Перед каждым поколением русских вставал сакраментальный вопрос: «Кто мы?» Касаясь «поразительного чувства истории» как одной из существенных особенностей русской культуры, все поколения русских волновал вопрос, сформулированный еще Нестором в первой фразе «Повести временных лет»: «Откуда есть пошла Русская земля?». На этот вопрос на разных этапах исторического развития ответы русских мыслителей звучали по-разному. Но при этом создается впечатление, что смысл у всех этих ответов выражен тютчевской формулой «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить». С учетом множества определений русских мыслителей разных эпох можно согласиться с Д. Лихачевым, который писал: «Ни одна страна в мире не окружена такими противоречивыми мифами о ее истории, как Россия, и ни один народ в мире так по-разному не оценивается, как русский» [11]. Россия всегда привлекала к себе пристальное внимание образованной Европы, во всяком случае, с периода возникновения и возвышения Московского государства.
* * *
Как справедливо отмечал Н. Бердяев, «для западного культурного человечества Россия все еще остается совершенно трансцендентной, каким-то чуждым Востоком, то притягивающим своей тайной, то отталкивающим своим варварством. Даже Толстой и Достоевский привлекают западного культурного человека как экзотическая пища, непривычно для него острая» [2]. Чаще всего Россия внушала Европе страх, обеспокоенность и недоверие своими невероятными размерами и непредсказуемостью развития. В 1842 г. Ф. Шеллинг в разговоре с князем Одоевским сказал: «Чудное дело ваша Россия. Нельзя определить, на что она назначена и куда идет она, но к чему-то важному назначена» [14]. А Р. Киплинг в своем рассказе «Бывший» ставил вопрос так: кто же такие русские — «самый восточный из европейских народов или самый западный из восточных». У. Черчилль, отличавшийся афоризмами, назвал Россию «загадкой, завернутой в тайну и помещенной внутрь головоломки» [9].
Отношение иностранцев к России и к ее народам не сводилось к примитивным и однобоко негативным представлениям. Даже в самые сложные времена конфронтации представления западного человека о России носили многообразный и неоднозначный характер. В них причудливо сочетались высокомерная снисходительность и уважение, страх и восхищение, подчеркивание слабостей и признание силы. Их соотношение зависело от характера отношений между двумя сторонами в тот или иной период.
Негативные оценки России западными людьми, на которых концентрируется внимание в данной статье, были частью их понимания восточного соседа. Именно такие оценки в менталитете Запада преобладали в периоды могущества России.
Создаваемый ими образ России - синтез деспотизма внутри страны, экспансионизма и империализма в отношении внешнего мира. Среди трудов первых европейских путешественников, политических деятелей и представителей западного интеллектуального сообщества, посетивших Россию со времени основания Московского государства, можно назвать «Записки о Московии» С. Герберштейна (1517), «Письмо к Папе Клименту VII о делах Московии» А. Кампенезе (1528), «Страна и правление московитов» Г. Штадена (1576), «Отчёт о России» Дж. Маккартни (1768), «Секретные записки о России времен царствования Екатерины II и Павла I» Ш. Массоя, «Записки о России» баронессы Ж. де Сталь (1812) и др.
В этих трудах красной нитью проходят рассуждения о тираническом государстве и живущих в роскоши властителях, с одной стороны, и бесправном, нищем, диком, варварском, хитром народе - с другой. Причем о народе, вместе с тем, сильном и бесстрашном, похожем на «молодого коня, еще не знающего своих сил» [20].
Многие иностранные наблюдатели были убеждены в том, что в России порядок в государстве, в семье и хозяйстве поддерживается палкой. Как писал известный международный авантюрист Дж. Казанова, на Руси «палку настолько почитают, что она может творить чудеса» [6]. По словам итальянца Ф. Локателли, русские «не знают другого инструмента, кроме топора, но пользуются им с такой ловкостью, что даже самого малого гвоздя не используют при постройке самых больших домов» [23]. Естественно, как утверждал поверенный в делах в России Сабатье де Кабр, великие принципы: свобода, безопасность, собственность для русских - пустой звук [25].
