Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
23823
|
Официальные извинения
970
99042
|
Становление корпоративизма в современной России. Угрозы и возможности
238
80437
Османская империя 2.0. Восточные грёзы или геополитический проект? 11
6577
Приверженцы классической теории международных отношений считают основой взаимодействия между государствами пресловутый «баланс сил». Г. Киссинджер справедливо отмечал, что в момент слома традиционной системы баланса сил и происходят геополитические перемены. Состояние турбулентности на мировой арене предоставило новые возможности для ревизии установленного порядка. Турция стала ярчайшей силой, претендующей на получение нового статуса. Как гласит турецкая пословица, «один ест, другой смотрит – оттого и драка», и Турции не хочется выступать в роли того, кто лишь «смотрит». Активная и агрессивная политика Анкары уже утвердила ее в качестве региональной силы. При этом в турецком руководстве не скрывают истинных намерений Турции, выраженных бывшим премьером А. Давутоглу: «Да, мы “новые османы”. Мы вынуждены заниматься соседними странами. И даже идем в Африку. Великие державы наблюдают за этим с растерянностью» [2]. Доктринальные положения внешней политики Партии справедливости и развития (ПСР) во главе с Эрдоганом - синтез ключевых для турецкой государственности концепций, вокруг которых в разные исторические периоды выстраивался её международный курс: пантюркизм, панисламизм и османизм. Сейчас именно неоосманизм - магистральный вектор поведения Турции. Вакуум вокруг ее границ и на постсоветском пространстве способствовали активизации действий Анкары, которая планомерно чередовала использование гуманитарных инструментов влияния («мягкая сила» по-турецки), миролюбивые концепции (доктрина «Ноль проблем с соседями») и откровенно наступательные военно-политические методы на грани «фола». Этот спектр политического воздействия стал визитной карточкой Турции и лично Р. Т. Эрдогана. Активность Анкары стала логическим завершением начавшегося ещё в 1990-е гг. процесса «второго пришествия» Турции на авансцену мировой политики после развала Османской империи. Ещё в 1992 г. тогдашний президент страны Т. Озал заявлял, что «тюркский мир станет доминирующим фактором на евразийском пространстве от Балкан до Китайской стены», назвав XXI век «веком турок» [32]. Премьер С. Демирель, говоря о «турецком мире от Адриатики до Великой китайской стены», характеризовал саму Турцию как «культурный центр и исторический магнит для новосуверенных государств» [32], обозначив один из векторов внешней политики Анкары после распада СССР. Апогеем неоимперских тенденций в политической культуре Турции стал труд А. Давутоглу «Стратегическая глубина», которую многие воспринимают в качестве «настольного пособия по новоосманизму» [44. С. 147]. Даже в миролюбивой и миротворческой доктрине Давутоглу «Ноль проблем с соседями», которая превратилась в «ноль соседей без проблем», содержались притязания Турции на роль арбитра, ведущего экономическую и гуманитарную экспансию. Сегодня Анкара нацелена на создание Pax Ottomania, который наделяет Турцию статусом если не великой, то «надрегиональной» державы, активно продавливающей свои интересы. Установки Давутоглу напоминают устремления двух оппозиционных друг другу в свое время сил: султана Абдул-Хамида II и младотурков. Сам Давутоглу утверждал, что политика М. К. Ататюрка и его идейное наследие в виде кемализма, «призванного отказаться от имперского прошлого, …свела на нет активность Турции на международной арене, …уготовив стране будущее «маленького государства»» [1. С. 27]. По замыслу турецкого руководства Анкара обязана вернуться на привычный для своей традиции уровень империи. Для восточной политической культуры внешнеполитическое могущество традиционно является поводом для гордости и ценным внутриполитическим активом того или иного лидера. В этом смысле сочетание экономических, гуманитарных и военно-политических мер, которую разнопланово использует Эрдоган, должно сформировать самосознание самих турок как преемников имперских традиций. Это влечёт за собой необходимость активной турецкой политики в постосманских регионах. Анкара же представляется центром, в котором сходятся различные ипостаси турецкого государства: мост между Востоком и Западом (в том числе и энергетический хаб, что занимает видное место в стратегии Эрдогана), защитник мусульманской уммы, «старший брат» всех тюркских государств, ведущая сила на Ближнем и Среднем Востоке и, в то же время, южный форпост НАТО. Синтез данных парадигм - идеологическая основа наступательного курса Турции. Эрдоган не скрывает: «Мы являемся государством… на останках османского величия. Мы внуки сельджуков. Мы внуки Османов… Партия справедливости и развития есть партия, несущая в своих глубоких корнях дух сельджуков и Османов» [21. С. 199]. С. Чагаптай подчеркивает, что Эрдоган рассматривает международные отношения сквозь призму баланса сил [58. С. 18]. Поэтому всякое изменение в его конфигурации воспринимается как возможность встраивания турецкого компонента при синтезировании нового баланса. Турция планомерно выстраивает свой политический курс в регионах, которые рассматриваются ею в качестве своей «вотчины» по наследству от Оттоманской Порты: Ближний Восток, Африка, Балканы, Восточное Средиземноморье, Южный Кавказ, Средняя Азия. Анализ конфликтов и кризисов в данных регионах отчётливо фиксирует наличие турецкого фактора в каждом из них, что вписывается в характерную для «надрегиональной» державы способность проецировать силу и влияние. Перекладывая на анализ внешнеполитической деятельности Турции положения экономической теории, по которой кризисы представляют собой возможности для экономического роста, можно предположить, что из активизации конфликтов по периметру своих границ и зон влияния Анкара пытается извлечь максимум выгод, вовлекаясь в «управление» проявлениями регионального хаоса.
