ШВАБЫ В БЕРЛИНЕ Маленький конфликт двух Германий в центре Ост-Эльбии
4
8069
1. Хроника событий В продолжение всей первой половины 2010-х жители берлинского района Пренцлауэр-Берг неоднократно становились свидетелями различных акций, лейтмотивом которых служило непринятие местным населением сконцентрировавшихся в здешних кварталах иммигрантов-швабов[1]. В особенности богатым на события выдался 2013 г. На рубеже 2012–2013 гг. масла в огонь подлило опубликование «Берлинер Моргенпост» интервью с живущим неподалеку от Кольвицплац вице-президентом бундестага Вольфгангом Тирзе, в котором он злился, что пекари его округи предлагают «веккен», а не «шриппен»[2] [23; 31]. Реакция со стороны швабов не заставила себя ждать: в середине января группа швабских активистов забросала памятник Кете Кольвиц шпецле[3]. Наряду с этим, в Интернете появилось послание об ответственности за содеянное, в котором, среди прочего, было изложено требование о создании в Берлине для швабов собственного округа («Швабилона») как пространства, где швабы могли бы ощущать себя настолько свободно, насколько они этого хотят [31]. Также в агитке „Free Schwabylon“ доминирующее берлинское меньшинство (с особым акцентом на В. Тирзе) призывали покинуть еще не учрежденный округ до 31 января [21; 31]. У одного из «шпецле-террористов» даже было взято интервью, которое, однако, отличает выраженная иронично-гротескная форма[4], что уже в какой-то мере выводило на поверхность несерьезность швабских требований [27]. Тем не менее, акции продолжились. В ту же пору, 1 февраля 2013-го, фришвабилонерами в Пренцлауэр-Берге была сооружена «мойерле»[5] из маульташен – импровизированная стена из швабского аналога пельменей, призванная «отделить все швабское от не швабского» [21; 22]. Третьим сюрпризом стала выходка группы трех художников, назвавших себя «Нойшвабенберг». На этот раз «атаке» подверглись около 110 уличных указателей, которые были заклеены переиначенными на швабский манер названиями. Не обошлось и без издевки с отсылкой к недавним событиям: «Кольвицшпецле» вместо «Кольвицплац». И хотя сами нойшвабенбергеры позиционировали себя как умеренную группировку («Мы – ни за, ни против какой-либо стороны»), стремящуюся примирить швабов и берлинцев, нейтралитет их выглядел весьма сомнительно [28]. Настолько же сомнительно, насколько в те дни прозвучало оправдание одного из активистов-берлинцев Юри Штернбурга об акции 2011 г., состоявшей в расклеивании по Пренцлауэр-Бергу стикеров с надписью „Welcome to Schwabylon“, как о всего лишь шутке [21]. Подобные развлечения не могли выступать чем-то безобидным уже потому, что, так или иначе, затрагивали швабскую субэтничность в привязке к распространению таковой на не совсем обычной для нее территории. В этом смысле на портале «Дервестен» было совершенно справедливо отмечено: «Где заканчивается шутка и начинается плохо скрываемая травля?» [21]. Что касается берлинцев, то они не сидели сложа руки и в 2013 г. ответили швабам в их же манере «атакой» колбасой карри[6] на статую уроженца Швабии, философа Георга Гегеля, а в конце 2014-го припомнили оппонентам их проделки «ударом» по памятнику аугсбургскому драматургу Бертольду Брехту картофельным салатом и котлетами [18]. При всем этом проблема переселившихся между началом 1990-х и началом 2010-х гг. в Берлин швабов, насчитывающих порядка 300 тыс. человек, 56% из числа которых обосновались в Пренцлауэр-Берге, не вполне нова [20; 30]. Приглянувшийся выходцам из Баден-Вюртемберга район уже во второй половине 2000-х стал покрываться лозунгами и плакатами против пришельцев из «лендле» [32]. Наиболее известные среди первых – «Швабы, вон!» и «Не покупайте у швабов!» [21]. Из числа вторых стоит выделить следующие три: «Восточный Берлин желает вам счастливого пути домой! Рождество 2006», «Мы – один народ! А вы – другой», «Швабы в Пренцлауэр-Берге: недалекие, с яростью озирающиеся соседи, не разбирающиеся в культуре берлинцев. Что вам, собственно, здесь нужно?» [20; 32]. Швабы также не отставали от своих обидчиков, добавляя под антишвабскими граффити и листовками «сами убирайтесь!» и «Мы оплачиваем эту детскую площадку» [32]. И в этих взаимных поношениях, по сути, были отражены не только внешние стороны разгоравшегося конфликта, но и его подтекст. Масштабы швабско-берлинского конфликта достаточно значительны не только во временном, но и в непосредственно социальном измерении. Одно из наиболее красноречивых подтверждений тому – появление специфического штампа, обозначающего всю совокупность антишвабских акций и настроений, присутствующих в Берлине как в ярко выраженной, так и в едва уловимой форме, – швабенхасс (нем. Schwabenhass – ‘ненависть к швабам’) [23]. Оболочка швабенхасс состоит в том, что со второй половины 2000-х Пренцлауэр-Берг стал ареной столкновения швабской и берлинской субэтничностей, различающихся не только в плане языка, но и в плане менталитета. Действительно, диалект шваба, совершенно не понятный говорящему на хохдойч (нем. Hochdeutsch – ‘верхненемецкий (литературный) язык’) берлинцу, неизменно выдает первого, что временами служит поводом для перепалок [7. С. 74–75; 18; 30]. Об одной из таких стычек упоминал в интервью 2008-го писатель Свен Регенер [17]. Однако настоящим символом данного культурного диссонанса выступает кервохе (южнонем. Kehrwoche – дословно ‘неделя подметания’), бывшая неизвестной в Берлине до недавнего времени [25; 30]. Кервохе стала выражением боязни берлинцев перед насаждением иммигрантами собственных порядков жизни в городской среде [23]. А представления швабов на этот счет отличаются от представлений берлинцев еще больше, чем