1
Ставшая актуальной задача преодоления дивергенции в социально-экономическом развитии стран ядра и периферии мир-системы заставляет обращать внимание на теоретические и практические аспекты повышения эффективности модернизационных мероприятий. На данный момент значительная часть представителей общественных наук сошлась во мнении, что переход от одного типа общества к другому связан с реформированием системы социальных институтов, под которыми можно понимать «систему социальных факторов, которые совместно порождают регулярность поведения» [2, с. 36]. Дело в том, что одна из важнейших особенностей институтов состоит в длительности существования – при изменяющемся с течением времени составе участников подобные структуры способны воспроизводить установленные внутренними нормами модели поведения.
Эта черта значима в том смысле, что именно устоявшиеся нормы поведения, по мнению американского экономиста Д. Норта, «являются важнейшим источником стабильности человеческих отношений» [6, с. 79], вследствие чего возможна минимизация издержек, эффективное распределение и защита прав собственности, качественный обмен информацией.
С другой стороны, из-за ограниченной рациональности политических лидеров и элит их решения по формированию социальных институтов могут быть ориентированы на достижение лишь кратковременных успехов, а в долгосрочной перспективе способны привести к негативным социально-экономическим последствиям и торможению развития социума. (Это явление - «ошибка первичного институционального выбора» - часто связывается с именем историка П. Дэвида, раскрывшего с данной точки зрения причины распространения клавиатурной раскладки QWERTY, несмотря на ее сравнительно низкую эффективность [10]).
Рассуждения такого характера можно встретить уже у К. Маркса: «традиции всех прошедших поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых», - то есть способность индивидов и групп направлять развитие общества ограничены и зависят от обстоятельств, «которые …даны им и перешли от прошлого» [5, с. 119].
Соответственно, институты в рамках длительной временной протяженности (пользуясь терминологией Ф. Броделя) способны как способствовать динамичному развитию общества, так и консервировать отсталость. Причем совершение «ошибки первичного институционального выбора» вполне может быть результатом случайности, которую потом сложно исправить – ошибочно принятое решение приобретает характер традиции и закрепляется в поведенческих паттернах как элиты, так и рядовых граждан. После этого отказ от следования таким шаблонам в пользу более эффективных норм требует слишком больших единовременных затрат, что может консервировать ситуацию на столетия.
Примером может служить появление бразильского национального боевого искусства – капоэйра, отличительной чертой которого являлось отсутствие ударов руками (они используются в основном для опоры при нанесении ударов ногами), что сильно ограничивает бойца в реальной схватке. Причина утверждения этих норм определялась не эффективностью такого стиля боя, а тем, что капойэра создавалась чернокожими рабами, руки которых, как правило, были скованы цепями, а тренировки им приходилось маскировать под танец.
Не менее яркий пример зависимости современного общества от траектории его предшествующего развития вскрыт чешско-канадским исследователем В. Смилом. Он показал, что построение экономики на базе энергосберегающих технологий часто не ведет к снижению потребления, во-первых, поскольку «экономия энергии в одной отрасли увеличивает ее потребление в других сферах» [8, с. 26]. Во-вторых, для обслуживания современной энергетики создана гигантская инфраструктура, которая не может быть ликвидирована быстро. Совокупная стоимость вложений в создание систем добычи, переработки, транспортировки и продажи нефтепродуктов составляет около 5 трлн.долл. США, которые в случае отказа от нефти в качестве энергоресурса пришлось бы списать как убытки. Поэтому даже при наличии потенциальной возможности быстрый переход мировой энергетической системы к использованию наиболее современных технологий и материалов невозможен.
2
Несмотря на эффект торможения со стороны традиционных институтов в мировой истории фиксируются успешные модернизации, часто именуемые термином «экономическое чудо» – применительно, скажем, к Японии, Южной Корее, Тайваню и др.. Их опыт показывает: значимое ускорение экономического развития прямо связано с масштабными комплексами институциональных трансформаций, охватывавших самые разные аспекты общественных отношений.
Но даже при наличии достаточного количества примеров неорганической («догоняющей») модернизации специалистам сложно установить, какие именно преобразования преодолевали институциональные блокировки развития и оказывали положительное воздействие на систему общественных отношений. Порой не могли этого знать и сами инициаторы модернизационных процессов, – как писал Ф. Энгельс В.И. Засулич, «люди, совершившие революцию, на следующий день осознают, что совершенная ими революция нисколько не похожа на ту, которую они хотели совершить» [11, с. 437-438]. Иными словами, результат осуществленных преобразований далеко не всегда может быть предвиден, и полученный эффект часто не совпадает с планами реформаторов. Собственно, этот эффект вообще может наблюдаться совершенно в иной области – так, установление зависимости срока действительной военной службы от уровня образования в ходе реформ Александра II стимулировало открытие массы земских учебных заведений.
