Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
23659
|
Официальные извинения
970
98612
|
Становление корпоративизма в современной России. Угрозы и возможности
237
80116
Конец потребительского консенсуса 10
7286
Президентские выборы 2018 г. должны были стать – и стали - кульминацией политической карьеры В.В.Путина, очередным актом легитимации сложившейся политической системы и подтверждением эффективности установившейся ещё в конце правления Ельцина практики управляемой демократии. Однако ценой, заплаченной за достижение поставленной цели, оказалась дестабилизация той самой системы власти, ради поддержания которой всё затевалось. История капиталистической реставрации в России охватывает уже более четверти века, за которые страна прошла несколько закономерных этапов социально-политической и экономической эволюции.
Фазы капиталистической реставрации
Эпоху Ельцина часто сравнивали с первоначальным накоплением капитала, не учитывая, что источником ресурсов для торжествующего буржуазного порядка выступало не мелкотоварное хозяйство отсталых ремесленников, не достояние туземцев из аграрных стран, а передовое индустриальное хозяйство Советского Союза. Именно «освоение» данного потенциала новой капиталистической элитой (вышедшей в значительной мере из рядов советской номенклатуры) и определило характер последующего развития российского капитализма, его структуру и границы его возможностей. Превратив советскую экономику в ресурс, опираясь на который, правящий класс мог не только решать свои текущие задачи, но и претендовать на определенную роль в мировой системе, российский капитализм изначально обрек себя на исторический паразитизм, не имея ни желания, ни, главное, потребности в создании чего-то нового. Разумеется, инновационный дискурс был частью официальной пропаганды, но внедрение новых (по отношению к советскому времени) пропагандистских технологий и стало чуть ли ни единственным серьезным достижением этого периода. Переход к рынку знаменовал собой не только разгром старой промышленной системы, но и переход к потребительскому обществу. Модернизация потребления и пропаганды стали важнейшими стимулами для интеграции большинства общества в торжествующий социальный порядок. На определенных этапах они обеспечивали даже рост экономики и придавали ей подобие динамизма — при условии, что основной источник ресурсов по-прежнему находился вне нового буржуазного порядка. Рост обеспечивался либо рыночным использованием полезных ископаемых, разведанных ещё советскими геологами, либо низовой активностью населения, образовательный, профессиональный и культурный уровень, а также потребности и привычки которого были во многом сформированы ещё советской модернизацией. Ельцинский этап капиталистической реставрации был временем раздела и перераспределения ресурсов: захвата предприятий, зданий, территорий, сфер влияния, институтов, а часто просто разграблении финансовых средств. Хозяйственный порядок только складывался, а потому сравнительная ценность приобретенного достояния далеко не всегда была очевидна и менялась по ходу процесса. Это стимулировало, с одной стороны, постоянные попытки передела активов, порождающие настоящую, точно по Гоббсу, «войну всех против всех», а, с другой стороны, понемногу набиравшую темпы работу по приспособлению и интеграции остатков советского достояния в мировую капиталистическую экономику и освоение возникающих в этой связи конкурентных преимуществ. К концу 1990-х гг. российский капитализм принял более или менее устойчивые формы, а потому элита остро нуждалась в политической стабилизации, что и было обеспечено приходом к власти В. Путина. Политическая система стала более рациональной и авторитарной, но говорить об утрате демократических завоеваний 1990-х на самом деле не приходится. Относительно большая свобода действий для участников политического процесса в годы президентства Ельцина обеспечивалась не демократическими институтами, работа которых пресекалась всякий раз, когда они начинали угрожать интересам господствующей группы (достаточно вспомнить расстрел парламента в 1993 г. и многочисленные фальсификации итогов голосования), а нестабильностью и разобщенностью самой элиты. Хаотичность политического процесса на этой фазе реставрации болгарский социолог Димитрина Петрова удачно характеризовала как «свободу без демократии» [14, 15]. Консолидация элиты, необходимая для упорядочивания системы, должна была ограничить деструктивную свободу отдельных представителей этой же элиты. Но рост предсказуемости политической жизни в сочетании с экономическими плодами стабильности был существенной компенсацией потерь, - тем более, что новая ситуация отнюдь не рассматривалась как «потеря» большинством граждан, мало что получившими от хаотической свободы 1990-х. Поэтому усилия администрации Путина по наведению порядка в политической системе не вызвали серьезного сопротивления ни в верхах, ни в низах общества. Протестовали лишь отдельные представители олигархии, не вписывавшиеся в жизнь по новым правилам, либо либеральные пропагандисты, в чьих услугах система более не нуждалась (при том, что отдельные представители распущенных частных команд прекрасно вписались в работу новой централизованной пропагандистской машины). Стабилизация системы в 2000-2003 гг. позволила решить сразу несколько задач. Российский капитализм переходил из олигархической в корпоративную форму, компании реструктурировались и модернизировались. Вывоз сырья на внешние рынки оставался главным источником дохода правящего класса, но теперь осуществлялся более или менее системно. Строились новые промышленные и инфраструктурные объекты, что давало основание говорить не только о восстановлении производства после катастрофического спада 1990-х гг., но и о промышленном росте. Но это строительство и рост всё равно были ориентированы на реализацию изначальной стратегии эксплуатации доставшихся от СССР ресурсов. Просто теперь ресурсы осваивались более эффективно и рационально. Стабилизация экономики позволила обеспечить сначала восстановление, а потом и рост жизненного уровня значительной части граждан. Развитие рыночных механизмов распределения обеспечивали не только количественный рост, но и качественное улучшение потребления. Хотя потребительское общество в своих основных чертах было сформировано уже в СССР к концу 1960-х гг. (и в этом смысле новый отечественный капитализм тоже опирался на советское наследие), «золотой век» потребления в России безусловно совпал с серединой правления В. Путина[1]. Как отмечает политолог С. Лаврентьев, «систему, сформировавшуюся к 2003 г., можно …обозначить как «нулевой консенсус» между политической властью, классом «новых собственников» и большинством избирателей» [4. C.133]: власть готова