей и романтических порывов национального возрождения). Народничество (идейное течение, включающее социалистов и демократов без различия по национальной принадлежности и вероисповеданию) воспринималось многими современниками Ф. Рыльского как «освободительная эпоха»: с одной стороны, освобождения от самодержавия, а с другой – избавления от имперских национальных рамок – русских или польских. Народники 60-х годов составляли часть украинофильских кругов, которые считали их «глубоко искренними и идеально честными» [35]. Рыльский, подобно многим его сокурсникам по историко-филологическому факультету Киевского университета, хотя по происхождению был польским шляхтичем, сблизился со студентами малороссами и стал членом украинской громады, что определило его «духовное перерождение» из поляка в украинского народника. Узнав об этом, его отец был потрясен («холопскими идеями и чувствами сына»), надеялся, что этот очередной бунт детей против отцов пройдет и даже решил перевести его в Санкт-Петербургский университет, но вскоре отказался от этого намерения, так как столичная университетская молодежь – с 1860-х годов и до конца XIX в. – сочувствовала украинскому возрождению. В 1860-е годы в Санкт-Петербурге украинофилы («холопоманы») создали свой печатный орган – журнал «Основа», в котором печатался и Рыльский [35]. После подавления польского восстания (1863) его ожидала высылка в Казань, но все обошлось. После возврата к национальным украинским корням (в его представлении польское дворянство с правого берега Днепра «есть не что иное, как ополочившиеся украинцы» [35]) Рыльский не отказался от просветительской миссии. Он жил, как настоящий народник: был католиком и в то же время состоял попечителем православной сельской школы, в которой наравне со священником преподавал закон божий. Местные представители польской шляхты строчили на него доносы, обвиняя его в женитьбе на крестьянке и в том, что он «слишком хорошо живет с крестьянами», которых поддерживает в поземельных исках против шляхты. Народническое поведение Рыльского, доказавшего, что католики и православные одной нации могут жить в мире и согласии, стало образцом положительной национальной идентичности (которая находит объединительные силы в поисках врага, а принимает существующие различия как данность, способствующую обогащению). Первопричиной столь благородного просветительского порыва Фадея посвятить себя делу национального возрождения послужила уникальная судьба его прадеда Ромуальда. Семейное предание о событиях Колиивщины – резни польского населения Правого берега Днепра казаками–гайдамаками (1768) - оказало сильное влияние на формирование личности Рыльского в XIX веке. Прадед Фадея по имени Ромуальд был учеником гимназии г. Умань, когда в город вторглись казацко-гайдамакские орды. Перед тем как приступить к массовой казни поляков и евреев, гайдамаки привязали к столбу и 14-летнего Ромуальда. Перед началом расстрела он запел малорусский народный псалом «Пресвятая Диво, мати руського краю». Голос у него был звучный, натренированный на литургических песнопениях в униатской церкви Умани. Это тронуло атамана, и он всем обреченным на смерть даровал жизнь. Затем последовало подавление восстания русскими войсками и проявления повседневной жестокости враждующих поляков и казаков, а также религиозной нетерпимости, жертвой которой Ромуальд не стал благодаря свободному знанию русского языка.[34]. История Рыльского - один из примеров развенчания «казацкого мифа» украинской национальной идеи, опоэтизированного К. Рылеевым и Т. Шевченко, сакрализированного в картинной прозе Н. Гоголя и в итоге – в историографических трудах М. Грушевского. П. Кулиш – соратник (хотя и не всегда единомышленник) Н. Костомарова по Кирилло-Мефодиевскому братству, был одним из немногих украинофилов, которые создавали адекватный (не приукрашенный) образ казачества, основываясь на исторических документах. Кулиш разграничивает великорусских и малорусских казаков, но обоим типам дает обобщенное название «украинских пиратов», которые исповедуют христианство напоказ, а ведут себя как «темные язычники»; по этой причине Кулиш называет их «религиантами» [23]. Ему также принадлежит применение термина «башибузук» [30]. Колиивщина (Резня, 1768) – лишь одно из потверждений неоднозначности казацких нравов, что не мешает живучести «казацкого мифа».
