7 ноября 2017 года - не только круглая юбилейная дата, которая загодя порождает споры об отношении к Октябрьской и Февральской революциям, советскому наследию, красным и белым. Они повторяются из года в год в пределах известного набора идеологических шаблонов – от ортодоксально-коммунистических до консервативных и либеральных. Подобные обсуждения, несмотря на их кажущуюся актуальность, слабо связаны с современностью и с интересами большинства тех, кому они адресованы. В них заинтересована только часть политической элиты, использующей их как инструмент легитимизации своей власти, и часть оппозиции, не имеющая других способов политического самоутверждения.
Возможен ли поворот разговора в конструктивное русло? Речь не идет о той версии «деидеологизации» споров о революции, которую продвигает правящая элита, пытаясь навязать обществу версию «примирения», в которой великие цари мирно соседствуют с великими большевиками. «За стремлением всё признать и всех похвалить скрывается панический страх перед конфликтами и нежелание признать объективные противоречия, как в прошлом, так и в настоящем» [24]. Такое «примирение» важно для легитимации власти, но не отвечает объективным интересам большей части общества. Им гораздо больше отвечает обсуждение революции 1917 года и событий 1990-х как в первую очередь революций социальных, которые затягиваются на много лет, и результаты которых более впечатляющи, чем кратковременные последствия политических переворотов. В них массы людей получают новые возможности и перспективы или теряют прежние, как это случилось и с нашим поколением.
Поэтому разговоры о революции 1917 года приобретают актуальность только с учетом того, что мы до сих пор переживаем последствия своей революции, революции 1990-х[1]. К счастью, политическая и социальная катастрофа, которой она сопровождалась, была не столь кровавой, как события столетней давности. И все же революция начала XX века обретает для нас смысл постольку, поскольку она изменила жизненный уклад миллионов. Мы можем поэтому сопоставить свой опыт с опытом того, давнего социального сдвига. У нас есть наглядное представление о том, каким образом люди вовлекаются в революции: люди приветствуют их потому, что ощущают недовольство своим положением. Точно так же и рассуждения о возможности или невозможности новой революции в обозримом будущем для нас обретают смысл в экзистенциальных терминах удовлетворенности или неудовлетворенности людей своим социальным положением, перспективами и возможностями.
Революция 1990-х и социальные лифты
Как справедливо замечает О.А. Селиванова, «социальный лифт — это не только форма восходящей социальной мобильности, это и путь личностного, профессионального развития человека на протяжении всей жизни, своеобразное пространство «ведущей деятельности», в которой, по словам психологов, человек формирует собственную самоидентификацию (социальную, профессиональную, личностную и пр.), самооценку, чувствует признание своих достижений обществом, ощущает значимость своего существования» [15. С. 38]. Вопрос о наличии или отсутствии социальных лифтов – ключевой, экзистенциальный вопрос, касающийся любого из нас.
Октябрьская (и, если угодно, сталинская) социальная революция запустила социальные лифты для очень многих. При всех издержках это была революция трудящихся, и социальные лифты запускались для них. Этому же способствовало и объективное развитие технологий не только в России, но и во всей наиболее развитой части мира. Формировалось индустриальное общество, где трудящийся человек был нужен при любом режиме, и его насущные нужды приходилось учитывать. Возникало «общество труда», в котором труд становился главным показателем социальной полезности человека и гражданина. Другим показателем в эпоху соответствующих индустриальному обществу массовых армий было военное значение гражданина, поэтому и военная служба стала важным социальным лифтом. Развитие науки и укрепление ее тесной связи с техникой дало многим представителям простого народа возможность воспользоваться социальным лифтом научной карьеры. Тем не менее, результаты этой социальной революции, как и любые исторические явления, оказались преходящими.
Как писал С. Кара-Мурза, «расцвет русского народа - именно те короткие сорок лет советского строя, когда были сломаны и даже забыты сословные перегородки, и мы стали народом-семьей, народом-общиной. Сын приходского священника Василевский становился маршалом, Королев после рабфака - академиком, Главным конструктором ракет, Гагарин после ремесленного училища - первым космонавтом. Новое «дворянство», номенклатура, честно служило и воевало. Но наступили благополучные 60-е годы, и третье поколение номенклатуры уже сильно отличалось от первых. Оно в массе своей пришло не из рабфаков и глухих деревень, это были дети начальства. Они обрели сословное сознание и научились отделять свои сословные интересы от интересов общества и государства» [9].
