1
Дерегулируемый свободный рынок регулируется противостоящими правам рабочих мощными экономическими акторами и правительствами, которые подконтрольны транснациональным экономическим силам; в этом один из парадоксов неолиберализма. Эти силы не заинтересованы в демократизации.
Как заметили М. Хардт и А. Негри, политический контроль требуется, чтобы подавить борьбу труда против капитала. За трудовыми переговорами стоят политическая власть и угроза применения силы. Если бы политического регулирования не было, то есть не было силовых взаимоотношений для разрешения трудовых конфликтов, не существовало бы и капиталистического рынка. Неолиберализм не возник бы, если премьер-министр Тэтчер отказалась подавить шахтеров в Уэльсе, а президент Рейган не оказал поражающее давление на союз авиадиспетчеров. Свободный рынок возможен именно благодаря политическому регулированию и принуждению [23]. «Первоначальное» становление неолиберализма шло по пути подавления вполне целесообразной протестной активности социальных «низов».
Когда в 1984 г. забастовали шахтеры, «железная леди» им объявила настоящую классовую войну, назвала их внутренними врагами и обрушила на них полицейские дубинки. Начался шпионаж за влиятельным в то время профсоюзом шахтеров с внедрением в него агентов и прослушиванием разговоров. Правительство не было заинтересовано в переговорах, оно желало разбить профсоюз, что и было сделано.
Прогрессивные рабочие советы подверглись кампании по дискредитации. Ряд изданий стали их называть глупыми леваками [22]. Тэтчер прибегала к услугам неофашистов, которые избивали профсоюзных лидеров и пользовались гарантированной безнаказанностью [18]. Против фашистов и наци-скинхедов не велось борьбы, поскольку они устраивали правительство Тэтчер. Ультраправые обвиняли в колоссальной безработице не стоящих у власти либералов, а иммигрантов-«цветных», которые, мол, заняли рабочие места. СМИ пропагандировали наци-скинов так широко, как не пропагандировали ни одно молодежное движение, и навязывали обществу их образ. Ряды Национального фронта стремительно росли, и он даже выиграл ряд муниципальных выборов [17].
Правительство Тэтчер стремилось к закрытию шахт и намеренно уничтожало угледобывающую промышленность. Председатель Национального профсоюза шахтеров (НПШ) марксист Артур Скаргилл во время забастовки 1984-1985 гг. стал объектом беспрецедентной травли и провокаций британских спецслужб. Продвинутый в его помощники тайный агент МИ-5 Р. Виндзор (данные об этом рассекретили в 1993 г.) провел по заданию МИ-5 «тайную встречу» с Каддафи (сразу ставшую достоянием СМИ) и якобы получил от Каддафи 70 тыс. фунтов, присвоенных Скаргиллом (в 2002 г. это разоблачили как спецоперацию МИ-5). Не Тэтчер, а Скаргилл был объявлен виновным в развале промышленности и проблемах горняков (которые переизбрали его своим лидером).
Спецслужбы вели против шахтеров «тайную войну», как будто они были террористами или иностранными агрессорами. Происходили аресты имущества отделений НПШ. 29 мая 1984 г. более 3 тыс. полицейских атаковали пикеты НПШ вокруг коксового завода; в столкновениях участвовало до 15 тыс. человек, 64 человека были серьезно ранены, 84 пикетчика полиция арестовала. 30 мая 1984 г. был арестован А. Скаргилл, которого обвиняли в «создании помех для работы шахт». И хотя правительство называло ликвидацию горнодобывающей промышленности вопросом соотношения прибылей и убытков, война с шахтерами (включая потери от забастовки, закрытия шахт, сокращений и других трат) стоила стране 30 млрд фунтов. Пикетчиков обзывали штурмовиками и поджигателями, а тактику их лидеров – блицкригом [16].
Понятно, что насилие в США и Британии не идет ни в какое сравнение с насилием, которое осуществлялось (поддерживаемыми Вашингтоном) военными хунтами в подвергающимися шоковой «терапии» Чили и Аргентине. Неолиберальные экономические реформы сопрягались с откровенным террором (с пытками, убийствами, исчезновением тысяч людей) в этих странах. Насилие было необходимо, чтобы установить экономическую систему, которая противоречит интересам народа (кроме меньшинства сверхвлиятельных людей) и не принимается им. В США и Британии либерализация проходила не столь трагично, но неолиберализм предполагает насилие.