Третье лицо украинского Януса: русины Если порождением XIX в. были две украинские нации (малорусская по модели Драгоманова и галицийская – по этноцентричной модели Грушевского), которые в ХХ в. были обречены оказаться в одном государстве и сожительствовать как одна политическая нация до второго майдана 2013 г., то ХХ г. дал жизнь третьей украинской нации – русинской, причем не как региональной, а именно как национальной идентичности. Этот процесс продолжается до сих пор, и в этом смысле красивое наименование «славянская Атлантида» [40], которое дал русинской нации К. Шевченко, неточен: скорее, этой новой нации подошло бы название «славянская Аврора», поскольку ее звезда официально взошла 7 марта 2007 г., когда Закарпатская областная рада легитимировала национальность «русины» [40]. Джон-Поль Химка признал существование «локальной русинской идентичности» [46] в Карпатах, но она могла быть определена как локальная только в XIX – начале ХХ вв. Сейчас русины имеют свою диаспору (отдельную от украинской, численностью 740 тыс.) в Канаде и США (640 тыс.), к этому следует прибавить Чехию, Словакию, Венгрию – все они в конце ХХ в. [40] отстаивали понятие «русин» как национальную, а не региональную идентичность. Ее центром являются Карпаты, но фактически русинская нация есть наследник русинов Галиции XIX в. – той их части, которая считала себя москвофильской и культурно ориентированной на Россию. Галичане называли себя не украинцами, а русинами. Русинская нация - естественная реакциая на политику украинских националистов галицийского образца второй половины XIX в. – до конца Первой мировой войны. Галицийская модель была образована в XIX в. на основе русофобской, антипольской и антиеврейской идентичности, причем после этнических чисток в отношении польского и еврейского населения Галиции (1941 – 1943) доминирующей стала русофобия, а Россия стала определяться как враг номер один. Русины, как потомки населения Галицко-Волынского княжества, уцелевшего и просуществовавшего полтора века после татарского нашествия, но затем подчиненного Польшей и вынужденного частично принять греко-католическую веру, в XIX в. стали осознавать себя отличающейся от русской, но родственной с ней народностью, в течение всего ХХ в. испытывающей глубокое русофильское чувство любви к своей «исторической родине» [40]. Русинская нация была также реакцией на полонизаторскую образовательную политику, проводимую в Галиции, которую продолжила Австрия, а затем и Австро-Венгрия. После Польского восстания (1863) многие польские революционеры бежали из России в Галицию и стали работать там преимущественно преподавателями. Один из них, Паулин Стахурский-Свеницкий, ратовал за «казацкую республиканскую Украину» и ввел понятие «украинец» вместо «малоросс» или «русин» – это был очередной этап борьбы национальных понятий [25]. Свеницкий был назначен галицийскими властями учителем малорусского языка в академическую гимназию Львова [26]. В Галиции вводится написание «украино-русьский» или «украино-руский» (ради отличия от написания «русский», – так ведут себя и нынешние македонцы, которые на письме избегают написания «ъ», но не имеют возможности забыть его произносить; подобная технология конструирования различия стара и эффективна. Польские преподаватели Львовского университета поощряли украинскую национальную версию отрыва от русского культурного пространства и препятствовали попыткам русинов издать свою грамматику, близкую к русскому (великорусскому) языку. При этом они редко допускали малороссов в свою среду, и эта политическая линия проходит через весь XIX век. Русская политика в отношении русинов была противоположна польской: она заключалась в частичной поддержке, которая из-за непоследовательности не имела эффекта. В царствование Александра II (1876) Россия финансировала русофильский печатный орган русинов Галиции «Слово», но субсидирование продолжалось до сентября 1880 г., когда было прекращено министром внутренних дел М. Лорис-Меликовым [50]. В 1901 г. Львовское научное общество им. Т. Шевченко обратилось к австрийским властям с петицией об учреждении Малорусского университета[1]. Профессора называли себя «представителями малорусской науки» и жаловались на то, что Львовский университет носит