1. Множество — это имя имманенции. Множество — это ансамбль сингулярностей. Отталкиваясь от этого, мы можем сразу набросать он- тологические определения того, что остается от реальности, когда концепт народа избавляется от трансцендентности. Хорошо известно, как в рамках главенствующей традиции модерна формируется концепт народа. Гоббс, Руссо и Гегель, каждый со своей стороны и в своей ма- нере, создавали концепт народа, исходя из трансцендентности сувере- на: эти трое расценивали множество как хаос и войну. На этой основе мысль эпохи модерна работает двояким образом: с одной стороны, она абстрагирует множество сингулярностей и трансцендентным образом унифицирует его в концепт народа; с другой стороны, она разлагает сингулярности (конституирующие множество) в массу индивидуумов. Современная теория естественного права, будь она эмпирического или идеалистического происхождения, всегда является теорией транс- цендентности и одновременно с этим нивелирует план имманенции. Теория множества, напротив, требует, чтобы субъекты говорили сами за себя: речь идет о нерепрезентабельных сингулярностях (singularités non représentables), а никак не об индивидах-собственниках.
2. Множество — классовый концепт. В действительности, множество всегда продуктивно и всегда в движении. Рассмотренное с темпораль- ной точки зрения, множество эксплуатируется в производстве; даже рассмотренное с пространственной точки зрения, множество эксплуа- тируемо, поскольку конституирует производительное сообщество, со- циальную кооперацию для производства. Понятие «класс множество» следует рассматривать иначе, нежели понятие рабочего класса. Понятие рабочего класса является ограниченным как с точки зрения производ- ства (поскольку оно включает в себя в основном промышленных рабо- чих), так и с точки зрения социальной кооперации (учитывая, что оно состоит лишь из небольшого количества работников, вовлеченных в си- стему общественного производства). Полемика Розы Люксембург про- тив зацикленности Второго Интернационала на рабочем классе в узком смысле слова и против теории «рабочей аристократии» — это предвос- хищение имени «множество»; неудивительно, что Люксембург усилила полемику против «рабочей аристократии», направляя ее и против воз- никающего в то время национализма в рабочем движении.
Если мы позиционируем множество как классовый концепт (concept), то понятие (notion) эксплуатации будет определяться как эксплуата- ция кооперации — кооперации не индивидуумов, но сингулярностей, эксплуатация ансамбля сингулярностей, сетей, составляющих целое, и целого, которое включает сети и т. д. Обратите внимание, что «модер- ная» концепция эксплуатации (описанная Марксом) адекватна понятию производства, акторы которого есть индивиды. Она верна, поскольку есть индивиды, чей труд измерим по закону стоимости. Даже концепт массы (как неопределенной совокупности индивидов) представляет со- бой также и понятие меры или, точнее, толкуется так в рамках политэко- номии труда. В этом смысле масса является коррелятом капитала, так же как народ — это и есть суверенитет; и нужно добавить, что не случайно концепт народа является мерой, особенно в утонченной версии кейнси- анской политической экономии и политэкономии «всеобщего благосо- стояния». С другой стороны, эксплуатация множества безмерна, иными словами, это власть, которая противостоит сингулярностям вне и по ту сторону меры, сверх всякой меры. Если определить этот исторический сдвиг как (онтологически) эпохальный, то критерии меры, принятые в ту или иную эпоху, будут радикальным образом поставлены под во- прос. Сегодня мы являемся свидетелями этого сдвига, и не ясно, предла- гаются ли нам вообще новые диспозитивы и критерии меры.
3. Множество — это концепт мощи. Анализируя кооперацию, мы мо- жем обнаружить, что ансамбль сингулярностей производит сверх меры. Эта мощь не только стремится к расширению, но, прежде всего, хочет обрести тело: плоть множества стремится превратиться в тело Всеобще- го интеллекта. Можно рассмотреть этот переход, или, вернее, это выра- жение мощи, следуя в трех направлениях:
А) Генеалогия множества через переход от модерна к постмодерну(или, если угодно, от фордизма к постфордизму). Эта генеалогия кон- ституируется борьбой рабочего класса, растворившего формы социаль- ного порядка «модерна».