поддерживать относительное материальное благополучие масс в обмен на отказ от участия в политике. Таким же образом она обеспечивает «равноудаленность» основных бизнес-групп от центра принятия решений и лояльность бюрократии в обмен на гарантии стабильности (в том числе и гарантированного сохранения своего статуса и привилегий самими чиновниками). Известный социолог В. Ядов характеризовал политический режим Ельцина как «конкурентную олигархию» [10. С.170]. В начале 2000-х гг. конкурентная олигархия была заменена новой корпоративно-консолидированной элитой, которая, однако, по своей социальной природе оставалась олигархической. Принцип «равноудаленности» бизнес-групп от Кремля уже к началу 2010-х гг. сменился принципом «закрытого клуба», в рамках которого лидеры ведущих корпораций и ведомств совместно вырабатывали решения, но это не означало отказа от постоянных поисков консенсуса. Публичная дискуссия - дело экспертов, но не «серьезных людей", руководящих страной. В такой системе невозможно не только публичное представительство конкурирующих интересов, но и открытое выражение каких-либо требований. Решения принимаются закулисно, тайно и по общей договоренности. Потребление - фундаментальная основа «нулевого консенсуса» как на нижнем уровне (готовность масс принимать существующий порядок, даже если сами же массы считают его «несправедливым»[2]), так и на уровне элиты. Объектом потребления становятся все ресурсы страны, и даже сама власть. Все группировки внутри нового правящего класса оказались удовлетворены произошедшим. Несколько олигархов «первой волны», пытавшиеся сопротивляться, были выдавлены из элиты и даже из страны, причем при полном согласии основной массы представителей бизнеса, о чем свидетельствовали и стабильность на бирже, и нежелание бизнеса вкладывать серьезные средства в либеральные оппозиционные проекты.
Потребительское общество: низы хотят
Интеграция большинства населения в новый буржуазный порядок также происходила в два этапа. На первом наблюдалось серьезное падение уровня жизни, из-за гиперинфляции начала 1990-х обесценились сбережения миллионов людей, а огромное число специалистов в науке и промышленности потеряли работу и вынуждены были переквалифицироваться, занимаясь мелким бизнесом или уходя в сферу услуг. Но одновременно происходило существенное перераспределение имущества и ресурсов, от которого выигрывали далеко не только элиты. Массовая приватизация квартир и дачных участков сделала огромную массу бывших советских людей мелкими собственниками (хотя они не стали предпринимателями и мелкими буржуа в либеральном или марксистском смысле этих понятий). Советская мечта «машина — квартира — дача» для множества людей реализовалась на практике именно в первые годы рыночных реформ. Оценивая бурный рост числа автомобилей в личной собственности, социолог Р. Вахитов писал: «Мечта советского “среднего класса” сбылась. В европейской части России практически каждый 10-й имел …личный автомобиль. За это, правда, пришлось расплатиться деградацией отечественного автопрома, “пробками” и “смогами” в городах, кроме того и сам результат не очень впечатлял: Россия стала страной владельцев подержанных машин иностранного производства, по уровню автомобилизации соответствующей Египту. Но даже эти 40 миллионов …автовладельцев... в целом были довольны и ни за что не захотели бы возвращения в советское прошлое с очередями на автомобили и с государственным распределением авто» [7. C.157-158]. На следующем этапе интеграция большинства населения в новую систему шла в рамках общей тенденции восстановительного роста, когда по мере повышения зарплат и стабилизации занятости люди начинали использовать новые возможности, появившиеся в ходе капиталистической реставрации. Обычными стали поездки за рубеж, покупка импортной одежды и модных гаджетов. Появились новые отрасли, обслуживавшие растущее потребление формирующегося среднего класса. Таким образом, модель власти, сформировавшаяся при Путине, опиралась на общественный договор, когда все значимые слои общества что-то получали от системы. Систематический разгром остатков социального государства, планировавшийся либеральными реформаторами в начале 1990-х гг., был приостановлен ещё при Ельцине. В 2005 г. власть предприняла неуклюжую попытку вернуться к данной повестке, но, столкнувшись с массовым сопротивлением, отступила, предпочитая демонтировать отдельные институты постепенно и по частям. Сопротивление общества (часто бессознательное) стало тем фактором, который стихийно определял баланс социальной и экономической политики. Этот баланс, установившийся уже в конце 1990-х, оказался на редкость устойчивым и продержался почти неизменным до 2018 г. Неудача второй попытки либерального реформирования социальной сферы, предпринятой в 2005 г., чуть было не дестабилизировала политическую власть и предопределила дальнейшее инерционное развитие страны. Это не значит, будто власть имущие отказались от намерения продолжать рыночные преобразования и демонтаж советских институтов. Напротив, и в сфере экономики, и в сфере социальной политики этот курс проводился последовательно на протяжении всего периода правления В. Путина (включая и короткую интермедию с «президентством» Дм. Медведева в 2008-2012 гг.). Но соответствующие меры проводились осторожно, в умеренной форме и по частям, так чтобы избегать шокового эффекта, характерного для реформ 1990-х гг. К тому же структурные меры, вытекавшие из общей логики неолиберального курса, дополнялись «болеутоляющими» воздействиями. К таковым можно отнести не только патриотическую риторику власти, но и рост социальных расходов, поддержку всевозможных проектов, воздействие на экономику в режиме ручного управления, приводившие к созданию новых предприятий и рабочих мест. Однако увеличение социальных расходов, в том числе на науку, образование и здравоохранение, не остановило структурной деградации этих сфер. Дело в том, что власть исходила из принципиально порочного «проектного» принципа, когда средства направлялись адресно и точечно на решение конкретных задач, но в то же время остальные смежные сферы продолжали страдать от недофинансирования или даже сокращались. Представление о культуре, науке, образовании или социальной политике (не говоря уже про здоровье людей) как о комплексной системе, основанной на взаимозависимости элементов, отсутствовало полностью (и противоречило самой методологии управления, сложившейся в путинской России). Что ещё более важно, такой подход сопровождался катастрофически быстрым ростом административных издержек. Бюрократизация - неминуемое следствие проектно-адресного подхода, поскольку требует постоянного и неукоснительного контроля над использованием средств и выполнением поставленных