швабский диалект от хохдойч. Поэтому швабы в Берлине имеют устойчивую репутацию неприветливых грубиянов и заскорузлых моралистов [30]. Но кого волновали бы особенности швабского менталитета, если они не имели бы под собой внушительной объективной опоры? Как раз в качестве таковой и выступает активно стартовавшая с начала 1990-х скупка швабами жилья в Пренцлауэр-Берге с последующим проведением санации[7] (см. далее) [20; 23]. В итоге, на первый взгляд, единственной примечательной особенностью столкновений, порожденных такими условиями, выступает то, что они «не выходят на поверхность открыто, но окольными путями проявляют себя, посредством стереотипов» [23]. Плюс ко всему, затронутое противостояние как таковое недопустимо переоценивать. Так, в 2013 г. призывы, изложенные в агитке „Free Schwabylon“, не привели даже в бытовой среде к выраженному росту антишвабских настроений: все осталось на уровне фона [21]. И именно швабско-берлинская культурная разнородность, но никак не политическое по своей природе требование об учреждении «Швабилона», служило и служит главным поводом для швабенхасс [25]. Наконец, следует признать, что после «горячего» 2013-го конфликт в основном вернулся в свое обычное рутинизированное русло. Блог «Нойшвабенберга» с февраля 2013 г. предстает в неизменном виде, а знаменитое послание „Free Schwabylon“ вообще исчезло из Интернета [26; 31]. Однако официальная страница «Фри Швабилона» на «Фейсбуке» продолжает существовать и регулярно пополняться материалами на соответствующую тему [22; 27]. Показательно, что одной из причин этого выступает рост межкультурной напряженности последних лет, связанный с притоком в Германию беженцев, который не только не снял с повестки дня швабско-берлинский конфликт, но и начал выступать для него фактором, подпитывающим дальнейшее развитие [13. С. 202, 203]. Как следствие проблема швабов Пренцлауэр-Берга после 2013 г. перешла в разряд контекста и, таким образом, обостряется лишь при возникновении сопутствующих ей неурядиц. К примеру, в феврале 2017-го в Шлосспарк-театре была проведена акция «Дизель-швабы? Нет, спасибо!» (нем. Diesel-Schwaben? Nein, danke!), в связи с запретом после начала 2018 г. въезда в Штутгарт старых дизельных автомобилей, служащих источником мелкодисперсной пыли, и «опасностью» возрастания числа таковых в Пренцлауэр-Берге. Впрочем, это опять же был почти стопроцентный гротеск, да и устроителем акции выступал известный стендапер-популяризатор экономики Чин Майер [24]. Несмотря на перечисленные особенности, швабско-берлинский конфликт все-таки заслуживает внимания, вследствие потрясающей широты оснований, не ограничивающихся проблемами, связанными с санационными мероприятиями. И основания данного конфликта свидетельствуют о том, что свершившееся 28 лет назад очередное политическое воссоединение Германии на сегодня не до конца подкреплено не только полным экономическим, но и полным социальным единством. Наполовину несерьезный конфликт швабов и берлинцев обнажил факт продолжающегося сосуществования двух наиболее значительных и не вполне слитых воедино центров тяжести Германии, один из которых – это немецкий Юг, а второй – Ост-Эльбия[8]. Представленное делает актуальным проведение анализа швабско-берлинского конфликта, построенного на контекстуальном полипарадигмальном подходе [3. С. 167]. 2. Субэтнические и конфессиональные основания конфликта
При всей важности учета расхождений между нравами швабов и берлинцев, оценивая субэтническую конъюнктуру конфликта, следует сделать акцент именно на языковой составляющей как на наиболее непредвзятом и информативном компоненте любой лингвистически самобытной этничности. Тем более что языковой момент занимает в рассматриваемом конфликте отнюдь не последнее место: недаром одна из швабских поговорок гласит „Wir können alles außer Hochdeutsch“ (‘Мы можем все, кроме хохдойч’) [30]. Хотя Германия без преувеличений может быть названа моноэтническим государством с одним господствующим языком, немецкое языковое единство до сих пор кроет в себе рудименты социальной раздробленности, состоящие в существовании целого ряда диалектов. Немецкий язык изначально представлял собой смесь наречий, развивавшихся на основе племенных диалектов и не имевших единого «пранемецкого» предшественника. Этому есть и письменные подтверждения в виде обнаруживающих большую пестроту монастырских переводов с латыни на древненемецкий [7. С. 30, 34–35]. Однако среди всех диалектальных групп верхненемецкая, распространенная на Юге, изначально имела значительную лингвистическую обособленность не только от остальных диалектов древненемецкого, но и вообще от германских языков, основным признаком чего выступал возникший в V–VII вв. II перебой согласных [7. С. 29]. Несмотря на это, уже в древненемецкий период, в силу передового положения регионов Юга, верхненемецкий язык начал наступать на нижненемецкое языковое пространство (т. е. области немецкого Севера и Востока). В частности, в VIII–IX вв. за счет насильственного включения в империю Каролингов постепенно усиливавшееся влияние верхненемецкого языка стали испытывать области расселения саксов, примерно совпадавшие с территориями нынешних Нижней Саксонии и Саксонии-Анхальт [7. С. 36, 61]. Однако гораздо более важным этапом экспансии верхненемецкого языка выступает немецкая колонизация Ост-Эльбии, постепенно завоеванной в X–XIV вв. [7. С. 45–46]. Поток колонистов стимулировался получением от феодалов в новых землях двойных цельных хуфов (крестьянских наделов) на правах наследственного чиншевого держания с сохранением личной свободы [7. С. 45; 9. С. 300]. Характерной чертой