Сирия – первый камень в основе новой Османской Империи? Слова А. Давутоглу «идея нового Ближнего Востока будет сформирована Турцией» [21. С. 197] ставят Анкару в центр формирования нового регионального порядка. Окончательный отход от доктрины «Ноль проблем с соседями» произошёл именно с началаом участия Турции в сирийском кризисе. Дамаск и Анкара исторически непросто выстраивали отношения: проблема водных ресурсов Евфрата, поддержка Х. Асадом Рабочей партии Курдистана, вопрос территориальной принадлежности провинции Хатай, которая в 1939 г. де-факто в одностороннем порядке была передана Турции Францией из состава Александреттского санджака. Ещё в 1920 г. в «Национальном обете» (декларации независимости) Сирия рассматривалась как неотъемлемая часть самой Турции [1. С. 55]. Со времён Аданского соглашения 1998 г. период президентства Б. Асада и прихода к власти в Турции Р. Т. Эрдогана вплоть до событий в Сирии можно охарактеризовать как турецко-сирийский «медовый месяц». Однако личные связи лидеров не удержали Анкару от вмешательства в сирийский конфликт. Турция стала воспринимать события в Сирии как собственные внутренние, что в глазах ее руководства легитимизировало проведение военных операций на сирийской территории. Осенью 2012 г. парламент Турции одобрил мандат на осуществление таких операций в САР [1. С. 92]. Анкара активно продвигала идею создания буферной зоны на севере Сирии, рассматривая ее как щит от курдских группировок, которые «традиционно сохраняют тесные контакты с турецкими курдами», в частности ввиду того, что курды на северо-востоке САР являются потомками племен мили и миран, родственных своим собратьям по ту сторону границы [14. С. 322]. В начале кризиса Турция использовала политические рычаги давления на Асада, призывая принять требования оппозиции, в чём сирийский лидер усматривал попытку Анкары «продавить» во властные структуры представителей сирийских «Братьев-мусульман» (запрещена в РФ). «Ихваны» (исламское религиозное военное ополчение) стали фактором сближения Катара и Турции, чьё сотрудничество проявилось ещё в Египте в президентство М. Мурси. Водоразделом стало проведение сирийской армией военной операции в г. Хама в августе 2011 г. перед началом месяца Рамадан. Хама традиционно считалась оппозиционной центральным властям в Дамаске ещё со времен борьбы Х. Асада с «Братьями» и трагических событий в Хаме и Хомсе в 1982 г. Тогда Р. Т. Эрдоган и президент Турции А. Гюль выступили с резкой критикой в адрес Б. Асада. Анкара взяла на себя функцию куратора вооруженной оппозиции, став центром подготовки боевиков и предоставив площадку для ее политического представительства в виде Сирийского национального совета (СНС). Турция попыталась контролировать как военное, так и политическое измерение сирийской оппозиции, блокируясь в ряде случаев с Катаром и какое-то время с Саудовской Аравией. Турецкое руководство сумело консолидировать менее радикальные группировки, сконцентрировав их на территории т.н. Большого Идлиба. При создании зон деэскалации в Сирии на основе астанинских и сочинских договорённостей боевики вывозились с семьями именно в Идлиб, ставший центром своеобразного турецкого протектората на севере Сирии. Анкара использует два актива в консолидации оппозиционных сил в САР, одновременно выставляя их в качестве факторов своего вмешательства: наличие общины туркоманов и недовольство значительной части суннитского населения. Апогеем турецкого вмешательства в сирийский конфликт стало проведение ряда операций на территории Сирии, грубо нарушающих ее суверенитет: «Щит Евфрата» (август 2016 г. – март 2017), «Оливковая ветвь» (январь-март 2018), «Источник мира» (октябрь 2019), - для расширения буферной зоны и расчленения курдских анклавов на территории самопровозглашенной курдской республики Рожава («Западный Курдистан»). Также Турция проводила операции в Ираке в 2015-2016 гг. и в июне 2020 г. («Коготь тигра») [48]. Турецкие интервенции в арабские страны стали новой реальностью региона. На министерском комитете ЛАГ глава египетского МИД С. Шукри раскритиковал политику Анкары [59], «включая содействие переброске десятков тысяч террористов и наемников в Сирию и отправку тысяч боевиков в Ливию» [54]. Турецкие операции привели к масштабному освобождению из курдских тюрем боевиков ИГИЛ (запрещена в РФ), что вызывало озабоченности в Кремле ещё до операции «Источник мира» [35]. Анкара тесно сотрудничала с боевиками ИГИЛ в контрабанде нефти [1. С. 127], когда те контролировали основные нефтеносные районы Сирии. Превращение Турции в «террористический хаб» ввиду логистической поддержки, предоставления тренировочных баз на юге страны [11. С. 361], транзита и нежелания активно участвовать в размежевании вооруженных группировок также вызывали недовольство Москвы, обвинявшей ее руководство в поддержке боевиков [26]. Критической точкой отношений России и Турции стало уничтожение турецкой стороной 24 ноября 2015 г. российского бомбардировщика Су-24, командир экипажа которого О. Пешков был расстрелян в воздухе членами протурецких группировок на севере Сирии в нарушение норм международного права. Тогда президент В. В. Путин обвинил Анкару в поддержке незаконных формирований, охарактеризовав данный шаг как «удар в спину» [38]. Со временем Анкара нормализовало отношения с Москвой, доказав, что окончательное разрешение сирийского кризиса без нее невозможно. Турция эффективно использовала своё присутствие и поддержку формирований в Идлибе, ставшем основным активом и «объектом возможной сделки с Россией» [31. С. 54] и центром сосредоточения радикалов, в то время как формирования умеренной оппозиции стали базироваться в турецком буфере в Северном Алеппо [31. С. 55]. За годы конфликта в Сирии Турция сосредоточила в своих руках ресурсы, позволяющие ей участвовать в определении судьбы Сирии.
