1
Жизнь меняется плавно, и мы не заметили, что привычно и так сильно желанное нами «далекое будущее» на самом деле уже давным-давно наступило.
Оглядитесь: мы привыкли жить в цифровых экосистемах (социальные сети, такси и маркетплейсы с доставкой — лишь надводная часть айсберга), и наши вроде бы полностью свободные решения все больше диктуются алгоритмами этих экосистем — через ощущаемые нами как свои собственные, неотъемлемые от наших личностей, а на деле продиктованные нам информацию и эмоции. Наиболее надежной, выгодной, интересной и перспективой — главной работой становится программирование роботов и ботов, а конкурентоспособность и обществ, и корпораций, и организаций, и отдельных личностей все в большей степени определяется искусственным интеллектом (ИИ).
Да, фундаментальные изменения лишь начинаются. Единые глобальные рынки еще не распались на обособленные макрорегионы (хотя мы, например, пишем об этой перспективе более 30 лет — с конца прошлого тысячелетия [3]). Управляемые ИИ роботы и беспилотники все еще не заместили солдат, курьеров и даже бухгалтеров с юристами. Деньги как источник власти еще далеко не полностью замещены доступом к инфраструктуре. Финансовые спекулянты эффективно и часто успешно сопротивляются наступлению власти будущего — союза производительных и цифровых капиталов. Да и рыночные отношения отнюдь не вытеснены еще на далекую периферию повседневной жизни.
Еще живы фантомные страхи прошлого — вроде навязчивых ожиданий, что ИИ вот-вот научится сам ставить себе цели и, обретя таким образом разум (ключевым критерием которого является, напомню, целеполагание), из нашего смешного, но старательного помощника внезапно обернется равнодушным и беспощадным хозяином.
Однако в целом контуры будущего уже вполне ясны, — как и главный выбор, который стоит перед человечеством и русской цивилизацией как одной из его немногих (если вообще не единственной) осмысленных частей.
Создавая и по мере ее создания осваивая третью (первая — природа, вторая — созданная человеком при помощи применения технологий материальная среда) среду своего обитания — социальные платформы, иначе называемые цифровыми экосистемами, мы все более жестко делимся на создателей и владельцев этих экосистем, а также обслуживающих и развивающих их специалистов, настройщиков роботизированных производств (в том числе и систем жизнеобеспечения), с одной стороны, — и, с другой, более чем 90% (в перспективе до 99% [1]) населения, лишь пользующихся этим великолепием и, строго говоря, совершенно не нужных ему даже для простого его поддержания.
Соответственно, подавляющему большинству такого общества не нужен будет даже разум как таковой. Он будет жизненно необходим обществу в целом, так как цифровые следы пользователей социальных платформ, на которых прежде всего обучается ИИ, тем разнообразнее, чем разумнее эти пользователи (насколько можно судить по уже накопленному опыту, обучение ИИ на цифровых следах тиктокеров или косяка сельди дебилизирует его ничуть не хуже ЕГЭ).
Однако сохранение разумности в новом, платформенном обществе остается всего лишь общественной потребностью, но отнюдь не повседневной необходимостью для каждого его члена. И мы уже наблюдаем начало процесса, в котором без вынужденного страхом своей гибели труда, когда-то насильно превратившего обезьяну в человека, человек радостно, комфортно и массово превращается в нее обратно.
Продолжение очевидных в настоящее время тенденций создаст общество, ничтожная часть которого будет занята творчеством и в целом осмысленной деятельностью, а абсолютное большинство станет попросту ненужным. В результате для сохранения общественной стабильности энергию и саму жизнь этого большинства придется методично и последовательно утилизировать (наиболее эффективно делать это в бесплодных виртуальных развлечениях [1]).
Такое общество, не просто расточающее, а уничтожающее само себя, просуществует в течение жизни максимум двух поколений.
Прежде всего потому, что обучающийся на цифровых следах социально утилизируемых и потому неуклонно глупеющих людей ИИ будет деградировать вместе с ними (а то и опережающими темпами) и потому неизбежно проиграет конкуренцию другим обществам, которые пойдут иным путем, описанным ниже. Соответственно, его успешные конкуренты с неизбежностью уничтожат его в той или иной форме вместе с его макрорегионом и его обществом в целом.
