Пролог
Марксизм всегда претендовал на звание теории действия. Его краеугольный камень - понятие труда, практики, деятельности, трактуемой как процесс преобразования человеком внешнего мира и самого себя – образа жизни и мысли, характера отношений между людьми. Естественно, и марксистская психология с момента своего появления заявляла, что психика производна от деятельности, что она является особой формой или функцией предметной деятельности. Высота психического развития живого существа прямо пропорциональна разнообразию и свободе деятельности, им осуществляемой. Это – аксиома марксистской психологии.
Человек достигает свободы действий, невозможной в животном мире. Психология изучает, как освобождение его деятельных сил совершается и отражается в сфере душевной жизни. Эту проблему решает «умный», недогматический марксизм, начиная с Выготского.
Уже в начале 1926 г., в «Блокноте № 204», заполненном во время его лечения в Захарьино, Выготский (1896-1934) формулирует ключевой постулат психологической теории деятельности: «Психика есть образование устойчивого среди текучего. Она есть орган отбора, сито-решето, изменяющее мир так, чтобы можно было действовать» [2. С. 129]. Кто хочет понять законы развития психики, должен исследовать условия и процессы предметной деятельности, которую обслуживает психика.
Далее Выготский критикует расхожее материалистическое представление о психике как отражении объективной реальности. Отражает мир и термометр, важно понять, что и как отражается в психике. Это отражение избирательное: в виде психического явления фиксируется лишь то, что ценно для деятельности. Если бы в психике отражалось всё без разбора, как в зеркале, тогда было бы невозможно сориентироваться в этом потоке восприятий, безграничном и хаотичном, и отыскать требуемое для жизни. Деятельность оказалась бы слепа. Психика различает и выделяет устойчивое, тождественное себе, «искажая в пользу организма действительность», причем каждый орган чувств отражает мир со своим «коэффициентом спецификации» [2. С. 129].
Выготский мечтал «создать свой “Капитал”» для психологии [2. С. 123; 3. С. 108]. Задача этой статьи - определение слабых мест теории деятельности, они же суть ее точки роста. Эти перспективные слабости рельефнее всего выступают на развилках мысли, в ходе полемики, взаимных критических атак, предпринимавшихся творцами марксистской психологии. Здесь нам могут помочь архивы, открывшиеся в последние годы. В них споры велись по гамбургскому счету – откровенно и без лишнего политеса. Многие разногласия и аргументы сторон вообще не просачивались в печать. Мы должны вслушаться в этот диалог и постараться принять в нем участие.
С. Л. Рубинштейн против А. Н. Леонтьева: внутреннее и внешнее в деятельности
Советский философ и психолог С. Л. Рубинштейн (1889-1960) принялся разрабатывать понятие деятельности еще в 1922 г., доказывая, что субъект создается деятельностью, точнее – «творческой самодеятельностью» [19]. Это абстрактно-философское положение имеет свой более конкретный эквивалент в формуле «труд создал человека». По Марксу, человек-субъект возникает в процессе деятельности, в общественном производстве своей материальной жизни. Задача коммунистического движения в том, чтобы превратить труд в «самодеятельность», Selbsttätigkeit.
В «Основах общей психологии» (1940) Рубинштейн рисует схему деятельности, в которой между стимулом и реакцией помещается некое «внутреннее изменение», т.е. процессы жизни и состояния тела, влияющие на характер действия. Именно этим фактором деятельная реакция живого существа отличается от механических реакций в неживой природе. Даже простейший организм может по-разному реагировать на одни и те же внешние раздражители в зависимости от его внутреннего состояния в данный момент. «Чем выше уровень развития, тем большую роль играют внутренние условия» [18. С. 126].
В свое время Спиноза называл внутреннее состояние живого тела, влияющее на его способность действовать, «аффектом». Рубинштейн употребляет термин «аффект» в более узком значении «эмоционально-волевой стороны» психических процессов, отличной от их «познавательной стороны». При этом он неоднократно ссылается на Спинозу и даже называет его определение аффектов «правильным» [18. С. 36, 558, 564].
Кроме того, в отличие от Рубинштейна, Спиноза полагал, что любое внутреннее изменение тела является результатом его внешней деятельности. В отсутствие внешней деятельности не бывает и внутренних изменений. Вот почему Бог-субстанция, действуя только на самого себя, не изменяется и не испытывает аффектов.
