1
В знаменитом «Фрагменте о машинах» Маркс задается вопросами о ситуациях, в которых капитализм мог бы прекратить свое существование. «Если бы капитал мог получить орудие производства без издержек, за ноль, что бы получилось?» Он отмечает наличие производительной силы, которая ничего не стоит капиталу, - силы науки. «Но – замечает он – эту силу науки капитал может себе присвоить лишь путем применения машин (отчасти также в химическом процессе)». Наконец, он предполагает появление гипотетической машины, которая бы «существовала вечно, не состояла бы сама из преходящего материала, который приходится воспроизводить (совершенно отвлекаясь от изобретения более совершенных машин, которые лишают ее характера машины), представляла бы собой некоторого рода perpetuum mobile[c]... Ее стоимость не надо было бы возмещать, поскольку эта стоимость продолжала бы жить в неразрушимой материальности»[10. С.281].
После того, как «Фрагмент о машинах» получил широкую известность, многие левые не смогли удержаться от соблазна истолковать его в техническо-детерминистском духе[1]. Бурный технический прогресс XXстолетия позволял надеться, что эта самая вечная и бесплатная машина Маркса вот-вот появится и, более того, уже появилась в виде информационных технологий.
Но выводы, которые делают левые из «Фрагмента о машинах» Маркса, были обусловлены не только технологическим детерминизмом, но и истматовским представлением о развитии человечества «по спирали». По нему, в начале «предыстории» человека лежит «первобытный коммунизм»[2], и коммунизм же будет лежать в ее конце, но на другом технологическим и социальном основании (уровне развития производительных сил). Необходимый для перехода к коммунизму уровень развития производительных сил обычно трактовался в чисто техническом ключе, как высочайший уровень развития науки и техники, что было понятно, но являлось изрядным упрощением.
П. Лафарг писал: «машина — искупитель человечества, бог, который освободит человечество от грязных искусств и наемного труда, бог, который даст ему досуг и свободу» [9. С.27]. Надежды на новые технологии так же стары, как сами технологии: еще в античности восторг от изобретения водяной мельницы порождал пророчества «века золотого без труда и усилий»[1]. Показательно, что при этом никогда не было сформулировано критериев уровня производительных сил, достаточного для перехода к коммунизму или хотя бы являющегося предвестником этого перехода.
Представления о спиралевидности истории и технологическом детерминизме (в духе «информационные технологии разъедают рынки, уничтожают собственность, разрывают связь между трудом и зарплатами» [14. С.13]) стали общим местом в рассуждениях о будущем не только левых мыслителей. В ослабленном и адаптированном виде они стали частью теорий «постиндустриального» или «информационного» общества, «когнитивного капитализма» [13. С.32-47]. Бесплатная информация, общая ее доступность приведут едва ли не ко всеобщему сотрудничеству в производстве материальной и культурной продукции. Образ жизни и ценности, ранее свойственные ученым или художникам, будут распространяться все шире и, в итоге, когнитивное разделение труда сформирует общество по модели Телемского аббатства у Рабле: «Делай, что хочешь» [28. Р.91]. Из этого вытекает склонность видеть в некоторых плодах НТП и вызванных этим изменений социальной структуры предпосылку перехода к когнитивному коммунизму в духе А.Горца: «капитализм в развитии своих производительных сил достиг предела, за которым он должен был бы преодолеть себя самого, чтобы полностью использовать свой потенциал» [3. С.85].
Левые рассуждают примерно так: «В ближайшие десятилетия машины заменят большую часть нашего труда, включая сложную врачебную диагностику, торговлю на бирже и сочинение популярной музыки... Информация станет основным фактором производства, придя на смену земле, труду и капиталу. Будущее — это товары с нулевой стоимостью, работа, которую невозможно измерить в деньгах, и тотальная автоматизация большей части нашего нынешнего труда плюс безусловный базовый доход для всех. Информационная экономика использует практически «вечные» машины (программы) и позволяет делиться результатами труда, не теряя их при этом.
Обреченность капитализма в том, что автоматизация труда создает безработицу вместо свободного досуга. Но сейчас экономика входит в новую эпоху, где машины станут полноценными работниками, а не просто вспомогательными устройствами, как было раньше» [26].