Однако главное заключается в том, что знание по своей природе открыто и потому объективно требует даже для своего сохранения (не говоря о развитии) максимального вовлечения в его создание и освоение всех способных к этому членов общества с максимальным же расширением этого круга (сегодня — принудительной учебой, а в ближней перспективе, возможно, и генетическими технологиями). В закрытых сообществах знание с неизбежностью вырождается в ритуал и умирает как предрассудок. Потому общество бесполезности (а значит, с неизбежностью и бесправия) большинства (называемое в зависимости от настроения описывающего его аналитика «электронным концлагерем», «киберпанком», «технофеодализмом» и прочими разнообразными эпитетами) вслед за массовыми знаниями утратит и знания элиты, не сможет даже поддерживать технологии своего жизнеобеспечения и погибнет.
Однако эта перспектива имеет альтернативу.
Слишком глубоко погруженные в повседневность и потому абсолютизирующие ее наблюдатели обычно не замечают эту альтернативу именно в силу ее принципиального, качественного характера, основанного на изменении самой нынешней природы человеческого общества, а в определенной степени — и самого человека.
2
Представляется принципиально важным, что самоубийство человека через дебилизацию основной части человечества произойдет лишь при сохранении его нынешней ориентации на наживу. Эта ориентация совершенно неизбежна и жизненно необходима для вчерашнего господства рыночных отношений, но столь же совершенно не адекватна социальным платформам, в которых мы уже живем. (Строго говоря, именно из-за этой фундаментальной неадекватности старых рыночных мотиваций новым — цифровым и платформенным — условиям описываемое при помощи механической экстраполяции сложившихся тенденций общество и обречено на самоуничтожение.)
Социальные платформы и в целом даже современные (не говоря о завтрашних!) цифровые технологии уже снимают с человека библейское проклятие труда, принудительно необходимого для простого выживания, — и создают тем самым смертельный соблазн безделья и самоубийственных развлечений (вплоть до ухода в виртуальные игры, которые скоро станут ярче реальности).
Однако природа человека (пусть и та ее часть, которая подавляется и игнорируется рыночными отношениями как фундаментально чуждая им и прямо несовместимая с ними) позволяет успешно выйти из этой ловушки — за счет базовой потребности в самоутверждении и самосовершенствовании в реальности, в «росте над собой», в психофизиологической необходимости творить (в крайнем случае вытворять), столь же жесткой, каким еще недавно был (и во многом пока еще остается) труд ради пропитания.
Естественной (пусть и трудно представимой во все еще сегодняшних рыночных условиях) альтернативой одичанию и гибели в заведомо бесплодных виртуальных развлечениях является мир всеобщего творчества, пусть и далеко не такой радужный и безопасный, как казалось ранним Стругацким (две трети века назад придумавшим пресловутую «борьбу хорошего с лучшим» в качестве ни много ни мало движущего противоречия коммунистического общества) [4].
Структура общества весьма жестко определяется доминирующими в нем технологиями и потому с неизбежностью оказывается весьма схожей (если вообще не одинаковой) при сохранении противоположных целей соответствующих обществ: как у капитализма и социализма в недавнем прошлом, так и у стратегически неустойчивого нового цифрового феодализма и коммунизма во вполне обозримом будущем. Разница заключается в цели, преследуемой обществом, и, соответственно, в доминирующем характере его деятельности. (Не стоит забывать, что еще Ленин в 1918 году настойчиво обращал внимание своих соратников на то, что буржуазия ради сохранения своей власти готова пойти на национализацию и отдать собственность государству, — и, значит, разница между социализмом и капитализмом заключается прежде всего не в форме собственности как таковой, а в содержательном характере власти, направляющей энергию общества на достижение принципиально различных целей.)
Сохранение свойственного доминированию прежнего, материального типа технологий стремления к индивидуальной наживе в качестве цели жизни подавляющего большинства общества вынудит утилизировать социальную энергию этого большинства, ненужного все более роботизированому и информатизированному производству (прежде всего в бесплодной виртуальной геймификации), приведет к монополизации технологий и знаний как таковых новым жречеством и затем к их неизбежной утрате со стремительным сокращением поголовья (в прямом смысле этого слова) деградировавших людей даже не в разы, а на порядки.
Если же человек сможет сделать сутью и смыслом своей жизни соответствующее потребностям и возможностям новых технологий творчество, тем самым он поддержит нужный для развития технологий интеллектуальный (и креативный!) уровень большинства, обеспечит сохранение и воспроизводство постоянного резерва как технических решений, так и специалистов для продолжения технического (а следовательно, и социального) прогресса.
Такое общество уже будет вполне жизнеспособным и, скорее всего, не сможет даже подозревать о возможности описанной выше смертельной угрозы, — однако, не видя ни малейших его признаков вокруг себя, в условиях сохранения доминирования прежних, уже отживших и переставших соответствовать потребностям используемых нами новых технологий, мы даже не подозреваем о его возможности и, более того, необходимости.