заселения немцами Ост-Эльбии стала повсеместность городской колонизации (включая Ливонию), результатом чего выступило появление «языковых островков» (нем. Sprachinseln). Подобное обстоятельство имело чрезвычайно большое значение, поскольку город – это заведомо важнейший фактор языковой унификации [7. С. 43, 45–46]. С учетом того, что Ост-Эльбии даже на начало XX в. слабая урбанизация была имманентна, условия для стандартизации языка в этом сверхрегионе претерпели, своего рода, централизацию и были идеальными [12. С. 267]. Что касается стартового состояния Ост-Эльбии в языковом плане, то она как колониальная область являла собой зону смешения всех трех диалектальных групп: верхне-, средне- и нижненемецкой [7. С. 47]. Тем не менее, верхненемецкий превалировал над остальными языками, что отчетливо дало о себе знать несколько позже. Упадок Германии после рубежа XVI–XVII вв. (см. далее) обусловил тот факт, что энергично предпринимавшиеся попытки общенемецкой языковой унификации увязли в проблемах становления единого национального языка, которое растянулось на период от XIV до XIX в. [7. С. 51]. Однако уже в начале этого процесса раздробленность Германии и отсутствие общепризнанного государственного центра внесли свои коррективы в развитие хохдойч, которое, таким образом, шло в направлении от письменной нормы к устной с однозначной ориентировкой на язык не просто высших слоев, но высших слоев лидирующих государств. Первая попытка нормирования немецкого языка через деятельность канцелярий городов и феодалов исходила от императора Карла IV Люксембурга, бывшего также королем Чехии, выдвинувшейся в германском пространстве на рубеже XIV–XV вв. [7. С. 52–53]. Главенство Чехии, погрузившейся в 1419 г. в пучину гуситских войн, шедших, в числе прочего, под лозунгами освобождения страны от немецкого засилья, длилось недолго: императорская корона в 1437 г. переходит к Габсбургам, и спустя год канцелярия императора переносится из Праги в Вену [7. С. 54; 9. С. 399]. Тем не менее, в XV в. пражская норма была перенята канцелярией курфюрста Саксонии, которая в XV–XVI вв. заняла позицию лидера, а в XVI в. стала главным центром немецкой Реформации. Правда, в том же XV в. конкурирующим с Саксонией германским центром закономерно становится Австрия. Языковым следствием такого статус-кво выступило противостояние пражско-саксонской и венской (появилась в XV в.) норм. И хотя пражско-саксонская норма демонстрировала выраженное тяготение к верхненемецким диалектам (дифтонгизация долгих гласных, расширение дифтонгов, pf вместо p по II перебою согласных), на деле она отличалась от венской, которая распространилась не только в Австрии, но и в городах Юга [7. С. 53–55]. В этом состоял один из главных прологов языкового отмежевания южных регионов. Следующей прелюдией стали перевод Мартином Лютером библии с опорой на каноны саксонской нормы и распространение этого перевода прежде всего в землях, где Реформация состоялась. Одновременно специфика деятельности М. Лютера как реформатора вылилась в его значительную ориентированность на язык широких слоев населения Саксонии и Тюрингии, который, в отличие от саксонской нормы, содержал целый ряд лексических элементов нижненемецкого происхождения. Именно поэтому словарь Лютера был наименее понятен на Юге и Западе [7. С. 58–59]. Наиболее же важным событием затронутого процесса выступил переход канцелярий запада Ост-Эльбии (в т. ч., Берлина и Магдебурга) в XVI–XVII вв. на саксонскую норму языка, что обеспечило ей постепенное распространение на территории всей Германии после возвышения во второй половине XVII в. Бранденбурга-Пруссии. При этом само утверждение формирующегося хохдойч на Севере и Востоке отличалось некоторой противоречивостью, поскольку верхненемецкий национальный язык был для высших слоев данных областей «чужим языком». Данное обстоятельство в совокупности с рядом фонетических особенностей, утраченных к тому времени на Юге, но сохранившихся в нижненемецких диалектах и необходимых для правильной немецкой речи (звонкие b, d, g, s [z] и лабиализованные гласные ö, ü, eu), поставило в зависимость произношение от письменной нормы, что дало к XVIII в. образцовый характер такового в высших слоях здешних городов [7. С. 61–62]. Наконец, свой вклад в XVI–XVIII вв. внесли немецкие грамматики (теоретики языка), наиболее авторитетные из числа которых не только ориентировались на письменную норму лютеровской библии, но и позиционировали «саксонское» произношение как идеальное [7. С. 63–64]. Укрепление позиций хохдойч в Ост-Эльбии вкупе со становившимся все более очевидным политическим и экономическим преобладанием данного сверхрегиона привели к тому, что после середины XVI в. выраженный языковой сепаратизм демонстрировали лишь Бавария и Австрия, представлявшие собой не только центр распространения венской нормы, но и оплот контрреформации. Как следствие, венская норма сохранялась здесь даже в письменной речи до середины XVIII в., что было в полной мере характерно и для регионов Юга в целом [7. С. 60, 71]. Фактически вопрос о стандартизации письменного языка Германии был исчерпан лишь в конце XVIII – начале XIX в., свидетельством чего выступало появление классической национальной литературы [7. С. 60]. Унификация же устной речи в декларативной форме была произведена лишь в 1898 г., посредством установления норм «сценического произношения» (нем. Bühnenaussprache), что, однако, не дало полного элиминирования тех или иных местных окрасок обиходного языка даже высших социальных страт и по прошествии 50-ти лет [7. С. 72–73]. При этом диалект, по определению, являет собой архаичные формы