B) Тенденция к Всеобщему интеллекту. Характерная для множества тенденция к все более нематериальным и интеллектуальным способам выражения в производстве является стремлением оформиться в качест- ве абсолютного восстановления Всеобщего интеллекта в живом труде.
C) Свобода и радость (а также кризис и боль) этого инновационного сдвига, включающего в себя непрерывность и некоторый разрыв, други- ми словами, является чем-то вроде систолы и диастолы в процессе вос- соединения сингулярностей.
Революционный монстр, имя коему — множество
Необходимо еще раз обратиться к различию между понятиями мно- жества и народа. Множество не может быть понято и не может быть объяснено в терминах теории общественного договора (если таковой понимается скорее в смысле трансцендентальной философии, нежели как эмпирический факт). В самом общем смысле, множество не дове- ряет репрезентации, поскольку последнее несоизмеримо с множествен- ностью. Народ всегда репрезентируется как некое единство, в то время как множество не может быть репрезентируемо, ибо оно противостоит как нечто аномальное, монструозное телеологическим и трансценден- тальным рациональностям модерна. В противоположность концепту народа концепт множества представляет собой особую, универсально- конкретную множественность. Народ представляет собой социальное тело; это не множество, потому что множество — это сама плоть жизни. Если, с одной стороны, мы противопоставляем множество народу, то, с другой стороны, мы должны противопоставить его массам и плебсу. Массы и плебс часто оказывались словами, используемыми для описа- ния иррациональной и пассивной социальной силы, опасной и агрес- сивной, в силу чего в высокой степени подверженной манипуляциям. Множество, напротив, является активным социальным субъектом — множественностью, которая действует. Множество не есть некое един- ство, подобное народу, но в противоположность массе и плебсу мы мо- жем рассматривать его как нечто организованное. Это действительно активный субъект самоорганизации. Таким образом, одно из главных преимуществ концепта множества состоит в том, что он обезвреживает все современные аргументы, основанные на «страхе перед массами» или «тирании большинства», аргументы, которые часто использовались как форма шантажа, чтобы заставить нас принимать (а иногда даже требо- вать) собственное рабство.
Что делать с множеством, c точки зрения власти? Фактически, власть не может сделать ничего, поскольку категории власти — единство субъ- екта (народ), форма ее построения (договор между индивидами) и способ правления (монархия, аристократия, демократия, простая или комбинированная) — были отброшены. Радикальное изменение спо- соба производства через гегемонию нематериального и коллективного живого труда есть онтологическая революция, продуктивная и биопо- литическая в полном смысле этого слова — все это полностью перевер- нуло критерии «хорошего правительства» и разрушило модерную идею сообщества, которое будет функционировать ради накопления капита- ла, как того с самого начала желал капиталист.
Концепт множества вводит нас в совершенно иной мир, погружает в ре- волюционный процесс. В рамках этой революции мы можем представить себя не иначе как монстрами. В XVI и в XVII вв., в разгар революции, за- ложившей фундамент современности, Гаргантюа и Пантагрюэль оказы- ваются знаковыми титанами, крайними фигурами свободы и открытий: они проходят сквозь революцию и предлагают нам титаническую зада- чу — стать свободными. Сегодня нам нужны новые титаны и новые мон- стры, способные соединить природу и историю, труд и политику, искусст- во и изобретение и показать нам новую силу, которая открывается перед человечеством с рождением Всеобщего интеллекта, гегемонией иммате- риального труда, новыми высокими страстями и активностью множества. Нам нужен новый Рабле или, вернее, много новых Рабле.