За год до смерти, в 1959 г., Рубинштейн примется критиковать созданную в школе Выготского теорию «интериоризации» культурных форм деятельности за то, что она не учитывает преломление этих форм через призму «исходных внутренних предпосылок в индивиде». Чуть ниже разъясняется, что эти предпосылки суть «органические, природные, в частности физиологические, условия», т.е. генетически наследуемые структуры тела и врожденные автоматические реакции. В историческом развитии человечества они «играют не изменяющуюся, т.е. постоянную, роль» [20. С. 223].
Поскольку человек стоит на вершине эволюционной лестницы, постольку его деятельность должна в максимальной мере зависеть от этих природных факторов, ибо «чем выше уровень развития, тем большую роль играют внутренние условия». При этом абсолютно все общественные, культурные схемы и нормы деятельности объявляются внешними условиями развития человека. Процесс их интериоризации Рубинштейн толкует как «детерминацию способностей извне».
Природное устройство человеческого организма занимает в рубинштейновской теории деятельности то самое место неизменного «преломителя» внешних воздействий, которое Кант отводил «трансцендентальному субъекту».
Другой советский философ, А. Н. Леонтьев (1903-1979), в ответ на критику Рубинштейна утверждал, что тело субъекта сформировано предметной деятельностью – сюда относятся и морфология, и структура мозга, и реакции на внешние раздражители. Эмпирически наблюдаемая зависимость деятельности от устройства тела есть зависимость текущего акта деятельности от ее собственных прошлых актов, сформировавших ту или иную структуру тела. «Внутреннее» и «внешнее», субъект и объект не предпосылки деятельности, а ее крайние полюса. В процессе деятельности происходит превращение «внешнего», объективного – в субъективное (например, в образ чувств), и наоборот – объективация «внутренних», субъективных форм. Сама личность, «конкретный субъект» предстает здесь как «внутренний момент деятельности. Категория деятельности открывается теперь в своей действительной полноте, в качестве объемлющей оба полюса – и полюс объекта, и полюс субъекта» [15. С. 122].
Принцип деятельности проводится у Леонтьева гораздо глубже и последовательнее, чем у Рубинштейна. Неверно рассматривать интериоризацию культурных форм деятельности как детерминацию психики извне. Ведь культура создана самой деятельностью, являет собой объективно-предметную форму деятельности. В процессе интериоризации совершается лишь обратное присвоение, или «распредмечивание», того содержания, которое ранее было «положено» самой деятельностью в виде артефакта культуры.
Высшая, специфически человеческая деятельность всегда протекает в обществе, это деятельность совместная, коллективная. Общество – не внешнее, а самое что ни на есть внутреннее, имманентное условие осуществления деятельности человека. К числу внешних, «доисторических» условий человеческой деятельности и психики, принадлежат морфология тела и врожденные реакции – вообще всё, что формировалось в процессах животной деятельности, а не создано трудом человека.
Рубинштейн ошибочно принял природные факторы – за «внутреннее», и наоборот, настоящее «внутреннее» (культурное, специфически человеческое) посчитал чем-то внешним для человеческой психики.
Согласно Леонтьеву, морфологическая структура тела есть отпечаток деятельности данного живого вида, она «заточена» деятельностью под свои нужды: приспособлена для плавания, летания, ползания и пр.. А все автоматические реакции (вплоть до компьютерных вычислений) суть «операции», а не «действия» в истинном смысле слова. Операции входят в состав деятельности как «звенья»; живая деятельность на время возвращает операциям психологический смысл и целесообразность, коих они лишились в тот самый момент, когда превратились в автоматизмы.
И Рубинштейн, и Леонтьев знали, что любая деятельность всегда отражается на своем субъекте, на его текущем состоянии. Оставалось понять, что психика и есть не что иное, как это обратное отражение деятельности. Обтесывая гальку, наш предок в то же время вытесывал высшие психологические функции в самом себе. Это и называется «психическим отражением» деятельности, или ее «рефлексией в себя».
Всякая деятельность заканчивается двояким результатом: изменяются форма внешнего предмета, с одной стороны, и состояние действующего субъекта – с другой. То изменение, которое субъект претерпевает в процессе собственной предметной деятельности, Спиноза, как уже отмечалось, именовал «аффектом». С оговоркой, что к классу аффектов относится не всякое изменение, но лишь то, которое «увеличивает или уменьшает способность самого тела к действию», влияет на его agendi potentia – деятельностный потенциал.
В данном пункте из рук Спинозы эстафету принимает Выготский. «Аффект есть альфа и омега, начальное и конечное звено, пролог и эпилог всего психического развития» [7. С. 932]. Здесь расходятся врозь их дороги с Леонтьевым, и деятельностная психология разветвляется. Выготский концентрирует внимание на аффективном отражении деятельности в субъекте, а Леонтьев – на стороне когнитивной, которая обращена к объекту; в объективном мире психика выполняет поисково-ориентировочную функцию.