Ключевой аспект таких представлений - убежденность в том, что мы уже сейчас имеем дело с теми самыми вечными и неразрушимыми в своей материальности марксовыми машинами, которые самим своим существованием станут разрушать капитализм. Если это верно, то вот-вот возникнет техногенная среда, которая станет материальной основой коммунизма на новом витке исторической спирали, подобно тому, как нечто аналогичное техногенной среде когда-то было предпосылкой первобытного коммунизма.
Мы полагаем, что такого рода умозаключения преждевременны. Даже если осмысление первобытности как «примитивного коммунизма» верно, то для проведения релевантных аналогий «по спирали» более важны те ее аспекты, которые связаны с переходом от такого «коммунизма» к классовым обществам. Ведь и в случае уходящего первобытного коммунизма, и в случае нынешнего перехода к коммунизму мы будем, очевидно, иметь дело с материально-технической базой, которая во многом, но уже (еще) не полностьюудовлетворяет основные человеческие потребности. Иными словами, с материальной базой, которая уже (или еще) не может быть описана каквечные и неразрушимые в своей материальности машины или их аналоги.
Так или иначе, чтобы оценить степень релевантности описанных выше представлений левых теоретиков, касающихся настоящего и обозримого будущего, мы должны оценить правомерность лежащей в его основании метафоры и вернуться к представлению о развитии истории по спирали. Иными словами, нам придется задаться вопросом: что такое «вечная машина» примитивного коммунизма?
2
Начать следует с базовых экономических и биологических основ, которые предопределили природу человека как биологического вида и как специфически социального существа: с тех предпосылок, которые касаются связей человека с окружающей средой, с особым человеческим способом добычи средств к существованию. Если мыслить по аналогии, то первобытное общество описывается как общество, которое преимущественно живет на ренту с природы. Доля последней сравнительно с трудом очень высока, пока человечество немногочисленно и не истощило источники этой ренты. «Перед когнитивной революцией – замечает Ю. Харари - на планете обитало около 200 видов крупных наземных животных (весом от 40 килограммов и выше). До аграрной революции дотянуло только 100. Homo sapiensрасправился с половиной крупных обитателей Земли задолго до того, как изобрел колесо и письменность или научился обрабатывать железо» [24. С.92].
Иными словами, это достаточно праздная жизнь, основанная на эксплуатации ресурсов, освоение которых требует сравнительно небольших времени и труда. Конечно, природа дает человеку не все, - но почти все, учитывая первоначальный (и почти не меняющийся десятками и сотнями тысяч лет) уровень потребностей. На этих предпосылках вырастает матрица социального поведения, которая в известном смысле предопределяет всю последующую историю. Если труд и сделал из обезьяны человека, то уже сформировавшийся как вид человек большую часть своей истории прожил в условиях, не требующих постоянного и изнуряющего труда. Поэтому он и далее, с истощением природных богатств (в первую очередь, пищевых) пытается воспроизвести эту матрицу социального и природного существования. Но уже действуя социальными и политическими методами.
Именно на основе этих предпосылок возникают как «первобытный коммунизм» с его экономикой дара, так и последующие виды сообществ с классовой дифференциацией. В самом деле, если на протяжение десятков тысяч лет человек просто берет из природы почти все ему потребное, то и то, что производит он сам (как такая же часть природы), должно распределяться между остальными людьми как на основании учета их потребностей, так и на основе взаимных договоренностей, подобных тем, которые существуют между человеком и природой в анимистических и пр. подобных религиозных практиках. Только условия явного дефицита, нехватки ресурсов могут сломать этот способ производства и распределения. «Охотники и собиратели, - замечает Ю. Харари, - вели более здоровый образ жизни, не так много трудились, находили себе более разнообразные и приятные занятия, реже страдали от голода и болезней. Благодаря аграрной революции общий объем потребляемой человечеством пищи, безусловно, увеличился, но больше еды — это вовсе не обязательно более полезная диета или больше досуга. Нет, в результате произошел демографический взрыв и возникла элита, но среднестатистический скотовод или земледелец работал больше, а питался хуже, чем среднестатистический охотник или собиратель» [24. С.100].
3
Вернемся к марксовой «вечной машине», которая ничего не стоит. На что она похожа? На изобильную природу ранних времен существования человечества, вечную в своей неразрушимой материальности, способную давать человеку (почти) все, что ему нужно для жизни. Это значительно больше, чем земля и вода гораздо более поздних времен после неолитической революции: земля и вода сами по себе уже – ущербный вариант этой «вечной машины», вариант, ни к чему не способный без участия человеческого труда. Но именно вокруг таких ущербных «вечных машин» и разворачивается вся дальнейшая история человечества.