польский отпечаток и что в нем редко допускаются лекции на малорусском языке [28]. Русины назначались преподавателями в университет только при условии соответствия «gente Ruthenus, natione Polonus»; если же нужно было при назначении сделать выбор между поляком и русином, то выбор без учета научного потенциала падал на первого. Серьезное внимание уделялось проблеме языка: так, декан философского факультета Львовского университета лишил слова проф. М. Грушевского на академическом собрании за то, что вон говорил не по-польски, а по-украински [14]. В начале ХХ в. понятия «малороссы», «украинцы» и «русины» уже употреблялись в Галиции как полноценные синонимы. В некоторых текстах украинские националисты наряду с названием Малорусский университет применяли и название Русино-украинский университет. Полонизированных русинов называли «твердыми», к ним относились как к национальным предателям, которые «рабски отреклись от своих украинских прав». В то же время украинские националисты в Галиции не признавали русинской идентичности и с презрением повторяли издевательское выражение поляков: «вчерашний поляк – сегодняшний русин» [15]. Для сравнения: в Словакии русины выдвинули лозунг: «Быть русином – не позор, а честь!» (2009), а во время переписи населения (2001) цитировали русинского народного просветителя XIX в. А. Духновича. В современной Украине возрождение русинской нации воспринимается болезненно, современные украинцы с не меньшим высокомерием, чем поляки заявляют, что «карпатские русины – не национальность и не национальное меньшинство и даже не этническая группа, – это профессия», под которой подразумевается «пятая колонна Кремля» [40]. К «пятой колонне» следует отнести и американского сенатора Дж. Маккейна, который по настоянию русинской диаспоры США убедил в 2007 г. президента Украины В. Ющенко не препятствовать провозглашению в Закарпатье национальности «русины». Маккейн лишь выполнял роль посредника, но же намериканский интерес к этой молодой нации не случаен: им было важно знать, будет ли она дуалистической, признающей исторические связи с Россией и занимающей русофильскую позицию в сочетании с собственной русинской, идентификацией, или же, наоборот, при равнодушии русских властей сформируется в еще одну восточно-славянскую русофобскую нацию. Возрождение русинов иррационально и в стиле мифологической направленности национального сознания. Битва национальных понятий проходит с переменным успехом: попытка замены «малорусского» «украинским» провалилась, как и элиминирование «русинского» в силу краткосрочности политического воздействия с точки зрения исторической вечности, в то время как культурные ростки национальных архетипов могут воскресать от одного образа, слова, песни – и пробуждать целые общности.
Заключение: многоликий украинский Янус Рациональные факторы, способствовавшие образованию двух украинских наций в двух империях (Австро-Венгерской и Российской) в ХІХ в.: – демократический радикализм польской, русской и украинской интеллигенции; ставлю его на первое место, потому что без поддержки польских и большинства русских демократов и социалистов, вплоть до большевиков, украинофилы XIX в. обоих течений (этнодуалистического толка, во главе с Драгомановым, и этноцентричного толка, во главе с Грушевским), не смогли бы развернуть свою деятельность и остались бы в сфере кружкового обсуждения; – недальновидная политика русских властей после подавления польского восстания (1863), подвергшим репрессиям культурную жизнь украинской нации, что оттолкнуло ее от России в сторону Галиции, которая в силу либерализма политической жизни в Австрии сыграла роль лаборатории украинского национализма по созданию модели галицийского образца; – славистский интерес к фольклору славянских народностей в рамках трех империй (Российской, Габсбургской и Османской); – геополитическая тектоника Первой мировой войны, которая катализировала украинский национально-образовательный процесс превращения просветительского проекта по созданию федеративной автономии в политический проект по созданию национального суверенитета. Иррациональные факторы формирования украинского дуализма находятся в сфере национальной мифологии: – «казацкий» миф, монополизировавший «казацкую» идентичность (создатели и приверженцы которого забывают о существовании казаков в Польше и России), а также идеализация свободолюбия казацких старшин (упускающая из виду разбойнический характер их действий); – миф об «истинном» преемнике древней Руси: при этноцентричной галицийской идентичности «истинными» русами являются украинцы, в то время как русские/россияне, или москали, – татары, финны и отчасти славяне, но не русы; при этнодуалистической малорусской идентичности «Русь» заключает в себе общую историю трех самостоятельных наций: русской, малорусской и белорусской; этой позиции придерживаются и русины (третья, более молодая нация), в то время как русские до 1917 г. придерживались имперского нарратива: Киевская Русь – Москва – Петербург, три народа (малорусы, великорусы и белорусы) – одна нация (общерусская, русская, российская). В современной России этот имперский взгляд разделяют только консерваторы и часть националистов; – первый разделительный рубеж появился после Второй мировой войны, когда возникли новые пласты мифов, усугубившие культурную несовместимость галицийской и малорусской моделей; сюда относятся все аспекты „национализации” истории после 1991 г. и, в особенности, после «оранжевой революции» (2004); – второй рубеж возник после условного окончания холодной войны (1991) во время второго майдана (2013–2014), породившего новых героев и антигероев, включая жертв Одесской Хатыни, сожженных заживо после пыток за георгиевские ленточки – символ, несовместимый с тризубцем; эта показательная расправа в стиле зверств нацистов еще раз провела кровавую грань между двумя украинскими нациями. Каждое новое поколение готово изобрести свою мифологию – национальную или иную (формы общности меняются) – ибо каждая нация смертна, но внезапно может пробудиться. Перевела с болгарского Валентина Васильевна Полянова
Литература
10. Грушевский М. Украинский вопрос // Освобождение России и Украинский вопрос. Статьи и заметки. СПб., 1907. 11. Грушевский М. Украинство в России, его запросы и нужды. СПб., 1906. 12. Допрос Т.Г. Шевченко в 1847 г. (Из рукописных заметок Н.А. Ригельмана) // Киевская старина. 1902. № 2. 13. Драгоманов М. П. Автобиография // Былое. 1906. № 6. 14. Ефремов С. В борьбе за просвещение // Киевская старина. 1902. № 2. 15. Из Львовского университета // Киевская старина. 1902. № 5. 16. Из истории "Общества св. Кирилла и Мефодия". Устав и правила. Прокламации // Былое. 1906. № 2. 17. Лысяк-Рудницкий И. П. Между историей и политикой: (сборник статей). М., 2007. 18. Касьянов Г. Современное состояние украинской историографии: методологические и институциональные аспекты. // Ab Imperio: Теория и история национальностей и национализма в постсоветском пространстве. 2003. № 2. 19. Костомаров Н. И. Две русские народности // Исторические монографии и исследования. Кн. 1. СПб., 1913. 20. Костомаров Н. И. Мысли о федеративном начале в древней Руси // Основа. 1861. № 1. 21. Костомаров Н. И. Мысли Южнорусса. О преподавании на южнорусском языке // Основа. 1862. № 5. 22. Котенко А. Л., Мартынюк О. В., Миллер А. И. Малоросс // Понятия о России. М., 2012. 23. Кулиш П. А. Козаки по отношению к государству и обществу // Русский архив. 1877. № 6. 24. Лысяк-Рудницкий И. П. Между историей и политикой: (сборник статей). М., 2007. 25. Марков Д. А. Русская и украинская идея в Австрии // "Украинская" болезнь русской нации. М., 2004. 26. Мончаловский О. А. О названиях "Украина", "украинский" // "Украинская" болезнь русской нации. М., 2004. 27. Отношения Тургенева к украинской литературе // Киевская старина. 1902. № 4. 28. Петиция Львовского ученого общества имени Шевченка австрийскому рейтсрату об учреждении самостоятебьного малорусского университета в Львове. 21 ноября (4 декабря) 1901 г. // Киевская старина, 1902. № 1. 29. Петлюра С. Главный атаман в плену несбытычных надежд. М.– СПб., 2008. 30. Письма П. А. Кулиша с А. Ф. Кистяковскому // Киевская старина. 1902. № 2. 31. Пономарева Е. Г. Империя-Феникс: между советским прошлым и евразийским будущим // Свободная мысль. 2016. № 2. 32. Пономарева Е. Г., Рудов Г. А. “Принцип домино”: мировая политика на рубеже веков. М.: Канон+, 2016. 33. Пыпин А. Н., Спасович В. Д. История славянских литератур. Т. 1. СПб., 1879. 