Порой подобные оценки доходили до абсурда. Как описывал анонимный автор одной рукописи, хранящийся в Оксфорде, на окраинах России (речь идёт о периоде между 1722 и 1725 гг. – К.Г.) обитают калмыки, «варварская нация, ужасны обликом. Лицо широкое и плоское, нос приплюснут, глазки маленькие, черные, глубоко посаженые и почти неприметные, борода жидкая, космы нечесаные и свисают до плеч. Этот дикий народ питается крысами, кошками и вообще всем, что попадется, едят все сырым и без хлеба, которого вовсе не знают; у них нет постоянного жилья, они кочуют с пастбища на пастбище. Их любимый напиток — водка, когда они могут её раздобыть... Они поклоняются страшенным идолам, похожим на них, украшенным золотом и серебром, которых священнослужители всегда возят с собой в ящиках» [17]. Другой автор - француз шевалье д`Эон - утверждал: «В одной из западных областей этой огромной губернии (Сибири) даже заметили орду татар калмыков, которые почти ничего не видят при свете солнца, но ночью у них зрение отменное. Они из породы бродячих летучих мышей, убивающих прохожих на лету» [17].
Многие зарубежные наблюдатели обращали внимание на такую черту русских, как подражание Западу, слепое копирование внешних форм, безразборное заимствование иностранных стереотипов поведения, атрибутов повседневной жизни, форм и стилей одежды, жилищ и т.д. Так, чрезвычайный посол Великобритании в Петербурге в 1765–1767 гг. Дж. Маккартни писал: «Природные их (русских – К. Г.) задатки довольно богаты, однако в большинстве своем они лишены способности критического суждения, вследствие чего впадают в пренелепейшее подражание иностранному образу жизни и нравам и, пренебрегая природным здравым смыслом, заимствуют моды и обычаи, целиком несогласные с их климатом». Пытаясь обосновать свои рассуждения, Маккартни продолжал: «смехотворное подражание всему иностранному сопровождается серьезными осложнениями и приводит к бесчисленным дурным последствиям: не только лишает их национального характера, но и препятствует познанию истинного своего национального духа, подавляя дарованную им природой энергию ума и задувая малейшую искру самобытного гения» [24].
В то же время для иностранных авторов были характерны объективные оценки жизни Московской Руси, а вслед за ней Российской империи. Многие иностранцы, побывавшие здесь еще до Петра Великого, говорили о могуществе русских царей. В записках, опубликованных в 1589 г., первый англичанин, посетивший Московское царство в 1553 г., Р. Ченслер, одну из глав своего труда назвал так: «О великом и могущественном царе России» [20]. В таком же духе рассуждал англичанин А. Дженкинсон в конце XVI в.: «Здешний царь очень могущественен, ибо он сделал очень много завоеваний как у лифляндцев, поляков, литвы и шведов, так и у татар, и у язычников» [1,]. Схожую оценку можно встретить в документах, циркулировавших в XVI в. при дворе германского императора. В одном из них утверждалось, что «Московский великий князь самый могущественный государь в мире после турецкого султана», и что «от союза с великим князем всему христианскому миру получилась бы неизреченная польза и благополучие, была бы также славная встреча и сопротивление тираническому опаснейшему врагу Турку» [1].
Порой в работах иностранных наблюдателей содержались удивительно верные прогнозы. В V главе книги о России, опубликованной в Лондоне в 1591 г. (On the Russian Common Wealth), Дж.Флетчер писал: «Младший брат царя (Феодора Ивановича), дитя лет шести или семи, содержится в отдаленном месте от Москвы (в Угличе) под надзором матери и родственников из дома Нагих. Но, как слышно, жизнь его находится в опасности от покушения тех, которые простирают свои виды на престол в случае бездетной смерти царя». Это было написано до смерти царевича Дмитрия. В той же главе Флетчер замечал, что "царский род в России, по-видимому, скоро пресечется со смертью особ, ныне живущих, и произойдет переворот в русском царстве", - за семь лет до прекращения династии Рюриков [16].