По мере истощения прежних обильных источников существования возрастает роль труда и политического, насильственного принуждения, когда одни люди становятся ресурсом для других (который можно почти так же хищнически эксплуатировать, как природу до этого). Устанавливаются монополии на ограниченные ресурсы, которые, к тому же, часто недостаточны сами по себе для производства продукции (например, на землю или воду).
Процесс классообразования поэтому является, в сущности, выделением социальных групп «настоящих людей», тогда как остальные превращаются между ними в эквивалент природного ресурса. В связи с этим показательно, что, вероятно, наиболее ранними племенными эндоэтнонимами являлись «люди» или «настоящие люди»; прочие же двуногие заведомо не считались людьми и, следовательно, относились к некоей разновидности двуногих зверей, лишь внешне похожих на «настоящих людей» [6].
Если мы рассматриваем первобытный коммунизм как строй, основанный на «ренте с природы», а разложение присущих ему социальных отношений как попытку воспроизвести эту ренту на иных основаниях, то и тенденции современности предстают перед нами иным образом.
Когда в современности появляется некий аналог новой «вечной машины» в лице инфосферы, последнюю неправомерно воспринимать как полноценную «вечную машину» Маркса, аналогичную изобильной природе зари человечества. Это скорей, аналог земли и воды неолитической революции: ограниченного ресурса, который либо сравнительно легко взять под контроль, либо он оказывается бесполезен без контроля над другими ключевыми ресурсами.
Это значит, что экономические отношения будут во многом организовываться вокруг борьбы за приобретение и сохранение рент. Что подтверждается усилением роли копирайта, прав на интеллектуальную собственность, патентов и пр. именно в течение XXи XXIвека. Те есть тогда, когда возросла роль науки и техники, благодаря которым и формируется эта квазиприродная среда бесплатных и вечных машин (пресловутый рост фактора информации, науки в производстве).
В определенном смысле, в обозримом будущем произойдет, да уже и сейчас происходит, возвращение человечества к состоянию, в котором оно провело большую часть своей истории. В этом состоянии большую часть потребных для него продуктов и ресурсов давала природа. Теперь их будет давать квазиприродная среда. Но этот возврат, во-первых, будет постепенным, а во-вторых, будет происходить при наличии развитых общественных отношений, построенных на эксплуатации человека человеком, при наличии привилегированных и прочих социальных групп, обладающих собственностью, властью и механизмами их удержания.
Ситуация «когнитивного капитализма» даже в своем утопическом варианте скорей воспроизводит ситуацию перехода к ранним эксплуататорским практикам, чем к коммунизму. Когнитивный капитализм возникает на фоне «вечной и бесплатной машины», которая на порядок уступает по степени своей способности давать людям все необходимое почти нетронуто природе первых веков человечества. Но даже и такая аналогия не совсем корректна. Сейчас мы имеем дело, в лучшем случае, с половиной этой «вечной и бесплатной машины» - с информацией. Эта машина поэтому есть такой же ограниченный «бесплатный и вечный» ресурс, как земля и вода на заре цивилизации[3], которые явно ущербны в сравнении с нетронутой природой зари человечества, и кроме того, она точно не существует в «неразрушимой материальности».
Новейшая ущербная «вечная машина» требует применения труда и капитала. Из одной информации без ресурсов, станков и рабочей силы, как известно, мы еще ничего не умеем производить, кроме другой информации, да и то не всегда: производство научно или коммерчески значимой информации требует огромных вполне материальных затрат. Поэтому резонно ожидать формирования вокруг нынешней ущербной «вечной машины» разного рода монополий и связанных с ними рент: монополий на доступ к информации, к труду и капиталу, к ресурсам и т.д. Что мы и видим в XX-XXIвв. на примере разрастания патентного права, охраны интеллектуальной собственности. (Да, эту охрану трудней осуществлять в отношении книг и фильмов, но не они лежат в материальной основе нашей цивилизации). Отсюда вытекает рост значения внеэкономической регуляции всех этих рентных доступов [17. С.45]. Поэтому и не случайна популярность феодальных метафор при осмыслении ряда тенденций современности.