34. Рыльский Ф. Р. Рассказ современника о приключениях с ним во время “Колиивщины” // Киевская старина. 1887. № 1. 35. Рыльский Ф. Р. Некролог // Киевская старина. 1902. № 11. 36. Стоянов З. Васил Левски (Дьякон). Черты его жизни. – http://www.promacedonia.org/zs/zs_9.htm (дата обращения: 08.03.2017). 37. Стоянов З. Записки о болгарских восстаниях. – http://www.slovo.bg/showwork.php3?AuID=149&WorkID=5774&Level=3 (дата обращения: 08.03.2017). 38. Ульянов Н. И. Происхождение украинского сепаратизма. М.: Центрополиграф, 2000. 39. Фролов K. Украина: выбор веры, выбор судьбы. Двадцать лет независимости Украины, двадцать лет борьбы за единство Русской Церкви. СПб., 2011. 40. Шевченко К. В. Славянская Атлантида: Карпатская Русь и русины в XIX - первой половине XX вв. М., 2011. 41. Brzezinski Z. Ukraine's Critical Role in the Post-Soviet // Harvard Ukrainian Studies. 1996. Vol. 20. 42. Brzezinski Z. Ukraine: the search for a national identity. Rowman&Littlefield publishers, Ins. 2000. 43. Hagen M. von Does Ukraine Have a History? // Slavic Review. 1995. Autumn. Vol. 54. № 3. 44. Hagen M. von Revisiting the Histories of Ukraine. Laboratory of Transnational History // Ukraine and Recent Ukrainian Historiography. Budapest-New York: Central European University Press, 2009. 45. Himka J.-P. Challenging the Myths of Twentieth-Century Ukrainian History. The Convolution of Historical Politics. Edited by Alexei Miller and Maria Lipman. Central European University Press. Budapest–New York, 2012. 46. Himka J.-P. The Basic Historical Identity Formations in Ukraine: A Typology // Harvard Ukrainian Studies. 2006. Vol. 28, № 1/4. 47. Kappeler A. From an Ethnonational to a Multiethnic to a Transnational Ukrainian History. Laboratory of Transnational History: Ukraine and Recent Ukrainian Historiography. Budapest-New York: Central European University Press, 2009. 48. Kasianov G. “Nationalized” History: Past Continuous, Present Perfect, Future… Laboratory of Transnational History: Ukraine and Recent Ukrainian Historiography. Budapest-New York: Central European Univ. Press, 2009. 49. Kasianov G. The “Nationalization” of History in Ukraine // The Convolution of Historical Politics. Edited by Alexei Liller and Maria Lipman. Central European University Press. Budapest–New York: Central European University Press, 2012. 50. Miller A. Ukrainian Question: Russian Nationalism in the 19th Century. CEU Press, 2003. 51. Molchanov М. А. Borders of Identity: Ukraine's Political and Cultural Significance for Russia. // Canadian Slavonic Papers. 1996. March-June. Vol. 38. № 1/2. 52. Plokhy S. The Ghosts of Pereyaslav: Russo-Ukrainian Historical Debates in the Post-Soviet Era // Europe-Asia Studiesю 2001. May. Vol. 53. № 3. 53. Plokhy S. The Origins of the Slavic Nations. Premodern Identities in Russia, Ukraine, and Belarus. Cambridge University Press, 2006. 54. Shakandrij M. Russia and Ukraine: Literature and the Discourse of Empire from Napoleonic to Postcolonial Times. McGill-Queen’s University Press, 2001. 55. Skuratovskij V. Pour une typologie des relations culturelles russo-ukrainiennes // Cahiers du Monde russe. 1995. Vol. 36. №. 4. 56. Snyder Т. Reconstruction of Nations: Poland, Ukraine, Lithuania, Belarus, 1569–1999. Yale Univ. Press, 2003. 57. Subtelny O. Ukraine: the search for a national identity. Rowman&Littlefield publishers, Ins. 2000. 58. Ther Ph. The Transnational Paradigm of Historiography and Its Potential for Ukrainian History. Laboratory of Transnational History // Ukraine and Recent Ukrainian Historiography. Budapest-New York: Central European University Press, 2009. 59. Wilson А. The Donbas between Ukraine and Russia: The Use of History in Political Disputes // Journal of Contemporary History. 1995. Vol. 30. № 2.
комментарии - 5
where to buy stromectol <a href=" https://stromectolgf.online/# ">ivermectin 3mg tablets</a> https://stromectolgf.com/# purchase oral ivermectin [url=https://stromectolgf.com/#]generic ivermectin[/url] ivermectin 2ml эк 21з картинки. получить [url=https://wm-lend.ru]мгновенный кредит webmoney[/url]. текст для любимого видео. Мой комментарий
|
Подписка
|
cialis generic cheap prices <a href=" https://tadalafilusi.com/# ">tadalafil 20mg best price</a>