задач, чтобы средства ни в коем случае не шли на другие, не предусмотренные проектом цели. Такой контроль возможен только извне, поскольку любая попытка предоставить контроль над работой профессионалам внутри системы приведет к противоположному результату — средства начнут перераспределять, исходя не из формально спущенных сверху задач проекта, а исходя из общих интересов дела и представлений, сложившихся у специалистов в ходе их практической деятельности. В то же время внешний контроль не препятствовал росту коррупции. Напротив, он ей способствовал, поскольку выделение средств на тот или иной проект ставилось в зависимость от вкусов, представлений и просто произвола чиновников. В подобной ситуации практика «откатов» становилась естественной и необходимой частью общего процесса принятия решений. Там, где нет внутренних содержательных критериев принятия внешних (по отношению к данной деятельности) решений, коррупционный фактор сам по себе становится критерием. Неэффективность проводимых программ оказывалась их достоинством: чем больше денег разворовывалось и бессмысленно растрачивалось, тем более значимыми и впечатляющими были общие цифры расходов на социальные нужды, науку и образование. Тем не менее, практика закачивания денег в различные сферы экономики и социальные институты при всей своей гротескной неэффективности давала позитивный эффект, поскольку всё равно увеличивала совокупный спрос, способствовала росту потребления и сохраняла рабочие места. Пока росли нефтяные доходы, государство могло позволить себе не только кормить растущую армию чиновников, но и повышать зарплаты работникам бюджетной сферы. В частном секторе фирмы, капитализация которых тоже неминуемо росла пропорционально росту цен на экспортное сырье, могли позволить себе некоторую щедрость по отношению к своим сотрудникам, одновременно раздувая — по примеру правительства — управленческие штаты. Жизненный уровень в России повышался, превзойдя советские показатели, а экономика демонстрировала впечатляющие темпы роста, хотя с каждым годом становилась всё слабее на структурном уровне (изнашивалось оборудование, старели и уходили специалисты, которых заменить было некому). Торжество новой потребительской модели и «сверху», и «снизу» обеспечивалось проеданием еще остававшихся от СССР ресурсов. То, что эти ресурсы по-новому осваивались, а экономика, основанная на их использовании, реструктурировалась, не меняло сути происходящего. Экспорт и потребление росли на фоне продолжающейся деградации промышленности. Старые советские предприятия продолжали работать на износ, модернизируясь лишь постольку, поскольку эти вложения позволяли либо продлить время использования старого советского ресурса, либо обеспечивали краткосрочные выгоды собственникам. К середине 2010-х гг. возможности сохранения и использования старой советской индустриальной базы были в значительной мере исчерпаны, что и предопределило стагнацию экономики. Сложнее складывалась ситуация в сельском хозяйстве, где рост производства в ряде регионов с относительно благоприятными условиями земледелия сопровождался полной разрухой в зонах, менее благоприятных для развития аграрного производства. Но и там, где наблюдались производственные успехи, достигались они за счет формирования крупных агрохолдингов, более напоминавших латиноамериканские латифундии, чем передовые фермерские хозяйства. Хуже того: успехи новых компаний и рост политического веса новых латифундистов стали фактором, блокирующим развитие аграрной экономики фермерского или кооперативного типа.
Перенакопление капитала: верхи не могут
Проблемы, с которыми столкнулся российский капитализм начала XXI в., при всем его своеобразии, не уникальны. Ещё в начале ХХ столетия Роза Люксембург обратила внимание на феномен перенакопления капитала [6]. Речь идет о положении, когда на рынке отсутствуют не столько вообще возможности для вложения капитала, сколько возможности инвестировать средства без существенного снижения получаемой впоследствии прибыли: каждая новая инвестиция снижает эффективность накопления. В такой ситуации крупные собственники склонны проедать поступающие им средства или вывозить их за рубеж в поисках более привлекательных рынков (которые интересны не только в плане будущих прибылей, но и в плане статуса, репутации, гарантии прав собственности [13]). Кризисы перенакопления периодически возникают в рамках капиталистической системы, но в странах периферии они случаются чаще, чем в странах центра, и оказываются острее. Российский капитализм не только демонстрирует все классические черты периферийного развития, но и отличается перманентным кризисом перенакопления. Ни рост нефтяных доходов, ни даже рост внутреннего потребления и спроса не создавали достаточных стимулов для экономического развития, а главное — не способствовали увеличению промышленного производства и повышению его эффективности. Улучшающиеся показатели экономики в 2000-е гг. лишь стимулировали отток капитала за рубеж. Украинский исследователь энергетического рынка А. Анпилогов отмечает, что в основе стратегии большинства постсоветских правительств в начале XXI в. был «беспрецедентный рост цен на природные ресурсы», который, однако, был не более, чем временным отклонением от нормального развития рыночного цикла. «Поистине “тучные годы” периода 2000-2008 годов превратились в проклятие для стран, сделавших ставку на исключительное развитие сырьевого сектора». И правящие круги, и население в равной мере попали в «ловушку завышенных ожиданий» [1. C.108]. Мировой экономический кризис, начавшийся в США в 2008 г., стал первым ударом по сложившейся системе. Ударом по России оказалось резкое снижение цен на нефть и ряд других видов экспортного сырья. В 2009-2010 гг. отечественная экономика пережила глубокий спад, превзошедший показатели большинства других развитых стран. После того, как цены на нефть восстановились, стабилизировалась и экономическая ситуация в стране. Однако кризис знаменовал не только конец высоких цен на нефть, но и возникновение новой реальности, характеризующейся нестабильностью спроса на сырье. Цены могли расти или падать, но в любом случае сырьевой экспорт уже не был основанием для поддержания стабильно высоких или хотя бы удовлетворительных темпов роста. А главное, эти доходы уже не компенсировали последствий общей деградации промышленного и научного потенциала страны. Возврата к высоким темпам роста после кризиса так и не наступило. Потребление в значительной мере восстановилось, но теперь уже за счет проедания ресурсов, накопленных в предыдущие годы «путинского процветания». Хотя события показали уязвимость и исчерпанность сложившейся в постсоветское время модели развития, правящие круги восприняли произошедшее лишь как временные