В заключение мы еще раз отметим, что первичная материя множест- ва — это плоть, т. е. общее живое вещество, где тело и интеллект совпа- дают и неразличимы. «Плоть — это не материя, не дух, не субстанция, — пишет Мерло-Понти. — Чтобы ее обозначить, нам нужен старый термин “элемент” (первоначало), который использовался, когда говорилось о воде, о воздухе, о земле и огне, то есть в общем смысле; ...это своего рода воплощенный принцип, который привносит определенный стиль бытия повсюду, где обнаруживается даже небольшая его часть». Плоть в этом смысле есть элемент бытия. Подобно плоти, множество является чистой потенциальностью, это — неоформленная сила жизни, первоэлемент бы- тия. Как и плоть, множество ориентировано на полноту жизни. Револю- ционный монстр, имя которому — множество, появляется в конце модер- на и постоянно стремится превратить нашу плоть в новые формы жизни.
Мы можем объяснить движение множества от плоти к новым формам жизни и с другой точки зрения. Это внутреннее движение, онтологиче- ский сдвиг и то, что его образует. Я имею в виду мощь множества, рас- сматриваемую с точки зрения образующих ее сингулярностей, способ- ную демонстрировать динамику ее усиления, устойчивости и свободы. Вдобавок к глобальному производству товаров и воспроизводству об- щества производство сингулярностей есть действительно производство новой субъективности. Сегодня, в эпоху господства нематериального производства, очень трудно отличить производство товаров и социаль- ное воспроизводство субъективности, т. к. нет ни новых товаров без но- вых потребностей, ни воспроизводства жизни без единичного желания.
Следует подчеркнуть глобальную мощь процесса: он разворачивается между глобальностью и сингулярностью, в синхронном ритме, делая свя- зи более или менее интенсивными (можно назвать их ризоматичными), и одновременно диахронически — между систолой и диастолой, эво- люцией и кризисом, концентрацией и рассеянием колебаний. Другими словами, производство субъективности, т. е. производство, которое осу- ществляет сам субъект, — это одновременно конституирование множест- ва, ибо множество есть ансамбль сингулярностей. Конечно, кто-то скажет, что множество является (в сущности своей) неустойчивым понятием, чи- сто метафорическим, потому что не может быть никакого единства множественного, иначе как данного в трансцендентальном акте, более или менее диалектичном (как это практиковалось в философии от Платона, через Гоббса и до Гегеля): тем более что множество — или множествен- ность, которая отказывается быть репрезентированной в диалектическом снятии, — позиционирует себя как сингулярное и субъективное. Но эти возражения слабы: диалектическое снятие здесь неэффективно, т. к. для множества единство множественного — это не что иное, как сама жизнь, а ее тяжело свести к диалектике. Кроме того, этот диспозитив производст- ва субъективности, находящий во множестве свою общую фигуру, пред- ставляет собой коллективную практику, деятельность по постоянному обновлению конституции бытия. Понятие «множество» оказывается од- новременно субъектом и продуктом коллективной практики.
Множество — это имя множества тел
По-видимому, истоки дискурса о множестве обнаруживаются в «под- рывной» интерпретации мысли Спинозы. Мы никогда не перестанем на- стаивать на важности предпосылок, сформулированных Спинозой. Впол- не спинозистской темой, прежде всего, является тема тела и, в частности, тема могущества тела. «Вы не можете знать, на что способно тело»1. И мно- жество — это название множества тел. Мы имели дело с этим определени- ем, когда говорили о «множестве как мощи». Здесь тело первично как по генеалогии, так и в тенденции, как на этапах, так и в результате процесса формирования множества. Однако этого недостаточно. Мы должны воз- обновить весь предыдущий анализ, на этот раз с точки зрения тела, т. е. мы должны вернуться к пунктам 1, 2 и 3 и завершить их в этой перспективе.
