Критерием жизненности любой идеологии всегда является ее конечное соответствие действительности. Каждый раз, когда идеология отвечала вызовам времени и потребностям масс, она стимулировала поступательное движение общества, и, напротив, ее отрыв от реальной жизни приводил к политическим ошибкам и человеческим трагедиям.
Среди современных философов и идеологов левого и правого толка распространено однозначное мнение о «ложном», или «иллюзорном» характере любой идеологии. Как же смотрели на идеологию Маркс и Энгельс? По моему мнению, они никогда не считали идеологию проявлением только «ложного» или «иллюзорного» сознания. Эти эпитеты, как правило, относились у них к носителям сугубо идеалистической философии или представителям «вульгарной» политэкономии, не желающих замечать противоречий собственных взглядов и реальной действительности.
Есть идеология и ИДЕОЛОГИЯ. Говоря о научном происхождении идеологии и ее специфики, классики марксизма писали: «…Для нас исходной точкой являются действительно деятельные люди, и из их действительного жизненного процесса мы выводим также и развитие идеологических отражений и отзвуков этого процесса. Даже туманные образования в мозгу людей, и те являются необходимыми продуктами, своего рода испарениями их материального жизненного процесса, который может быть установлен эмпирически и который связан с материальными предпосылками. Таким образом, мораль, религия, метафизика и прочие виды идеологии и соответствующие им формы сознания утрачивают видимость самостоятельности»1.
Как отмечает современный исследователь творчества К. Маркса А. Баллаев, здесь нет ни слова «о лжи» идеологии, что лишний раз, по его мнению, подтверждает последовательное следование Маркса глубокой традиции «философии тождества»2. К сожалению, сам А. Баллаев, критикуя тех, кто считает идеологию только «ложным сознанием», в свою очередь, приходит к выводу о том, что «в своей основе идеология – самообман, иллюзия». По его мнению, она составляет «иллюзорную часть» или «сторону сознания»3. На мой взгляд, такой вывод не менее односторонен, чем критикуемые им утверждения о «ложном» характере идеологии.
Следует отметить, что трактовку идеологии как сугубо «ложного», или «иллюзорного» сознания нередко переносят на сам марксизм, подвергая его критике за утопизм и неадекватность действительности. При этом марксизм объявляется то своеобразной «светской религией» (Э. Гелнер), то «утопией» (К. Манхейм), то орудием «манипуляции» (Р. Пайпс). При этом критики марксизма никак не хотят замечать принципиального различия взглядов его основателей и той идеологии советских времен, которая базировалась на догматических установках «Краткого курса истории ВКПб», являющегося на самом деле фальсификацией марксизма, сближающего его со светской религией.
С точки зрения марксизма, в идеологии, принадлежащей к сфере «идеального», отражается социальная практика человека с ее нравственными и правовыми нормами, политикой, мировоззрением, искусством, литературой и т. д. Являясь совокупностью идей и взглядов, в которых осознается отношение людей к окружающей их действительности и друг к другу, идеология выступает важнейшей стороной современного общества. Она во многом определяет смысл жизни людей, их духовную и гражданскую идентичность.
Особенно следует отметить органическую связь идеологии и политики: идеология во многом выступает концентрированным выражением политики, ее стратегии и тактики. Поскольку политика насквозь пронизана классовыми интересами, постольку идеология выражает, или концентрирует эти интересы: т.е. идеология всегда имеет классовый характер. В этом смысле различают феодальную, буржуазную, мелкобуржуазную и пролетарскую идеологии, в которых выражено отношение этих классов к действительности.
На самом деле, идеология бывает правдивой и ложной, реальной и иллюзорной, она может возвышать и принижать человека; одним словом, ее роль в обществе трудно переоценить. ХХI век с его глобальными экологическими проблемами, атаками международного терроризма, мировыми экономическими кризисами, межнациональными и социальными конфликтами, предъявляет жесткие требования к идеологии, призванной объяснить противоречия и перспективы развития современного человеческого сообщества.