Л. С. Выготский: аффект в структуре деятельности
Если для Маркса история промышленности была «чувственно представшей перед нами человеческой психологией», то для Выготского первой раскрытой книгой психологии становится искусство, в особенности театр.
В ранней рукописи «Психология искусства» принцип предметной деятельности не формулируется и не играет сколько-нибудь заметной роли. Всё исследование вращается вокруг понятий эмоции и аффекта. «Деятельность воображения представляет собой разряд аффектов», а искусство – «работу совершенно особенного эмоционального мышления». Наконец, «истинную психологическую основу нашей эстетической реакции» Выготский усматривает в столкновении аффектов, или «аффективном противоречии» [9. С. 48–49, 138].
Деятельностное понимание аффекта складывается у Выготского гораздо позже, в ходе изучения «Физиологии эмоций» американского физиолога Уолтера Кеннона (1871-1945). В августе 1930 г. в журнале «Хочу все знать» выходит заметка под заглавием «Биологическая основа аффекта», написанная Выготским в ответ на вопрос «группы читателей» [1]. Бóльшую часть ее составляет популярный пересказ «Физиологии эмоций». Главный тезис Кеннона: у животных аффект обслуживает «основные жизненные инстинкты», осуществляя или сопровождая «подготовку организма к деятельности» – активизируя содержащийся в организме «резервуар энергии» [14. С. 123–124]. Выготский не мог не узнать в этом тезисе спинозовскую дефиницию аффекта как состояния тела, которое увеличивает способность тела к действию.
Далее Выготский стремится установить различие между животными и человеческими аффектами. «Прогрессивное развитие эмоций» состоит в том, что на смену врожденным реакциям приходят идеи. «У. Кеннон доказал, что отмирает не сама эмоция, а инстинктивные компоненты эмоции. Иначе говоря, роль эмоций в человеческой психике иная [чем у животных]; они изолируются от царства инстинктов и переносятся в совершенно новый план» [6. С. 800]. Это – идеальный, культурный план.
Вместе с тем возникает и совершенно новая проблема – проблема взаимоотношения идей и аффектов, проблема свободы, как ее понимал Спиноза. В ходе ее решения Выготский в 1932 году, вновь обращается к театральному искусству. Актер – профессиональный творец аффектов, стремящийся довести зрителя до «высшего эмоционального потрясения». Что происходит при этом в его собственной душе? – вопрошал еще Д. Дидро. Ответ Выготского: это всецело зависит от культуры – мира идей, в который погружена душа актера. Театральные аффекты идеальны, в них отражены и представлены не органические процессы в теле актера, но – общественная жизнь людей.
«Это идеализированные страсти и движения души, они не натуральные, жизненные чувствования того или иного актера, они искусственны, они созданы творческой силой человека и в такой же мере должны рассматриваться в качестве искусственных созданий, как роман, соната или статуя» [4. С. 440].
Идеализированную, культурную эмоцию Выготский именует «переживанием». Башня человеческого сознания строится из «кирпичиков» переживаний. Но, в отличие от кирпичей, переживания подвижны и изменчивы, эти «движения души» способны менять свой смысл в течение жизни – в том числе и под влиянием актерской игры, прочитанного романа или поэмы.
Эмоции-переживания получают свой смысл от идей. Культура чувств заключается в том, чтобы идеализировать «страсти», т.е. подчинить натуральные аффекты высшим целям общественно-человеческой жизни, научить человека вызывать требуемый аффект и видоизменять «порядок и связь аффектов». Эмоция встраивается, как динамический элемент, в систему идей. Таков «путь к овладению эмоциями и, следовательно, путь произвольного вызова и искусственного создания новых эмоций... Только косвенно, создавая сложную систему представлений, понятий и образов, в состав которых входит и известная эмоция, мы можем вызвать и нужные чувства» [4. С. 444–445].
Л. С. Выготский: психология свободы
Уже в январе 1924 г., на съезде по психоневрологии, в докладе, открывшем для него путь в большую науку, Выготский ставит проблему «освобождения от самого страшного рабства – самому себе и от самой горькой зависимости – от своих нервов и психики»[1]. Так он переводит на привычный для «психоневрологов» язык мысль Спинозы об избавлении человека от рабства аффектов.