языка, инертно реагирующие на социальные изменения, а повседневные явления и процессы – это та семантическая область, где в основном и сохраняются языковые пережитки [7. С. 38, 73–74]. Таким образом, если диалект демонстрирует жизнеспособность, это неминуемо будет отражаться на всех, кто с ним связан. Во всем изложенном, собственно, и состоят предпосылки и современные проблемы в принятии и использовании хохдойч носителями немецких диалектов. Если же затрагивать конкретно Вюртемберг, то необходимо отметить, что для него повсеместность распространения швабского диалекта в сфере обиходного языка характерна в особенности – настолько далеко и прочно зашла языковая самобытность Швабии [7. С. 81]. Относительно конфессиональных оснований швабско-берлинского конфликта, можно утверждать, что таковые, в целом, отсутствуют. Прежде всего отметим, что ретроспективно наличие в исторической Швабии габсбургской «Передней Австрии» с центром в Брайсгау (Баден) и Зундгау (Эльзас) изначально ставило крест на прохождении здесь Реформации в полном объеме. Тем не менее, на территории Вюртемберга лютеранство утвердилось, о чем свидетельствовало его присоединение к протестантскому лагерю в дни заключения Аугсбургского религиозного мира 1555 г. [10. С. 91, 95]. Как видно, швабы и берлинцы уже в XVI в. находились по одну сторону конфессиональных баррикад. Наряду с этим, стоит напомнить, что Германия – это первое после Чехии государство Европы, где веротерпимость была закреплена документально[9], в частности, Вестфальским миром 1648 г. [8. С. 78; 9. С. 400]. Вполне естественно, что этот принцип был подтвержден и Конституцией ФРГ 1949 г. Оставив в стороне формально-правовые институты, обратим внимание также на то, что еще со времен «великого курфюрста» Фридриха Вильгельма (1640–1688) соблюдение веротерпимости было для населения Бранденбурга буквально безальтернативно. Фридрих Вильгельм привлек в пострадавшее от Тридцатилетней войны курфюршество огромное количество иммигрантов всех конфессий и религий, а специальным Потсдамским эдиктом 1685 г. предоставил убежище 20 тыс. гугенотов, которые поселились преимущественно в Берлине. Дело «великого курфюрста» было доведено до конца уже Фридрихом II (1740–1786), легализовавшим различные секты [6; 11. С. 210]. Все это может быть в полной мере отнесено даже конкретно к Пренцлауэр-Бергу: он «всегда был полон привлеченных переселенцев и, собственно, так и возник» [32]. Наконец, апеллируя ко вполне очевидным вещам, можно заключить, что современная Германия – это не Северная Ирландия, где приверженность католической религии служит de facto основным маркером принадлежности к ирландскому этносу [4. С. 21]. Именно диалект, особенно если дело касается южан, являет собой главный и наиболее объективный атрибут той или иной субэтничности в Германии, что убирает все конфессиональные вопросы на задний план [13. С. 203].
3. Исторические и геополитические различия между немецким Югом и Ост-Эльбией
Все многообразие представляющих для нас ценность исторических фактов подчиняется трем основным закономерностям, первая из которых состоит в противоположных тенденциях государственного развития исторической Швабии и Ост-Эльбии. Возникшее в конце XII в. во главе с Альбрехтом Медведем маркграфство Бранденбургское, которое в XIV в. стало курфюршеством, а в 1411 г. перешло под власть Гогенцоллернов, постепенно превращалось в центр земель, связанных не территориально, но посредством принадлежности упомянутой династии [9. С. 299]. Государство Гогенцоллернов, формально появившееся в 1618 г., после объединения Бранденбурга с герцогской Пруссией, за 4 года до этого пополнилось также эксклавами в виде богатых рейнских графств Марк, Клеве и Равенсберг, а ровно через 30 лет включило, помимо Задней Померании, секуляризированные епископства Хальберштадт и Минден, а также графство Ханштейн [6]. Таким образом, уже к середине XVII в. ясно обозначился основной внешнеполитический ориентир Бранденбурга-Пруссии, состоявший в «территориальной консолидации государства, путем присоединения сопредельных земель» [8. С. 109]. Напротив – историческая Швабия примерно совпадает в своих границах с одноименным герцогством, возникшим в 919 и доставшимся в 1079 г. графу Гогенштауфену, союзнику императора Генриха IV, враждовавшего в те годы со швабским герцогом Рудольфом из-за императорской короны. В дальнейшем, после взлета и бесславного сошествия Гогенштауфенов с исторической арены в 1268 г., герцогство Швабия прекратило свое существование и погрузилось в непрекращавшиеся междоусобицы, став на многие века одним из эпицентров германской раздробленности [15]. Единственным швабским графством, по-настоящему добившимся успехов в централизаторской политике, был Вюртемберг, ставший в 1495 г. единым и неделимым герцогством [5]. Тем не менее, он заведомо не имел возможности достичь уровня Бранденбурга-Пруссии, поскольку само по себе длительное сохранение раздробленности служило в условиях феодальной формации косвенным свидетельством экономической силы[10] суверенных осколков Швабии. Все это объясняет также тот факт, что от одной из передовых областей Позднего Средневековья не исходила языковая унификационная активность (см. выше). Продолжая тему, раскроем различия в экономическом развитии Юга и Ост-Эльбии, основным моментом которых выступает лидирование первого в общегерманских масштабах до середины XVI в. В свою очередь, данные различия распадаются на три взаимосвязанных аспекта. Первый из таковых состоит в относительности выгоды транзитного положения данных сверхрегионов. До перенесения мировых торговых путей на атлантическое побережье, в