трудности, преодолев которые, можно продолжать жить по-старому. Проблемы в промышленности сделались хроническими, а экономика после 2010 года росла вяло независимо от внешней конъюнктуры. Восстановление нефтяного рынка и возобновившийся рост мировой экономики не привели к аналогичному подъему в России. Упадок индустриальной постоянно и необратимо тянет страну вниз. Власти пытались противопоставить этой тенденции сразу две стратегии, не очень хорошо связанные между собой. С одной стороны, ставка делалась на стимулирование постиндустриальных инноваций, а с другой - на импортозамещение и реиндустриализацию. Лозунги звучали обнадеживающе, но, несмотря на отдельные случаи реализации проектов, дальше слов дело не пошло. И не потому, что провозглашавшиеся цели были изначально ложными, а потому, что они противоречили сложившейся в российском капитализме структуре интересов. Реиндустриализация и новая технологическая революция требовали как минимум радикального перераспределения ресурсов и передачи значительной доли власти и управленческих возможностей социальным и профессиональным слоям, которые могли бы эти задачи эффективно решать. Это означало не просто демократизацию, но полное либо частичное отстранение от власти элиты, сформировавшейся за предыдущие годы (причем неминуемо вставал и вопрос о «новом 1917 годе», насколько подобное перераспределение власти и собственности вообще возможно в рамках капиталистического развития). Возникла ситуация, когда любые позитивные перемены возможны лишь при радикальном изменении существующей элиты. Что, естественно, невозможно иначе, чем путем масштабных политических преобразований. Правящие круги, понимая серьезность грозящих им опасностей, пошли по пути ужесточения политического контроля. При этом система контроля уже утрачивала свою прежнюю рациональность в рамках оптимизации общих условий для буржуазного развития, начиная работать на единственную частную задачу — бесконечного самовоспроизводства и самосохранения чиновничьей и корпоративной элиты. Неудивительно, что на таком фоне шла и стремительная деградация самой же элиты, рост коррупции, некомпетентности, клиентелизма. Российский капитализм, едва сумевший принять корпоративную форму, стал стремительно скатываться обратно к олигархическому порядку. Личные связи, клановая принадлежность и политическая лояльность вышли на передний план в кадровой политике (причем не только внутри госструктур, но и в частном секторе).
От олигархии к корпорациям — и обратно
В последние годы правления Ельцина группа близких соратников и родственников президента, контролировавшая принятие всех ключевых решений, получила прозвище «Семья». Теперь аналогичную роль начала играть другая группа, прозванная кооперативом «Озеро». Такой кооператив и в самом деле существовал, он был в 1996 г. учрежден В. Путиным и 7 другими пайщиками. Именно из этой среды вышли многие члены его будущей администрации. И, хотя к середине 2010-х годов состав приближенной к президенту группы существенно изменился, суть политики оставалась прежней. Власть принадлежала теперь не институтам и структурам, а конкретным людям. Под них сознательно создавались структуры и институты, между которыми распределялись ресурсы государственного и частного сектора. Власть провозглашала абстрактно верные лозунги, но своими действиями создавала условия, в которых ее лозунги становились принципиально нереализуемыми. Разумеется, идеалом правящих кругов были такие экономические перемены, которые, будучи весьма радикальными на уровне технологии и производства, никак не затрагивали бы общество и тем более — доминировавшие в нем интересы. Но ясно, что так не бывает. Неустойчивое восстановление экономики после кризиса сопровождалось политической турбулентностью, массовыми протестами сторонников демократизации в 2011-2012 гг.. К счастью для власти, эти протесты оказались политически приватизированы столичными либералами. По мере того, как это осознавалось населениеи, поддержка протестующих стремительно таяла, а Кремль, уловив данную тенденцию, эффективно использовал её в своей пропаганде. Оппоненты Кремля винили в своих неудачах телевидение и глупость самих россиян, продолжающих верить начальству. Между тем винить они должны были самих себя, а выводы, которые делал провинциальный обыватель, были продиктованы не наивностью и доверчивостью, а приземленным здравым смыслом. Парадоксальным образом правительство, выступавшее проводником неолиберальной экономической политики, одновременно претендовало на роль главного защитника населения от этой же политики. Подобная двойственность, впрочем, по-своему закономерна: инициативы, предлагавшиеся оппозиционными либералами, не только не противоречили социально-экономическому курсу власти, но, напротив, предполагали его радикализацию. Не удивительно, что граждане, оказавшись в ситуации выбора из двух зол, выбрали меньшее или, по крайней мере, привычное и знакомое. Тем не менее, объективный процесс деградации и распада социально-политической системы, сложившейся в постсоветской России при Ельцине и Путине, продолжался в силу собственной логики. Остановить его с помощью пропаганды или даже разовых практических мер «ручного управления» невозможно. Этот процесс затормозился из-за политического кризиса 2014 года на Украине. Дело не только в патриотической эйфории, вызванной присоединением Крыма и пророссийским восстанием на Донбассе, но и в том, что пробудившееся к политической жизни общество связывало с внешнеполитическими процессами надежду на внутренние перемены. Многим казалось, что спровоцированный украинским кризисом конфликт России с Западом вынудит правящие круги менять политику, наводить порядок в государственных институтах, заняться восстановлением промышленности, науки и образования, покончить с коррупцией в своих рядах или хотя бы проявлять в этом отношении сдержанность. Объективное основание у таких надежд имелось: Россия не имеет шансов выиграть в противостоянии с США и Евросоюзом без радикальной внутренней трансформации. Однако предотвращение внутренних преобразований стало основным стратегическим принципом власти в годы правления Путина. Если низы и средние слои общества видели в столкновении с Западом повод ожидать перемен в социально-экономической жизни, то верхи, напротив, воспринимали этот конфликт как фактор идеологической мобилизации, необходимой, чтобы не допустить никаких перемен. Закономерным результатом стало разочарование значительной части общества в патриотизме, а патриотов — в Путине. Надежды на прогрессивную «революцию сверху», иллюзорные с самого начала, окончательно потерпели крах к 2018 г., когда власть в ответ на усиливавшиеся санкции со стороны США и Евросоюза пошла по пути радикализации либеральных реформ.