Овладеть своими аффектами - значит сделаться хозяином своего поведения и своей душевной жизни. Новорожденный ребенок, как любое животное, является рабом своих природных желаний. Усвоение культурных норм поведения, идей, всегда сопряжено, по формулировке Спинозы, с «укрощением и ограничением аффектов». Из материи природных аффектов люди создают искусственные эмоции, переживания, так же как из растений создаются сады и парки. Натуральные аффекты укрощаются и ограничиваются культурными.
Если натуральные аффекты обслуживают жизнедеятельность организма, то аффекты культурные обеспечивают деятельность общества. Это состояния коллективного «квази-тела» (Спиноза) или «неорганического тела» (Маркс) человечества. Врастая в психику индивида, они позволяют ему эмоционально переживать вещи, бесполезные в биологическом смысле, но ценные для общества.
За спиной каждого культурного аффекта стоит идея – норма или схема общественной деятельности. Идеи интериоризуются не иначе, как через посредство аффектов, одновременно с ними. Если идея не вызывает ни малейшего эмоционального отклика, она просто не будет воспринята. Душа останется к ней глуха.
Идеальные эмоции перестраивают биологическую систему аффектов, устанавливая между ними культурный порядок и связь. «Как и все другие психические функции, эмоции не остаются в той связи, в которой они даны первоначально в силу биологической организации психики. В процессе общественной жизни чувства развиваются, и распадаются эти прежние связи; эмоции вступают в новые отношения с другими элементами душевной жизни, возникают новые системы, новые сплавы психических функций, возникают единства высшего порядка, внутри которых господствуют особые закономерности, взаимозависимости, особые формы связи и движения. Изучить порядок и связь аффектов составляет главную задачу научной психологии» [4. С. 445].
Наука призвана помочь человеку приручить «дикие» аффекты, упорядочив их разумно, т.е. в соответствии с порядком и связью идей. Ровно то же самое, только иными средствами, делает искусство. И научная психология, и искусство решают задачу рационального управления потоком «переживаний» и освобождения души из природного рабства аффектов.
Ключ к решению Выготский видит в понятии. Выведенный на свет сознания, понятый аффект, перестает быть состоянием рабским, пассивным.
«Аффект в понятии становится активным» [2. С. 472].
«Понятие аффекта есть активное состояние и есть свобода.
Свобода: аффект в понятии» [2. С. 256].
В таком случае занятие искусством есть упражнение в свободе. Искусство ставит аффект на службу понятия. Здесь человеческий разум учится повелевать страстями души и направлять чувства к высшим, идеальным целям. Этот процесс психологического освобождения человека составляет предмет практических занятий художника, артиста, а для психолога – предмет теоретического исследования.
Стало быть, искусство и научная психология имеют одинаковый предмет и решают одну и ту же задачу. Выготский вплотную приблизился к этой мысли, но прямо, открытым текстом ее не сформулировал. В «Психологии искусства» занятие искусством рассматривалось как своего рода аффективная прививка, позволяющая выработать иммунитет к страстям реальной жизни и, тем самым, обрести психологическое «сверхздоровье».
Отметим, что Спиноза не сумел разглядеть в искусстве технологию укрощения страстей, хотя сам всерьез увлекался рисованием, а в молодости участвовал в театральных постановках. Задачу руководства аффектами философ возлагал исключительно на «рассудок» (ratio) с его научными «предписаниями».
И Спиноза, и Выготский стремились научить человека мыслить и жить свободно, оба видели цель своей науки в увеличении деятельного потенциала и степеней свободы личности. «Вершинную психологию», которую задумал создать Выготский, можно определить как психологию свободы. Это теория формирования «самодеятельной свободной личности». Тому же учил Спиноза. «Он полон исследованием вопроса, как реально совершается движение к свободе: к жизни по руководству разума – а это свобода. Центральная его идея – могущество разума», – отмечает Выготский [2. С. 436, 264].
В набросках последних лет жизни Выготский рисовал план трехэтажного здания психологии человека:
(i) «прямое движение от жизни к сознанию»;
(ii) «внутренняя действительность» – мир сознания, населенный переживаниями, значениями и смыслами, где совершается «общение с собой»;
(iii) «обратное движение от сознания к жизни (сознание изменяет жизнь)» [2. С. 412–414].
Первый этаж – вотчина инструментальной психологии, здесь происходит «внешнее вращивание (знака)», которое Выготский и его команда исследовали с середины 20-х годов. Затем решается «проблема внутреннего вращивания (значения)», которой посвящена книга «Мышление и речь». Постройка третьего этажа была лишь начата в «Учении об эмоциях». Процесс перехода личности к свободной, разумно осознанной жизни можно назвать экстериоризацией сознания.