Ливийский конфликт: Турция возвращается на африканский континент Другим плацдармом Турции в странах арабского мира стала Ливия. Анкара, активно используя в своей внешнеполитической стратегии «серые зоны» и «участки нестабильности», не могла не воспользоваться сложившейся там ситуацией. В условиях «коллапса ливийской государственности как таковой» [19. С. 358] турецкое руководство решает две стратегические задачи: укрепиться на африканском континенте и не стать «аутсайдером» в средиземноморском регионе. Ливия стала местом столкновения интересов ряда держав, которые реализуют их через два сложившихся в ней центра силы. Восточные регионы находятся под контролем Ливийской национальной армии (ЛНА) во главе с фельдмаршалом Х. Хафтаром, который обеспечивает силовую поддержку международно признанного парламента (Палаты представителей) в г. Тобрук. С центром в Триполи функционирует Правительство национального согласия (ПНС), которое признано легитимным органом власти в стране. Оказывая поддержку ПНС, Анкара активно использует незаконные вооружённые формирования, которые выступают в качестве ее традиционного ресурса. Поддержка радикальных формирований является механизмом проецирования силы для Турции, которая и в ливийском конфликте играет роль «террористического хаба». Об использовании террористических группировок Анкарой заявляли в МИД России [7], об этом говорил и Б. Асад [7]. Представитель ЛНА А. аль-Мисмари привёл данные о том, что Турция суммарно перебросила в Ливию порядка 7,5 тыс. наёмников и 2 тыс. террористов [5]. Одним из логистических центров в самой Турции является г. Газиантеп [43], в Ливии же немаловажную роль играет порт в г. Мисрата [60]. Страной-транзитером выступал и Тунис: согласно заявлениям А. аль-Мисмари, турецкая разведка активно использовала аэропорт Джерба для переброски боевиков «Ан-Нусры» и ИГИЛ из Сирии [8]. Поддержка Анкары при финансовом участии Катара - ключевой компонент сдерживания сил ЛНА. Это наглядно иллюстрируется провалом наступления Х. Хафтара на Триполи в 2019-2020 гг.. Тогда Анкара активно перебрасывала как боевиков из северо-западных районов Сирии, использовав соглашение о режиме прекращения огня в Идлибе (март 2020), и ЗРС, артиллерийские системы и БПЛА, ставшие наряду с террористическими группировками неотъемлемым элементом военно-политического имиджа Анкары. Турция «нацелена на контроль над всеми основными военными базами в Ливии», что проявилось в захвате авиабаз «Аль-Ватыя» и «Митига» и создании военной инфраструктуры в Мисрате, которая стала логистическим центром для переброски вооружённых формирований в Ливию. Анкара планирует взять под свой контроль авиабазу «Джуфра» и разместить на авиабазе «Аль-Ватыя» БПЛА и системы ПВО [15]. Таким образом, она следует курсу постепенного, но неуклонного расширения военно-политического присутствия на различных театрах геополитической борьбы, в которой она преследует не только геостратегические, но и геоэкономические интересы. Ливия играет роль «ворот в Африку», становясь одной из составных частей турецкой политики проникновения на континент, старт которой был положен созданием военной базы в Сомали. «Ливийская карта» используется Турцией и для противоборства в районе Восточного Средиземноморья, в котором Анкара сталкивается с противодействием Греции, Кипра, Египта и Франции. Усиление Анкарой своих позиций в этом споре осуществилась подписанием меморандума о делимитации границ с ПНС в ноябре 2019 г.. Суть соглашения - раздел между сторонами Восточного Средиземноморья, что «лишает часть греческих островов собственной экономической зоны» [54]. Но этот меморандум обозначил и слабость турецкой позиции: «в некоторой степени Турция стала зависима от устойчивости режима» [8] в Триполи. Этим и объясняются попытки Анкары максимально продлить «жизнеспособность» ПНС, ставшего ее ключевым партнёром. Закрепление Турции в Ливии ценно для давления на Каир, который негативно относится к ее шагам как в Ливии, так и в Восточном Средиземноморье. Наряду с военно-политическим Анкара продолжает наращивать своё экономическое присутствие в Ливии. Согласно меморандуму 2019 г. Турция совместно с ней осваивает углеводородные месторождения на шельфе. ПНС заявило о признании турецких инфраструктурных проектов и инвестиций на 25 млрд долл. [46] (часть контрактов была заключена при М. Каддафи). 