Если европейцы ХVI-ХVII вв. описывали Россию как варварскую страну, то в ХVIII в. ситуация начала меняться. Формируется новое видение России как страны, созданной на пустом месте императором-строителем Петром I и просвещенной императрицей Екатериной II. Так, Дж. Макартни, назвавший М.В. Ломоносова и А.П. Сумарокова «уникальными гениями», писал, что Западной Европе нужно рассматривать Россию «не как отдаленную, слабо светящуюся звезду, а как большую планету, вошедшую в европейскую орбиту; ее место окончательно еще не определилось, но своим движением она сильно влияет на окружающие ее планеты» [24].
Довольно критически оценивая властителей России, Дж. Флетчер выказывал сочувствие и симпатию «несчастному угнетенному» народу. На поставленный еще Герберштейном вопрос о первопричине российского деспотизма, он отвечал: «они обладают хорошими умственными способностями, не имея, однако, тех средств, какие есть у других народов, для развития их дарований воспитанием и наукой» [18, c.162].
Г.В. Лейбниц заверял, что ему милее «творить много хороших дел у русских» при поддержке Петра Великого, чем «мало хороших дел у немцев или других европейцев». При этом сначала Лейбниц был убеждён в том, что «московиты хуже варваров». В одной из своих книг, обратив внимание на тесные контакты России и Китая, он усмотрел миссию России в том, чтобы стать посредницей между Европой и Китаем. Поскольку обе варварские страны рано или поздно примут у себя европейскую культуру, утверждал он, наилучшим путём достижения этой цели стало бы учреждение в России Академии наук, которая перенесёт сюда лучшие достижения Европы, отсеивая накопленные ею пороки и заблуждения. Лейбниц вынашивал идеи сближения России и Пруссии. В октябре 1711 г. он встречался с Петром I, в результате которого планы создания Академии наук в России приобрели реальные очертания.
В европейском восприятии России к концу XVIII в. наметились противоположные тенденции: в Москве видят и союзника, и врага. С одной стороны, русские воспринимались как соратники в борьбе за «истинную веру» и распространение её на Восток, с другой, в них мерещилась угроза. Следуя лейбницевской традиции, ганноверский дипломат при дворе Петра I Фридрих Кристиан Вебер в своём трактате «Изменившаяся Россия» проводил мысль о том, что Россия вскоре даст приют культуре будущего, которая уже шествует к ней из Европы.
В предисловии к «Истории Карла XI» Вольтер изображал русских как дикий, нецивилизованный народ, а Петра I как царя, в котором «деспотизм» сочетался с «характером реформатора». В своей «Истории Российской империи в царствование Петра Великого» он характеризовал Россию довольно осторожно. Но позднее, заведя дружбу с Екатериной II, Вольтер отмечал «невероятный» прогресс, достигнутый Россией в правление «северной Семирамиды» [22]. Для некоторых французских просветителей Россия при Екатерине служила образцом просвещенной монархии, более свободной, чем абсолютная монархия Людовика XV.
Особенно заметный рост интереса к России в Европе, прежде всего, во Франции, наблюдается в результате Великой Французской революции и наполеоновских войн. В конце XVIII - начале XIX веков развертывается информационная война между Францией и Россией. Официальная дипломатия обеих стран создавала имиджи и контр-имиджи или же образы врага друг друга. Чтобы демонизировать противную сторону, не гнушались фабрикацией и использованием откровенных фальшивок. В недрах французского министерства иностранных дел примерно в 1797 г. возникло несколько вариантов поддельного «завещания Петра Великого», которое, по мнению многих исследователей, представляло собой «образец фальшивки». Наполеон использовал «Завещание» для подготовки общественного мнения к предстоящей войне с Россией, и в дальнейшем европейские державы использовали документ при каждом ухудшении отношений, - в частности, во время Крымской войны, Первой и Второй мировых войн.