А. Н. Леонтьев и П. Я. Гальперин: поиски природы психики
От линии Выготского Леонтьев отошел еще на втором этапе «строительства». Уход во «внутреннюю действительность» сознания казался ему изменой деятельностному подходу. Он желал продолжить исследование сознания как формы предметно-практической деятельности человека. «Ищите сознание человека здесь, в предметном мире!» [17. С. 39].
Для Выготского же то был лишь начальный, уже пройденный этап исследования. Да, вначале было дело, но затем дело стало словом и породило сознание. «Осмысленное слово есть микрокосм человеческого сознания» [8. С. 509]. Для анализа процессов «смыслообразования в сознании» он разрабатывает «семический метод».
Тем временем Леонтьев тянет культурную психологию обратно к внешней предметной деятельности, в лоне которой зародилось сознание. «Игнорирование развития. Всё сдвигается к началу. Но тогда всё – к зачатию. Самое главное совершается не в начале, а в конце, ибо конец содержит в себе начало. Вершинная точка зрения. Не работать все время у низших границ», – призывает Выготский своего ученика Леонтьева [2. С. 297].
Переход от жизни, практики к сознанию – только первый этаж научной психологии. Нельзя останавливаться на этой начальной ступени, «у низших границ». Дальше сознание должно быть исследовано как таковое, в его внутренней действительности, а затем и в его внешнем, практическом воплощении. «Вершинный» предмет психологии – сознательная жизнь или, что то же самое, человеческая свобода.
«Прямое движение (от жизни к сознанию) важно лишь постольку, поскольку оно и только оно позволяет понять обратное движение от сознания к жизни (сознание изменяет жизнь), зависимость жизни от сознания» [2. С. 413–414].
Леонтьев не мог не ответить на вызов учителя. В 30-е годы он вновь занялся аффектами[2]. Этой теме посвящен один из разделов его докторской диссертации (работа задумывалась как первый том монографии «Развитие психики»). Текст не опубликован, но из отклика еще одного советского психолога, Гальперина (1902-1988), в письме к Леонтьеву [11] известны некоторые ключевые положения. Завещанная Выготским проблема связи аффекта и интеллекта разъяснялась Леонтьевым через отношение деятельности и действия. При этом аффект совершенно верно определяется как «внутреннее отображение деятельности».
Гальперин счел это определение «глубоким и важным», одобрив и понятие психики как «внутренней формы деятельности», производной от деятельности внешней, совершающейся в физическом мире. Однако, продолжает он, понимание психики как деятельности осталось лишь постулатом. «Психика как деятельность заменяется психикой внутри деятельности, психикой, стоящей позади деятельности и остающейся по-прежнему совокупностью явлений и переживаний сознания» [11. С. 4].
Вывести развитой внутренний мир сознания из внешней предметной деятельности Леонтьеву не удалось. А ведь это был главный пункт его теоретической программы – в противовес программе Выготского. Ближайший соратник Леонтьева, Гальперин настаивал, что проблема осталась нерешенной.
«В самом деле, в набросанной тобою схеме явственно проступает параллелизм сознания и поведения. В поведении – деятельность, действие, операция; в сознании – аффект, смысл, значение... План сознания отображает и на своем языке повторяет план действий и вещей. Правда, деятельность опосредствована “отражением” и едина с ним. Но какая деятельность? Внешняя, непсихологическая деятельность! И когда нас спросят: что же такое собственно психическая деятельность? – то окажется, что это аффект, смысл, значение, переживание, и т.д.» [11. С. 4].
Да, психика провозглашается деятельностью и рассматривается сквозь призму внешней деятельности. «Это хорошо. Но это – не то. Совсем не то, за чем мы когда-то отправлялись», – заключает Гальперин (отправлялись – когда уходили от Выготского, лет восемь до этого).
Предлагаемое Гальпериным решение – объявить явления сознания, переживания «субъективными видениями». Всё это «не актуальная, а только бывшая психика». Так преодолевается дуализм внешнего и внутреннего (действий и переживаний) в психической деятельности.
Очевидно, Леонтьев не одобрил столь радикальную расправу с внутренним миром сознания. В его диссертации предлагалось более сложное и осторожное решение проблемы: изобразить сознание как структурную проекцию деятельности. Триада деятельность – действие – операция во внутреннем психическом плане принимает следующий вид: аффект – смысл – значение. «В целом у человека деятельность внутренне связана с аффектом, действие – со смыслом, операция – со значением»[3], резюмирует Леонтьев.