Феодальные метафоры закономерно приходят на ум при описании картин капитализма ближайшего будущего [7], в которых большинство лишится работы [22], и, очевидно, будет существовать из милости новых джентри - «креативного класса» [21]. Но, скорей, мы тут имеем дело с предчувствием формирования версии несводимого к капитализму, феодализму или азиатскому способу производства нового неэгалитарного, эксплуататорского, подразумевающего деление на классы (сословия), элиты и массы социального порядка [12].
Уже история докапиталистических обществ показывает, что политическое и экономическое господство одного и того же класса, равно как и формы эксплуатации им прочего населения, могут принимать разные формы [5. С.72-100]. И эти формы отнюдь не всегда основаны на непосредственном владении средствами производства. Суть феодальной ренты, например, в том, что она обеспечивается именно внеэкономическим принуждением. Феодал в чисто экономическом (но, конечно, не политическом) смысле не имеет ничего необходимого для «воспроизводства отношений зависимости», не являясь или являясь только частично собственником земли, реки или леса.
По аналогии в «посткапиталистическом» будущем можно предположить установление контроля не над самими «вечными машинами», а над тем, без чего их использование теряет смысл – примерно как над ирригационной системой на Древнем Востоке во времена господства там «азиатского способа производства». Примерно таким же образом и в эпоху частичного распространения «бесплатных и вечных машин» источником господства капиталистов во все большей степени станет захват этих машин в собственность и наложение ограничений на всех остальных членов общества. Показательно, что в течение XX-XXIвв. резко усиливаются меры по защите «интеллектуальной собственности», развивается патентное право, а сами сроки, на которые выдаются патенты, увеличиваются. «В последнее время США играет лидирующую роль в ускорении и консолидировании этой повышательной тенденции. Они превратили свой двадцатилетний срок защиты патентов в «глобальный стандарт» тем, что вложили его в Соглашение по TRIPS Всемирной торговой организации; теперь средняя цифра по 60 странам на 2004 год составляет 19 лет» [27. С.104].
4
Уже сейчас мы наблюдаем процесс становления «цифрового феодализма»: «вгосподствующей бизнес-модели когнитивного и, в частности, интернет-капитализма произошел переход от прибыли к ренте. …прибыль — это доход, получаемый от продажи товаров, в то время как рента — это доход от монополистической эксплуатации пространства. В феодальные времена это была эксплуатация земли, возделываемой крестьянами, в эпоху интернета это эксплуатация нематериальных пространств, возделываемых культурными производителями, просьюмерами и пресловутой «свободной культурой» ….интернет становится матрицей новой феодальной системы, где есть кучка баронов и множества фрилансеров. Поэтому вместо того, чтобы говорить о текучей демократии, наверное, следовало бы говорить о текучем неофеодализме»[16]. К этому следует добавить, что даже докапиталистическая частнособственническая рента «отнюдь не сводится лишь к земельной ее разновидности…, но имеет гораздо более широкое и многообразное содержание»[5. С.87]. Резонно предположить, что «цифровой неофеодализм» явит нам гораздо большее разнообразие рентных практик.
Критика капитализма нередко исходит из того, что капитализм органически не способен к самоограничению, что его имманентная логика толкает к полному развитию производительных сил, к «полному использованию своего потенциала», ввиду чего он неизбежно выйдет за пределы себя самого. Но такая точка зрения недооценивает значения того, что капитализм не сводится к «развитию производительных сил». Он, не в меньшей степени, есть производственные отношения, напрямую обусловленные интересами социальных групп (от «буржуа» и части старой аристократии в начале капиталистической эры до современных капиталистов и менеджеров компаний, государственной бюрократии), которые заинтересованы не в абстрактной полной реализации потенциала новейших производительных сил, а в сохранении своего господства. Но сохранение классового господства тех, кто сейчас занимает позиции капиталистов, не подразумевает автоматического сохранения нынешней версии капитализма.
Современная эпоха началась как эпоха неолиберализма, которая наиболее адекватно осмысливается не столько как реорганизация международного капитализма, сколько как восстановление власти прежней, а в некоторых случаях предоставление власти новой экономической элите [25. С.31-32]. В эпоху неолиберализма экономика мыслится как некая тотальность, охватывающая все сферы жизни, а индивидуальность – как продукт самопредпринимательства. Но эта тотальность предприятия, которая включает в себя все сферы «жизни», являет собой квазиприродную тотальность, пусть и не такую «наивную», как (и, к слову, не претендующую на всеохватность) квазиприродность «рынка» в традиционном либеральном понимании.