На фоне разговоров о свободе выбора запрещается делать выбор по созданию и развитию мощных и конкурентоспособных левых партий, профсоюзов и других организаций, которые защищают права трудящихся и требуют отказаться от рыночного фундаментализма. Такие проявления свободы выбора подавляются репрессиями, а рыночная демократия распространяется в основном на либералов. Она не защищает общество от тоталитарного коммунизма или социализма. Она защищает его небольшую часть от большинства.
Неолиберализм предполагает свободу капитала в ущерб свободы труда. И, когда труд противится отмене своих прав, капитал использует свои силы для подавления трудящихся. Поэтому неолиберальные проекты не поддерживаются обществами и, соответственно, не реализуются демократическим путем. Даже сам разработчик шоковой «терапии» М. Фридман постулировал необходимость молниеносно вносить неолиберальные изменения, пока общество не успело прийти в себя (так было с системой образования в Новом Орлеане после урагана «Катрина») [7]. Это полностью противоречит демократизму, на позициях которого стоит неолиберальная пропаганда. Если эти проекты и воспринимаются на «ура», то обычно в результате массированной и весьма качественной по своему манипулятивному потенциалу пропаганды, да и то недолго, пока люди не поймут, что обещания обернулись углублением нищеты и безысходности.
2
Самая благодатная почва для реализации радикального неолиберализма –авторитарная или тоталитарная система принятия решений. Общество не может выбрать неолиберальный путь, характеризующийся снижением «социальных издержек», то есть средств выделяемых для его развития и защиты трудящихся. Теория Ф. Фукуямы о симбиозе демократии и либеральной экономики является мифом, равно как и его прогноз об обязательной реализации этого симбиоза в качестве благодатного проекта для человечества [21]. Такая же мифологическая сущность характерна для представлений Фукуямы и его предшественников, по которым капиталистические производственные отношения естественны и ведут ко всеобщему благу, прогрессу и процветанию. По их воззрениям рынок является почти таким же законом человеческого развития, как закон всемирного тяготения.
Пожалуй, в каждую эпоху возникают подобные идеи, которые обязательно разрушаются реальными обстоятельствами. Но оптимизм впоследствии снова затмевает глаза. Наверняка в период рабовладения находились те, кто говорил: рабовладельческий строй вечен, он соответствует природе человека и общества и знаменует собой прогресс. Так, Аристотель писал о справедливости рабства и о природной нормальности разделения людей на свободных и на лишенных рассудка рабов, которым быть рабами полезно [1].
В Германии имело узаконенное общее мнение, по которому крепостное состояние – природное свойство некоторых человеческих существ [12]. До Первой мировой войны возникали идеи о том, что мир вступил в эру капитализма, при которой не будет войн, но катастрофические перипетии разрушили их. «До 1914 года представители среднего класса верили, что мир быстро приближается к состоянию большей безопасности, гармонии и добрососедства. "Тьма" Средних веков, казалось, с каждым поколением все более рассеивается; еще несколько шагов, и мир – или по крайней мере Европа – станет напоминать улицы хорошо освещенной, защищенной столицы» [20, с. 63].
Неудивительно, что после Первой мировой войны З. Фрейд отбросил некоторые оптимистические идеи Просвещения, пересмотрел свои взгляды и приписал человеку природное стремление к разрушительности. «Фрейд, как и большинство представителей его класса, рассматривал современное ему капиталистическое общество как высочайшую… форму социальной организации. Это и была «реальность», в то время как все прочие общественные структуры оказывались или примитивными, или утопическими. Сегодня лишь политологи и следующие их подсказкам политики верят (или притворяются, что верят) в это. Все большее число людей начинает понимать, что капиталистическое общество — всего лишь один из …вариантов социальной организации, которое не более и не менее «реально», чем общественное устройство центральноафриканских племен» [19, с. 282-283].
В любое время даже наиболее интеллектуально развитые оптимисты склонны продлевать существующую реальность в безграничное будущее.
Сказочникам типа Фукуямы К. Маркс дал достойный ответ: «…способ производства, те отношения, в рамках которых развиваются производительные силы, менее всего являются вечными законами, а соответствуют определенному уровню развития людей и их производительных сил, …всякое изменение производительных сил людей …ведет за собой изменение в их производственных отношениях» [13, с. 124]. Маркс называл в том числе буржуазный способ производства преходящей формой и спорил с тем, что буржуа – единственная основа любого общества.