Здесь стоит отметить два момента.
Во-первых, в плане сознания аффект является двойником деятельности. Сознание есть аффективная форма деятельности. Едва ли Выготский стал бы против этого возражать; разве что мог добавить, что таково определение психики вообще, не только «у человека» и не одной только высшей формы психики – сознания.
Во-вторых, уподобляя значение операции, т.е. «мертвой», угасшей деятельности, Леонтьев выносит значения как таковые (в том числе и языковую семантику), за рамки предмета психологии. Значение, как и операция, становится психологическим феноменом лишь с превращением в компоненту живой – в данном случае аффективно-смысловой – деятельности индивида.
В рукописи «Основные процессы психической жизни» (1940) Леонтьев предложил новое понимание аффекта как переживания расхождения между мотивом и результатом деятельности. Деятельностное понятие переживания разрабатывается им в первой из четырех «философских тетрадей». На тех же страницах мы находим утверждение, что первичная клеточка психики – ощущение – представляет собой не что иное, как аффект: «Ощущение возникает как чувствование, как смутное ощущение – аффект» [17. С. 164] [4].
Данное положение поздний Леонтьев подробно разъяснял в своих лекциях по общей психологии. Первые, самые древние формы чувствительности «носят диффузный характер»: в них нет еще границы между состояниями чувствующего тела и состояниями воспринимаемых им внешних тел. Дифференциация «гностической» и эмоциональной функций чувствительности «медленно происходит на протяжении всей биологической эволюции» [16. С. 51].
Таким образом, он фактически согласился с Выготским в том, что психика начинается с аффекта. Однако вырастить из этой «клеточки» древо теории Леонтьев даже не попытался. В последующие годы термин «аффект» сделался редким гостем в его работах, а значение этого термина сузилось до сакраментального: «сильные, внезапно возникающие эмоциональные явления» [16. С. 462].
Помечтаем о «Капитале»?
«Там, где мы желаем видеть дуб с его могучим стволом, с его разросшимися ветвями, с массой его листвы, мы выражаем неудовольствие, когда вместо него нам показывают желудь», – говаривал Гегель [12. С. 13]. В реализации мечты о своем «Капитале» советские психологи не продвинулись дальше размышлений о «клеточке» психики. Спинозист Выготский пришел к выводу, что таковой является аффект. Леонтьев, как мы видели, считал первичное ощущение аффектом, поскольку в нем слиты чувствование предмета деятельности и самочувствие действующего тела Но у Леонтьева нет понимания того, что аффекты бывают пассивными и активными и что они детерминируют деятельность. Лишь отразившись в аффективном «зеркале», внешний предметный «мотив» становится внутренней, психологической детерминантой деятельности.
Критикуя взгляды Выготского, Леонтьев возражал, что «аффект не движущая сила» [17. С. 40]. На это можно ответить словами из Предисловия к книге Кеннона: «Страх, ярость, боль и муки голода представляют собой элементарные чувства, которые... с полным правом относятся к наиболее могучим факторам, определяющим поведение человека и животных. Вот почему изучение их является основой, на которой удается построить науку о поведении животных и человека» [14. С. 15].
Выготский с одобрением цитировал эти слова и, несомненно, сам рассчитывал построить науку о поведении на основе учения об аффектах. Разумеется, нельзя забывать, что аффект – атрибут деятельности, форма самодвижения, самодетерминации этой «субстанции». За аффектами стоят потребности, с одной стороны, и предметные «мотивы» – с другой. Аффект есть эффект их деятельного взаимодействия. Как таковое это взаимодействие изучается в науках о материальной жизни и представляет собой «додилювиальную» предпосылку возникновения психики, наряду с морфофизиологией организма, биохимическими реакциями и пр.
Аффектами называются любые «возмущения» в состоянии тела, влияющие на его способность и готовность действовать. Это также и определение психики вообще – с оговоркой, что «телом» высших психических форм является предметная культура, включающая в себя и органическое тело личности, выпрямленное и развитое человеческим трудом.
Процесс деятельности состоит из двух противоположных фаз, слитых воедино в каждом конкретном действии: прямое воздействие на предмет и отраженное в себя действие, порождающее аффекты. Рефлексия деятельности «в свое иное» и «в самое себя», как сказал бы Гегель. Фазовый анализ деятельности позволяет решить вопрос о специфике психического отражения – понять, каково место и роль психики в процессе деятельности.