Притчей во языцех стали характеристики русского народа и России маркиза Астольфа де Кюстин (1790-1857) - автора романов из жизни светских людей: "Алоис" (1829), "Свет как он есть" (1835), "Этель" (1839), "Ромуальд" (1848). Он написал также "Записки и путешествия" о Швейцарии, Италии и Англии (1830) и книгу "Испания при Фердинанде VII" (1838). Среди поклонников его таланта был такой искушенный ценитель, как О. де Бальзак, который, прочтя книгу Кюстина об Испании, убеждал ее автора, что, "посвятив подобное произведение каждой из европейских стран, он создаст собрание, единственное в своем роде и поистине бесценное". Однако известность Кюстину принесла книга "Россия в 1839 году" - выпущенное в мае 1843 г. повествование о путешествии летом 1839-го. Эта книга надолго затмила немногочисленные попытки выработать относительно беспристрастный взгляд на российскую проблематику.
Негатив в отношении России и русского народа в книге де Кюстина преобладает. Изъяны русски коренятся-де уже в том, что «Рюрик, Олег, княгиня Ольга, святой Владимир, Святополк, Мономах - властители, не схожие с великими людьми Запада ни характерами, ни именами. В них не было ничего рыцарского, это – ветхозаветные цари: нация, которую они покрыли славой, недаром соседствует с Азией; оставшись чуждой нашим романтическим идеям, она сберегла древние патриархальные нравы». Он как бы с сожалением утверждает: «Благодетельное влияние крестоносцев, равно как и распространение католической веры, не пошло далее Польши… Обо всех русских, какое бы положение они ни занимали, можно сказать, что они упиваются своим рабством» [10]. По мнению маркиза, «славяне - суть белокурые арабы». Он подчёркивал: постоянное пребывание в условиях жесткой политической стесненности рождает стремление реализовать свой потенциал в агрессивной форме на международной арене. «Тому, кто имел несчастье родиться в этой стране, - писал де Кюстин, - остается искать утешение в горделивых мечтах и надеждах на мировое господство". По его мнению, русское общество представляет собой «чудовищную смесь византийской мелочности с татарской свирепостью, греческого этикета с азиатской дикой отвагой» [10].
Представители Запада упрекали русских за то, что они не такие, как, например, немцы, французы, англичане. А. де Кюстин заявлял: «Я не осуждаю русских за то, каковы они, но я порицаю их за притязание казаться теми же, что и мы. Они еще совершенно некультурны. Это не лишало бы их надежды стать таковыми, если бы они не были поглощены желанием по-обезьяньи подражать другим нациям, осмеивая в то же время, как обезьяны, тех, кому они подражают» [10].
Справедливости ради следует отметить, что у Кюстина встречаются пассажи, противоречащие общей русофобской ориентации его позиций. Так, он признает, что «многое в России восхищало» его. «Никто более меня не был потрясен величием их нации и ее политической значительностью. Мысли о высоком предназначении этого народа, последним явившегося на старом театре мира, не оставляли меня на протяжении всего моего пребывания в России. В массе своей русские показались мне грандиозными даже в отвратительнейших пороках, поодиночке они держались со мной любезно; характер русского народа, по моему убеждению, достоин интереса и сочувствия» [10]. Впрочем, маркиза явно удивил тот факт, что цесаревич Александр Николаевич «ничуть не похож на калмыка».
Симптоматично, что московский почтдиректор А.Я. Булгаков, которого трудно заподозрить в отсутствии патриотизма, высказался о книге де Кюстина так: «черт его знает, как его истинное заключение, то мы первый народ в мире, то мы самый гнуснейший». А советский публицист В. В. Кожинов назвал Кюстина «восхищенным созерцателем России» [9].