В контексте «конца истории» приведем фразу С. Жижека: «настоящей "утопией" является не перспектива радикальных перемен, а надежда на то, что нынешнее положение вещей может продолжаться бесконечно. Настоящий "революционер", подрывающий основы наших обществ, – не внешний террорист или фундаменталист, а сама динамика глобального капитализма» [3, с. 86-87]. Особенно эта фраза актуально применительно к тому, как глобальный капитализм выжигает природу, то есть основу своего существования. Фукуяма и друие верящие в незыблемость и вечность капитализма, – настоящие утописты.
3
«Фундаментальный посыл современного либерализма, в отличие от XVIII века, заключается в стремлении …не к индивидуальной свободе и самовыражению личности, но… к исключающему возможность этого обожествлению глобального бизнеса и его интересов… Следствием является глубоко укорененное убеждение, что …государства обязаны служить именно глобальному бизнесу, а если его интересы противоречат интересам национального бизнеса или тем более населения, последние должны …игнорироваться» [6, с. 440] (О служении либерализма интересам глобального бизнеса см. также [5]). М.Г. Делягин так характеризует интересующий нас проект: «Либерализм – идеология служения глобальным финансовым монополиям, в основном спекулятивным, и в целом рыночным спекулянтам, подразумевающая, в частности, обязанность государства служить не своему народу, а этим монополиям и спекулянтам, в том числе и прямо против своего народа» [4, с. 69]. Ключевой мыслью в контексте проблемы демократизации является идея о принципиальном отрицании интересов народа неолиберальным проектом.
Уменьшение роли государства предполагает сохранение такого государства, которое будет работать в интересах глобального бизнеса. Оно должно стать открытым для него и открыть общество перед транснациональными корпорациями (в некотором преломленном смысле попперианского открытого общества), выступая против всякого протекционизма. Неолиберализм позволяет корпоративному меньшинству контролировать государство, общество и экономику для извлечения максимальной выгоды за счет государства, общества и экономики. Поскольку интересы транснационального бизнеса противоречат интересам любого общества, рыночный фундаментализм - антиобщественная идеология и практика. «…Сверхконцентрация капитала и глобального влияния в руках нескольких сот семей в отсутствие механизмов демократического контроля создает угрозу …глобальной диктатуры …мировой олигархии за счет угнетения всего человечества… Возрастают риски злоупотреблений глобальной властью, чреватые уничтожением …народов и катастрофами планетарного масштаба» [2].
В странах победившего неолиберализма доминируют не реальные свободы, а постоянные напоминания о них, о том, что их легко потерять, что это сокровище необходимо сохранять, поддерживая существующий курс. Как метко сказал С. Жижек, в «рефлексивных обществах», где постоянно побуждают выбирать, где даже «естественные» различия вроде сексуальной ориентации и этнической идентификации переживаются в качестве выбора, полностью исключена возможность подлинного выбора [27]. Выбор сводится к товарам в гипермаркете и кандидатов на пост президента, которые входят в либеральную систему координат. Сама система координат остается вне рамок выбора, позиционируясь как «священная корова», как неотъемлемое благо каждого. Недаром наиболее эффективная форма принуждения и контроля – это кажимость свободного выбора, которая затмевает собой его отсутствие.
Людям предоставляется выбор между разными кандидатами на место защитника эксплуататоров народных масс, и массы выбирают между ними. Демократия сводится к возможности выбора чиновников, которые не принимают значимых решений в условиях капитализма. Избиратели могут отдавать голоса кадрам из уже представленного ассортимента, в котором обычно нет антикапиталистических сил. Получается ротация кадров с сохранением капиталистической сути режима. Мы наблюдаем подмену понятий: вместо «диктатура капитала» говорят «демократия». А в США действует институт выборщиков, согласно которому люди избирают выборщиков, которые уже отдают голоса за кандидата на пост президента.