Почему произошла революция 1990-х? Наши современники были недовольны тем, что советский строй не удовлетворял существенные потребности человека урбанизированного и индустриализированного общества. Другой, не менее важной причиной недовольства стало закрепление позднесоветской сословности, когда ранее быстрые социальные лифты замедлили свое движение. Смысл революции начала 1990-х для большинства и заключался в ниспровержении поздней советской сословности.
Новое высшее сословие, номенклатура, вызывала глухое неприятие народа, но и сама тяготилась навязанными ей советским строем рамками. В итоге революция 1990-х была пронизана всеобщим желанием изменить в свою пользу систему доступа и пользования (пока еще работающими) социальными лифтами. В своем роде 1990-е были попыткой завершить незавершенную революцию Октября, ликвидировав вновь возродившуюся сословность и вновь запустив затормозившиеся социальные лифты.
Тем не менее, с самого начала были основания полагать, что большинству населения эта новая революция сулит мало хорошего. Т. И. Заславская еще в своем докладе времен перестройки отмечала, что «почти 60 % уверены, что в дальнейшем различия в уровне жизни богатых и бедных будут расти. … Только 2–3% верят, что от перемен в экономике выиграют рабочие, крестьяне и интеллигенция» [9].
Десятилетие спустя «статистика отражает деградацию всех сторон повседневной жизни и качества жизни большинства. К 1999 г. численность обеспеченных слоёв сократилась до 20-25 млн. чел. Расширилась «зона бедности», в положении малообеспеченных возникли …новые негативные моменты» [10. С. 67].
Впрочем, чего ожидать от не вполне завершившихся смутных времен? Но проходит еще 10 лет, и другой автор констатирует: «…в 2009 г. лишь пятая часть работающего населения страны имела хорошие возможности самореализации в профессиональной сфере, в то время как в 2003 г. их имели 26% работавших. Возможности получения необходимого образования и навыков …в последнее время также сократились…. Если на увеличение доли россиян, плохо оценивающих свои возможности для профессиональной самореализации, повлиял кризис, то ситуация с доступностью необходимого образования ухудшалась с 2006 г., в итоге доля россиян, не имеющих таких возможностей, выросла с 23% до 32%. Возможно, сказывается закрытие в этот период "лифтов социальной мобильности" в силу завершения процесса трансформации структуры экономики и, соответственно, социально-профессиональной структуры российского общества (курсив мой - Л.Ф.)» [2].
Пять лет спустя картина та же: «…за последние 10 лет преобладающее число россиян вовсе не повысило своего социального статуса… Происходил рост благосостояния… (у богатых очень быстрый, у бедных – весьма медленный), однако жизненные шансы основной массы населения при этом не повышались (курсив мой – Л.Ф.). Количественный рост скрывает качественный сдвиг: от эгалитарного общества, существовавшего в советские времена, страна переходила к обществу сословно-классовому, где жизненные шансы человека зависят уже не столько от его способностей и трудолюбия, сколько от его происхождения» [11].
Сегодняшнее российское общество - это общество, в котором социальные лифты для многих не только остановились, но прямо поехали вниз. Показательно, что люди самых разных взглядов и социального положения в этом выводе единодушны [17]. Они полагают, что революция 1990-х, если и запустила социальные лифты, то для явного меньшинства, которое монополизировало доступ к ним. Другим она дала «свободу» и только надежду сесть на лифт. Эта надежда в конечном счете не сбылась. В деиндустриализирующейся экономике социальные лифты для большинства стоят на месте или едут вниз, порождая «культуру бедности». Сфера услуг, «креативная экономика» и пр. не смогли сыграть роль поднимающегося социального лифта.
Элита сознательно лишило доступа к лифтам большинство, но сама продолжая им пользоваться, оставив за створками дверей этого лифта в первую очередь молодежь. Перефразируя Герцена, современную Россию, как и Запад, тоже поразила «язва прекариатства». Оказались недоступны и традиционные социальные лифты: «основные каналы социальной мобильности (образование, армия, политические и общественные организации, профессиональный труд), традиционно позволявшие с уверенностью смотреть в будущее, уже не выступают гарантом социального продвижения и жизненной самореализации для большинства молодежи». Образование все-таки дает некоторые шансы, но, «как правило, только при поддержке семьи» с ее социальным капиталом, «который выступает своеобразным маркером, дифференцирующим молодежь и ее потенциальные возможности в стратификационной системе российского общества» [12]. В результате «трудоспособная молодежь рассеивается по занятиям, …не имеющим перспективы, таким как розничная торговля, челночная торговля, случайные заработки» [16].