Манифест Николая I от 26 марта 1848 г., в котором европейские революции оценивались как мятежи, до крайности обострил антирусские настроения в Европе. Крымская война вызвала новый виток антирусской пропаганды. Прежняя аргументация против России приобрела новую окраску. Казалось, что вирусом русофобии заразилось множество представителей западной интеллектуальной элиты, для которых Россия стала олицетворением варварства и дикости, тирании и деспотизма.
В истории нередки примеры, свидетельствующие о том, что порой весьма талантливые исследователи не могут избегать предвзятого, прямо таки параноидального отношения к другим народам. Так, известный французский историк и культуролог Ж. Мишле рисует весьма неприглядную картину: «Восемь месяцев в году страна тонет в грязи, делающей невозможными какие бы то ни было перемещения; в остальное время земля покрыта снегом и льдом, так что путешествия возможны, но — если ехать не в санях — трудны и опасны… Переменчивые обитатели океана северной грязи, где природа без устали соединяет и разъединяет, растворяет и разлагает на составные части, русские, кажется, и сами состоят из воды… Глаза их, удлиненные, но никогда не раскрывающиеся полностью, - не такие, как у остальных людей. Греки называли русских «людьми с глазами ящериц»; еще лучше выразился Мицкевич, сказавший, что у настоящих русских «глаза насекомых» - они блестят, но смотрят не по-человечески» [13]. Уже от себя Мишле резюмирует: русские — еще не вполне люди, поскольку «им недостает главного свойства человека — нравственного чутья, умения отличать добро от зла» [13].
Как бы добавляя ложку мёда в бочку дёгтя, Мишле не отрицает, что «у русских есть множество превосходных качеств. Они кротки и уступчивы, из них выходят верные друзья, нежные родители, они человеколюбивы и милосердны». Однако, сетует он, «беда лишь в том, что они напрочь лишены прямодушия и нравственных принципов. Они лгут без злого умысла, они воруют без злого умысла, лгут и воруют везде и всегда… Истина и справедливость для них — пустой звук… Что касается императора, то он — самый лживый из всех лживых русских, верховный лгун, царящий над всеми прочими лгунами». Одним словом, утверждал Мишле, «Россия — царство лжи» [13].
Возникает впечатление, что эти строки принадлежат мракобесу, а не автору таких оригинальных и интересных трудов, как «Ведьма», «Женщина», «Народ». Достойную отповедь Мишле в свое время дал в своём письме к нему А. Герцен: «Русский народ, милостивый государь, - писал он, - жив, здоров и даже не стар, - напротив того, очень молод» [13].
В Америке внимание к России возникло лишь в середине XIX в. и ограничивалось образованными, прежде всего, литературными кругами. Американское представление о нашей стране менялось в соответствии с событиями как американской, так и российской истории.
Первоначально читающую Америку интересовала русская литература, представленная романами И.С. Тургенева, Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, рассказами и пьесами А.П. Чехова и др. Для понимания отношения американцев к русской литературе интерес представляют рассуждения Шервуда Андерсона, который утверждал, что, читая «Записки охотника» Тургенева, он «опьянел от этой сладчайшей прозы». А в произведениях Достоевского, Чехова и других русских писателей стал ощущать душевные глубины и конфликты не только русских людей, но и тех американцев, которых сам он, Андерсон, изображал в своих произведениях [28].