Тотально-рыночные меры не выбираются, а навязываются для «блага» всех. Все остальные – нелиберальные – варианты общественного устройства отвергаются. Выбор реализуется внутри уже навязанной модели. Но факт навязанной модели пытаются умолчать, вытеснить из поля видимости радикально множащейся «выборной истерией». Коммерческая реклама говорит о широком ассортименте товаров и услуг, политическая вещает о возможности отдать симпатии кандидату, пропаганда раскрывает широкие возможности выбирать сексуальную ориентацию, гендерную и этническую принадлежность. Тиражируется идея, что каждый человек – сам творец своего счастья, и каждый его даже самый мелкий поступок – проявление личного выбора. Повсеместно говорится о свободе выбора образа жизни, но умалчивается о том, что такая свобода требует высокого материального благосостояния, а система координат только кажется широкой. Как же в таких идеологических условиях «выборной истерии» усомниться в нереальности выбора, в его «скованности»?
Даже демократические процедуры обладают репрессивным потенциалом. Человеку даруется возможность свободно выступать, высказывать свое мнение, но не что-то менять. Дается право выпускать пар. Исправно работает система погашения радикального интеллектуального порыва. Об этом в свое время писал еще Г. Маркузе, добавляя, что власть купила «опасные» классы [15]. Однако он описывал социум не победившего неолиберализма, а общество изобилия, в котором можно было более или менее справедливо распределять доход и «покупать» лояльность большинства растущим уровнем дохода. Массы получили доступ к немалой доли благ, став подавленными изобилием. В условиях сопряженной с масштабным обнищанием неолиберальной гегемонии такое приобретение лояльности масс невозможно, хотя репрессивный потенциал демократических процедур сохраняется.
4
Стражи неолиберального порядка активно бдят, чтобы мир не менялся, совершая перманентную крайне реакционную контрреволюцию. Они защищают статус-кво, воспевая построенный порядок как наиболее демократичный, манипулируя массовым сознанием, чтобы доказать, что черное – это белое.
Поскольку такой демократизм с ограничением социальной политики и приоритетом прав капитала над правами трудящихся противоречит интересам широких масс, на которых крупный капитал зарабатывает, о демократизме говорить сложно. Учитывая то, что либерализм защищает интересы капитала (в том числе транснационального) от интересов труда, архитекторам либерального порядка намного легче вести переговоры с тоталитарной властью, чем с демократической. Ведь проще договариваться с несколькими чиновниками, которых можно купить или запугать, чем с народными массами, да еще осознающими свои интересы. Будучи противопоставленным этим народным массам и их интересам, неолиберализм расписывается в антидемократизме.
Неолиберализм учит, что именно рынок обеспечивает плюральность, разницу интересов, противостояние собственников. Но и без распространения рынка социальный мир полон различий. Плюрализм проявляет себя в виде противостояния между классами или группами влияния, начальниками и подчиненными. Имеют место клановые, групповые, индивидуальные интересы. Интересы есть не только у собственников. Поэтому конкуренция между собственниками – всего лишь часть социального бытия.
Хотя неолиберализм на словах проповедует гражданское общество, постоянные рыночные манипуляции нейтрализуют гражданственность. Рынок атомизирует общество, формирует огромное поле рекламно-маркетингового насилия над сознанием, которое, в свою очередь, нейтрализует гражданские порывы и делает человека гоняющимся за брендами вместо борящегося за идею. Свой вклад вносит манипуляция массовым сознанием, которую реализуют правительства и сращенные с ними воротилы бизнеса. Медиа-индустрия неолиберализма, формируя нужные ей убеждения, пропагандируя и часто просто обманывая, постоянно говорит о сформированности гражданского общества и демократии. Но чтобы они были сформированы, мало постулировать их наличие.
Только в оторванных от реальности либеральных умах рынок строит гражданское общество. Оно способно создаваться в борьбе социальных низов против угнетения и за реализацию своих прав, которые либералы стремятся урезать. Подлинное гражданское общество может строиться в борьбе против рынка, общества потребления и связанных с ним рекламных манипуляций. Хотя неолиберализм декларирует абсолютную ценность личности, она сводится к тотальному индивидуализму и сопряженной с ним социальной безответственностью, а ценность личного выбора нарушается все теми же политическими и рекламными манипуляциями. Тот, кто действительно уважает личность и гражданские свободы, обеспокоен заинтересованностью в ослаблении манипулятивного воздействия на нее – не важно, государственного или рыночного. И, естественно, он не одобряет то, что неолиберализм замещает всевластие государства всевластием не народа, а глобального бизнеса.