связи с великими географическими открытиями, Юг представлял собой составную часть рейнского пути, главной торговой артерии Европы, а его города образовывали особую группу, отличную как от ганзейской, так и от рейнской групп [9. С. 307; 10. С. 56]. Во многом вследствие подобных условий, к началу XVI в. «верхненемецкие города достигли расцвета и являлись средоточием богатства и роскоши» [10. С. 56–57]. Что касается лежащей на другом конце Германии Ост-Эльбии, то выгодность ее местонахождения, состоящая в не тождественных Югу природно-климатических условиях, а также наличии обширного балтийского побережья и таких крупных рек, как Эльба и Одер, дала о себе знать немного позднее. Второй аспект заключается в статусе Юга как одного из главных центров не только добычи металла и металлообработки, но и сукноделия, т. е. тех отраслей, которые имели наибольшее значение на заре становления промышленности. Города Юга, выдвинувшегося в качестве одного из лидеров металлообработки еще в XII–XIII вв., к началу XVI в. стали наиболее важными центрами данной отрасли [9. С. 295; 10. С. 57]. С XIV в. здесь также начинает бурно развиваться производство как грубых сукон из местной шерсти, так и добротных льняных и хлопчатобумажных тканей, шедших, наряду с изделиями из металла, на экспорт. Этим южнонемецкие города резко отличались от всех остальных, включая ганзейские, где ремесленное производство было рассчитано преимущественно на местные рынки [9. С. 307, 309]. Активное развитие ремесла на Юге, дополненное поступавшими от торговли доходами, имели в качестве следствия распространение главным образом в местном текстильном производстве рассеянной мануфактуры («системы раздач») уже в XV в. [9. С. 308]. Однако по-настоящему уникальным подтверждением беспрецедентной глубины протекания вторичного накопления капитала в Южной Германии того времени выступает появление здесь крупных торгово-ростовщических фирм (Фуггеров и др.), инвестировавших средства в разнообразные промыслы и, таким образом, являвших собой предшественников финансово-промышленных групп XIX–XXI-го вв. [3. С. 172; 10. С. 57, 61]. Тем не менее, следует принимать во внимание тот факт, что развитие промышленности Германии, начиная еще с цеховой стадии, сильно зависело от воли соответствующих феодалов, что усиливалось по мере роста локальной централизации в XIV–XV вв., а после середины XVI в. было возведено в абсолют [9. С. 298, 314]. Результатом Крестьянской войны 1525–1526 гг. выступила консервация феодальных порядков, которые были в малой степени разбавлены коррективами, касавшимися, к тому же, лишь крестьян [10. С. 91–92]. Опустошения Тридцатилетней войны еще сильнее углубили зависимость от феодала формировавшегося мануфактурного производства, начавшего, таким образом, тяготеть к феодальным городам-резиденциям [11. С. 207]. Все это обусловило всесторонний упадок ремесла городов Юга в XVI–XVIII вв. (которого в какой-то мере избежал разве что Вюртемберг) и переход статуса промышленного и даже отчасти торгового центра Германии к Саксонии, конкурировавшей в этом плане с Югом еще с XII в. и также бывшей одним из очагов распространения «системы раздач» [6; 9. С. 295, 308; 10. С. 57, 60; 11. С. 208]. Пруссия, ставшая с конца XVII в. преемницей Саксонии, лишь подтвердила актуальность указанных тенденций. С ориентиром в виде построения военно-крепостнического государства, и политически, и экономически заточенного под цели агрессивной внешней политики, прусский абсолютизм всемерно поощрял под знаком меркантилизма развитие лишь тех отечественных мануфактур, которые были, так или иначе, связаны с военными заказами [6]. Для того чтобы увидеть опору промышленного подъема Пруссии, изложим различия между развитием сельского хозяйства Юга и Ост-Эльбии, проистекающие во многом из более благоприятных природно-климатических условий первого. Магистральным направлением развития аграрного сектора Юга была его фермеризация через стадию «чистой сеньории» и углубление экономической дифференциации сельского населения. «Чистая сеньория» появлялась в результате ликвидации барской запашки (домена), посредством ее членения на участки, сдававшиеся в аренду мейерам (крестьянам-арендаторам). Это также вело к полной или частичной замене натуральной ренты денежной (чиншем) и утрате крестьянами наследственных прав на землю с одновременным обретением личной свободы [9. С. 296–297; 11. С. 217; 12. С. 266]. Ост-Эльбия же стратегически развивалась в направлении юнкеризации сельского хозяйства через вторую формацию крепостничества (ВФК) и насильственное обезземеливание крестьян [3. С. 172; 12. С. 266]. В противоположность «чистой сеньории» ВФК предполагала расширение домена за счет хуфов с соответствующим ростом барщинных повинностей и неминуемым попаданием крестьян в личную зависимость от феодала [6; 9. С. 311]. Юг и Ост-Эльбия демонстрировали также разительные отличия в процессах и результатах феодальной реакции[11]. Начавшееся еще в XIV в. на Юго-Западе наступление феодалов на права крестьян состояло большей частью в пересмотре к ущербу мейеров условий и сроков арендных контрактов, а также возвращении крестьян к состоянию личной зависимости. Что касается Ост-Эльбии, то там феодальная реакция, собственно, была представлена явлениями ВФК, ясно обозначившимися после рубежа XV–XVI вв. и кое-где, особенно в Восточной Пруссии и Мекленбурге, не изжитыми до конца даже во второй половине XIX в. [9. С. 297, 311–312; 11. С. 226]. Экономически слабое крестьянство Ост-Эльбии могло ответить феодалам лишь массовыми побегами. К тому же, любые попытки крестьянских мятежей пресекались на корню крепнувшей