Вместе с тем, следуя теории так называемого «предопределения судьбы», предписывающей нести всему остальному миру свободы и блага Америки, изображаемой как «град на холме», в пример всем другим народам мира, американцы предпринимали попытки навязать эти блага также русскому народу. Интересна книга профессора Университета Ратджерса Д.С. Фоглсонга «Миссия Америки и «империя зла»: крестовый поход за «свободную Россию» с 1881 г. до наших дней» [30]. Начало деятельности миссионеров, экономических советников и активистов-общественников, пытающихся нести в Россию слово божье, капитализм и демократию, положили еще ветераны американского аболиционистского движения. По словам Фоглсонга, на этой стезе особенно отличился журналист Дж.У. Бьюэл, который после убийства террористами царя Александра II в марте 1881 г. проехал по России, чтобы собрать материал для книги о ней. Вслед за ним многие влиятельные американцы указывали на необходимость распространения «слова истины» в России. А когда она упорно не превращалась в подобие США, начинали обвинять в своей неудаче плохой русский национальный характер или правителей страны. Фоглсонг демонстрировал, что тот дух «холодной войны» в отношении России, который в Америке воцарился после Второй мировой войны, восходит своими корнями ещё в девятнадцатый век.
* * *
В основном негативные представления о России определялись не только личными позициями отдельно взятых авторов, но реалиями восточной окраины Европы. На протяжении всей своей истории Россия сталкивалась с серьезными угрозами безопасности, исходившими со всех направлений: монголов и турок с юга и востока, поляков, литовцев, шведов, французов и немцев с севера и запада. Само географическое положение России на обширных просторах двух частей света обусловливало неопределенность ответа на вопрос, что она на самом деле представляет: Европу или Азию? Служит ли мостом между Востоком и Западом или же является их синтезом? Эта неопределенность была усилена сначала золотоордынским господством, в результате которого Россия в течение длительного времени оказалась отрезанной от Европы. Этот фактор в сочетании с утвердившейся после освобождения от золотоордынского ига самодержавной властью поставило её вне зоны влияния Возрождения и Реформации.
Особенно важно, что политика римских пап подчинить себе православие не прекращалась со времени раскола христианства в 1054 году на Западную Римско-Католическую и Восточную Греко-Кафолическую ветви. Считают даже, что брак Софьи Палеолог – племянницы последнего византийского императора – и Ивана III в 1472 г. папа Павел II пытался использовать в свою пользу, чтобы склонить московского царя присоединиться к Флорентийской унии. Но эта попытка провалилась. Дело в том, что к середине XV столетия у московских государей сложилось убеждение в том, что Византийская церковь совершила предательство, пойдя на унию с Римом на Флорентийском соборе 1437–1439 гг. После Флорентийской унии и падения Константинополя в 1453 г. Россия осталась единственным государством, способным представлять православную веру и выступать в качестве ее защитника.
Важно, что власти золотоордынского Сарая не только не препятствовали деятельности Русской Православной церкви, но и поощряли ее. По мнению некоторых историков, золотоордынская власть послужила одним из важных факторов консолидации русских земель, приведшей к объединению удельных княжеств в единое Московское государство.
При этом, как отмечал эмигрировавший в США советский историк М. Геллер, Александр Невский «имел основания считать “немцев”, как называли независимо от национальности пришельцев с Запада, угрозой более страшной, чем татар. Крестоносцы - «псы-рыцари», как любил их называть Маркс, оккупировали захваченные территории, чего не делали татары, строили на них крепости, «обращали покоренное население в католичество, отличаясь и этим от веротерпимых татар» [4]. Запад, или, как принято было говорить на Руси, латинство, проводил политику подчинения русского православия католицизму, навязывания православным русским своих ценностей.
Для понимания отношения католицизма к православию особый интерес представляет позиция А. де Кюстина, который был убеждён в том, что «вне католической церкви христианство извращается и гибнет… Мир должен стать либо языческим, либо католическим… Вот дилемма, которая вечно будет стоять перед человеческим умом. Все остальное - либо обман, либо иллюзии» [17]. При таком понимании места и роли католичества де Кюстин никак не мог испытывать симпати к русскому православию: «Национальная церковь (православие – К.Г.), национальное духовенство – этим словосочетаниям не место в языке; церковь по сути своей выше любого человеческого сообщества; покинуть вселенскую церковь ради некоей политической церкви - значит не просто заблуждаться, но отринуть веру, уничтожить самое ее основание, пасть с неба на землю» [10].