1. Когда мы противопоставляем концепт множества понятию народа, имея в виду, что множество — это ансамбль сингулярностей, мы долж- ны перевести этот концепт в перспективу тела и прояснить диспозитив множества тел. Когда мы обращаем внимание на тела, мы понимаем, что мы не просто сталкиваемся с множеством тел, но и что каждое тело есть множество. В точках пересечения множества, где скрещивается множе- ство с множеством, тела смешиваются, пересекаются, скрещиваются и преобразуются; они подобны морским волнам в их вечном движении и постоянной взаимной трансформации. Метафизика индивидуально- сти (и/или личности) представляет собой жуткую мистификацию мно- жества тел. У тела нет никакой возможности пребывать в одиночестве.Мы даже не можем себе такое представить. Когда человек определяется как индивидуум, он рассматривается в качестве автономного источни- ка прав и свойств, становясь одиноким. Но в действительности, сам по себе, вне отношения к другому, он не существует. Метафизика индивиду- альности, когда она сталкивается с телом, отрицает множество, форми- рующее тело, чтобы отрицать множество тел. Трансцендентность — это ключ к любой метафизике индивидуальности, а также к любой метафи- зике суверенитета. C позиции тела, напротив, нет ничего, кроме отношения и процесса. Тело — это живой труд, выражение и кооперация, оно есть, таким образом, материальная конструкция мира и истории.
2. Когда мы говорили о множестве как о классовом концепте, а также как о субъекте производства и объекте эксплуатации, стало возможным немедленно ввести его в телесное измерение, ибо очевидно, что в про- изводстве, в движениях, в труде и в миграциях на карту поставлены тела. Со всеми их измерениями и обстоятельствами жизни. В производстве деятельность тел всегда является производительной силой, а зачастую и основным материалом. С другой стороны, не может быть речи об эк- сплуатации, которая затрагивала бы производство товаров или воспро- изводство жизни и непосредственно не затрагивала бы тела. Далее, что касается понятия капитала, его также следует рассматривать в реалисти- ческих терминах, анализируя страдания, приносимые телу: тела изно- шенные, искалеченные и раненые всегда сводятся к состоянию матери- ального производства. Материал равен товару. Мы не можем принять, что тела низводятся до положения товара в производстве и воспроизвод- стве капиталистического общества; мы должны настаивать на возвраще- нии ценностей и удовлетворении желаний, а также на трансформации и расширении мощи самих тел, направляемых непрерывной борьбойпротив капитала. Раз уж мы признаем эту структурную амбивалентность в развитии исторического процесса накопления, значит, необходимо ставить проблему с упором на ее разрешение с позиции освобождения тел и в рамках проекта борьбы за это. Другими словами, материалисти- ческий диспозитив множества может исходить только из первичности тела, а также из борьбы против его эксплуатации.
3. Мы говорили о множестве как о понятии мощи, исходя из генеало- гии и тенденции, кризиса и трансформации, и теперь подходим к об- суждению метаморфозы тел. Множество — это множество тел, оно выражает мощь не только как целостность (ансамбль), но и как сингу- лярность. Каждый период в истории развития человека (труда и власти, потребностей и воли к изменениям) включает в себя индивидуальныеметаморфозы тел. Исторический материализм охватывает закон эво- люции, но этот закон является каким угодно, только не необходимым, линейным и односторонним: это закон разрывов, скачков, неожидан- ных синтезов. Это дарвинизм, в хорошем смысле слова — как плод ге- раклитовской борьбы противоположностей и некой непредсказуемой телеологии. Потому что причины метаморфоз, охватывающих и мно- жество как целое, и сингулярности как множество, — это не что иное, как борьба, движение и желание трансформации.
Суверенная власть и онтологическая мощь множества
Мы не пытаемся отрицать, что суверенная власть способна порождать историю и субъективность. Но суверенная власть — это двуликая власть: производство власти осуществляется только в отношении и не может этого избежать. Во-первых, суверенная власть (как отношение сил) мо- жет оказаться в ситуации конфронтации с посторонней властью, кото- рая ей препятствует и является проблемой. Во-вторых, проблема — в границах суверенной власти, т. е. в самих отношениях, которые ее составляют и которые необходимо поддерживать. Следовательно, суве- ренитет функционирует внутри отношений, которые, с одной стороны, являются препятствием (суверенитет действителен только в отноше- нии), с другой — границей (суверенитет хочет устранить это отношение, но сделать этого ему не удается). Напротив, мощь множества (работа- ющих, действующих и не всегда подчиняющихся сингулярностей) спо- собна упразднить отношение суверенитета.