Рыночные фундаменталисты превозносят свободу СМИ, полагая, что масс-медиа должны не воспитывать народ, а информировать его. Но «свободные», то есть частные, СМИ не просто отказываются воспитывать, а, встав на рыночные рельсы, осуществляют антивоспитание, тиражируя низкопробный, аморальный, антиинтеллектуальный китч. Они же отказываются реализовывать информирующую функцию, поскольку информационный контент подбирается предвзято, избирательно, в соответствии с интересами их владельцев. «Нужные» (выгодные) новости подаются, а «ненужные» (невыгодные) отбраковываются. В итоге информация превращается в псевдоинформацию. Характерное для капитализма засилье рекламы также вместо информационной функции реализует псевдоинформационную.
Апологеты неолиберального глобализма вещают, что всемирное распространение свободного рынка влечет за собой всемирное укрепление универсальных прав человека, власти закона, демократических ценностей. Но декларации остаются декларациями. Свободами наделяются только представители глобального правящего класса, которые ограничивают всех остальных. Вместо свободы защищать себя от произвола собственников декларируется свобода собственников. Так свободы становятся привилегиями, хотя на первый взгляд неолиберализм и аристократизм – различные социальные порядки. Свободы как передаются по наследству вместе с властью и влиянием, так и обретаются с обретением власти и влияния.
В основном это негативные свободы: свобода нарушать моральные нормы и законы, развязывать военные конфликты и организовывать госперевороты, устраивать экологические бедствия, повышать эксплуатацию рабочих и лишать их трудовых прав, лгать и манипулировать общественным сознанием, максимизировать прибыль путем социально вредной деятельности, грабить под лозунгом защиты права собственности. И все эти свободы устанавливаются авторитарными мерами. Проводя неолиберализацию, правящий класс не спрашивает мнения народов-мишеней.
Хотя принято говорить, что проповедуемая рыночным фундаментализмом личная свобода противоречит социальной справедливости, неолиберализм подавляет как личную свободу, так и зачатки социальной справедливости.
При навязывании «правильной» идеологии автоматически происходит тотализация культуры. Культурная свобода связана с идеологической; трудно вспомнить какую-либо эпоху, когда культура отличалась особым богатством, широтой и изобилием, но идеология была тотальна в своей узости и едина для всех, равно как сложно реконструировать в памяти обратную ситуацию культурно-идеологического состояния. При всех разговорах о плюрализме либеральная идеология представляет собой диктат. При этом элиты США и транснациональный бизнес под предлогом защиты прав человека, свободы и демократии вероломно вмешиваются во внутренние дела других государств. При этом не только уничтожаются государства, множатся страдания миллионов людей, но и нарушается право на самоопределение народов и на их суверенитет.
5
Со времен Просвещения, господствовал следующий буржуазный взгляд на демократию. Есть люди разумные – это мужчины, причем именно владельцы собственности. Есть люди неразумные – это женщины (им присуща излишняя эмоциональность), рабы и бедняки (которые следуют только инстинктам). Демократия должна распространяться именно на разумных.
Избирательное право ограничивалось имущественным цензом, то есть бедные и женщины были лишены права голоса. Про американских рабов и говорить не приходится. Лишенный собственности человек представлялся безответственным, некомпетентным, а человеческая мотивация сводилась к получению прибыли. Политической властью и поныне обладают собственники, хотя нигде не провозглашается, что неимущие лишаются каких-либо политических прав. Власть конвертируется в капитал, капитал во власть. Ранее считалось, что народное большинство не должно участвовать в выборах, сегодня ему формально дается такая возможность, но она нейтрализуется манипуляциям сверху.
Чтобы проникнуть на политическую арену, требуется серьезное богатство. Чтобы заявить о себе в публичном поле, необходимы немалые средства на рекламу. Для участия в избирательной компании нужно иметь возможность ее оплатить или стать зависимым от интересов капиталистов. На избирательную компанию дают средства влиятельные спонсоры, которые заставляют политика обеспечивать именно их интересы, а не народа страны и уж тем более не рабочего класса [26]. Так, Эйзенхауэр назначил послом США на Цейлон торговца М. Глака, который не имел опыта дипломатической работы и даже не знал имени премьер-министра этой страны, но пожертвовал 30 тыс.долл. республиканской партии [8].