военной машиной Пруссии [6]. Крестьяне же Юго-Запада практиковали бегства во вновь возникавшие города и за Эльбу лишь поначалу, а с XIV в. перешли к полномасштабным выступлениям [9. С. 297, 316]. Сама Крестьянская война началась в 1525 г. с восстания в Швабии, и именно ее итоги остановили феодальную реакцию на Юге [10. С. 77, 91]. Наконец, крайне не маловажно то, что сельскому хозяйству Юга и Ост-Эльбии были присущи выраженные культуральные различия. Если до середины XVI в. на Юге получили наибольшее распространение огородные, винодельческие и технические культуры для нужд бурно развивавшихся городов, то ВФК Ост-Эльбии объяснялась в основном тем, что здесь имелись наиболее благоприятные условия для культивирования зерновых. Как раз последние (главным образом рожь) и стали активно вывозиться по большей части в Нидерланды и Англию, чему также способствовало обилие крупных рек [10. С. 92–93; 11. С. 209–210]. Так, в Ост-Эльбии появились высокодоходные сверхспециализированные юнкерские хозяйства, подкрепляемые выгодной конъюнктурой мирового рынка и возможностью прямого выхода на таковой. Прежде чем перейти к рассмотрению третьей исторической закономерности, разнящей немецкий Юг и Ост-Эльбию, обратимся к геополитическим отличиям данных сверхрегионов, при изложении которых необходимо сделать упор на непосредственно географическую составляющую. Во-первых, регионы Юга, по сравнению с Ост-Эльбией, имеют более благоприятные природно-климатические условия, о чем упоминалось выше. Во-вторых, Швабию и Баварию отличает преобладание возвышенных форм рельефа в сочетании с наличием выраженных естественных границ. Так, Швабский Альб и горы Шварцвальд образуют Швабский угол (нем. Schwäbisches Eck). В Баварии же Франконский Альб, Чешский массив и Баварские Альпы служат границами Баварского треугольника (нем. Bayerisches Dreieck). Таким образом, с геополитической точки зрения, Швабия и Бавария являются типичными орократическими[12] регионами. Это отчасти применимо и к Бадену, защищенному, помимо Шварцвальда, горами Оденвальд (на севере) и Брайсгау (на юге). Западной же естественной границей Бадена служит Рейн. Все представленные исторические и геополитические закономерности дали в качестве следствия нараставший после середины XVI в. автономизм Юга вплоть до саботажа создания общегерманского государства и сепаратизма, т. е. тенденцию, прямо противоположную прусскому экспансионизму (см. выше). Безусловно, указанное начало проявлять себя наиболее отчетливо после германской медиатизации 1803 г., в результате которой все южнонемецкое пространство было поделено между Баденом, Вюртембергом, Баварией, а также Гессеном [8. С. 159]. Окрепшие государства Юга отчетливо дали знать о своих внешнеполитических предпочтениях, когда в революционном 1849 г. сорвали попытку довести заключенную 26 мая прусско-саксонско-ганноверскую унию до масштабов «малогерманского» объединения, итогом чего выступила реанимация в 1850 г. Германского союза под предводительством Австрии. Начавшаяся через 20 лет после этого франко-прусская война была в основном обусловлена необходимостью завершить объединение Германии, поскольку в 1867 г. именно южные государства не вошли в состав учрежденного по итогам австро-прусской войны Северогерманского союза [8. С. 243–244, 280, 289]. Во Втором Рейхе и Веймарской республике выраженный сепаратизм неоднократно проявляла лишь Бавария, где в 1919 г. около месяца даже существовала Баварская советская республика [12. С. 267, 279, 285, 291–292]. Окончательно Бавария была усмирена только политико-административной реформой национал-социалистов 1933–1934 гг. [12. С. 301]. В заключение подчеркнем, что политический автономизм Юга работал и на усиление автономизма языкового, поскольку, чем дольше в Германии сохранялись политические и экономические границы, тем больше языковой самобытности сохранял соответствующий регион [7. С. 77–79].
4. Возвращаясь в наши дни: экономическая конъюнктура швабско-берлинского конфликта Обращаясь к экономическим причинам конфликта, необходимо в первую очередь сконцентрировать внимание на жилищных проблемах Пренцлауэр-Берга. Пренцлауэр-Берг – это район, географически располагающийся в центре Берлина, на юге округа Панков. Подавляющее большинство зданий в этом районе появилось до 1948 г., в частности, свыше 2/3 построек были возведены на рубеже XIX–XX вв. Вторая мировая война оставила заметный отпечаток на лице Пренцлауэр-Берга, о чем 1/3 поврежденных зданий напоминала вплоть до 1989 г. Однако упомянутая выше санация начала практиковаться еще во времена ГДР, с 1970–1980-х. Так, местность вокруг Кольвицплац – Кольвицкиц (Kollwitzkiez, от Kollwitz и берл.-нем. Kiez – ‘округа; среда’) – была ревитализирована одной из первых [29]. «Ныне Пренцлауэр-Берг – это обыкновенный городской район, в который вложено много денег» [17]. В роли инвесторов зачастую как раз и выступают швабы. Жилье в Берлине покупается ими, благодаря сбережениям, затем сдается в аренду, что позволяет швабам обзавестись собственной недвижимостью в Баден-Вюртемберге [30]. И в изменении принадлежности права собственности на жилье в Пренцлауэр-Берге, собственно, и кроется ключевой момент швабско-берлинского конфликта [13. С. 205; 23]. Несмотря на то, что с 2006 по 2014 гг. доля собственников жилья в Германии выросла с 42 до 52,5%, немцы, как видно, сохраняют за собой статус «нации арендаторов», особенно если речь идет о горожанах [1; 14]. Активизация санационных мероприятий в Пренцлауэр-Берге привела к тому, что далеко не все коренные жители Кольвицкиц и Гельмгольцкиц смогли позволить себе остаться в этих местах. «Этот процесс