Оппозиция, власть и выборы
Официальная оппозиция была слаба, не могла, да и не хотела влиять ход событий. Единственным серьезным политическим вызовом власти оказалось антикоррупционное движение А. Навального. Показательно, что именно антикоррупционная тема позволила Навальному, участвовавшему в оппозиционных движениях в течение длительного времени, превратиться в лидера, за которым пошла значительная масса людей, прежде всего — молодежи. Коррупция стала не просто национальным бедствием, но и своеобразным фокусом, через который можно было объединить разные критические дискурсы — левый, правый, умеренный, радикальный, просто обывательский. Неудивительно, что, несмотря на замалчивание и запреты, акции протеста, инициированные Навальным, собирали тысячи людей. Предлагая себя в качестве альтернативы Путину на президентских выборах, Навальный не только успешно политизировал эту тему, но и отчасти приватизировал её. В свою очередь, власть заблокировала участие неудобного кандидата в выборах под предлогом судимости. Естественно, что Навальный интерпретировал происходящее как произвол, а приговор — как подтасовку и фальсификацию права. Но в действительности проблемы оппозиционного лидера не сводились к запретам и репрессиям, которые обрушились на его сторонников, - тем более, что по российским меркам репрессии были довольно умеренными. Несмотря на многократные краткосрочные аресты, Навальный не оказался за решеткой подобно, например, лидеру Левого Фронта С. Удальцову. Молодежь, участвовавшую в митингах, запугивали, но в основном ограничивались административными арестами. Гораздо более серьезная проблема Навального и его сторонников - отсутствие полномасштабной социально-политической программы или хотя бы повестки за пределами темы борьбы с коррупцией. И это не случайно. Выступая продолжателем линии либеральной оппозиции 2011-2012 гг., Навальный понимал, что идеология и цели тогдашнего движения не нашли отклика у большинства жителей России. Но в то же время никакой альтернативной программы он предложить не мог, поскольку это означало бы полное изменение политической и социальной ориентации, потерю союзников и, возможно, спонсоров. Отчасти решение было найдено через попытку соединить радикальные требования в духе защиты и расширения социального государства с не менее радикальными экономическими предложениями в духе неолиберализма. Обращаясь к левому крылу общества, Навальный апеллировал к своей социальной повестке, а говоря с буржуазными и либеральными кругами — к экономической программе. Явное и гротескное противоречие между двумя частями программы не могло укрыться от публики, а главное — препятствовало консолидации активистской базы и формированию устойчивого кадрового состава, опираясь на который, можно было вести долгосрочную политическую работу. Кадры Навального - молодое поколение всё той же либеральной оппозиции, ограниченность возможностей которой была продемонстрирована предыдущим политическим циклом. В ответ на недопущение на выборы Навальный призвал своих сторонников к бойкоту. В свою очередь, радикальные левые провозгласили лозунг «Красного бойкота», доказывая, что нужно требовать не только расширения списка кандидатов, но и политической реформы, включая изменение общих правил выборов. Ни выступления Навального, ни куда менее масштабная кампания «Красного бойкота» успеха не имели: на участки, по официальным данным, пришло 67,54% зарегистрированных избирателей. По данным независимых наблюдателей, реальная явка была существенно ниже - не более 55% от списочного состава [12]. Но даже этот показатель выглядел убедительно: поддержка власти оказалась достаточной, чтобы президент мог считаться легитимным. На деле ситуация была сложнее, чем представляли и правительство, и оппозиция. Агитация сторонников бойкота изменила приоритеты власти, которая теперь вынуждена была не только сделать именно явку избирателей своим приоритетом, но и позаботиться, чтобы эта явка была достигнута по возможности реально. Нужно было оживить интерес народа к выборам, но не допустить не только серьезного соперничества кандидатов (что является единственным естественным основанием для добровольной явки людей на избирательные участки), но даже и содержательной дискуссии по сколь-нибудь значимым общественным вопросам. Частичным решением стало выдвижение кандидатом от КПРФ бизнесмена П. Грудинина. Эта фигура сразу вызвала резкую критику левых и недовольство рядовых членов партии, но немного оживила интерес публики к происходящему [2]. Однако, как только выяснилось, что Грудинин, несколько повышая явку, одновременно отбирает голоса у «главного кандидата», позиция власти изменилась. Грудинину закрыли доступ к федеральным телеканалам и обвинили его в нарушении правил регистрации кандидатов (хотя с гонки не сняли, что уже было вопиющим нарушением со стороны самого же Центризбиркома). С Грудининым или без него, явка любой ценой оставалась главной задачей избирательной кампании. Смысл её состоял теперь не только в правильном оформлении заранее известных результатов выборов, но в подтверждении и консолидации исчезающей легитимности на фоне негативно изменившейся общественной ситуации. Поставленная задача была решена за счет беспрецедентной мобилизации всех групп населения, которые поддавались воздействию. Вопреки версии, постоянно озвучиваемой в либеральной прессе, мобилизация была направлена не только на получающих от государства зарплату бюджетников, но и на работников частного и корпоративного сектора. Причем на последних — даже в большей степени [3]. В условиях постоянно ухудшающегося рынка труда страх потерять работу