Наиболее острым является вопрос о сохранении осмысленности и адекватности массового творчества, в рамках социальных платформ вряд ли имеющего перспективы столь же массового и потому поддерживающего и питающего его практического применения. Ведь без такого применения (так как единственным критерием истины остается практика) творчество не будет иметь почвы под ногами, не будет иметь возможности находить и исправлять допущенные им ошибки, не будет получать возможности подтверждения своей осмысленности, — а значит, с неизбежностью будет смешиваться с бессмысленными внелогическими (прежде всего мистическими и связанными с разрушением сознания) практиками и неуклонно вытесняться ими (как более простыми и потому менее энергозатратными видами деятельности). В результате, не проверяясь постоянной практикой, творчество выродится во внелогическую и не поддающуюся осмыслению бессмыслицу, вместе со своей созидательной природой утратив свою спасительную для человечества роль.
Это фундаментальный вызов, бросаемый сегодня современному человечеству новыми технологиями, прямо противоречащими унаследованным нами от прошлого социальными институтами и лишь начинающими мучительно и болезненно преобразовывать их. Удастся ли принять этот вызов, удастся ли найти ответ на него, — в настоящее время остается совершенно непонятным.
Тем не менее в современном мире только русская цивилизация, воплощенная в государственностях Белоруссии и России, хотя бы теоретически обладает способностью превратить постоянное творчество в первичную, повседневную потребность человека и этим обеспечить его сохранение и даже развитие в социальных платформах.
Указанная способность вызвана вполне очевидной, хотя и крайне редко описываемой, спецификой русской культуры (в широком, цивилизационном смысле термина «культура» — как способа восприятия мира и образа действия, как индивидуального, так и коллективного).
Прежде всего данная специфика заключается в действительно уникальном сочетании предрасположенности к абстрактному мышлению (и, соответственно, к технологическому творчеству), гуманизма и мессианства, а также в являющимся нашей движущей силой гремучем противоречии сплавленных воедино индивидуализма и коллективизма. Именно это противоречие превращает территорию доминирования русской культуры в единственный в мире конвейер по производству самого дефицитного (и далеко не только на сломах исторических эпох) «человеческого сырья» — гениев и революционеров [2].
Будущее принадлежит нам, — однако, чтобы адекватно создать и освоить его, чтобы не быть убитыми им, нам надо прежде всего нормализовать самих себя, решительно и в максимальной степени избавиться от пороков прошлого, привести себя в соответствие своей объективной исторической функции.
Именно эта нормализация, это самооздоровление является главной задачей русской цивилизации в ближайшие годы.
Поскольку от успешного решения этой задачи непосредственно зависит выживание всего человечества, обладающего темным и недостаточно познанным, но при всем этом безусловным коллективным инстинктом самосохранения, нам — носителям русской культуры — придется решить эту задачу вне зависимости от нашего желания. Как бы мы ни открещивались от нее, ни кивали на соседей, как бы мы ни прятались в уютных норках личного благополучия, история вытащит нас из них за шкирку и заставит сделать свое дело, — причем чем отчаяннее мы будем отлынивать от исполнения своего исторического долга, тем более жестоко и болезненно нас будут к нему принуждать: такова общая специфика объективных потребностей.
И, поскольку неизбежное лучше знать заранее, нам прежде всего необходимо осознать ту совокупность факторов, которая не позволяет нам приступить к исполнению своих исторических обязанностей прямо сейчас (и не позволяла нам этого в последние годы, если не десятилетия).
3
Почти каждый носитель русской культуры болезненно (причем часто — все более болезненно с течением времени) переживает все более откровенную враждебность государства, которое многие из нас по советской инерции все еще считают «своим».
Безумный, непосильный рост цен, под официальный бред о росте уровне жизни погружающий все новые миллионы добропорядочных, честных граждан в бедность, а затем и в нищету.
Нарастающее отсутствие хоть сколько-нибудь приемлемых даже с точки зрения самых скромных потребностей жизненных перспектив, беспросветность и безысходность, все более очевидные, — причем как в непосредственно ощущаемом и очевидном близком, так и в стратегически отдаленном будущем.
Патологическая недоступность правосудия для обычного человека, разрушающая повседневную жизнь чудовищная невозможность решать самые насущные проблемы, в том числе постоянно и изобретательно создаваемые расплодившимися чиновниками, демонстративное подавление и публичное унижение добросовестности при все более наглом, хамском и откровенном торжестве мошенничества, воровства и просто бессмысленной самодовольной тупости.