Таким образом, мы имеем дело с результатами революции, которая во многом отменила достижения революции 1917 года. Стремясь исправить ее издержки, описав круг, она привела к открытому закреплению сословного господства номенклатуры. Может ли изменить ситуацию новая революция?
Социальная революция, модернизация и технологии
Проблема социальной революции XXI века, которая касается не только России, заключается в необходимости найти новую конфигурация социальных институтов и технологий в условиях технологического замещения и остановки социальных лифтов.
Сегодня часто идет речь о «будущем без работы» [20] и о том, что делать с теми, кто работы лишается, скатываясь вниз на социальном лифте. Но этот вопрос не решается таким образом, чтобы социальные институты (в виде социального государства) компенсировали развитие технологий, которое представляется объективным, не зависящим от специфики общественного строя процессом. В действительности вектор в развитии технологий задает социальный строй, капитализм. Он «выбирает» те, которые направлены на «оптимизацию», снижение затрат, увеличение доходности и т.д. Это обычная для капитализма проблема: кто-то остается невостребованным при появлении новых технологий, а затем требуется время, чтобы развитие экономики и социальных институтов компенсировало потери данных социальных слоев. В общем и целом в процессе капиталистических модернизаций, по крайней мере, наиболее развитых стран, эта проблема решалась. С течением времени и в результате активного политического участия трудящихся возник приемлемый для большинства баланс технологий, социальной структуры, политических институтов и идеологического обеспечения.
В этом ракурсе нужно рассматривать и нашу революцию 1990-х, которая создала конфигурацию социальной структуры, технологий, политических институтов и идеологического обеспечения, которая не столько закрыла для большинства социальные лифты политическими методами, сколько просто не создала экономических и технологических предпосылок для формирования таких лифтов.
Это касается не только России. Специфика нынешнего периода в том, что под ударом оказываются не отдельные профессиональные группы, а целые социальные слои, прежде всего молодежи, самых разных профессий. Вызов социальным институтам со стороны технологического замещения сегодня сильней, чем когда бы то ни было. Однако это вызов не столько со стороны самих новых технологий, сколько со стороны этих технологий в контексте капитализма. Новые технологии не становятся источниками социальных проблем сами по себе, хотя их и хотят выставить в таком свете. Более того, пока и на самом Западе не видно четкой перспективы становления новой конфигурации технологий и социальной структуры хотя бы в капиталистическом варианте; России в этом смысле некому подражать, не за кем идти.
На Западе и в России нарастает понимание того, что наши общества настолько «искусственны», что во все меньшей степени могут обходиться без политического и прочего регулирования, что социальные проблемы не могут больше решаться «естественным» образом. Отсюда – рост бюрократического регулирования и популизма (который по сути является поклонением государственному регулированию). В России мы пока преимущественно сталкиваемся с первым: бюрократия стремится сдержать расползающуюся социальную ткань, одновременно, по неолиберальным рецептам, пытаясь освободиться от ответственности за «социальную сферу» и, в широком смысле, за регулирование вообще. Она, например, вводит минималистский вариант «электронного государства», чтобы хотя бы в некоторых отношениях не вызывать недовольства граждан; пытается сформулировать общенациональную идеологию и т.д. Но все это слабая компенсация сломанных или не построенных социальных лифтов.
На политическом уровне возникает дилемма между консервативной революцией, одной из задач которой является возвращение работы хотя бы «исконным» гражданам национальных государств, и поиском новой конфигурации социальных институтов и технологий. Скорее всего, на Западе будет выбран средний путь, подразумевающий компенсацию потерь от технологического замещения в виде «базового дохода» или его аналогов. В России же пока не подразумевается и такой компенсации: элиты не обнаруживают желания делиться «сырьевой рентой» с народом, хотя не против время от времени заигрывать с ним, манипулируя лозунгами, аналогичными лозунгам западных правых популистов. Вариант для большинства, который может предложить их наиболее дальновидная часть – нечто в духе экономической либерализации и дебюрократизации (концепция «сервисного государства» в минималистской версии[2]), дерегламентирования, в результате которой облегчится положение людей, занятых в «гаражной экономике».