из-за конфликта с начальством оказывался гораздо сильнее любой агитации или идеологии, сильнее, чем страх перед властью, не говоря уже о симпатии к ней. Ни власть, ни её противники не осмыслили эту ситуацию. С одной стороны, выборы выявили не столько уровень поддержки президента, сколько уровень зависимости работников от начальства и рынка. С другой, возможности тотальной мобилизации всех административных ресурсов государственного и частного сектора были в марте 2018 г. использованы до предела. В одном правящие круги не ошиблись. Вне зависимости от того, что определяло поведение людей — страх, лояльность или просто стремление сохранить рабочее место, - население России не было готово к организованному гражданскому действию и солидарным протестам в защиту своих прав. Обеспечив так или иначе легитимность для Путина на следующие шесть лет, правящая бюрократия почувствовала себя свободной от политических ограничений, сдерживавших её прежде. Правящие круги расценили итог выборов не только как успех тактики административного давления на избирателя, но и как карт-бланш на проведение давно откладывавшихся «непопулярных мер». Важнейшей из них стало повышение пенсионного возраста (за которым скрывалась фактическая экспроприация Фонда национального благосостояния, предназначенного для финансирования дефицита Пенсионного Фонда РФ, в пользу крупнейших корпораций, нуждавшихся в этих деньгах). Рост налогов и всевозможных поборов с населения неминуемо следовали из той же экономической логики. Меры, которые после 2005 г. периодически откладывались, либо проводились небольшими дозами, теперь начали реализовываться в максимально жестком варианте. Власть вернулась к своей первоначальной повестке, сформированной ещё реформаторами 1990-х. По сути, эта повестка никогда не была отменена. Правящие круги лишь пришли на определенном этапе к выводу о необходимости проводить свои реформы в жизнь малыми дозами, поддерживая социально-политическое равновесие, необходимое для сохранения «нулевого консенсуса». В 2018 г. резкий отказ от подобного метода действий свидетельствовал о том, что объективных условий для поддержания подобного равновесия более не существует. Проводя пенсионную реформу, власть не столько нарушила ею же самой установленные правила игры в социальной сфере, сколько вынужденно признала, что жить по этим правилам более невозможно. И дело было вовсе не в нехватке бюджетных средств (напротив, и профицит бюджета, и накопления Фонда национального благосостояния достигли к тому моменту рекордного уровня), а в исчерпанности институциональных ресурсов системы.
Система в стрессе
Неистребимые амбиции всех олигархических групп, претендующих на контроль над переставшей расти экономикой, и разногласия по поводу дальнейшего курса страны в условиях обостряющегося конфликта с Западом, создавали невыносимое давление на систему. Чтобы сохранить хотя бы видимость консенсуса и согласия наверху, требовалось постоянно вводить в процесс внутриэлитного перераспределения всё новые и новые ресурсы. А сделать это теперь можно было, лишь изымая средства у низов и среднего класса общества. В итоге стремление любой ценой поддерживать стабильность системы «сверху» логично вело к дестабилизации её «снизу». Массовые протесты против пенсионной реформы, начавшиеся летом 2018 г., продемонстрировали, насколько власть ошиблась в оценке общественных настроений. Обвалился не только рейтинг Путина: произошел давно назревавший перелом в сознании миллионов людей. Пенсионная реформа сыграла роль тростинки, способной переломить хребет верблюду. И всё же говорить, что планы правительства строились на ложном понимании общественной ситуации, было бы преувеличением. Власть ошиблась в оценке собственной популярности, но не в оценке способности людей к эффективному действию. Протесты, беспрецедентно масштабные на фоне недавнего социально-политического затишья, оказались крайне слабо организованными, а контроль над ними оставался в руках официальной оппозиции, которая не стремилась к развитию и расширению кампании [6]. И всё же протест лета 2018 г. был переломным. Накапливавшееся годами недовольство неожиданно оформилось в виде осознанного разрыва между народом и властью. Этот разрыв сказался уже на региональных выборах осенью, когда граждане массово голосовали против «Единой России» всякий раз, когда появлялся хотя бы намек на конкурентное противостояние кандидатов. Благодаря муниципальному фильтру и методам закулисного контроля «на входе», система изначально отсеивала всех кандидатов, имевших хоть малейшие шансы победить представителей прокремлевского лагеря. Но в условиях растущего недовольства побеждать стали даже те оппозиционные кандидаты, которые и не собирались бороться. Обнаружилось, что и ресурс принуждения, которым обладала власть, далеко не безграничен, тем более, что местная бюрократия сама оказывалась не в восторге от политики Кремля. Отмена выборов в Приморье, где победил кандидат КПРФ А. Ищенко, прошла со скандалом. А главное, если бы не сотрудничество самой же КПРФ, властям вряд ли удалось бы погасить протесты. На таком фоне Москва предпочла не обострять ситуацию в Хабаровском крае, где победил кандидат ЛДПР С. Фургал. А назревающая новая серия выборов осенью 2019 г. поставила администрацию перед невеселой перспективой: или отменить избираемость губернаторов в принципе, или ждать на местах новых неприятных сюрпризов, каждый из которых грозит стать фактором общероссийской политической нестабильности. По мере того, как на глазах сужалась социальная база режима, обнаруживалось, что он повис на крючке пропаганды, не имея средств даже для