Методичное разрушение образования, медицины, культуры и даже канализации с последовательным пресечением даже самых разумных инициатив истерическим «денег нет!» — на фоне 8,2 трлн.руб., замороженных в федеральном бюджете вне Фонда «национального благосостояния», и более 11 трлн.руб. в этом Фонде (в том числе более 3,5 трлн.руб., — в живых деньгах и золоте), а также десятков миллиардов рублей, щедро разбрасываемых самодовольной бюрократией на самые странные и оторванные от жизни инициативы.
Систематическая и предельно откровенная официальная ложь из каждого утюга, — причем далеко не только о динамике роста цен и состоянии национальной экономики.
Специальная военная операция, ознаменованная великими жертвами и подвигами народа, — и «трудными решениями», «жестами доброй воли» и спрямлением «красных линий» бюрократии, давшей Западу заморозить 300 млрд. наших долларов и едва не сдувающей пылинки с ключевых объектов энергетики и транспорта кровавого врага, не говоря о его «центрах принятия решений».
Все более откровенное смывание России в унитаз Истории потоками абсолютно чуждых нам, все более нагло и массово демонстрирующих прямую враждебность и при этом все более организованных мигрантов. Представляется в высшей степени характерным то, что правящие нашей страной бюрократы открыто гордятся специальным завозом именно религиозных экстремистов, прямо заявляя, что делают это именно для того, чтобы улучшить жизнь в государствах Средней Азии. Многие мигранты в своих странах великолепно заработали, изгоняя, грабя, насилуя и убивая русских именно по национальному и культурному признакам, и в настоящее время со все более пугающей откровенностью демонстрируют готовность повторять этот приятный для себя опыт в России, — насколько можно понять, опираясь на всеобъемлющую (вплоть до предоставления жилищных сертификатов по заведомо ложным документам) поддержку чиновников отечественной сборки!
Носителям же русской культуры остается ждать резни в своих жилищах, как русским в Душанбе 1992 года или алавитам в современной Сирии.
Почти каждый из нас может продолжать этот список едва ли не до бесконечности, в том числе и на личном примере.
Национальное предательство, авторитетно названное так не кем-нибудь, а президентом В.В.Путиным (причем многократно — и в 2014, и в 2022, и в 2023 годах), длится так долго, — уже скоро библейские 40 лет, — что его поздно объяснять какими бы то ни было ошибками и даже чьей-то последовательной политикой: это стратегия, вызванная не лицами, организациями или даже социальными группами, а, насколько можно предположить, самим характером прошлой и нынешней российской государственности.
Эта государственность формировалась еще в теле агонизирующего Советского Союза, по-видимому (автор имеет право высказывать данную гипотезу, так как видел описываемое ею вблизи, изнутри тогдашнего аппарата государственного управления), для решения всего лишь трех простых и взаимосвязанных задач: разграбления советского наследства, легализации награбленного в качестве личных богатств и вывоза его в фешенебельные страны (в прошлые времена Запада, в настоящее время прежде всего Юга).
Советское наследство, подлежавшее разграблению, вульгарно кончилось: повышение пенсионного возраста выразило это физиологически. Вывозить и легализовывать награбленное становится некуда и негде не только из-за санкций, но и в силу по-человечески вполне понятной и наглядно растущей брезгливости даже арабских шейхов к отечественной «илитке».
Однако бюрократическая машина собрана по-советски надежно и продолжает перерабатывать страну и ее народ.
Экономикой и социальной сферой России в значительной степени руководят давно уже даже не идейные, а религиозные либералы, — фанатики-мракобесы. Они служат финансовым спекулянтам (в конечном итоге, несмотря на все свои патриотические камлания, финансовым спекулянтам Запада) уже не столько за выгоду, сколько потому, что в принципе не могут даже вообразить себе ничего иного. А финансовые спекулянты зарабатывают на том, что объективно разрушает жизнь людей и народов: на всеобъемлющей дестабилизации (позволяющей им извлекать колоссальные доходы из внезапных для непосвященных колебаний рынков), на максимальном дроблении государств (ведь чем они слабее, тем дешевле и проще продаются их руководители), на методичном, последовательном и максимально эффективном разрушении производительной и социальной сферы (чтобы деньги участников деятельности в этих сферах становились ресурсом не национального развития, а разрушающих его финансовых спекуляций).