Такая тотальность подразумевает возрастание степени корпоративного и государственного вмешательства в экономику-жизнь-общество-природу, которая должна буквально везде выгородить область для частного присвоения. Это вмешательство уже выходит за пределы капитализма в том смысле, что частное присвоение перестает автоматически означать «капиталистическое» (и, тем более, «буржуазное»). В обозримом будущем, как это обычно и бывало до сих пор в человеческой истории, речь, скорее, пойдет о способах удержания власти и собственности теми, кто ими уже обладает. И это вовсе не обязательно привычные капиталистические (буржуазные) способы.
П.Мейсон считает: «раз свободная рыночная экономика с интеллектуальной собственностью ведет к недоиспользованию информации, то в экономике, основанной на полном использовании информации, не может быть свободного рынка или абсолютных прав интеллектуальной собственности» [14. С.192]. Но свободный рынок – не синоним всякого, построенного на социальном неравенстве и эксплуатации общества. И точно так же для поддержания социального неравенства и эксплуатации не обязательно сохранение «абсолютных прав интеллектуальной собственности», как до нынешних времен не было обязательным сохранение абсолютных прав на любую другую собственность.
Как мы указывали выше, достаточно осуществлять контроль над ключевыми ресурсами – будь они землей, водой, доступом ко «всеобщему интеллекту», полезным ископаемым или к средствам производства. Один из примеров такого контроля - популярная «викиномика»: «весьма практичный проект использования потенциала информатизации для инновационного развития транснациональных корпораций» [18. С.257]. Д.А. Давыдов в связи с этим резонно замечает, что «у глобального капитала имеются свои виды на экономику знаний …Инвестировать в создание знания можно, но часто выгодно присваивать уже произведенное. Сегодня гигантские корпорации, вроде Apple или Microsoft, позиционируют себя как инновационные, хотя в действительности их деятельность все в большей степени сводится к покупке удачных стартап-компаний и соответствующих патентов, которые затем применяются в конечном продукте (как это было с голосовым помощником Siri для смартфона iPhone)… По сути, «патентные войны» – это борьба за ренту, то есть монопольное право на дивиденды от знания» [4. С.19].
Идущий со времен первых цивилизаций мир политически закрепленных рент породил развитие отношений власти и собственности. Человек до неолитической революции не пользовался рентами в прямом смысле этого слова, поскольку не присваивал себе землю, воду, леса, горы и пр. Сходным образом существование отношений собственности порождает и современный мир рент, возникающий на базе первых «вечных и бесплатных машин». Главное – само удержание, а не сохранение непременно капитализма с его «рынком», «прибылью», «стоимостью» и пр. И далеко не факт, что эта базовая установка на удержание собственности и власти в обозримом будущем будет сломана революционно или преодолена эволюционно-реформаторски. Речь не обязательно идет о некоей «железной пяте», но также и не о переходе к «когнитивному коммунизму» или почти социалистическим образом понимаемому посткапитализму. Скорей она пойдет об экономической и политической системе, в которой контроль над дающими ренту ресурсами, например, патентами [29. С.69-90], будет иметь исключительное значение, и где источником новых рент вновь станет скорее власть, чем ресурсно исчерпанный рынок [11].
Хотя бы в виду усиления защиты авторских прав научно-технический прогресс в рентном обществе замедлится. Но не будет ли это являться скорей благом, чем наоборот? Ф. Берарди замечает, что наращивание скорости — тупиковое направление для существования человека, что правильным приближение человечества к философии «дзена», буддистским канонам восприятия жизни. «Необходимо уметь разделять стремительное расширение ассортимента технических возможностей и более медленное развитие форм естественной жизни». Мы должны, считает Берарди, «вернуться к базовой идее марксова «Фрагмента о машинах». По существу, ритм — это производительность, и ускорение ритма, как следствие, связано с интенсификацией производства: необходимо двигаться быстрее, чтобы производить больше. Во «Фрагменте о машинах» Маркс пишет именно об этом: машина, говорит он, всегда будет двигаться быстрее, наука и техника — всегда наращивать интенсивность производства, но далее, замечает Маркс, наступит момент, когда человечество сможет доверить самой машине возможность регулировать собственную скорость, производство и сверхпроизводство. В этом заключается суть вопроса о независимости человечества как разделении сферы повседневной жизни и сферы производства. Труд как таковой перестанет быть краеугольным камнем деятельности человека и будет относиться к сфере технологий; …люди смогут сконцентрировать внимание на образовании, культуре, науке, изобретениях, проектировании, эстетике»[23].