перехода к систематическому и организованному насилию, для которого тоже нужны не только четко работающие и некоррумпированные репрессивные органы, но и соответствующие социальные институты и культурно-психологические условия. При этом, однако, постоянно нарастающие случаи провала пропаганды дополнялись и компенсировались применением бессистемного, спорадического насилия, что лишь усиливало турбулентность: не было ни четких правил, ни ясных границ, переходить которые недопустимо участникам политического процесса. Кризис политической модели «путинизма», развернувшийся в полном масштабе к осени 2018 г., - нечто большее, чем результат деградации правящей группы, нарастающей коррупции, ошибок администрации или даже экономического кризиса. Это закономерный итог эволюции политической и экономической системы, следствие того, что она исчерпала ресурсы своего дальнейшего развития. Невозможность поддержания консенсуса и раскол элит привели в условиях сложившейся политической системы не к открытой борьбе различных групп и даже не к всплеску публичной дискуссии, а к параличу в принятии решений. Поскольку закулисная борьба группировок, идущая непрерывно, не дает ни одной стороне решающего перевеса, а публичное признание разногласий грозит нарушением сложившегося политического равновесия и дестабилизации, политический процесс развивается инерционно. Система по-прежнему ориентирована на консенсус, но достигнуть его невозможно по объективным причинам. Переход к иному способу принятия решений требует институциональных реформ, во многом отменяющих всё то, что власть считает своим политическим достижением. К тому же в условиях острого социально-экономического и морального кризиса попытка перехода к демократическому процессу, даже ограниченному рамками «плюрализма элит» (точнее, возврат к системе «конкурентной олигархии» по Ядову), грозит потерей контроля. Проблема политической модели, построенной на принципе олигархического плюрализма, состоит в том, что рано или поздно одна из борющихся сторон неизбежно предпринимает попытку усилить свои позиции, обращаясь за поддержкой к массам. Этим она не только нарушает равновесие, но и порождает новые политические интересы и коалиции, выводящие процесс за рамки существующего социального порядка. Исчерпание политического проекта, воплощенного в президентстве Путина, было очевидно уже к 2014-2017 гг., но на протяжении ряда лет развязку удавалось затягивать политическими и административными средствами, несмотря на разложение потребительского консенсуса. К концу 2018 г. стало очевидно, что и эти средства в целом исчерпаны. Неминуемый вопрос «что дальше?» встает и перед властью, и перед обществом. Правящие круги осознают необходимость институциональной реформы, но не готовы не только к её проведению, но и к концептуальному осмыслению соответствующих задач. Это не значит, будто реформа не будет проведена. Просто её проведение само по себе грозит превратиться в очередную катастрофу, разрушая старые механизмы управления и не создавая условий для эффективного формирования новых. Напротив, потребности общества более или менее осознаны. Население упорно год за годом высказывается за смешанную экономику и восстановление социального государства. В сложившейся обстановке уже недостаточно прекращения неолиберального курса правительства. Возникает общественная потребность в пересмотре итогов этого курса, в наказании виновных и в экспроприации олигархов. Речь не идет о «пересмотре итогов приватизации», о котором говорили в конце 1990-х гг.: тот поезд ушел в прошлое вместе со старой структурой экономики, которая радикально изменилась по сравнению с концом ХХ в. Но новые экономические и социальные противоречия диктуют необходимость не менее радикальных преобразований, в том числе и в сфере собственности. Без концентрации в руках государства основных источников финансовых поступлений от российского сырья и без одновременного качественного преобразования самого государства не могут быть созданы даже исходные предпосылки для жизненно необходимого стране технологического рывка, о котором говорят как чиновники, так и оппозиционеры любого толка. Перемены назрели, но они невозможны без драматических событий. Страна стоит на пороге очередного раунда «непопулярных, но необходимых реформ», с той лишь разницей, что на сей раз необходимыми такие реформы окажутся именно для большинства населения, а непопулярными, наоборот, для элиты и её идеологической обслуги. Проблема, которую предстоит решить обществу, - не определение направленности перемен, а оформление политической коалиции, которая смогла бы эту работу проделать с наименьшими экономическими и моральными потерями для страны. Задача осложняется тем, что многолетняя гражданская апатия и депрессия, развивавшиеся на фоне растущих потребительских ожиданий, сформировали психологическую и культурную атмосферу, крайне неблагоприятную для любой конструктивной деятельности. Но отговорки и ссылки на груз прошлого не оправдают тех, кто упустит в ближайшие два-три года свой исторический шанс и не осознает своей ответственности перед будущим России. Никакой другой возможности, кроме как начать работать над процессом преобразований, просто не существует. Как говорилось в древней поговорке — «Hic Rhodus, hic salta». Здесь Родос, здесь прыгай!
Литература
1 Анпилогов А. Россия и Украина: различие и схожесть текущих кризисных процессов. Левая политика, 2017, №27.
2 Доклад ИГСО. Выборы 2018. Павел Грудинин и кризис левого движения. Левая политика, 2018, №30.
3 Калинкин А. Президентские выборы в Иркутской области в 2012 и 2018 гг. Левая политика, 2018, №31.