Идеологию нередко пытались и пытаются обосновывать с помощью аргументации, в частности, таких естественных наук, как физика, география, биология и др. При этом нередко данные науки используются для того, чтобы доказать неизменный и даже вечный характер общественных отношений и идей, выражающих эти отношения. В этом смысле естественнонаучное обоснование идеологии выполняло и выполняет консервативно-охранительную функцию в обществе.
Однако, с развитием естественных наук, все большую роль в них начинают играть методы, связанные с анализом качественных изменений природных объектов. Это сближает их с общественными науками. В связи с этим становится более понятной утверждение основателей марксизма о том, что «мы знаем только одну единственную науку, науку истории»4. Здесь речь идет не столько о традиционной исторической науке, сколько об историзме как принципе или методе, одинаково необходимом для рассмотрения как общественных, так и природных явлений. Отсюда становится прозрачной и другая их мысль о том, что со временем «естествознание включит в себя науку о человеке в такой же мере, в какой наука о человеке включит в себя естествознание: это будет одна наука»5. К сожалению, сближению естественных и общественных наук, на мой взгляд, мешает философская традиция, подвергающая сомнению саму возможность существования общих законов исторического развития природы и общества6. Но такие законы есть; их и фиксирует диалектика как логика и теория познания.
Рассмотрим теперь, что же связывает общественную науку и идеологию, и чем они отличаются друг от друга? Прежде всего, для общественной науки и идеологии общей является та реальная действительность, которую они отражают как специфические формы общественного сознания. Различие состоит в том, что общественная наука отражает эту действительность в теоретических понятиях и законах, а идеология не только в понятиях, но и в образах, ценностных суждениях, политических программах, лозунгах и т.п. Общественная наука всегда на стороне объекта, идеология – на стороне субъекта. Занимаясь познанием социальных объектов, наука ставит своей целью выявление истины, не зависящей от сознания человека.
Что же касается идеологии, то она напрямую обращена к людям и их сознанию. В частности, она выражает политические идеи и взгляды различных общественных объединений, социальных групп, этносов, наций и т.д. Идеология часто использует понятия и выводы общественной науки, но наука не терпит «идеологизации», которая мешает ей объективно смотреть на мир. Конечная цель науки – познание мира, цель идеологии – его изменение. В этом смысле идеология связывает науку с практической деятельностью людей. Особенно это относится к научной идеологии, которая по своему определению должна исходить из науки и опираться на ее выводы. Историки науки и идеологии часто отмечают противоречивое взаимодействие и взаимовлияния этих двух сторон общественного сознания. Думаю, здесь правы те, кто считает, что не только в идеологии есть элементы науки, но и в науке элементы идеологии, связанные с мировоззрением людей7.
Повторим, идеология, как часть общественного сознания может адекватно и неадекватно выражать действительность. По мнению Маркса, неадекватность, «ложность» или «иллюзорность» идеологии является следствием «ограниченности» «материальной деятельности» людей и их «общественных отношений»8. Ограниченный, или более точно, отчужденный характер общественных отношений – вот конечная причина «иллюзорного» или «ложного» характера, например, буржуазной идеологии в современном обществе. С преодолением такого отчуждения (теоретического или практического) исчезает и иллюзорный характер идеологии. Именно такой идеологией и стал, в частности, социализм, который Ф. Энгельс вполне сознательно, а не «неосторожно объявил» (А. Баллаев) наукой.
Это была новая наука об условиях и законах освобождения рабочего класса и всего человечества от эксплуатации, несправедливых и антигуманных отношений в современном мире. Ее новизна заключалось в том, что она была не отвлеченным академическим теоретизированием, а основой практического изменения общественных отношений. На этой основе и сформировалась научная социалистическая идеология, призвавшая массы трудящихся к изменению несправедливого мира. Говоря философским языком, в такой идеологии органически соединялся теоретический и практический разум. Вот почему слово «социализм» одинаково применимо и к названию науки, и к названию идеологии.