Не окажется ли тогда сравнительно ригидное общество, строящееся вокруг рент со всеобщего интеллекта, социально-необходимым условием этого необходимого замедления темпа общественной жизни, «необходимости отказа от параноидального движения вперед»? Возможно, тормозящая научно-технический прогресс власть современных «феодалов» (корпораций, государственной бюрократии, частных владельцев патентов и других источников ренты) окажется паузой, необходимой, чтобы человечество элементарно «пришло в себя» и выжило как биологический вид. С одной стороны, для большинства это будет означать (пусть и невольное) освобождение от труда. С другой, труд может быть заменен иной социально-значимой активностью, вознаграждение за которую будет не обязательно денежным, но в виде иерархии привилегий, статусов, льгот. Предвестие такой замены мы видим в китайских экспериментах с социальным рейтингом [2]. Возможно, не за горами появление аналогов этой системы в других частях света; ее элементы мы встречаем уже и у нас в лице, например, московского сервиса «Активный гражданин» [20. С.92].
В обществе, строящемся вокруг рент с ущербных вечных машин, невозможно полностью позитивное освобождение от труда. Оно останется частичным, поскольку люди будут нуждаться в каком-то содержании, которое, ввиду отсутствия «работы» в нынешнем смысле слова, будет даваться почти исключительно за ее эквивалент - (удовлетворительное) выполнение каких-то социальных функций. Поэтому концентрация внимания на «образовании, культуре, науке, изобретениях, проектировании, эстетике» для подавляющего большинства населения выльется в продолжение (и радикальное углубление) уже сегодня имеющего место неолиберального процесса коммодификации все новых и новых сфер жизни. Дойдет до своего логического завершения процесс, когда, «общество …формализовано по модели предприятия..., целью неолиберальной политики является именно умножение, размножение модели предприятия внутри общественного тела» [8. С.136].
В этом отношении неолиберализм, как ни парадоксально, мостит дорогу к посткапиталистическому будущему. Денежная оценка того, что ранее нельзя было купить за деньги [19], ведет к единственно доступному для капитализма утверждению ценности всего этого в общественном, а не локально-местническом масштабе. Тем самым оно ведет, конечно, к обессмысливанию и отрицанию капитализма, но вовсе не к исчезновению неравенства и эксплуатации. Общество, в котором заметное место занимают ущербные версии марксовых вечных и бесплатных машин, а всей полнотой политической и экономической власти обладают, в сущности, прежние правящие классы, может позволить себе лишь такое же частичное и ущербное отрицание капитализма.
Поэтому мы можем ожидать от будущего воплощения вовсе не картин коммунистической утопии. С тем же успехом «передышка» и «возвращение в себя» осуществятся в рамках невиданного ранее дисциплинарного общества, в котором большинству придётся 24 часа в сутки всем своим социально и функционально «примерным поведением» доказывать свое право на приемлемый уровень жизни.
Литература:
- Антипатр Фессалоникский. Водяная мельница. - https://megaobuchalka.ru/6/43991.html
- Берган Б., Галеон Д. Китайская «система социального рейтинга» будет определять ценность людей - https://inosmi.ru/social/20180220/241513806.html
- Горц А. Нематериальное. Знание, стоимость и капитал. М.: Изд. Дом. Гос. ун-та – Высшей школы экономики. 2010.
- Давыдов Д.А. Безусловный доход: от «левых» ожиданий к «правому» воплощению//Свободная мысль 2016. № 2. С. 15–26 (с.19)
- Илюшечкин В.П. Сословно-классовое общество в истории Китая. М.: Наука, 1986.
- Козлов С.Я. История, записанная в имени народов-http://www.ng.ru/science/2009-10-14/14_etnos.html
- Кондрашов П.Н. Постфордизм: грядущий синтез феодализма и фордизма или только моменты в экономиках глобального центра? // Социологические исследования. 2016. № 11 (390).