многие переживали как невзгоду, перед которой они оказались беспомощны» [20]. Все это вовсе не удивительно: санация методично приносила плоды и уже на начало 2010-х Кольвицкиц имела, с точки зрения аренды жилья, рейтинг «преимущественно хорошего района» [20]. Здесь также стоит добавить, что с 2011 по 2016 гг. средняя арендная плата в Берлине выросла на 33%, достигнув 8,37 евро/м2 в месяц, причем столица стала лидером по росту квартирной ренты среди крупных городов Германии [14]. Подобные условия, складывавшиеся в Пренцлауэр-Берге, как раз и привели к тому, что «на протяжении многих лет переселившиеся швабы служили прототипом зажиточных бюргеров из Западной Германии, которые гонят вверх арендные платежи, открывают лавки экологически чистых товаров и вообще идут в наступление на берлинскую неряшливость» [21]. Характерно, что на ранних этапах своего развития пресловутая швабенхасс имела куда более рациональные и однозначные мотивы, когда, к примеру, 1 июня 2008-го несколько сотен человек устроили шествие по Кольвицштрассе против домосанаторов с лозунгом «Остановите оккупацию П-Берга порно-хиппи-швабами» [32]. Клишекриг[13] тогда еще была делом будущего. Впрочем, уже в те годы швабы в Пренцлауэр-Берге были награждены образом врага, о чем в полной мере свидетельствовала упомянутая демонстрация, направленная прежде всего против проекта «Мартасхоф» на Шведтер-штрассе, который, в действительности, реализовывали итало-баварские застройщики. Абсурдом при этом выглядит осведомленность организаторов акции об этом факте. Таким образом, за всеми субэтническими нагромождениями неизменно стоял конфликт между богатыми и бедными (нем. Arm-Reich-Konflikt) [32]. Подобный статус-кво имеет и более масштабные стороны, состоящие в сохраняющихся значительных экономических диспропорциях между немецким Югом и Востоком (см. табл. 1, 2). Несмотря на то, что каждая из рассмотренных нами федеральных земель демонстрировала успешное преодоление результатов финансово-экономического кризиса 2008–2010 гг., значения мезоэкономических показателей Юга и Востока отличаются в разы. Различия также отчетливо видны и при сопоставлении показателей, пересчитанных на одного жителя. Внимание привлекает также тот факт, что падение экономик Юга в 2008–2010 гг. было выражено в большей степени, по сравнению с Востоком, что служит косвенным свидетельством важной роли дотаций для данных регионов, начавших поступать из Западной Германии сразу же после воссоединения. Таблица 1 Некоторые мезоэкономические показатели федеральных земель Баден-Вюртемберг, Бавария, Гессен, Берлин, Бранденбург и Саксония в 2008–2017 гг.
Таблица 1 (продолжение)
Источники: по всем показателям, кроме суммарного регионального долга и бюджетного сальдо [16]; по суммарному региональному долгу и бюджетному сальдо [19]. Примечание: 1)включая доходы некоммерческих организаций. 2)включая долги перед открытыми сферами, но исключая суммы по кредитным линиям.
Тем не менее, экономика Берлина по меркам Востока выглядит более чем состоятельной. Бросающийся в глаза уровень суммарного регионального долга не должен расцениваться как доказательство об обратном: эта черта присуща также экономикам Бремена и Гамбурга, пересчитанный на одного жителя ВРП которых за 2009–2015 гг. в среднем составил, соответственно, 43269 и 57570 евро [16; 19]. Поэтому неслучайно в обобщенных показателях немецкой финансовой статистики Берлин входит в одну группу со «старыми землями», но не с «новыми», т. е. Востоком. Таблица 2 Средние значения некоторых мезоэкономических показателей федеральных земель Баден-Вюртемберг, Бавария, Гессен, Берлин, Бранденбург и Саксония в пересчете на одного жителя за 2009–2015 гг. (евро)
Источники: по всем показателям, кроме суммарного регионального долга и бюджетного сальдо [16]; по суммарному региональному долгу и бюджетному сальдо [19]. Примечания: 1)в пересчете на одного наемного работника. 2)включая доходы некоммерческих организаций. 3)рассчитано нами с использованием данных по численности населения, взятых из [16]. 4)в пересчете на одного занятого. 5)включая долги перед открытыми сферами, но исключая суммы по кредитным линиям.
Еще более показательна устойчивая неотрицательная динамика берлинской экономики в 2000 – начале 2010-х, включая такую и статистически, и реально уязвимую сферу, как располагаемые доходы домохозяйств (см. табл. 3). С учетом высоких значений пересчитанных на одного жителя мезоэкономических показателей Берлина, приближающегося в этом плане к Югу, можно констатировать, что даже резкий скачок численности населения столицы в 2008–2016 гг. едва ли мог послужить причиной роста социально-экономической напряженности в городе. Таблица 3 Соотношение прироста населения, а также ВРП (ВВП) и располагаемого дохода домохозяйств на одного жителя в Баден-Вюртемберге, Берлине и ФРГ в 1992–2016 гг. (%)
Источник: [16]. Примечание: 1)включая доходы некоммерческих организаций.
* * * В заключение отметим, что проанализированному швабско-берлинскому конфликту свойственна одна характерная черта, состоящая в выраженной дистанцированности его формы от содержания [2. С. 128–129]. Основа данного конфликта составлена преимущественно причинами экономического характера, которые, вместе с тем, не выглядят достаточными для порождения по-настоящему конфликтной ситуации. Это служит основанием для однозначного отнесения швабско-берлинского конфликта к разряду конструктивистских [4. С. 20]. При этом форма конфликта всецело определена его субэтнической конъюнктурой, напрямую связанной также с отраженными историческими и геополитическими различиями между немецким Югом и Ост-Эльбией.