«Богатые люди могут откупаться от произвола, от самодурства чиновников и полиции. Богатые люди могут высоко дойти со своей жалобой. Поэтому полиция и чиновники гораздо реже позволят себе придраться к богатым людям, чем к бедноте. Рабочим и крестьянам откупиться от полиции и чиновников нечем, жаловаться некому, судиться не под силу. Рабочим и крестьянам никогда не избавиться от поборов, самодурства и надругательства полиции и чиновников, пока нет в государстве выборного правления, пока нет народного собрания депутатов. Только такое народное собрание депутатов может освободить народ от закрепощения чиновникам» [10, с. 167]. Ленин описывал российское самодержавие, но его слова актуальны и в наше время.
Не менее актуальны слова Августа Бебеля: «Какие бы формы ни принимало … присвоение собственности, в самой ее природе лежит, что наиболее крупные собственники являются самыми сильными лицами в государстве и направляют его согласно своим интересам… Законы и учреждения государства, так сказать, сами собою становятся законами и учреждениями классовыми» [9, с. 109].
В США доминирует ситуация «один доллар – один голос» вместо «один человек – один голос». Формально все могут голосовать, но способные платить имеют привилегии. Голос у каждого один, а денег у всех по-разному. Говорить о политическом равенстве тех, кто экономически дифференцирован, не приходится. Еще Ленин говорил: «От того, что рабочий провозгласит свое равенство с Рябушинским, а крестьянин себя – равным помещику с 12 тыс. десятин земли, от этого сладко жить не будет бедным» [11, с. 299].
Избирательное право превращено в предмет купли-продажи. Г. Маркузе писал: возможность повлиять на большинство слишком затратна в денежном смысле для оппозиции, что превращает в фарс свободную конкуренцию и обмен идеями. Покупательная способность не дает левым иметь равное право голоса и равный доступ к СМИ. Социальное большинство образуется не развитием независимой мысли, а монополистическим или олигополистическим управлением общественным мнением без террора и почти без цензуры. И большинство увековечивает торжество интересов тех кругов, которые сделали его большинством. Оно отвергает всякие перемены, которые выводят за рамки системы. Составляющие это большинство индивиды отождествили свои частные интересы со своими политическими функциями, свою волю – с волей правящих кругов. Идеология демократии скрывает отсутствие ее содержания [14]. Маркузе это отмечал в конце 1960-х гг., но ситуация характерна для большинства стран.
При капитализме волеизъявление реализуется прежде всего кошельком, а не голосованием. О конвертации денег в политическое влияние неплохо сказал миллиардер из США Рэй Далио: «В то время как деньги по сути бесплатны для тех, у кого уже есть и они, и кредитный рейтинг, они абсолютно недоступны тем, у кого нет ни денег, ни рейтинга, и это углубляет разрывы в достатке, возможностях и политическом представительстве» (также Далио заявил, что состояние 1% богатых американцев выше, чем у 90% всего населения, а с 1980 г. доходы наименее обеспеченных 60% американцев почти не росли, но доходы богатейшего 1% практически утроились) [24]. И эта ситуация характерна для любой страны, закованной в цепи неолиберализма.
И. Месарош выделяет только два способа, которыми антагонистический общественный порядок может до поры до времени справляться со своими фундаментальными системными противоречиями: 1) вытеснением антагонизмов вторжением «развитого капитала» в менее развитые районы планеты (реализация интересов доминирующих на международном уровне держав за счет других); 2) безжалостным навязыванием классовому противнику репрессивных императивов усиливающегося классового господства капитала в ситуациях усугубления кризиса и обострения классового конфликта, отбрасывая – во имя «оправданного» чрезвычайного положения – претензии на демократию и верховенство закона [25]. Однако невозможно заниматься перманентным империализмом, так как лакомые территории как объекты экспансии заканчиваются, а давление на трудящихся, ограничение их прав и свобод имеет предел.
Литература:
1. Аристотель Политика [пер. с древнегреч. С.А. Жебелева]. М.: Изд-во АСТ, 2020. 384 с.
2. Глазьев С.Ю. Как не проиграть в войне // Мировой кризис – хроника и комментарии. URL: http://worldcrisis.ru/crisis/1584472 (Дата обращения 12.12.2022)
3. Жижек С. Небеса в смятении; перевод с английского М. А. Леонович. М.: Изда¬тельство АСТ, 2022. 320 с.