История Нового времени, особенно XIX в., — это история распространения влияния и утверждения господства в пределах всей планеты Pax Europeana, или европоцентристского мира. На Востоке этот период совпал с окончательным исчезновением с политической карты Золотой Орды и Византийской империи, а также восхождением Османской империи на юго-востоке и набирающего мощь Московского государства. В результате, говоря словами Маркса, «изумленная Европа, в начале правления Ивана (Третьего – К.Г.) едва знавшая о существовании Московии, стиснутой между татарами и литовцами, была ошеломлена внезапным появлением на ее восточных границах огромной империи, и сам султан Баязид, перед которым Европа трепетала, впервые услышал высокомерную речь московита» [12].
Главная проблема Европы состояла в том, что Россия не поддавалась подчинению. Более того, она, со времени создания Московского государства вплоть до колониальных завоеваний западных стран сама выбрала собственное направление экспансии на огромном евразийском континенте, куда путь Западу был заказан. Россия, особенно после того, как Османская империя превратилась в «больного человека Европы», оказалась единственным заслоном на пути установления мировой гегемонии Запада. Когда почти весь остальной мир был превращен в объект истории, подчиненный евроцентристскому миру, Россия сумела завоевать и сохранить статус самодостаточного субъекта мировой политики, способного противостоять натиску Запада.
Европейцы многократно пытались подчинить Московскую Русь, Российскую империю. В наши дни эти попытки приобрели новые формы тотального наступления Запада на Россию, особенно в условиях, когда она восстановила свой статус великой мировой военно-политической и энергетической державы, способной отстаивать свои интересы.
В комплексе факторов, сыгравших определяющую роль в формировании негативного имиджа России в глазах Запада, ключевое место занимало столкновение в двух основополагающих сферах их взаимоотношений: духовной, или ценностной, и геополитической. В обеих сферах Россия выбрала собственную судьбу, не подвластную внешним силам. Именно решительная, бескомпромиссная позиция России в этих двух сферах обеспечивала почву для создания ее негативного образа, основанного как на действительно характерных для нее негативных аспектах, так и на множестве превратно понятых или откровенно сфальсифицированных особенностях.
Нельзя отрицать тот факт, что в истории России было много безобразий, беззаконий, несправедливостей. Но можно ли выделить какой-либо иной народ, другое государство, история которого написана только розовыми красками? Конечно, нет. И все же большинство народов мира предпочитает изображать собственную историю, не выпячивая недостатки своих предков. В этом вопросе русский народ отличается от всех других народов лишь тем, что все, кому не лень, требуют от него покаяния. Подобные требования усугубляются тем, что сами русские порой склонны покаяться за действительные и нередко выдуманные собственные деяния и деяния своих предков.
Свою роль в этом вопросе сыграли особенности русской историографической традиции, от которых не были свободны даже некоторые выдающиеся русские историки. Разумеется, история России в изображении тех или иных русских историков отнюдь не выглядела как компендиум сплошь негативных оценок. Однако примеры негативных оценок тех или иных периодов и деятелей, иногда выдающихся, Руси и Российской империи отнюдь не были редкостью. Исследователь истории русской церкви А.В. Карташов констатировал: «Ни одному из христианских европейских народов не свойственны соблазны такого самоотрицания, как русским. Если это и не тотальное отрицание, как у Чаадаева, то откровенное, при случае, подчеркивание нашей отсталости, слабости, как бы нашей качественной от природы второстепенности. Этот очень старомодный “европеизм” не изжит еще ни в наших, уже сходящих со сцены поколениях, ни в нашей молодежи, вырастающей в эмигрантском отрыве от России» [7].