2 января 2020г. парламент Турции одобрил отправку военного контингента в Ливию для поддержки режима в Триполи [47]. Анкара укрепляет свои позиции в Ливии в том числе для дальнейшего продвижения в Африку и защиты своих интересов в Восточном Средиземноморье. Турция тесно взаимодействует с исламистскими силами, близкими к «Братьям-мусульманам», которые во многих конфликтах на Ближнем Востоке стали ее «визитной карточкой». Турция и Катар - ключевые внешних спонсоры ряда группировок, в том числе разгромленной «Гвардии охраны нефтяных объектов» И. Джадрана [4. С. 120], связанной с «Братьями». Каир, как и его союзник ОАЭ, негативно относятся к укреплению связей Анкары с исламистскими формированиями, опасаясь усиления позиций «политического ислама в Ливии на подступах к самому Египту» [58. С. 177]. Этим объясняется противостояние между Турцией, с одной стороны, и Египтом, ОАЭ и Саудовской Аравией, с другой. Ливия также стала одной из линий разлома между Анкарой и Москвой, которые имеют там противоположные интересы, в том числе связанные с контрактами на добычу нефти. В Ливии Анкара использует ставший традиционным набор механизмов: идеологическое взаимодействие, военно-политическую поддержку и закрепление «на земле», экономическое проникновение вкупе с одной из доктринальных установок внешнеполитического курса. В случае Ливии речь идёт о концепции «Голубой родины» [25] адмирала Д. Гюрдениза, которая предполагает установление турецкого доминирования в Средиземном, Эгейском и Чёрном морях. Турецкое руководство видит слабость ПНС, которое контролирует небольшую часть Ливии. Но в османский период Порта также владела лишь узкой прибрежной полосой в составе эялета Триполитания, что не мешало ей быть одной из доминирующих сил в регионе. Установление широкой сети «террористического транзита» из Сирии в Ливию превратило Турцию «в лидера по экспорту террористов» [54]. Это подтверждает, что Анкара рассматривает сотрудничество с ПНС в Ливии как элемент тактики в продвижении стратегических интересов, в том числе, в Восточном Средиземноморье.
«Греческая кость» в горле новой Турции Восточное Средиземноморье стал камнем преткновения ввиду наслоения новых противоречий на застоявшиеся проблемы. Открытие масштабного Левантийского нефтегазового бассейна стало триггером реанимирования турецко-греческого противостояния. Все время существования Османской империи греческий элемент являлся одной из болезненных точек Порты, что окончательно проявилось в XIX в. и отчасти в ходе Балканских войн начала XX века. Основной комплекс проблем в регионе касается кипрского вопроса и спора вокруг Эгейских островов, которые усугубились ввиду наличия там нефтяных и газовых месторождений. Этот пласт противоречий во многом связан с оккупацией Турцией северной части Кипра в 1974 г. и появлением Турецкой Республики Северного Кипра (ТРСК), а задолго до того - с Лозаннским договором 1923 г., передавшим острова в Эгейском море греческой стороне. Анкара заявляет о непризнании греческого суверенитета, который отрезает Турцию от большей части Средиземного моря и затрудняет доступ к углеводородам к югу от страны. Турция стремится не допустить Афины к ресурсам Восточного Средиземноморья. Она в одностороннем порядке осуществляет буровые работы на спорных участках, позиционируя себя также в качестве защитника интересов Северного Кипра. Турция осознанно повышает градус напряжённости в регионе, из-за чего сложилось два противоборствующих блока. Она кооперируется с ТРСК и Правительством национального согласия (ПНС) Ливии, но наталкивается на формирующуюся ось в составе Греции, Республики Кипр, Франции, Египта и Израиля. Последние пытаются институционализировать своё сотрудничество: в январе 2020 г. по инициативе Каира состоялась встреча Греции, Кипра, Франции и Италии [27] для осуждения действий Анкары. В феврале 2021 г. в Афинах прошёл «Форум дружбы» [18] в составе внушительного числа государств. Греческая и кипрские стороны прямо отмечают деструктивный характер турецкой политики в Восточном Средиземноморье, заявляя, что «Турция превращается в пиратское государство» [54]. В условиях кризиса турецкой экономики и в соответствии с концепцией становления Турции в качестве энергетического хаба Анкара нуждается в доступе к ресурсам Левантийского бассейна. Хотя по морскому праву Анкара не может осуществлять разведку и добычу углеводородов в Восточном Средиземноморье, она предпринимает односторонние действия для закрепления своих позиций. Турция стремится занять эксклюзивное положение в регионе, соединив свою Исключительную экономическую зону (ИЭЗ) с северо-восточным побережьем Ливии. При этом она, заявляя о своём непризнании греческого суверенитета на острова в Эгейском море, «создаёт международно-правовую коллизию конфликта» [42]. Анкара также не признаёт легитимность Республики Кипр, настаивая на том, что открытое в 2018 г. газовое месторождение «Калипсо» входит в состав ИЭЗ Северного Кипра. Особую остроту проблемам Восточного Средиземноморья придаёт широкий круг вовлечённых сторон. Ужесточению турецкой позиции способствует то, что в 2014 г. было заключено соглашение о сотрудничестве между Грецией, Кипром и Египтом, а в 2016 г. – между Грецией, Кипром и Израилем. Наряду с появлением совместного проекта этих стран по сооружению газопровода “EastMed” это грозит