Леонтьев и Гальперин, при всех их разногласиях, сущность психики видели в том, что она ориентирует живое существо во внешней среде – по отношению к предмету деятельности. В этой первой фазе деятельности психика играет служебную роль, выступая как один из «моментов» физической жизнедеятельности, наряду с простой раздражимостью и метаболическими процессами. Лишь во второй, аффективной фазе психика обретает свое особое, отличное от «физики» содержание. Здесь у нее образуются свои «клеточки», своя специфическая предметность.
Как богатство буржуазного общества состоит из товаров, так богатство психики состоит из аффектов, они – ее живая ткань, ее плоть и кровь. В аффекте, как и в товаре, представлены, с одной стороны, влечение, нужда, потребность живого существа, а с другой – чувственный образ либо идея внешней вещи (Маркс любил сравнивать товары с зеркалами). Это, так сказать, «потребительная» и «меновая стоимость» аффекта.
Своей собственной жизнью аффекты, как и товары, живут в процессах взаимного обмена – в стихии общения. Здесь психике противостоит уже не «немая» предметность, но – другая психика с ее персональными аффектами. Необходимо логически вывести всеобщие формы этого взаимодействия «душ», так же, как Маркс дедуцировал стоимостные формы обмена товаров в первой главе «Капитала». Эта задача до сих пор никем из психологов не ставилась, хотя без ее решения создать свой «Капитал» нельзя.
Эмпирически нетрудно обнаружить три формы обмена аффектами: (i) простая, или непосредственная, форма общения; (ii) сигнальная форма; (iii) форма языковая, в самом широком смысле. Последняя создается человеческим трудом и является всеобщей формой культурной деятельности. Так понимал язык и Выготский. На языковом «рынке» обмениваются уже не только аффекты, но и мысли, идеи. Здесь слово – такой же «всеобщий эквивалент», как деньги в мире товаров.
Слово объединяет общение (речь) и мышление, формы коммуникативного и разумного поведения, в животном мире несовместимые. Выготский хорошо понимал это и стремился раскрыть конкретные условия синтеза мышления и речи.
«Капитал» показал нам, как из товарной «клеточки» вырастает целая экономическая формация. Марксистски ориентированная психология должна показать, как из «желудя» аффекта вырастает «дуб» психологической формации – ряд эволюционных ступеней, отличающихся одна от другой «порядком и связью аффектов». Полагаю, так должна претворяться в жизнь мечта Выготского, если ее принимать всерьез.
В советской психологии концепции формационного типа разрабатывали А. Н. Леонтьев (психика сенсорная, перцептивная, интеллект, сознание[5]) и П. П. Блонский (память моторная, аффективная, образная и вербальная). Но то были эмпирические конструкции – никакого выведения форм психики из единой «клеточки» в них нет и в помине. Нет даже формально-геометрической дедукции, как в «Этике» Спинозы, не говоря уже об изощренной диалектике «Капитала».
Эпилог
Со второй половины прошлого века теория деятельности в психологии развивалась, в основном, экстенсивно. Как «большой нарратив» она стагнировала. «Эта система понятий оказалась замерзшей, без всякого движения», – констатировал Леонтьев [17. С. 247]. Отличный способ ее разморозить и привести в движение – обращение к неосуществленным замыслам Выготского, о которых нам поведали его записные книжки. В его руках деятельностная психология развивалась в высшей степени динамично, и он дал нам ориентир.
«Ориентировка по звездам самая примитивная. Но современная психология, не имеющая компаса и карты, должна идти по звездам: Спинозы» [2. С. 270]. Этот завет Выготского остался гласом вопиющего в пустыне. Проблема свободы, понятой как «укрощение и ограничение аффектов», в культурно-исторической психологии практически не обсуждается, - и само понятие аффекта деградировало. Развернувшиеся в западной печати дебаты о категории «переживания» у Выготского производят удручающее впечатление.
Леонтьев и Гальперин посчитали, что основоположник деятельностной психологии первым ей изменил: «Он [Выготский] ушел от предметной, содержательной, операционной стороны действия... От этого рывка к внешней деятельности он вернулся к актам сознания». Но и мы после Выготского мало чего добились, самокритично прибавил Гальперин, – и в конце концов обнаружилось, что «понятие деятельности совершенно выхолощено» [10. С. 326–329].
Тревогу по поводу превращения понятия деятельности в пустую абстракцию высказывал и Леонтьев. А уже в начале нашего столетия его ученица и помощница Н. Ф. Талызина, осудив моду переименовывать психические функции в «деятельности», подвела неутешительный итог: «Деятельностной психологии у нас нет, она должна быть еще построена. Должен быть анализ на языке действий, а не на языке функций» [21. С. 15].