Социальная революция и новая индустриализация
Поэтому общественные настроения с некоторых пор пронизаны стремлением к чему-то вроде Реставрации, к воссозданию советского Модерна хотя бы на символическом уровне.
Этот тренд реставрации уже частично перехвачен элитами, для которых, правда, «создать квазисоветскую имитационную модель оказалось намного легче, чем наполнить эту форму реальным содержанием» [1]. Тем более, что элиты в советском строе привлекает только то, что политический режим был идеологически легитимирован, но не то, что политическая элита была во многом идеологически же и ограничена. Они бы хотели легитимности без ограничений: в этом главный секрет их неразрешимых противоречий по отношению к советскому наследию.
Третья российская социальная революция, если она реальна, будет должна перехватить этот реставрационный тренд, хотя бы в силу его символической значимости. Но это возможно только при понимании социальной сути того, что произошло после первой и второй революций. Обе эти революции должны быть объяснены на языке тех возможностей, которые они давали людям (или отнимали у них), социальных лифтов, которые они запустили или остановили. Сегодня же объяснения на языке идеологем вроде «план-рынок-либерализм-коммунизм», скорее, запутывают ситуацию. Только при коррекции такого рода объяснений станет можно понять, чего мы хотим и куда движемся.
Новая социальная революция в первую очередь нуждается в идеологическом обеспечении, адекватном той потребности в «свободе», которая во многом стала движителем антисословной революции 1990-х. При этом негативное понимание свободы должно быть изменено на позитивное – как роста возможностей для наибольшего числа граждан. А рост возможностей может быть обеспечен особой структурой экономики, балансом технологий и «хорошей» занятости (не на «мусорных» [5] работах), – всего того, что делает большинство людей востребованным, повышает самооценку и позволяет формировать позитивную идентичность. Сегодня данная проблематика обычно обсуждается в рамках модернизаторского дискурса, посвященного необходимости новой индустриализации России.
Мнение, что России нужна новая индустриализация, разделяется практически всеми, поскольку «новая индустриализация является наиболее адекватным, реалистичным и перспективным направлением в условиях современной России, способным обеспечить передовое экономическое развитие страны в переломное для нее время» [13. С.85].
Никто не против реиндустриализации – ни «либералы», ни «власть», ни «оппозиция». Но чаще всего ее проблематика рассматривается в отрыве от потребностей тех, кто должен стать ее субъектом и объектом. С либеральной точки зрения новая индустриализация не может быть успешной без изменения политического режима, формирования индивидуализма, класса ответственных собственников и т.д. Иными словами, мы имеем дело привычными рассуждениями на тему необходимости для модернизации формирования определенного типа личности, – но, в конечном счете, не для ее (личности) блага, а для блага всей той же абстрактной «экономики». В таком русле новая индустриализация сводится к «повышению эффективности», «росту ВВП и производительности труда», «обновлению технических фондов» в духе таких высказываний: «Сверхзадачей социально-трудовых отношений является обеспечение развития гибкого, эффективного функционирования рынка труда, обслуживание потребностей инновационной экономики» [4]. Или: «главной целью реиндустриализации, или «новой индустриализации» как экономической политики должно стать восстановление роли и места промышленности в экономике страны в рамках ее структурной перестройки в качестве базовой компоненты, причем — на основе нового, передового технологического уклада — путем решения комплекса взаимосвязанных экономических, организационных и иных задач» [18].
Позиция элит, которые тоже не против реиндустриализации и даже принимают соответствующие законы, в сущности та же. Им реиндустриализация нужна не для удовлетворения экзистенциальных потребностей людей (более того, как мы видели, объективные интересы элиты заставляют ее эгоистически перераспределять в свою пользу максимально большую часть возможностей, невзирая их сокращение для прочего «населения»), а для того, чтоб «Россия была сильной», и их позиция на международной арене усилилась.
Действительно востребованные обществом технические и экономические ответы должны быть и решениями экзистенциальных вопросов, т.е. способствовать большинству ощутить «значимость своего существования».
Ряд авторов поэтому отмечает, что самой по себе реиндустриализации недостаточно.