лишить Анкару возможности стать ключевым энергетическим центром для транзита энергоресурсов в Европу. В отсутствие международно-правовой основы своих притязаний Турция пытается использовать привычный арсенал средств: односторонние шаги и соглашения по типу ливийского меморандума, эскалация напряжённости и повышение градуса военно-политического противостояния. В рамках доктрины «Голубой родины», предусматривающей «расширение водных владений Турции в Средиземном, Черном и Эгейском морях до 462 тыс. км²» [25], у Анкары не остаётся иных методов, кроме агрессии и попыток заключать двусторонние соглашения с находящимися в зоне её влияния игроками. Нельзя не отметить и традиционные для внешней политики Эрдогана исторические пассажи. Находясь с визитом в Греции в 2017 г., он поднял вопрос о пересмотре Лозаннского договора 1923 г., условия которого, по его мнению, не соответствуют «жизненному пространству» Турции, и обвинил Афины в «ассимиляции и нарушении прав мусульманского меньшинства – турецкой общины… Западной Фракии» [1. С. 51].
Турция – самозваный защитник тюркского мира на постсоветском пространстве Нельзя не отметить рост геополитических активов Турции на постсоветском пространстве, традиционно считавшемся зоной особых интересов России. Анкара использует целый ряд инструментов: военно-политические активы, панисламистские идеи и доктринальные элементы неопантюркизма, ставшего преемником классического пантюрикзма. Актуализация Нагорно-карабахского конфликта в сентябре-ноябре 2020 г. и усилившаяся пантюркистская и панисламистская риторика Эрдогана [20. С. 34-35] обозначили новый этап проникновения Турции в регион. Еще в 1990-е гг. Баку активно использовал различные экстремистские силы, поддерживавшие идеи «джихада против неверных» в ходе Первого конфликта в Карабахе (в боях принимали участие отряды Шамиля Басаева, Хаттаба и др.) [20. С. 59]. Обострение этого конфликта продемонстрировало потенциал исламистских радикальных сил в Закавказье, который намерена реализовать Анкара руками своего регионального сателлита. О наличии террористических группировок «Дивизия “Аль-Хамза”», «Султан Мурад» и «Джебхат ан-Нусра» (запрещена в РФ) в зоне нагорно-карабахского конфликта [34] заявляли Э. Макрон [30], Б. Асад [6] и С. Е. Нарышкин [33]. После окончания активной фазы конфликта Турция готовит переброску семей исламистов (особенно из числа сирийских туркоманов) [40] в регион для изменения этноконфессионального баланса в свою сторону. В ходе самого конфликта был продемонстрирован механизм использования Турцией религиозного (и этнического) «актива» для своего продвижения на постсоветском пространстве. Это в очередной раз доказывает негативный потенциал политизации ислама в качестве фактора выстраивания межгосударственных отношений. Вероятно, указанный конфликт не перешёл бы в фазу боевых действий без активной военно-технической поддержки Анкары Баку. Результатом же стало создание совместного российско-турецкого мониторингового центра в Агдамском районе [3], что позволит Анкаре нарастить своё военное присутствие на Южном Кавказе. Кульминацией утверждения Турции в регионе стало участие в военном параде в Баку Эрдогана, который вспомнил османских военачальников Нури-Пашу, возглавлявшего Кавказскую Исламскую армию, и Энвера-пашу [55], являвшегося одним из главных организаторов геноцида армян [45]. Во время парада И. Алиев озвучил дальнейшие притязания на Ереван, Сюникскую область Армении и озеро Севан [55], а Эрдоган, известный любовью к использованию стихов в ходе выступлений, процитировал стихотворение, намекающее на то, что река Арас была насильно разделена между Азербайджаном и Ираном, вызвав недовольство Тегерана, усмотревшего в этом экспансионизм Анкары [28]. Отличительной чертой произошедшего обострения нагорно-карабахского конфликта стала «более активная, чем прежде, роль Турции» [17], что не может не беспокоить Россию, которая справедливо рассматривает постсоветский регион в качестве зоны своего влияния. На заседании дискуссионного клуба Валдай в период активной фазы конфликта В. В. Путин говорил: «у нас с ней [Турцией] далеко не всё совпадает, так же как и, скажем, по ситуации в Закавказье, наши точки зрения часто расходятся» [17]. Москва на тот момент не могла дать ответ на притязания Турции в отношении изменения минской группы ОБСЕ, чего добивались Анкара и Баку. Российский президент признал необходимость найти «конструктивные приемлемые компромиссы для обеих стран» [17], что можно трактовать как готовность выслушать турецкие требования в обмен на уступки в других вопросах: «Я не знаю. Может быть, можно как-то формат немножко изменить» [17]. В конечном счёте Анкара добилась реализации своих целей по проникновению в регион созданием совместного российско-турецкого центра и, по крайней мере, временным оттеснением минской группы