4 Лаврентьев С. Н. Реакция российских левых на экономический кризис. В кн. Антикризисная политика и опыт левых сил: сборник материалов . Под ред. Б. Ю. Кагарлицкого, А. В. Очкиной, И. В. Фроловой. Уфа: БАГСУ, 2015.
5 Люксембург Р. Накопление капитала. М: Соцэкгиз, 1934.
6 Очкина А. Пенсионный протест: невиданный и невидимый. Интернет-журнал «Рабкор», 5.11.2018: http://rabkor.ru/columns/editorial-columns/2018/11/05/pension-campaign-amazing-and-unseen/. Дата последнего обращения 10.11.2018.
7 Политэкономия кризиса. От неолиберальной экономической модели к новому социальному государству. Под ред. Р. С. Дзарасова, Б. Ю. Кагарлицкого, А. В. Очкиной. М.: РЭУ им. Г.В.Плеханова, 2016.
8 Российская ЦИК и Навальный называют разные показатели явки на выборах Путина. Вектор-news, 18.03.2018: http://vnews.agency/news/world/98993-rossiyskaya-cik-i-navalnyy-nazyvayut-raznye-pokazateli-yavki-na-vyborah-putina.html, дата обращения 10.11.2018.
9 Серебрянников В., Хлопьев А. Социальная безопасность России. М.: РФФИ, 1996. С. 289.
10 Социальные трансформации в России: теории, практики, сравнительный анализ. М.: Флинта, 2005.
11 СССР: Жизнь после смерти. Под ред. И. В. Глущенко, Б. Ю. Кагарлицкого, В. А. Куренного. М.: Изд.дом ВШЭ, 2012.
12 Юрасова Т. Все подходы записаны. Новая газета, 4.06.2018, №58.
13 Dzarasov R. The Conundrum of Russian Capitalism. Post-Soviet Economy in the World-System. London, Pluto Press, 2014.
14 Petrova D. Political Pluralism in Bulgaria, New Politics (N.Y.), Vol. III, No. 3, Summer 1991.
15 Petrova D. Political and Legal Limitations to the Development of Public Interest Law in Post-Communist Societies. The Parker School Journal of East European Law (Columbia University), 1996. Vol. 3, No. 4-5.
[1] Переход к потребительскому обществу начался ещё в советское время, но одновременно породил многочисленные противоречия, справиться с которыми советская система не смогла [11. 8]. [2] Как отмечали социологи, «мнение о том, что основной способ разбогатеть связан с деятельностью, противоречащей закону и морали, стало устойчивым стереотипом массового сознания» [10. С.289]. комментарии - 10
[url=http://theprettyguineapig.com/amoxicillin/]Amoxicillin 500 Mg[/url] <a href="http://theprettyguineapig.com/amoxicillin/">Buy Amoxicillin Online</a> http://theprettyguineapig.com/amoxicillin/ [url=http://theprettyguineapig.com/amoxicillin/]Amoxicillin Online[/url] <a href="http://theprettyguineapig.com/amoxicillin/">Amoxicillin 500 Mg</a> http://theprettyguineapig.com/amoxicillin/ About Lootbits Перезвоните мне пожалуйста по номеру 8(931)374-03-36 Вячеслав. Перезвоните мне пожалуйста по номеру 8(812)454-88-83 Нажмите 1 спросить Вячеслава. Чем несправедливее наша ненависть, тем она упорнее Дорогостоящие цепочки часто пользуются великим победой, для на парней, так и у девушек, еще более прикрасы для ценного золота сумеют вполне сказать о статус также вкусовые предпочтения собственника. Ювелирные изделия подходящий подарок к именной событие https://dragzoloto.ru важному человеку плюс желанный презент себе, по характеру благодарности. В случае если читатель специалист дорогостоящих продуктов, представляем применимый ресурс, здесь выложены правдивые параграфы про ювелирные продукты, также необходимые предложения относительно пробы, обзора и заказе, обследование к тому же современная мода. Сайт ажурных браслетов <a href=https://dragzoloto.ru/uhod/>https://dragzoloto.ru/uhod/</a> описывает разряд: кольца, часы в виде браслетов, гвоздики, колье, драгоценные камушки к тому же иные элементы, из помощью каких вполне уместно разыскивать актуальные статьи. В этом, всем Вы давно хотели прочесть об золотые элементы, серебро, настоящие драгоценные камни, подделки, совмещение золота и серебра плюс характеристики украшений проведено именно на указанном онлайн сайте. круто!но буду ждать качество. Рады клиентов видеть на интернет сайте редких модификаций для компьютерных игр, какие Вы смогут использовать у различным расширении именно для мотивы вместе с продуманной намерением. Мы предоставляем под пользователей очень распространенные добавки к игре для Minecraft Поккет Едишн компьютерной или мобильной вариации, которые разрешают сообщить у игру огромные возможности. Одноврмеенно http://mods-minecraft.org/ из новыми изменениями игрок имеет возможность задействовать значительные запасы на игровом мире, включать новое ружье, сверхъестественные возможности, файна, рассматривать новые местности, геймиться в интернете вместе с другими игроками и подобные фишки, намеренно созданные для того, чтобы Вы получали повышать персональные средства также усовершенствовать игровой ординар. По сайте <a href=http://mods-minecraft.org/shaders/>шейдеры для Minecraft Pocket Edition</a> показанные трансформации, микротекстура, аддоны, оформление, драйвера, информация, локации плюс другие расширения, которые увеличивают игре новый ход игры. Загрузить любое из всех имеющихся дополнений Вы можете именно на нашей источнике. Мой комментарий
|
Подписка
|
[url=http://theprettyguineapig.com/amoxicillin/]Amoxicillin 500mg Capsules[/url] <a href="http://theprettyguineapig.com/amoxicillin/">Buy Amoxicillin</a> http://theprettyguineapig.com/amoxicillin/