Так, А.В. Татаркин пишет: «Многочисленные исследования …доказывают, что для большинства людей настоящими ценностями становятся долгая, здоровая и активная жизнь, приобщение к культуре, науке и общественной деятельности, сохранение природной среды и жизнь в согласии с нею. Высшей целью и главным критерием качества экономического роста становится Человек — главная производительная сила экономического роста и основной потребитель результатов этого роста. В этом принципиальное отличие новой индустриализации от всех предыдущих стадий технологического развития» [23].
Л.Н. Даниленко замечает: «проблема реиндустриализации …охватывает не только способ производства. С ней соотносятся политические, социально-классовые, культурные и идеологические вопросы» [6].
Как утверждает Б. Кагарлицкий, «нам не нужно возрождать советскую промышленность, нам нужно …создавать принципиально новую промышленность, по новым технологиям, в новых промышленных регионах, возможно, с новыми комплексными промышленными стратегиями. Главное — с совершенно новыми людьми, структурами, с совершенно другой идеологией — как технической, так и политической. …Тут проблема именно в политике, а не в нехватке идей» [3].
Необходимость придания новой индустриализации идеологического, экзистенциального измерения видна не только слева, но и справа, где этот вопрос рассматривается, например, в категориях перезапуска «цивилизационного проекта», что означает возврат к «облегченной» версии советской консервативной модернизации» [1] или в категориях необходимости «общего дела»: «в русских условиях не идеологи и не религиозные деятели, а именно индустриализаторы могут дать стране Общее Дело. Идеологи и религиозные деятели будут вовлечены в процесс потом. Без Общего – и конкретного – дела они обречены на бесконечные споры и свары, на рождение бесчисленных расколов среди адептов. Вера и идеология без индустрии недееспособны» [8].
Или же, в глобальном плане, речь идет о Новом Средневековье: «капитализм уступает место «новому средневековью», которое возрождается на уровне высоких технологий. При этом он не исчезает бесследно. Развитие никогда не происходит в виде абсолютного отрицания. ...Традиционализм может (и должен!) использовать новую экономику, в рамках которой рынок становится всего лишь вспомогательным механизмом, а крупное производство успешно дополняется мелким и даже индивидуальным» [7].
Таким образом, пока слева вопрос о необходимости идеологического обеспечения новой индустриализации еще только поднимается, правое мышление уже готово предложить для нее если не идеологию, то мифологию. Такого рода мифологии нужно противопоставить ясное представление, какая идеология объективно необходима.
Почему взоры ученых, политиков и публицистов обращаются в сторону новой индустриализации? Выше мы говорили о современном российском обществе как обществе, в котором социальные лифты остановлены и сломаны. Вследствие этого базовые экзистенциальные потребности большинства граждан – в высокой самооценке, признании своих достижений обществом, ощущении значимости своего существования – не удовлетворяются. Базой для удовлетворения этих потребностей для многих и сегодня является доступ к труду – интересному, дающему возможность для личностного, профессионального, карьерного роста и достойно оплачиваемому. Именно должным образом направленная индустриализация может обеспечить людей этим трудом. Таким образом, идеология новой социальной революции является видением будущего, в котором новая индустриализация запустит социальные лифты и удовлетворит экзистенциальные потребности большинства, а также политического устройства, которое такую индустриализацию обеспечит.
Возможна ли третья социальная революция?
Если у нас есть предпосылки для запускающей социальные лифты социальной революции, то они должны быть экономические и технологические. Развитие технологий должно давать перспективу для большинства сесть в идущий вверх социальный лифт. Это возможно, когда новые технологии требуют человеческого участия. Если же такого не предвидится (а такая картина и возникает, если смотреть на вопрос исключительно с «технической» точки зрения), тогда большинство, особенно молодежь, не может рассчитывать на улучшение положения исключительно политическими мерами. Доступ к социальным лифтам нельзя расчистить путем политической революции, поскольку нынешний строй ликвидировал экономическую и технологическую базу, которая создавала «шахты», по которым двигались социальные лифты. В радикальной же версии «либеральной оппозиции» нам предлагается римейк антисословной революции 1990-х, которая закономерно приведет к тем же результатам. Ее плодом может стать лишь отсрочка объективно востребованной социальной революции. Социальные лифты все равно останутся закрытыми; скорее произойдет консервация социального статуса большинства.
Иначе говоря, нам в очередной раз требуется политическая революция, которая сама должна создать эти социальные лифты, т.е. политическая революция, перерастающая в социальную. Объективная потребность в такой революции осознается и правыми, и левыми. Элитам же, как и сто, и двести лет назад, необходима просто «модернизация», направленная на увеличение могущества государства, невзирая на цену, которую заплатят за это рядовые граждане.