ОБСЕ. При этом нельзя исключать нарастания противоречий между Москвой и Анкарой, несмотря на тактическое взаимодействие. Еще в январе 2000 г. турецкий государственный деятель А. Чай заявил: «Турция может и должна создать союзное объединение с Азербайджаном, Казахстаном, Узбекистаном, Киргизией и Туркменистаном, не исключая возможного углубления турецко-российской конфронтации» [16. С. 170]. После распада СССР Турция стала претендовать на заполнение идейно-политического вакуума посредством не только тюркской идентичности, но и ислама: под эгидой движения «Хизмет» проповедника Фетхуллаха Гюлена в Казахстане было открыто 29 школ, в Туркмении – 13, в Киргизии и Азербайджане – по 12 (в Узбекистане они запрещены) [24]. Деятельность гюленистов на постсоветском пространстве в целом и в Средней Азии в частности сводится к тому, чтобы сблизить «исламский и светский национализм, исламскую и этническую идентичность, нацию и её государство» [24]. Сеть турецких школ «Хизмет» активно действовала с 1990-х гг. и в России, особенно в Татарстане и Башкирии, но в 2008 г. по решению Верховного Суда РФ их деятельность была прекращена: выяснилось, что «деятельность данных организаций, как и вся учебная литература, является экстремистской» [1. С. 114]. Гуманитарное проникновение Турции в Среднюю Азию начало конвертироваться в более тесное военное и военно-техническое сотрудничество с Казахстаном [29] и Узбекистаном [53]. Анкара занимает жёсткую позицию, не признавая вхождение Крыма в состав России [56]. Эрдоган не раз заявлял о поддержке крымских татар, что особенно символично в связи с тем, что «главный толчок к пантуранскому движению дан был не турками Оттоманской империи, а тюрко-татарскими элементами России» [16. С. 10]. Так, активно доктрину тюркизма и пантуранизма разрабатывали крымскотатарский общественный деятель И. Гаспринский, татарский писатель и историк Ю. Акчур (Акчурин) и турецкий социолог З. Гёкальп.
«Крымская головоломка» в русско-турецких отношениях Позиция Анкары по крымскому вопросу также является примером геополитической изворотливости Турции и конвергенции внутренней и внешней политики. Крым традиционно воспринимался в Турции как одна из зон своего естественного влияния. Проникновение Анкары в регион через крымско-татарскую общину началось задолго до событий 2014 г.. В Крыму Турция в первую очередь использует свои гуманитарные и экономические инструменты. Анкара одной из первых признала независимость Украины и рассматривает Киев в качестве стороны, которая будет следовать в фарватере турецкой политики в Черноморском бассейне, Причерноморье и Азово-Керченской акватории в противовес позициям Москвы. Это важно для Анкары и с точки зрения поддержания имиджа главной опоры «южного фланга» НАТО, что долго было ее ценным внешнеполитическим активом. При этом Анкара выстраивала прагматичные экономические отношения. В 2011 г. крымско-татарские общины по «донорским» линиям получили в виде 4 турецких проектов в Крыму порядка 8,1 млн гривен [52]. Турецкое руководство последовательно поддерживало создание общественных организаций под эгидой тюркской солидарности. Такая активизация была связана с изначальной уязвимостью украинских властей в Крыму после распада СССР и с отсутствием правового статуса этих организаций в украинском законодательстве. Все это наряду с «правовым вакуумом и безнаказанностью многочисленных противоправных выходок меджлисовских радикалов» [9] предопределило основной вектор турецкой политики в Крыму ещё до 2014 г. Турецкие неправительственные учреждения участвовали в создании Конгресса тюркских народов Украины в 2013 г. [10]. Турция укрепляла крымско-татарскую общину в качестве своей опоры при помощи гуманитарных связей и финансово-экономического сотрудничества. Через различные фонды и организации, например, Турецкое агентство по международному сотрудничеству и развитию, Анкара реализовала в Крыму проекты на 25 млн долл., среди которых выделяется программа «1000 домов» для крымских татар [41]. Турецкие структуры активны именно в местах компактного проживания крымских татар, реализуя наиболее масштабные проекты в Бахчисарайском, Симферопольском, Нижнегорском и Белогорском районах [39]. Эта стратегия реализовывалась не только в Крыму, но и на юге Украине: так, Анкара стремилась обеспечить переселение в Херсонскую область турок-месхетинцев после создания крымско-татарской автономии, что активно лоббировалось «Меджлисом крымско-татарского народа» (запрещён в РФ) при президенте П. А. Порошенко [51]. Не менее важны гуманитарные связи, особенно с учётом того, что турецкие инвестиции в полуостров поступали в основном в виде социальных и гуманитарных программ через упомянутое Турецкое агентство по международному сотрудничеству и развитию (TIKA). Анкара апеллирует к этнической близости и к теме борьбы за свободу. В 2007 