Марксизм – это целостное мировоззрение, органически включающее в себя как материальные, так и идеальные стороны реальной жизни. Его не следует трактовать как сугубо экономическое учение, противостоящие духовным ценностям и идеалам9. Сторонникам такого, по сути дела, вульгарного прочтения марксизма можно возразить известной фразой Маркса о том, что если они считают себя марксистами, то в этом случае «ясно одно, что сам я не марксист»10.
К науке и научной идеологии всегда тяготели зарождающиеся прогрессивные силы, нуждающиеся в объективной картине мира. Напротив, старение этих сил вело их к отказу от науки, с одной стороны, и к критике научной идеологии, с другой. Методологическим инструментом подобной критики сегодня является философский релятивизм, находящий свое наиболее полное выражение в идеологии постмодернизма.
В свое время Герберт Маркузе, критикуя буржуазное общество, в котором партия, защищающая капитализм, называется «социалистической», деспотическое правительство считается «демократическим», а сфабрикованные выборы объявляются «свободными», очень удивлялся тому, что подобную ложь может принимать «общественное и частное мнение»11. Сегодня он, удивился бы гораздо больше, узнав, что постмодернисты предлагают вообще отказаться от категории объективной истины, и основанных на ней идей и научных концепций («метанарративов»). По их мнению, рассуждения о научной истине, высоких моральных ценностях, социальных идеалах есть атавизм, есть пережиток давно ушедшей эпохи Просвещения, эпохи Модерна и т.д. Один из авторов понятия «постмодернизм» Ж.-Ф. Лиотар писал, что оно «обозначает состояние культуры после трансформаций, которым подверглись правила игры в науке, литературе и искусстве, в конце ХIХ века»12. По мнению ведущих представителей постмодернизма необходимо разорвать связи с прошлым и заменить «современность» «постсовременностью». (Ж. Бодрийяр, Ж. Делез, Ф. Гватари и др.).
Родившись как своеобразное отрицание авторитарных и тоталитарных порядков современного мира с их некритической догматикой в духовной сфере, с «языком тотального администрирования» и действительностью похожей на общество, описанное Оруэллом, постмодернизм предлагает сделать основными средствами познания такие сугубо абстрактные понятия, как «текст», «ризома» (отсутствие какой-либо структуры и центра), «след», «смысловая неразрешимость» и т.д. (Ф. де Соссюр, Ж. Деррида, М. Фуко). Мало того, с позиций последовательного постмодернизма, даже в этих явно не субъектных понятиях не следует искать какого-либо объективного содержания, ибо определенность в языке и политике может способствовать лишь манипулированию сознанием людей. Как известно, любая истина с точки зрения постмодернистов «репрессивна»13.
В результате такого сугубо релятивистского подхода к явлениям современной общественной и культурной жизни происходит полное смешение обыденных, научных и нравственных понятий, становятся неразличимыми такие фундаментальные ценности человечества, как жизнь и смерть, добро и зло, истина и заблуждение, наука и утопия. В итоге подобной «игры» с важнейшими понятиями науки и нравственности становится невозможной, вообще, познавательная деятельность человека, не говоря уже о сознательном формировании научного мышления, функционировании систем образования и воспитания, осуществляющих связь поколений.
В этом плане, наиболее радикальные критики постмодернизма убедительно показывают всю ложность его отказа от объективных критериев в науке, идеологии и нравственности. «Идея отрицания объективной истины, – пишет философ Л. К. Науменко, – влечет за собой утверждение объективной истины. Ибо отрицание истины тоже выдается за истину. Лучшее опровержение Делеза – сам Делез. Если истина репрессивна, то и репрессивность истина. За что же тогда упрекать истину? И за что упрекать палача, насильника, диктатора, наконец, – просто хама? Ведь если бог истины умер, а с ним и субъект, то остается только «аппетит», а он не подсуден, не истинен и не ложен, не нуждается в «смысле», ибо он сам и есть этот смысл»14.