Почему же она все еще не построена? Над разработкой деятельностной психологии добрых полсотни лет трудились выдающиеся умы, однако в полноценную научную систему она так и не превратилась. Конкретного ответа у меня нет. Возможно, ее методология – «язык действий» – оказалась недостаточно мощной, особенно в применении к высшим сферам душевной жизни, таким как литература и театр. Достижения Леонтьева и его сторонников становились все скромнее по мере удаления от «низших границ» души (у Выготского дело обстояло ровно наоборот). А о своем «Капитале» никто из психологов давно уже и не мечтает. Быть может, зря?
Литература
- Выготский Л.С. Биологическая основа аффекта // Хочу все знать. 1930. № 15–16.
- Выготский Л.С. Записные книжки. Избранное / под ред. Е. Завершневой и Р. ван дер Веера. М. : Канон+, 2018.
- Выготский Л.С. Исторический смысл психологического кризиса // Выготский Л.С. Психология. М. : Эксмо, 2000.
- Выготский Л.С. К вопросу о психологии творчества актера // Выготский Л.С. Полное собрание сочинений. Т. 1. Драматургия и театр. М. : Левъ, 2015.
- Выготский Л.С. Лекции по педологии. Ижевск: Удмуртский университет, 2001
- Выготский Л.С. Лекции по психологии // Выготский Л.С. Психология. М. : Эксмо, 2000.
- Выготский Л.С. Младенческий возраст // Выготский Л.С. Психология. М.: Эксмо, 2000.
- Выготский Л.С. Мышление и речь // Выготский Л.С. Психология. М. : Эксмо, 2000.
- Выготский Л.С. Психология искусства. М. : Педагогика, 1987.
- Гальперин П.Я. [Выступление на дискуссии о проблемах деятельности] // Леонтьев А.H. Деятельность. Сознание. Личность. М. : Смысл; Академия, 2004.
- Гальперин П.Я. Письмо А.Н. Леонтьеву (октябрь, 1940) // Вестник Московского университета. Серия 14: Психология. 1997. № 3.
- Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа. М. : Наука, 2000.
- Завершнева Е.Ю. Исследование рукописи Л.С. Выготского «Исторический смысл психологического кризиса» // Вопросы психологии. 2009. № 6.
- Кеннон В. Физиология эмоций: телесные изменения при боли, голоде, страхе и ярости. Л.: Прибой, 1927.
- Леонтьев А.H. Деятельность. Сознание. Личность. М. : Смысл; Академия, 2004.
- Леонтьев А.Н. Лекции по общей психологии. М. : Смысл, 2001.
- Леонтьев А.H. Философия психологии: Из научного наследия. М. : Изд-во МГУ, 1994.
- Рубинштейн С.Л. Основы общей психологии. СПб. : Питер, 2003.
- Рубинштейн С.Л. Принцип творческой самодеятельности. К философским основам современной педагогики // Вопросы философии. 1989. № 4.
- Рубинштейн С.Л. Проблема способностей и вопросы психологической теории // Рубинштейн С.Л. Проблемы общей психологии. М. : Педагогика, 1973.
- Талызина Н.Ф. «Деятельностный подход Еще не реализован... Нужно строить психологию действий» (интервью 28 июня 2002 г.) // Журнал практического психолога. 2003. № 1–2.
[1] Доклад до сих пор не опубликован, цитата приводится по работе [13. С. 130].
[2] Первое обращение Леонтьева к этой теме произошло еще в студенческие годы, когда его научным руководителем был Г. И. Челпанов. Затем вместе с А. Р. Лурия они изучали «объективные симптомы аффективных реакций» при помощи изобретенного Лурия аппарата для регистрации мелких нарушений в моторике действий.
[3] Эта формула Леонтьева дословно цитируется в письме Гальперина [11. С. 4].
[4] Выготский называл такого рода смутное ощущение «аффективным восприятием», в котором «еще не дифференцированы между собой эмоции и восприятия». Эта психологическая функция формируется в раннем детстве первой и занимает «главенствующее место по отношению ко всем остальным» [5. С. 98–99].
[5] Характерно, что из этой картины эволюции психики начисто выпали аффекты. В своих лекциях, при освещении темы аффектов, Леонтьев предпочитал обращаться к «фрейдовской литературе» [16. С. 465], а не к работам на эту тему, принадлежащим перу Выготского и своих соратников – А. Р. Лурия, Д. Б. Эльконина, А. В. Запорожца.
Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
generic cialis 20 mg <a href=" https://tadalafilusi.com/# ">cialis pills</a>