- Корсани А. Капитализм, биотехнонаука и неолиберализм. Информация к размышлению об отношениях между капиталом, знанием и жизнью в когнитивном капитализме//Логос № 4 (61) 2007.
- Лафарг П. Право на лень. Религия капитала: М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2012.
- Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, Том 46, часть II. М.: Издательство политической литературы. 1969.
- Мартьянов В.С. Капитализм, рента и демократия // Journal of Institutional Studies (Журнал институциональных исследований). 2017. Vol. 9. no. 1.
- Мартьянов В.С. Рентно-сословная трансформация российского общества // Неприкосновенный запас. Дебаты о политике и культуре. 2016. №5.
- Мартьянов В.С. Постиндустриальное общество для России: миф, теория, реальная перспектива? // Логос, 2008, №1 (64).
- Мейсон П. Посткапитализм: путеводитель по нашему будущему. М.: Ад Маргинем пресс, 2016.
- Нуреев Р.М. Азиатский способ производства как экономическая система // Феномен восточного деспотизма: структура управления и власти. М.: Наука.1993.
- Пасквинелли М. Цифровой неофеодализм: кризис сетевой политики и новая топология ренты - http://moscowartmagazine.com/issue/12/article/161
- Россия в поисках идеологий: трансформация ценностных регуляторов современных обществ. М. : Политическая энциклопедия, 2016.
- Соколов А.В. Информационное общество в виртуальной и социальной реальности. Спб.: Алетейя, 2011.
- Сэндел М. Что нельзя купить за деньги. Моральные ограничения свободного рынка. М.: Манн, Иванов и Фербер. 2013.
- Сморгунов Л.В. Блокчейн как институт процедурной справедливости//ПОЛИС №5, 2018.
- Флорида Р. Креативный класс. Люди, которые создают будущее - http://www.litlib.net/bk/61386/read/2
- Форд М. Роботы наступают. Развитие технологий и будущее без работы. М.: Альпина нон-фикшн, 2016.
- Фр. Берарди: «Всеобщий интеллект станет полем великой битвы будущего» [интервью]. -http://primerussia.ru/interview_posts/30
- Харари Ю.Н. Sapiens. Краткая история человечества. М.: Синдбад, 2016
- Харви Д. Краткая история неолиберализма. Актуальное прочтение. М.: Поколение. 2007.
- Цветков А. Маркс выходного дня. Часть 12: «Капитал» и «Cуррогаты». - https://snob.ru/selected/entry/128043#comment_866270
- Чхан Ха Джун. Недобрые Самаритяне: Миф о свободе торговли и Тайная история капитализма. Неавторизованный перевод: творческая группа под руководством Бьёрна Олафссона bjorn_olaf@yahoo.comÖsterportstorg2 271 80 Ystad. 2008.
- Boutang Y-M. Cognitive capitalism. UK: Polity Press, 2011. (206 p).
- Frase P. Four Futures: Life After Capitalism. London and New York: Verso, 2016.
[1]При том, что при контекстуальном анализе всех трёх «фрагментов о машинах» (α и β из Grundriße, и гл. 13 из «Капитала»), нет никаких оснований считать, что Маркс приписывал развитию науки и технологий ключевую роль в изменении общественных отношений.
[2]У Маркса и Энгельса, конечно, понятие «первобытный коммунизм» никогда не связывалось с неким «изобилием»; «коммунизм» означал преимущественно общность собственности. Однако сто лет спустя после Маркса и Энгельса прогресс антропологии привел к частичному возрождению представлений о «золотом веке» первобытного человечества, в котором, хотя и не было полного изобилия, но не было и постоянного давления нужды, а люди располагали значительным количеством свободного времени в сравнении с последующими эпохами ранних классовых обществ. Иными словами, «первобытный коммунизм» стало возможно интерпретировать несколько шире, чем в представлении классиков марксизма.
[3]В связи с этим обратим внимание на характерную метафору Р. Нуреева: «Высокая эффективность природной машины(курсив мой – Л.Ф.) была лишь естественной предпосылкой, которую использовал господствующий класс для получения прибавочного продукта» [15. С.65]
Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
sildenafil otc europe <a href="https://sivigraso.com/ ">viagra cream buy online</a> viagra 5 mg