* * *
На Западе было немало исследователей, которые пытались объективно оценить и исследовать реальное положение, основные направления развития, интересы Руси/России в мире, жизнь и характер ее народов. Интерес представляют рассуждения Жермен де Сталь о взаимоотношениях Севера и Юга, России и Европы. В книге «О литературе, рассмотренной в связи с общественными установлениями» (1800) писательница выступила в защиту культуры Севера, ее древности, восхищаясь силой характеров и страстей северян. В ней Париж, оказавшийся в руках якобинцев, сравнивается с Римом, захваченным варварами. В 1812 г. она, почти одновременно с армией Наполеона, пересекла границу России, - впрочем, спасаясь от наполеоновской полиции. В своих мемуарах «Десять лет в изгнании» она характеризовала не Россию, а Францию как деспотическое государство и утверждала, что французы, окруженные другими народами, теряют свою национальную самобытность и все вместе превращаются в орды Тамерлана [26]. На основании этих и подобных им рассуждений де Сталь отождествляла поход Наполеона на Россию с татарским нашествием и с походом Ганнибала против Рима.
О России она писала: «я не заметила ничего варварского в этом народе». Но затем, как бы противореча этому тезису, она продолжала: «К счастью для них самих (русских – К. Г.), в них всегда есть то, что мы называем варварским, иначе говоря, они подчиняются велению инстинкта, часто великодушного и всегда неосознанного...; под этим словом я подразумеваю некоторую первобытную энергию, которая может заменить для народов дивную силу свободы» [26]. При этом в ее глазах Петр I такой же тиран, как Наполеон, поскольку «не подозревал, что та самая европейская цивилизация, которой он так завидовал, явится, чтобы разрушить его установления» [26]. По ее мнению, Франция и Россия должны обрести утраченную национальную самобытность, отбросив то, что пришло с двумя императорами-тиранами. В Москве вместе соединяются Азия и Европа, она — азиатский Рим, напоминающий Рим европейский.
Были в Европе и представители интеллектуальной и политической элиты, которые предрекали России великое будущее. Интересна оценка французского историка и государственного деятеля А. де Токвиля, который писал в 1835 г.: «В настоящее время существуют на Земле два великих народа, которые, начав с разных точек, приближаются, по-видимому, к одной цели: это русские и англо-американцы. Оба они выросли незаметно; и когда взоры людей были обращены в другую сторону, они вдруг заняли место в первом ряду между нациями, так что мир почти в одно время узнал об их появлении и их величии» [19]. Показательна позиция Г.В.Ф. Гегеля: «Остальные современные государства, как может показаться, уже более или менее достигли цели своего развития; быть может, у многих кульминационная точка уже оставлена позади и положение их стало статическим. Россия же уже теперь, может быть, сильнейшая держава среди всех прочих в лоне своем скрывает небывалые возможности развития своей интенсивной природы» [3].
В числе тех представителей Запада, которые пытались объективно исследовать российские реалии можно назвать английского историка XIX в. Г. Бокля, автора посвященного России романа «Михаил Строгов» Жюля Верна, другого французского автора А. Леруа-Болье, опубликовавшего труд «Империя царей и русский народ. В 3-х т» (1881-1889), С. Грэхэма, автора трудов «Неизвестная Россия» (1912), «Меняющаяся Россия» (1913), «Россия и мир» (1915), М. Бэринга с его книгами «С русскими в Маньчжурии» (1905), «Один год в России» (1907), «Главные истоки России» (1914), Р. Райта с книгой «Русский народ» (1917) и др. Не без симпатии относились к России и её народу Ф. Ницше, О. Шпенглер, Т. Манн и другие гранды западного интеллектуального истеблишмента. Немецкий поэт Р.М. Рильке называл своей родиной две страны: Богемию, где он родился, и Россию, которую он полюбил.
Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
ivermectin nz <a href=" https://stromectolgf.online/# ">stromectol 3mg tablets</a>