Следовательно, мы имеем два утверждения («производство суверен- ной власти преодолевает препятствие, не будучи в состоянии устранить границу, образуемую отношением суверенитета»; «с другой стороны, множество может в ответ упразднить отношение суверенитета, ибо лишь производство множества конституирует бытие»), которые могут послу- жить точкой опоры для онтологии множества. Эта онтология начнет проявляться, как только конституция бытия, связанная с производством множества, будет определена практически.
С теоретической точки зрения представляется возможным развить ак- сиому онтологической силы множества по меньшей мере на трех уров- нях. Первый из них — это те теории труда, где отношение командования (на почве имманентности) может обнаружиться как отношение непроч- ное: нематериальный и интеллектуальный труд; другими словами, знание для кооперации и получения общезначимых результатов не нуждается в приказе. Напротив, знание всегда избыточно по отношению к (меркан- тильным) ценностям, которые его сдерживают. Второй уровень можно продемонстрировать на онтологическом ландшафте, на этом опыте об- щности (не требующем ни приказа, ни эксплуатации), который позици- онируется как основа и предпосылка любой человеческой экспрессии, продуктивной и/или репродуктивной. Язык является основной формой установления общности, и когда живой труд и язык встречаются и опре- деляют себя как онтологическую машину, тогда-то и воплощается опыт, который основывает общность. В-третьих, мощь множества может быть раскрыта на территории политики постмодернизма, показывая, как без распространения знаний и возникновения общности мы не находим ни одного необходимого условия для жизни и расширения свободного об- щества. На самом деле свобода как освобождение от приказа материаль- но дается только через развитие множества и посредством конституиро- вания его в качестве социального тела сингулярностей.
Ответ на несколько критических замечаний
Теперь я хотел бы ответить на некоторые критические замечания, на- правленные против этой концепции множества, исключительно ради ее дальнейшего развития.
Первая группа критических замечаний связана с интерпретацией Фуко и с использованием ее для определения множества. Эти критики настаивают на неуместной гомологии, устанавливаемой между класси- ческим понятием народа и множеством. Такая гомология, настаивают они, не только идеологически опасна (она низводит постмодернизм до модерна, как это делают сторонники «перезрелого модерна», считающие наше время декадансом модерна), она еще и метафизически опасна, поскольку помещает множество в диалектическую оппозицию к влас- ти. Я полностью согласен с первым пунктом: наша эпоха не относится к «перезрелому модерну», она — действительно «постмодерн», эпохаль- ный разрыв произошел. Однако я не согласен со вторым замечанием, поскольку не понимаю, как, ссылаясь на Фуко, можно счесть, что его концепция власти исключает антагонизм. Его подход, напротив, нико- гда не был обтекаемым, никогда его анализ властных детерминант не заключался в сглаживании углов. Неверно, что отношения в плоскости микровласти развиваются на всех уровнях общества без институцио- нального разрыва между господствующими и угнетенными. У Фуко все- гда находятся материальные определения, конкретные обозначения: для него не существует развития, приводящего к пошлому и удобному рав- новесию, — так же, как не существует идеалистической схемы истори- ческого развития. Если каждый концепт фиксируется в конкретной ар- хеологии, то он открывается генеалогии, будущее которой мы не знаем. Производство субъективности, даже продуцируемое и детерминируемое властью, благодаря непреодолимым диспозитивам делает возможным сопротивление. Борьба действительно определяет бытие, конституиру- ет его — и исход ее всегда остается открытым: только биовласть стре- мится к ее тотализации. Теория Фуко в действительности представляет собой анализ региональной системы институтов борьбы, их столкно- вений и пересечений, и эти противостояния открывают перед нами многомерные горизонты. Это относится как к поверхности отношений силы, так и к онтологии моего «я». Поэтому речь идет не о возвращении к оппозиции (в чисто внешней форме) между властью и множеством, но о том, как позволить множеству через бесчисленные сети, его составля- ющие, и бесконечные стратегические детерминации, которые оно про- изводит, освободиться от власти. Фуко отверг тотализацию власти, но, разумеется, не возможность для непокорного субъекта бесконечно ум- ножать «очаги борьбы» и производство бытия. Фуко — революционный мыслитель; абсолютно невозможно свести его систему к гоббсианской механике и/или к системе отношений эквивалентности.