Однако, несмотря на свою внутреннюю противоречивость и познавательную иллюзорность, идеология постмодернизма до сих пор остается в моде. Мало того, по рыночным меркам она цениться достаточно высоко. Не случайно на основе постмодернистского «разума» сегодня пытаются анализировать экономические и политические явления общественной жизни, пишутся философско-эстетические трактаты, создаются произведения литературы и искусства. И хотя теоретическая и эстетическая ценность подобных трудов невелика, они дают определенный духовный срез современного общества, демонстрируя при этом его отчужденное и кризисное состояние.
В этом плане постмодернизм есть своеобразный «диагноз» нашего времени с его откровенной ложью верхов и пассивностью низов, с его постоянным извращением понятий истины, добра и красоты. В этом убеждаешься каждый раз, когда современные средства массовой информации и пропаганды в угоду своих хозяев называют, например, вооруженную агрессию крупнейшей сверхдержавы против небольшой азиатской страны «защитой демократических ценностей». Когда с трибуны ООН официальные представители этой сверхдержавы вводят в заблуждение мировое общественное мнение относительно подлинных причин такой агрессии. Когда постоянно отождествляются интернациональные ценности левых организаций с правыми взглядами националистов и неофашистов. Когда массовое движение антиглобалистов представляют всего лишь как сборище хулиганов, бьющих витрины магазинов. Когда в ранг высокой культуры возводятся сенсационные поделки и даже физиологические откровения известных представителей так называемого «современного искусства». На мой взгляд, относясь терпимо к подобным методам оболванивания людей, и даже поощряя их, современное общество начинает постепенно отрицать само себя, ибо оно не сможет долго существовать без использования подлинно научных понятий и всеобщих идеалов правды, справедливости, добра и красоты.
Постмодернисты часто называют себя «клиницистами» современной культуры. И они в определенной мере таковыми являются. Но, отождествив себя с этой культурой и ее болезнями, они не в состоянии их лечить. Поэтому правы те критики постмодернизма, которые не верят в «искренность» его идейных установок и деклараций. По их мнению, постмодернизм «не играет, он нас разыгрывает. Его улыбка – это маска. И верить ей нельзя»15.
Что же собой представляет современный постмодернизм как идеология? Каково его влияние на сознание людей и, в частности, на представителей художественной интеллигенции России?
На мой взгляд, постмодернизм есть идейное течение современной буржуазной мысли эпохи зарождения глобального капитализма и крушения советской модели реального социализма. Классический капитализм эпохи модерна рухнул, социализм в его тоталитарной, сталинской версии тоже «приказал долго жить». Одним словом, «все смешалась» и «перевернулось» в новом глобальном доме. Это смешение и переворачивание породило соответствующую идеологию: ею и стал постмодернизм. В этом смысле постмодернизм есть реакция на современный капитализм, где разрушены границы добра и зла, истины и заблуждения, прекрасного и безобразного.
На самом деле эти границы и критерии, конечно, существуют, но господствующая духовная элита буржуазного общества это не хочет замечать. Ей выгодно, когда говорят, что теория социализма устарела, что уже давно нет классов, эксплуатации, истины и справедливости. Отсюда многие сюжеты и тексты постмодернистов, которые философски обосновывают подобные утверждения. В действительности, конечно, продолжают существовать эксплуатация, классы и классовая борьба, стремление миллионов людей к справедливости, истине и красоте, однако все это постмодернизм объявляет устаревшими высказываниями (нарративами), лишенными содержания. Все течет, и в этом глобальном потоке социальной жизни нет ничего, за что можно было бы ухватиться: нет центра и периферии, нет высокого и низкого, даже смерть и жизнь являются истинами относительными, которыми можно пренебречь. Одним словом, все относительно в этом мире.