г. в Бахчисарае был перезахоронен прах видного крымско-татарского коллаборациониста Э. Кырымала [23] на территории Зынджирлы-медресе, реконструкцией которого также занималось TIKA [9]. В 2011 г. Турция оказала активную поддержку по захоронению крымско-татарского поэта Д. Дагджи, который являлся активным коллаборационистом и служил в «Туркестанском легионе» вермахта [9]. Казалось, что после того, как Крым и Севастополь «вернулись в родную гавань» [37], Анкара, ввиду взаимодействия с Россией по ряду вопросов, займёт нейтральную позицию в крымском вопросе. Но уже 27 марта 2014 г. в ходе голосования на Генассамблее ООН по резолюции «Территориальная целостность Украины» Турция, «солидаризируясь со странами-членами НАТО, проголосовала за эту (в целом антироссийскую) резолюцию» [52]. В 2019 г. Эрдоган однозначно заявил о своей поддержке борьбы за «независимость Украины» [57]. При этом на протяжении всех встреч с российской стороной в 2014-2015 гг. Турция непрерывно поднимала тему положения и прав крымско-татарского народа [22], что вписывается в один из механизмов внешней политики Эрдогана с его имиджем защитника всего тюркского и исламского миров. В 2015 г. глава МИД Турции заявил о том, что Москва не выполнила взятые на себя обязательства по улучшению положения крымских татар [22], что вновь добавляло «политические очки» правящей партии. Кремль признаёт крымский вопрос одной из точек расхождения с Анкарой [12]. Возможно, Москва надеется, что риторика Эрдогана не трансформируется в реальные военно-политические шаги в отношении полуострова, с пониманием относясь к необходимости «заботы» о крымских татарах как важной составляющей образа турецкого президента. Однако экономическое присутствие Турции, как и гуманитарные связи, отрицать невозможно. Постпред Крыма при президенте РФ, вице-премьер правительства Республики Крым Г. Мурадов отметил, что «турецкие бизнесмены …активно работают в Крыму», хоть и вынуждены «прикрывать себя различного рода прослойками и дочерними компаниями» [13].
«Легко сказать «приходи», но трудно говорить «уходи»»: Османская империя возвращается? Становление Турции в качестве значимого игрока на постсоветском пространстве стало реальностью. Это меняет конфигурацию сил в регионе, который рассматривается Анкарой как зона своего влияния. России, возможно, придётся отвечать на идеи, генерируемые различными силами, в частности, Турцией, использующей дифференцированные инструменты влияния, а не быть актором, самостоятельно синтезирующим собственную повестку дня [50]. России надо предложить привлекательную альтернативу напористой и динамичной политике Турции, если она стремится сохранить влияние на постсоветском пространстве. В условиях, когда интеграционные проекты в рамках ЕАЭС наталкиваются на ряд препятствий, гуманитарные программы не столь активны и модернизированы, а военно-политическая конвергенция в рамках ОДКБ достаточно «рыхлая», Москва сталкивается с энергичным дипломатическим, а иногда и не только, наступлением Анкары. Российско-турецкие отношения отчасти напоминают подобие концепции “Chimerica” (“Китамерика”): страны трезво оценивают несовпадение интересов по широкому кругу вопросов и осознают конкурентный характер своих отношений, но образуют симбиоз. Если США и КНР в качестве «связывающего материала» используют колоссальные экономические и торговые интересы, то в случае России и Турции, несмотря на рост товарооборота и энергетические проекты, в первую очередь таким материалом выступает сама геополитика. Это иная форма взаимозависимости, менее устойчивая. Российско-турецкие отношения стали феноменом, который противоречит устоявшимся законам геополитики. Ситуация, при которой две силы претендуют на главенство при выстраивании архитектуры безопасности или в целом регионального порядка, направленного на фиксацию приоритета интересов одной из сторон, казалось бы, неминуемо ведёт к столкновению. И главный вопрос заключается в том, смогут ли Россия и Турция обойти, классические постулаты международных отношений. Если представить, что геополитика является гоночным заездом, то каждый из «болидов» пытается обогнать другого, что является абсолютно естественным. В каком-то смысле Москва и Анкара представляют собой два «болида» из одной команды, философия которой, как она это декларирует, заключается в независимости внешней политики и притязаниях на роль признанного центра силы. В таком случае оба «болида» выступают за одну «команду», но каждый хочет прийти на финишную линию первым, поэтому одному «пилоту» не может нравиться, кода второй «одноклубник» занимает его место на трассе. Как гласит турецкая поговорка, «два льва в одну шкуру не влезут», но пока размер «шкуры» «геополитического зверя» позволяет избегать столкновения. Поэтому отношения между Россией и Турцией - вынужденное партнёрство и естественное