Литература
[1] С географической и субэтнической точек зрения, границы Швабии, в целом, совпадают с границами региона Вюртемберг, который, таким образом, правомерно обозначать как «собственно Швабия» или просто «Швабия». Тем не менее, историческая Швабия включает в себя, помимо Вюртемберга, Баден, Эльзас, немецкоязычные кантоны Швейцарии, Лихтенштейн, австрийскую землю Форарльберг, а также одноименный административный округ на западе современной Баварии. Из всех данных областей можно счесть спорной лишь принадлежность Эльзаса, который, однако, являясь исконно немецкой местностью, после XVII в. дважды возвращался в состав Германии в периоды политического упадка Франции (в Третьем Рейхе Эльзас даже был фактически слит с Баденом в одну гау с центром в Страсбурге, перенесенным из Карлсруэ). [2] Т. е. называя булочки не по-берлински, а по-швабски. [3] Шваб.-нем. Spätzle [то же, что и нем. Spätzchen – дословно ‘воробушек’ (в свою очередь, от нем. Spatz – ‘воробей’)] – швабское блюдо, представляющее собой вариант клецок и выступающее одним из символов наплыва швабов в Пренцлауэр-Берг. [4] К примеру, респондент пообещал, что Берлин переживет «швабскую весну», добавив: «Площадь Кольвицплац – это наша площадь Тахрир». [5] Искаженное на швабский лад немецкое Mauer – ‘стена; ограда’. Подобные окказионализмы встречаются в немецких СМИ в тех случаях, когда авторы стремятся подчеркнуть чужеродность швабов коренным берлинцам. В одном ряду с «мойерле» (Mäuerle) стоят также «лендле» (Ländle, от нем. Land – ‘страна; участок земли’), «хойсле» (Häusle, от нем. Haus – ‘дом; жилище’) и «штрессле» (Sträßle, от нем. Straße – ‘дорога; улица’). [6] Колбаса карри является в швабско-берлинском конфликте, своего рода, противопоставлением шпецле и одним из обозначений берлинской аутентичности. Так, в начале 2010-х в Пренцлауэр-Берге можно было встретить баннер, гласивший „Currywurst statt Spätzle“ (‘Колбаса карри вместо шпецле’). [7] Данный процесс обозначается также «ревитализация» и «джентрификация». Употребление последнего термина в данном контексте крайне не желательно, поскольку под джентрификацией следует понимать процесс достижения отдельными субъектами или группами таковых статуса граждан. Иными словами, джентрификация – это обуржуазивание субъектов, но не городских кварталов. [8] В силу множества причин исторического, геополитического и экономического характера, к Ост-Эльбии необходимо относить не только земли, собственно, лежащие восточнее Эльбы, но также территории нынешних федеральных земель Саксония, Тюрингия и Саксония-Анхальт. Таким образом, западная граница Ост-Эльбии примерно соответствует западной границе ГДР. На востоке же Ост-Эльбия включает в себя все входившие в состав Второго Рейха регионы и местности, от Силезии на юге до Мемельланда на крайнем северо-востоке. [9] Не принимая во внимание тот факт, что веротерпимость поддерживалась во Франции в 1598–1685 гг., пока действовал Нантский эдикт. [10] Для того чтобы убедиться в справедливости данной закономерности достаточно взглянуть на Францию, «средоточие феодализма в средние века», по Ф. Энгельсу, объединение которой, завершившееся в 1653 г., в явной форме продолжалось два века, хотя начало ему было положено еще в XII в. Людовиком VI Капетингом. [11] Результаты феодальной реакции – это в действительности весьма информативный показатель. Феодальная реакция без последствий в виде крупномасштабных крестьянских выступлений как таковых (не говоря уже об их успешности) свидетельствует о политической и, следовательно, экономической слабости представителей данного класса как класса непосредственных и основных производителей в условиях аграрной экономики. Эта закономерность во многом объясняет то, что именно Англия стала страной огораживаний, в сущности, представлявших собой доведенную до максимума и, в конечном счете, легализованную феодальную реакцию. [12] Греч. ορος – ‘гора’ и κρατος – ‘власть’. Данная категория родственна двум базовым понятиям геополитики – теллуро- и талассократии. Классическими примерами орократии выступают Швейцария, Грузия и область Шанского нагорья. [13] Нем. Klischeekrieg, от Klischee – ‘клише; стереотип’ и Krieg – ‘война’. Под таким фигуральным обозначением можно объединить рассмотренные выше конфликтные события первой половины 2010-х. комментарии - 4
Нам нужны адекватные и ответственные парни и девушки для выполнения не сложной, но хорошо оплачиваемой работы. Опыт и образование не требуется. Пишите в телеграм @karabeitm Желаешь получать 200-500к в месяц? Не вопрос! От вас требуется только решительность. Никаких вложений и тд. Серьезно настроен? Пиши в телеграм @karabeitm Заинтересованы в хорошем заработке? Прошу в телеграм @karabeitm Мой комментарий
|
http://reyna.userbet.xyz ПРИСОЕДИНЯЙТЕСЬ СЕЙЧАС И ПОЛУЧИТЕ 100$ К ВАШЕМУ ПЕРВОМУ ДЕПОЗИТУ!
Управляйте роботом самостоятельно! Контроль уровня риска!
[url=https://kazan.podarki-market.ru/catalog/product-282544/?MID=3632&result=reply#message3632]Высокотехнологичные инструменты для заработка на криптовалютных активах[/url] [url=https://today.kg/news/243240/]Высокотехнологичные инструменты для заработка на криптовалютных активах[/url] [url=https://krasnoyarsk.podarki-market.ru/catalog/product-149067/?MID=3525&result=reply#message3525]Высокотехнологичные инструменты для заработка на криптовалютных активах[/url] 3829d4e