Однако запускающая социальные лифты революция – не синоним такой модернизации; она является следствием сплава технологической модернизации и последствий политической революции. Это не слишком быстрый процесс: в значительной мере модернизация произошла в России не после революции и даже не в 1930-е, а после Великой Отечественной Войны, когда урбанизация и бурное развитие промышленности радикально изменили социальную структуру и социальные практики [22].
Политический режим, который обеспечил это изменение социальной структуры, сам возник в результате революции. Так или иначе, уже один раз социальная революция, запускающая социальные лифты для большинства, в России совершилась тогда, когда ее стало возможно экономически и технологически обеспечить, когда массы людей не оказались просто предоставленными самим себе, а нашли место в индустрии и в городе. Это происходило в условиях советского строя, который исключал безработицу по идеологическими причинам. Новая социальная структура появилась на прочном технологическом и экономическом основании, которое было создано политическими средствами. Иными словами, была целенаправленно построена соответствующая конфигурация социальной структуры, технологий, политических институтов и идеологического обеспечения социального строя, который надолго смог дать смысл жизни большинству. Эта конфигурация продемонстрировала свою историческую ограниченность. Тем не менее, оказываясь перед лицом вызовов, подобных тем, на которые нашло ответ поколение Октября 1917 года, мы знаем, что это в принципе возможно.
Но означает ли сказанное, что новая конфигурация социальных институтов и технологий, достигнутая на основе новой индустриализации, сведется к тому, что, по примеру прошлого, всем просто будет «дана работа», пусть даже интересная, творческая и достойно вознаграждаемая? Или к тому, что на основе новых технологий будут запущены старые социальные лифты, которые имели место в уходящем «обществе труда»?
Было бы неправомерно утверждать такое. В эпоху наступающего технологического замещения, «четвертой промышленной революции», мы не можем рассчитывать вернуться в ситуацию XIX и большей части XX века, когда для производства материальных ценностей и услуг был необходим труд большей части членов общества. Если мы допускаем, что новая конфигурация социальных институтов, возникшая на новой индустриальной основе, будет социалистической (по крайней мере, не капиталистической), то в ней не будет безраздельно править технократически-рыночная логика эффективности, в рамках которой постоянно возникают массы лишних, «не вписавшихся в рынок» людей.
Новый индустриализм в силу иного, гораздо более высокого, чем прежде, уровня технологий вряд ли будет нуждаться в «работе» всех и каждого. Но он станет материальной основой для новой социальной структуры, политических институтов и общественных отношений, в которых «работа» не будет главным и единственным основанием для позитивной самоидентификации и самоуважения. Новый социализм, не только у нас, но и в наиболее развитых странах, обречен стать строем, дающим ответ на негативные социальные последствия технологического прогресса в рамках капитализма. Последние являются неизбежными плодами «четвертой промышленной революции», главными выгодоприобретателями которой, как отмечает К. Шваб, «являются поставщики интеллектуального или физического капитала – изобретатели, инвесторы, акционеры, что объясняет растущий разрыв в благосостоянии между теми, кто живет результатами собственного труда, и теми, кто владеет капиталом. Это также объясняет разочарование многих работников, которые убеждены, что они никогда не смогут увеличить свой реальный доход, а их дети не будут жить лучше, чем они… В мире с исчезающими границами и меняющимися устремлениями людей интересует не только баланс работы и личной жизни, но также их гармоничная интеграция. Боюсь, что будущее обеспечит возможность такой реализации далеко не для всех» [21].
Строй, целенаправленно конструируемый на новой индустриальной основе, должен будет опережающим образом избегнуть подобных разочарований и сделать своей приоритетной целью построение социальных отношений, в которых никто не будет «лишним», но никто не будет и принуждаться к работе «экономическими стимулами». «Четвертая промышленная революция» в капиталистическом контексте освобождает от работы, перспектив карьерного роста и позитивной самоидентификации большее количество людей, чем то, которому она предоставляет новые возможности.