противоборство двух «заклятых друзей». Внешняя политика Турции «иногда строится на агрессии и почти всегда – на амбициях» [1. С. 135-136]. Эрдоган демонстрирует синтез воинственности и терпения, будучи готовым доводить градус напряжения до критической для Турции точки, всегда прощупывая, на какой стадии она становится таковой. Его сильная сторона - «способность к стратегическому видению и, при этом, умение подстраиваться под возникающие обстоятельства» [36. С. 182]. С одной стороны, он демонстративно начинает свой визит в Китай с посещения г. Урумчи в Синьцзянь-Уйгурском автономном районе [1. С. 79], посылая сигнал тюркскому миру и выступая в качестве защитника всей уммы и тюрок. С другой, он активно сотрудничает с Пекином, который уже стал крупнейшим торговым партнёром Анкары в Восточной Азии. Турция «жонглирует» имеющимися в её распоряжении ресурсами. В Крым, куда Эрдоган пока не может вмешаться военно-силовыми методами, как в Нагорном Карабахе, Турция проникает экономически и гуманитарно. В Казахстане сместить экономическое доминирование Китая практически невозможно, что привело к использованию этнического фактора и военно-технического сотрудничества. Конечный набор инструментов включает в себя военно-политическое влияние, экономическую привязку, гуманитарное, религиозное и/или этническое сближение вкупе с ключевыми императивами внешнеполитического курса Турции. «Лакомыми кусочками» для Анкары являются «серые зоны» мировой геополитики или регионы с повышенной конфликтогенностью: как гласит турецкая пословица, «ешь виноград, а из какого он виноградника – не спрашивай». Турция де-факто выходит за пределы Османской империи: ее новые горизонты, по мысли архитекторов её внешней политики, должны охватывать даже самые удалённые пункты. Так, Турция оказала поддержку мусульманам рохинджа в Мьянме, что в очередной раз иллюстрирует попытки трансформации в защитника уммы, роль которого османские султаны выполняли со времён Селима Грозного (Явуза). Хотя и в этом контексте Анкара преследует сугубо личные прагматичные интересы: гонения на мусульман рохинджа начались давно, но Р. Т. Эрдоган обратил внимание на них, когда понадобилось укрепить свои внутриполитические позиции [1. С. 84]. Он стал во многом заложником своего образа, ведь в условиях тяжелого экономического и валютного кризиса надо платить «политическую ренту» своему электорату в той «валюте», с помощью которой он и получил его поддержку – агрессивной и уверенной экспансионистской политике. Отчасти она может объясняться и психотипом кочевой цивилизации. Просто теперь речь идет о геополитической экспансии, «расширении жизненного пространства», ведь каждому центру силы, какой себя позиционирует Анкара, нужно своё «место под солнцем». В эпоху масштабных геополитических и экономических проектов различные «полюсы» предлагают своё видение регионального или международного порядка. Турция не исключение: вопрос лишь в том, в какой форме и под какой эгидой будет осуществляться её собственный проект. Возможно, это будет подобие Британского Содружества, но с другим наполнением и более тесной привязкой к «метрополии», так как это является намного более важным аспектом в восточной политической культуре и традиции. Анкара пытается встроить свой проект в мировой порядок, формирующийся в условиях геополитической турбулентности. И, несмотря на сопротивление и неприятие, понимание опасностей и расхождений со стороны других игроков, она расценивает себя как силу, с которой нельзя не считаться, пытаясь приблизиться к солнечному блеску Оттоманской Порты. Правда, вряд ли она памятует греческую легенду об Икаре и Дедале, по которой опасно приближаться к солнцу слишком близко и резко.
ЛИТЕРАТУРА
комментарии - 11
[url=https://stromectolgf.com/#]buy ivermectin online[/url] stromectol https://stromectolgf.online/# ivermectin buy australia ivermectin usa price <a href=" https://stromectolgf.com/# ">stromectol 3 mg tablets price</a> I don't know if it's just me or if perhaps everybody [url=https://wincomp.ru] WinComp.Ru - Блог о компьютерах и программном обеспечении[/url] [url=https://azino777official.space] Азино777 официальный сайт онлайн казино Azino777[/url] [url=https://reyting-top10-casino.fun] Проверенные казино[/url] trouver un mГ©dicament en pharmacie: <a href=" https://phenligne.com/# ">pharmacie en ligne pas cher</a> - Pharmacie Internationale en ligne pharmacie en ligne avec ordonnance https://kamagraenligne.shop/# Achat mГ©dicament en ligne fiable чудо зоопарк взлом [url=https://apk-smart.com/igry/strategii/192-chudo-zoopark-vzlomannyj-mod-mnogo-deneg.html]https://apk-smart.com/igry/strategii/192-chudo-zoopark-vzlomannyj-mod-mnogo-deneg.html[/url] чудо зоопарк взлом Мой комментарий
|
Подписка
|
cialis in melbourne <a href=" https://tadalafilusi.com/# ">tadalafil 20mg best price</a>