Следовательно, в вопросе о типологии институциональных реформ следует исходить не столько из области их проведения (военной, финансовой, образовательной и др.) или из образа конечного результата, предполагавшегося их авторами, сколько из инструментов этих реформ.
Поскольку для преодоления эффекта зависимости от траектории предшествующего развития необходимо изменить внутреннее устройство препятствующих прогрессу социальных институтов, необходимо установить, что конкретно требует модификации.
Любой институт существует одновременно в двух плоскостях – организационно-нормативной и символически-идеологической. Первая включает установленных институтами правил и иерархию ролей, связанных с этими правилами. Второй компонент состоит из символических черт института и его идеологии, также находящихся в прямой взаимосвязи.
То есть, с одной стороны, институты удовлетворяют потребности людей, требуя от них взамен следования предписанным ролям и исполнения утвержденных норм, за счет чего достигается равновесие во взаимодействии индивида с объективными условиями его существования. С другой стороны, институты превращают убеждения и ценности людей в идеологии, призванные унифицировать мировоззрение своих членов. Так, считается, что ученый должен быть сциентистом, военнослужащий – милитаристом, священник – клерикалом, гражданин – патриотом. В реальности, конечно, подобная картина наблюдается далеко не всегда, однако нормы и ценности институтов со временем трансформируются в личные нормы и ценности, уникальные для каждого индивида, но при этом тесно связанные с системой социальных ценностей. Принадлежность к социальным институтам становится одним из важнейших залогов упрощения и повышения уровня комфортности жизни общества, поскольку обеспечивает формирование и поддержание фокальных точек, отвечающих за единство действий в ситуации неопределенности.
Создатель теории институциональных изменений Д. Норт отводил ключевую роль организационно-нормативному компоненту: комплексу взаимосвязанных формальных и неформальных норм [6, с. 19], поскольку именно они обеспечивают структурные ограничения человеческой деятельности. Соответственно, модернизация должна быть связана с пересмотром этого набора ограничений, что обеспечивает корректировку вектора развития общества и изменение ценностных ориентаций его членов.
Но ряд исследователей – А. Аппадураи, М. Уотерс и др. – описывают взаимодействие в современном обществе как символический обмен [3], поэтому поведение индивидов может определяться не столько нормами, сколько являться реакцией на элементы знаковых систем. Так, для Японии 1930-40-х годов флаг с изображением восходящего солнца означал превосходство над другими нациями, а сейчас он трактуется как источник света, который Япония дарит остальному миру. В России изменение модели государственно-церковных отношений в XVII веке нашло отражение к корректировке идеологического содержания герба с изображением двуглавого орла: до низложения патриарха Никона он отражал идею «симфонии» светской и духовной властей, а в указе 1667 года «О титуле царском и о государственной печати» [7, с. 734-738] символика герба уже связывалась с территориями, подчиненными династии Романовых.
3
Нормы институтов и их символы носят конвенциональный характер, то есть являются результатом соглашения между членами общества. Переформатирование институциональной матрицы связано с изменениями положений этого контракта в любом из отношений – как в нормативном, так и в символическом.
Исходя из этого, при проведении модернизации можно выделить три основных типа реформ:
- стратегические реформы заключаются в коренном изменении социальной, политической или экономической системы в долгосрочной перспективе для достижения объективно измеримых результатов (увеличения темпов роста ВВП; повышения эффективности вооруженных сил; повышению уровня грамотности населения и т.д.);
- идеологические реформы ориентированы на формирование или изменение системы ценностей для мобилизации населения, без которой нельзя реализовать стратегию, так как изменение поведенческих паттернов широкими социальными группами требуют легитимации в рамках сложившейся в данном обществе символической картины мира;
- ситуативные реформы рождаются как ответная реакция на заранее не спрогнозированное изменение обстановки (эпидемии, стихийные бедствия, политические или экономические кризисы и т.д.).
Взаимодействие этих типов реформ хорошо видно по преобразованиям Петра I в первой четверти XVIII века. Если к стратегическим реформам первого императора можно было отнести создание гвардейских полков, строительство военно-морского флота, введение подушной подати и т.д., то ситуативными реформами являлись, вероятно, основание Сената (в связи с необходимостью участия Петра в Прутском походе) или создание «кумпанств» для строительства кораблей Азовского флота (они просуществовали лишь с 1696 по 1700 годы). Как заметил А.В. Кутищев, «такие термины как последовательность, расчетливость вряд ли подойдут для истинного отражения» реформ Петра I [4, с. 17], поэтому ситуативными могут быть признаны и иные его действия.