Осознавать сложившуюся ситуацию просто некому: длительное сосредоточение на таком примитивном и противоестественном занятии, как грабеж своей страны, обеспечило не только моральное, но и интеллектуальное вырождение правящей «илитки».
Разумеется, как справедливо повторяют за бандеровцами официальные пропагандисты, «все не так однозначно». Изменения к лучшему неоспоримы и пронизывают всю жизнь российского общества (чего стоят, например, хотя бы одни хорошие федеральные, а в ряде случаев и региональные дороги), — однако они, как правило, остаются локальными.
С 2020 года Россия (заслугой прежде всего председателя правительства Мишустина) является бесспорным мировым лидером в деле цифровизации государственного управления. Это далеко не только наиболее заметные и понятные для граждан МФЦ и «Госуслуги», ставшие наряду с маркетплейсами и курьерской доставкой подлинным оправданием государства в глазах общества, — подобно тому, каким в 90-е были приватизация квартир и поездки за границу: это перевод практически всей гражданской власти на цифровые платформы.
В результате при всех недостатках и пороках — от тупости до воровства — эффективность государственного управления неизмеримо выросла. Именно благодаря позитивному эффекту его цифровизации национальная экономика в целом выдержала шоки как коронабесия, так и санкционной войны Запада, а массовое точечное выделение средств на отдельные связанные друг с другом проекты развития вопреки стандартной экономической теории частично компенсировало вымаривание страны искусственно созданным денежным голодом.
Однако позитивный эффект описанного близок к исчерпанию, причем сама мысль о необходимом лечении естественных «болезней роста» новой системы, похоже, остается принципиально недоступной для дичающих на глазах от безнаказанности строителей блатного феодализма (как назвал сложившуюся в России общественную систему многолетний советник В.В.Путина, а ныне Госудаственный секретарь Союзного государства России и Белоруссии академик РАН С.Ю.Глазьев).
Наиболее существенной из этих «болезней роста» (помимо повсеместного выжигания малого и даже среднего бизнеса маркетплейсами) в настоящее время представляется «цифровая глухота»: в случае сбоя или просто недостаточно понятной инструкции пользователю доступен только бессмысленный бот, не способный учитывать никакой нестандартной ситуации, или же неотличимая от него жертва ЕГЭ, доведенная до уровня дурно запрограммированной тумбочки. Оба в принципе не могут воспринять большинство проблем пользователя, а мысль о необходимости ее решения (даже если «ценой вопроса» оказывается спасение человеческой жизни) подобному боту или «уважаемому руководителю» часто и вовсе недоступна — причем по общим для них причинам.
Социально-экономическое развитие, обеспечиваемое точечными расходами федерального бюджета, предельно неустойчиво и к тому же носит кусочно-разрывный характер: его очаги, как правило, обособлены друг от друга и, в итоге, от страны в целом.
Поддержка семьи, детей и молодежи (не принадлежащих к разнообразным и все более мощным этническим группировкам, на глазах становящихся хозяевами России) слишком часто и слишком явно вырождается в наглое циничное симулирование, по сути — открытое глумление бюрократии над народом.
Повторюсь: как описанные, так и не упомянутые здесь пороки, проблемы и недостатки (вторых, насколько можно судить, значительно больше) вызваны не ошибками или пороками, а самой сутью нынешней государственности, прочно застрявшей в колониальном состоянии кровавых 90-х годов. Категорическая необходимость ее кардинального оздоровления ставит в повестку дня переход от воровства к развитию, от служения внешним для России финансовым спекулянтам к реализации интересов ее народа, — и для совершения этого перехода его четкая программа должна быть заранее понятна всем здоровым силам общества и объединять их.
Что же необходимо для преображения России и как именно оно, скорее всего, будет выглядеть?
Редакция журнала «Свободная мысль» приглашает читателей к дискуссии на эту тему. Присылать длинные размышления просим по электронному адресу редакции, а короткие реплики можно писать в социальных сетях, в которых будет размещена настоящая статья. Как обычно, наиболее интересные письма будут опубликованы, — однако главным является формирование объединяющей стремящуюся к прогрессу Россию (и отделяющую ее от ее врагов) комплексной программы преображения нашей великой Родины.
Литература
- Вавилов Н. Novus Ordo. Неофеодальный апокалипсис. Б.и.: 2025.
- Делягин М. Конец эпохи: осторожно, двери открываются! Т.2. Специальная теория глобализации. — М.: Политиздат, Книжный мир, 2020.
- Делягин М. Куда идет великая Россия? М.: Контур, 1994.
- Стругацкие А. и Б. Полдень, XXII век. М.: АСТ, 2023.
Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