Откуда, например, возникла идея постмодернизма об устарелости и ложности больших нарративов? Думаю из реальной действительности. Например, долгое время считалась истиной сталинское высказывание «о полной и окончательной победе социализма» в СССР, но оно оказалось ложным. Ложными оказались и великие нарративы буржуазной эпохи модерна с его ценностями: Свобода, Равенство, Братство. В этом смысле постмодернизм по – своему «ухватил» реальность, но «ухватил» односторонне. В чем его гносеологический недостаток? В релятивизме. От того, что многие большие нарративы и ценности оказались ложью, вовсе не следует, что все нарративы и ценности есть ложь. От того, что многие идеологии оказались иллюзорными, вовсе не следует, что все идеологии есть ложь и иллюзия, как думают постмодернисты и подигравшие им некоторые марксисты. Так, исходя из ложности «немецкой идеологии» младогегельянцев, вовсе не вытекает ложность марксистской идеологии, как думают некоторые отечественные критики «русского» марксизма.
Идея постмодернистской деконструкции есть, по сути дела, ложная релятивистская идея, не признающая возможности существования абсолютной истины и правды. Это идея фактического разрушения любого смысла, любых нравственных, научных и идеологических ценностей. Что же тогда остается, за что же тогда ухватиться? По мнению бывшего либерального марксиста, а затем православного священника Сергея Булгакова, человек не может нормально и осмысленно жить, если он не стоит на твердой почве. Поскольку все материальное, включая Землю, не может являться такой почвой (все материальное течет и изменяется во времени), то Булгаков приходит к идее Бога, как вечного и неизменного творца этого мира.
Но для постмодернистов Бог тоже есть большой нарратив, который не может обладать истиной, поскольку последняя сугубо относительна. Где же тот пункт, на который можно опереться в познании и жизни? На чем «сердце может успокоиться»? У постмодернистов ответа на эти ключевые вопросы нет. Практики, как критерия истины, для них не существует. В этом смысле постмодернизм переживает кризис и возможно он скоро сойдет со сцены16.
Однако, чтобы окончательно уйти в небытие, на мой взгляд, постмодернизм должен был дойти до крайности, до своего собственного отрицания. И, на мой взгляд, он уже к этому подошел, в частности, в литературе наших русских постмодернистов. Посмотрим это на конкретном примере. Неделю назад супруга принесла мне одно из последних литературных произведений В. Сорокина с просьбой прочитать и дать ему оценку. С ее слов она ничего в нем не поняла, а хотела бы обсудить со студентами. Я не хотел читать, потому что знал более ранние вещи этого автора и имел о них свое, в основном, негативное мнение. Жена меня уговорила. Стал читать его рассказ «Настя». Никто из Вас не читал? Советую это сделать, хотя заранее предупреждаю: для его прочтения нужны крепкие нервы.
Рассказ начинается с описания главного его героя молодой и романтичной девушки Насти. Она во многом напоминает светлый образ Наташи Ростовой у Льва Толстого. Настя смотрит в открытое окно и радуется жизни. Ей исполнилось 16 лет. Она полна безоблачных мечтаний и надежд на лучшую и красивую жизнь. Приходят гости, чтобы отметить ее день рождения, дарят ей подарки. Один из родственников даритей «золотую брошь с латинской написью.
- „Transcendere!", - прочитала Настя.- А что это?
- „Преступи пределы!" - перевел Лев Ильич.
- Ну, брат!- Отец замер с вилкой у рта, покачал крутолобой головой. - А меня упрекаешь в буквальном понимании!».17
О каком же «буквальном понимании» сказал отец Насти? Оказывается, речь идет о философии Ницше, которая была предметом обсуждения родственников незадолго до застолья, посвященного, чему Вы думаете? Не много, не мало, как предстоящему зажариванию и съедению Насти в ее день рождения. Автор долго, и в сугубо натуралистической манере описывает данный процесс. Он специально углубляется в детали, подробно раскрывая процесс привязывания живой Насти к лопате, погружения этой лопаты в печь и т.д.