При выделении идеологических реформ нужно учитывать, что основу мировоззрения и, соответственно, символической картины мира российских подданных на тот момент составляло православие. Поэтому многие действия были направлены на снижение авторитета церкви в сравнении с органами светской власти при одновременном использовании элементов христианской семиотики. Так, регулярные заседания «Всешутейшого, Всепьянейшего и Сумасброднейшего Собора», в ходе которых Петр I и его приближенные пародировали многие христианские обряды и таинства, поклонялись Бахусу, демонстративно нарушали Великий пост, вероятно, имели одной из своих целей именно дискредитацию церкви [9, с. 65].
Важным шагом в этом плане была и реформа азбуки, изъявшая церковнославянский язык из сферы государственного делопроизводства. При этом царь-реформатор почитал иконы, посещал богослужения, пел в церковном хоре, регулярно использовал цитаты из Библии в беседах и переписке. Более того, для дворян считалось идеологически правильным в письмах и речах сравнивать Петра Великого с апостолом Петром, царем Давидом и даже Христом (характерно, что гетман украинских казаков Мазепа сравнивался с Иудой). А в репрезентации Санкт-Петербурга огромную роль играли образы Рима и Константинополя, то есть строительство новой столицы органично укладывалось в идеологическую формулу «третьего Рима», получившую распространение в России еще с конца XV века.
Стратегические и идеологические реформы должны дополнять друг друга. Рассогласование между ними (когда, например, сохранение традиционной символики противоречит новациям в сфере норм и ценностей) замедляет прогресс.
В этом плане показателен опыт советской модернизации, в ходе которой пересмотр социальных норм (от введения непрерывной рабочей недели до уравнения в трудовых правах мужчин и женщин) дополнялся сохранением элементов религиозной символики в формально атеистическом обществе. Место икон занимали портреты вождей пролетариата, церковные песнопения были заменены революционными гимнами, бывшие строители христианских соборов активно привлекались к строительству и декорированию идеологически важных архитектурных объектов. Даже использование пятиконечной звезды, серпа и молота как символов новой власти, имевших христианскую подоплеку, вероятно, имело одной из своих целей объяснение ряда положений марксизма (в части построения бесклассового общества) через более понятные рядовым гражданам религиозные образы.
С этой точки зрения атеистическая пропаганда, проводником которой в СССР являлся основанный в 1925 году «Союз воинствующих безбожников», не могла быть до конца успешной. Так, к 1929 году крестьяне (основные носители религиозного мировоззрения) составляли не более 30% членов этого Союза. Характерно, что после достижения показателя в 5,7 миллиона его членов «Союза» в 1932 году затем их численность стала сокращаться – до 2 млн. к 1938 году [1, с. 154].
Таким образом, общенациональный курс на модернизацию должен предусматривать не только проведение разных типов реформ, но и согласованную политику разных социальных групп и институтов в области перестройки как устоявшихся формальных и неформальных норм, так и знаковых систем.
Библиографический список
- Грашевская О.В. К вопросу о роли религиозного фактора в жизни российского/советского общества в XX веке. // Европейский Север в судьбе России. XX век: Сборник научных статей. – Мурманск, 2006. С. 151-160.
- Грейф А. Институты и путь к современной экономике: уроки средневековой торговли. // Экономическая социология. 2012. Т. 13. №2. С. 35-58.
- Иванов В.Д. Теоретические модели глобализации. // Вестник Санкт-Петербургского государственного университета. Серия 6. 2007. №4. С. 52-59.
- Кутищев A.B. Армия Петра Великого: европейский аналог или отечественная самобытность. М.: Спутник+, 2006. – 408 с.
- Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта. // К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Т. 8. М.: Политиздат, 1957. – 736 с.
- Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. М.: Начала, 1997. – 180 с.
- Полное собрание законов Российской империи. Т. 1. – СПб., 1830.
- Смил В. Энергетика: мифы и реальность. Научный подход к анализу мировой энергетической политики. – М.: АСТ-ПРЕСС КНИГА, 2012. – 272 с.
- Усенко О. Г. Сумасброднейший собор // Родина. 2005. № 2. С. 61-67.
- David P.A. Clio and Economics of QWERTY. // American Economic Review. 1985. Vol. 75. №2. P. 332-337.
- 11. Marx K., Engels F. Selected Correspondence, 1846–1895. New-York, 1942. – 568 p.
Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
Hello all, guys! I know, my message may be too specific,
But my sister found nice man here and they married, so how about me?! :)
I am 23 years old, Elena, from Romania, know English and Russian languages also
And... I have specific disease, named nymphomania. Who know what is this, can understand me (better to say it immediately)
Ah yes, I cook very tasty! and I love not only cook ;))
Im real girl, not prostitute, and looking for serious and hot relationship...
Anyway, you can find my profile here: http://crocincrinpumpconf.gq/chk/1