4. Делягин М.Г. Конец эпохи: осторожно, двери открываются! Том 1. Общая теория глобализации. Издание двенадцатое, переработанное и дополненное. М.: ИПРОГ, Книжный мир, 2019. 832 с.
5. Делягин М.Г. Либерализм – теория уничтожения России // Региональные проблемы преобразования экономики. 2012. №2. С. 14–18.
6. Делягин М. Преодоление либеральной чумы. Почему и как мы победим! М.: Изборский клуб, Книжный мир, 2015. 512 с.
7. Кляйн Н. Доктрина шока; пер. с англ. М.: Изд-во «Добрая книга», 2009. 656 с.
8. Кон И. Размышления об американской интеллигенции // Новый мир. 1968. №1. С. 173–197.
9. Костина М.В. Конспект книги А. Бебеля «Женщина и социализм / Пер. с нем. под ред. В.А. Пассе; Вступ. ст. А.М. Коллонтай. Изд. стереотип. – М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2021. – 488 с.» // Политическое просвещение. 2021. №6(125). С. 97–117.
10. Ленин В.И. К деревенской бедноте. Объяснение для крестьян, чего хотят социал-демократы // Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Издание пятое. Т. 7. – М.: Изд-во политической литературы, 1967. С. 129–203.
11. Ленин В.И. Чрезвычайный Всероссийский железнодорожный съезд 5-30 января (18 января – 12 февраля) 1918 г. // Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Издание пятое. Т. 35. – М.: Изд-во политической литературы, 1974. С. 292–310.
12. Маркс К. Дебаты шестого рейнского ландтага (статья первая) // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Издание второе. Т. 1. – М.: Государственное издательство политической литературы, 1955. С. 30–84.
13. Маркс К. Нищета философии [перевод с французского]. М.: Изд-во АСТ, 2020. 224 с.
14. Маркузе Г. Критическая теория общества: Избранные работы по философии и социальной критике; пер. с англ. А.А. Юдина. М.: ACT: Астрель, 2011. 382, [2] с.
15. Маркузе Г. Одномерный человек. М.: «REFL-book», 1994. 368 с.
16. Милн Ш. Другая Британия. URL: http://saint-juste.narod.ru/Britain.html (Дата обращения 18.12.2022)
17. Тарасов А. Порождение реформ: бритоголовые, они же скинхеды // Скепсис. URL: http://scepsis.net/library/id_115.html#_ftnref10 (Дата обращения 14.11.2022)
18. Тарасов А. Протест молодежи в Европе: ответ властей // Скепсис. URL: http://scepsis.net/library/id_1567.html (Дата обращения 12.11.2022)
19. Фромм Э. Величие и ограниченность учения Фрейда // Фромм Э. Теория Зигмунда Фрейда: сборник; пер. с англ. А.В. Александровой. М.: АСТ, 2019. С. 113–286.
20. Фромм Э. Кризис психоанализа: [перевод с немецкого]. М: АСТ, 2017. 256 с.
21. Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. М.: АСТ: Ермак, 2005. 588, [4] с.
22. Харви Д. Краткая история неолиберализма. Актуальное прочтение / Пер. с англ. Н. С. Брагиной. М.: Поколение, 2007. 288 с.
23. Хардт М., Негри А. Множество: война и демократия в эпоху империи / Пер. с англ, под ред. В.Л. Иноземцева. М.: Культурная революция, 2006. 559 с.
24. Шамардина Л. «Мир сошел с ума от дешевых денег»: американский миллиардер назвал главную угрозу экономике // The Bell. URL: https://thebell.io/mir-soshel-s-uma-ot-deshevyh-deneg-amerikanskij-milliarder-glavnuyu-ugrozu-ekonomike (Дата обращения 22.01.2023)
25. Mészáros I. The Dialectic of Structure and History: An Introduction // Monthly Review. URL: https://monthlyreview.org/2011/05/01/the-dialectic-of-structure-and-history-an-introduction/ (Дата обращения 15.09.2023)
26. Zaru D. Are political donations a form of free speech? // CNN Politics. URL: https://edition.cnn.com/2015/02/19/politics/sotu-fec-mccutcheon-scotus-political-donations-free-speech/ (Дата обращения 18.04.2023)
27. Zizek S. Can Lenin Tell Us About Freedom Today? // Symptom. – On-line newspaper. URL: http://www.lacan.com/freedomf.htm (Дата обращения 11.05.2023)
Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