Остается лишь надеяться, что бремя содержания людей, остающихся по большому счету лишними, будет каким-то образом возложено на «экономику в целом» [20]. В контексте иного строя эта же революция должна будет наделить всех возможностями вести осмысленную и способствующую личностному росту жизнь. В ней большинство сможет действительно стать свободными, т.е. заниматься деятельностью, чья ценность не исчерпывается «народно-хозяйственным» значением в узко-«экономическом» смысле этого слова и не обязательно связана с привычными представлениями о «продвижении вверх» или «карьере». Социальная революция, чьей ближайшей целью является запуск социальных лифтов, своей перспективой будет иметь образ общества, в котором само понятие социального лифта утратит актуальность или будет радикально переосмыслено.
Новая социальная революция, по большому счету, поэтому должна стать настоящей революцией свободы. Перед ней лежит задача завершения наших незавершенных социальных революций прошлого века. В конечном счете, обе российские революции XX века совершались ради достижения большей реальной, позитивной свободы для наибольшего числа людей. И если результаты их были неоднозначны, то это вовсе не означает, что наш лимит на революции исчерпан.
Литература:
- Абдрахманов Д.М., Буранчин А.М., Демичев И.В. Архаизация российских регионов как социальная проблема. Уфа: Мир печати, 2016.
- Аникин В.А. Работа в жизни россиян//Социологические исследования, № 12, 2009.
- Борис Кагарлицкий: «Российский правящий класс догадывается, что его хотят съесть» - БИЗНЕС Online. Доступ: https://www.business-gazeta.ru/article/327688https://www.business-gazeta.ru/article/327688 (дата обращения: 16.02.2017).
- Горелов Н.А. Труд в контексте новой индустриализации экономики России // Экономика труда. Т. 2. № 1. 2015.
- Гребер Д. Фрагменты анархистской антропологии. М. 2014.
- Даниленко Л. Н. Мой современник С. Ю. Витте: связь времен // Экономическое возрождение России № 4 (42), 2014.
- Елисеев А. Новое Средневековье: каким ему быть? - http://xn--80aa2bkafhg.xn--p1ai/article.php?nid=2155 (дата обращения: 16.02.2017).
- Калашников М. Индустриализация как священная миссия - http://m-kalashnikov.livejournal.com/1848024.html (дата обращения: 16.02.2017)
- Кара-Мурза С. Манипуляция сознанием - http://www.kara-murza.ru/books/manipul/manipul61.htm (дата обращения: 16.02.2017)
- Ковалевская Ю.Н. Практики выживания населения в условиях рыночных реформ 1990-х гг.: проблемы изучения // Ойкумена. Регионоведческие исследования № 4 (19), 2011.
- Конев А.В. Проблема социальных лифтов в современном российском обществе // ФГБОУ ВПО «Амурский гуманитарно-педагогический государственный университет» № 2, 2014.
- Косинов С.С. Основные каналы социальной мобильности российской молодежи в современных условиях// Вестник Краснодарского университета МВД России № 4 (18), 2012.
- Кульков В.М. Новая индустриализация в контексте экономического развития // Экономика и управление №2, 2015.
- Набиуллина Э.С. Подведение итогов реализации мероприятий административной реформы в 2006–2010 годах. Приоритетные направления совершенствования государственного управления в 2011–2013 годах. -http://economy.gov.ru/minec/press/news/doc20101203_04 (дата обращения: 16.02.2017)
- Селиванова О.А. Проблема деформации социальных лифтов в образовательной сфере // Вестник Тюменского государственного университета № 9, 2012.
- Сенокосова О.В., Сенокосова Л.С. Изменения в структуре занятости в условиях трансформации экономики России // Известия Саратовского университета. Т. 10. Сер. Экономика. Управление. Право, вып. 1. 2010.
- Социальные лифты – актуальное. - http://www.soclift.ru/aktualnoe.htm (дата обращения: 16.02.2017)
- Татаркин А. И. Новая индустриализация экономики России: потребность развития и/или вызовы времени//Экономическое возрождение России № 2 (44), 2015.
- Тощенко Ж.Т. Фантомы российского общества. М. 2015.
- Форд М. Роботы наступают. Развитие технологий и будущее без работы. М. 2016.
- Шваб К. Четвертая промышленная революция. «Эксмо», 2016.
- Шульц Э. Революции и теория модернизации // Вопросы управления № 6 (18), 2015.
- Экономическое возрождение России № 2 (44), 2015.
- Юбилейный год. - http://rabkor.ru/columns/editorials/2017/01/19/the-anniversary/ (дата обращения: 16.02.2017).
Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
https://cialiswithdapoxetine.com/ cialis price