Участники дискуссии: Дальше не надо!
Б.Ф. Славин: Я хочу, чтобы Вы почувствовали современный постмодернизм в его «лучших» литературных формах. Итак, В. Сорокин подает свою зажаренную героиню к столу и подробно описывает процесс ее коллективного поедания под философские разговоры о смысле жизни. При этом он не упускает различные детали и вкусовые нюансы этого совершенно иррационального пиршества. Вот такой «простенький» пример современного постмодернистского литературного творчества.
Скажу сразу, на мой взгляд, этот рассказ есть апогей всей современной постмодернистской литературы. Здесь в предельно образной форме автор показывает, что в человеческом мире не существует никаких границ: ни интеллектуальных, ни нравственных. Он провозглашает «выход за любые пределы» и любые табу в человеческих отношениях.
Откровенный каннибализм – вот единственная положительная ценность современной эстетики постмодернизма, пропагандируемая В. Сорокиным. Абсолютов ныне не осталось ни в жизни, ни в искусстве, все относительно, и все возможно, вплоть до воспевания смерти и сугубо физиологических потребностей. Напомню, что каннибализм был закономерным явлением, когда человек только начал выходить из животного состояния. Он возрождался лишь в экстремальных условиях человеческого существования типа блокадного Ленинграда, но никогда не был и не мог быть сутью человеческой жизни, ибо жизнь есть отрицание смерти, есть борьба с ней.
Не свидетельствует ли искусство слова, воспевающая смерть как единственную ценность, о глубоком кризисе этого искусства и эстетики, лежащей в его основе? Нужен ли современному обществу такой постмодернистский «подарок»? Мне жена рассказала, что обсуждение соответствующего рассказа В. Сорокина в студенческой аудитории вызвало у абсолютного большинства студентов негативное к нему отношение, и лишь одна студентка пыталась трактовать этот рассказ как «символический протест» против «потребительского общества». Оставим подобную трактовку на ее эстетической совести.
Однако, в чем же идеология постмодернизма отражает современность? Прежде всего, в том, что она фиксирует в ней всеобщее отчуждение и антигуманизм общественной и политической жизни, когда уничтожаются в войнах и террористических актах ни в чем неповинные люди, когда в одночасье миллионы людей остаются безработными, когда духовной ценностью называют то, что таковой не является. На самом деле разве может быть ценностью такие явления и процессы современной жизни, когда мертвое и вещное возводится в предмет культового поклонения, а все живое и человеческое объявляется тривиальностью?
Что же следует противопоставить подобным тенденциям? На мой взгляд, одно: возвращение к идеологии и ценностям, выражающим истины и интересы подавляющего большинства человеческого сообщества.
Прошедший мировой экономический кризис наглядно показал, что нынешний буржуазный мир не вечен, не вечна и его идеология постмодернизма. Люди не хотят соглашаться с системой, которая порождает насилие, «финансовые пузыри», безработицу, коррупцию и другие «прелести» буржуазных отношений. Они требуют иного мира, где нет виртуальных денег и капитала, где понятия «нравственность» и «справедливость» не являются ложными нарративами, где труд господствует над капиталом, а жизнь над смертью. Старый мир должен уйти, об этом все чаще говорят и простые люди, и и трезвые политики. Не случайно сегодня раскупают «Капитал» Маркса, показавшего как можно избавиться от кризисного развития человечества. Этот нарратив Маркса как никогда актуален. Уверен, что с уходом старого мира, уйдет и постмодернизм, уступив место новому реалистическому мировоззрению и новой классике в литературе и искусстве.
Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
You know what, I'm very much inincled to agree.