Вторая группа критики касается концепции множества как потен- ции и учреждающей власти. В концепции множества как мощи хотят видеть прежде всего постоянство виталистической идеи учреждающе- го процесса. Согласно этому критическому взгляду, множество как уч- реждающая сила не может противостоять понятию народа, как фигуры, конституируемой властью: такая оппозиция сделает понятие множества уязвимым, а не надежным, виртуальным, а не реальным. Критики, ко- торые придерживаются этой точки зрения, также утверждают, что мно- жество, оторванное от концепции народа и отождествленное с чистой мощью, рискует быть сведенным к этической фигуре (к одному из двух источников этического творчества, исследованных у А. Бергсона). Та же тема критикуется и с противоположных позиций: концепт множества осуждается за неспособность стать онтологически «другим», за его не- способность справиться с задачей критики суверенитета. В этой критической перспективе учреждающая мощь множества будет прикована к своей противоположности: но тогда ее нельзя было бы принять ни как радикальное выражение новейшей реальности, ни как символ появ- ления свободных людей. До тех пор пока множество не являет собой радикального основания, огражденного от любых диалектических от- ношений с властью, говорят они, множество рискует быть включенным в политическую традицию модерна.
Эти два критических замечания являются слабыми. В действитель- ности множество как мощь не является фигурой гомологичной и проти- воположной исключительной власти современного суверенитета. Учре- ждающая сила множества есть нечто иное: это не только политическое исключение, но и историческое исключение; она является продуктомрадикального временного разрыва — это онтологическая метаморфо- за. Таким образом, множество представляет собой могущественную син- гулярность, которая не может быть сведена к плоскому бергсоновскому повторению виталистической функции; а также не может быть прикова- на к своей всемогущей противоположности — суверенитету, поскольку она разрушает данный концепт простым фактом своего существования. Существование множества не нуждается в основаниях вне себя самого. Да и потом, чистых оснований вообще больше нет, нет ничего и снару- жи — это иллюзии.
Третья группа критики — более социологического, нежели фило- софского свойства — атакует концепт множества, определяя его как «гиперкритический дрейф». Оставим гадалкам выяснять, что же означа- ет понятие «гиперкритический». Что касается «дрейфа», то он состоит в фиксации множества в пункте отказа или даже разрыва. Множество было бы неспособно детерминировать действие, оно уничтожило бы даже самую его идею, т. к. в случае абсолютного отказа множество по определению было бы закрыто для любых отношений и/или медиаций с другими социальными акторами. В конечном итоге множество пред- ставляло бы собой некий мифический пролетариат или некую (тоже мифическую) действующую чистую субъективность. Понятно, что эта мысль полностью противоположна тезисам из первой группы критиче- ских замечаний. В этом случае можно только напомнить, что множество не имеет ничего общего с логикой рассуждений, основанной на оппози- ции друг—враг. Множество — это имя онтологическое, полнота против пустоты, производство против паразитических пережитков. Множество игнорирует инструментальный разум как вне себя, так и для внутренне- го использования. И поскольку множество представляет собой ансамбль сингулярностей, оно способно к максимуму медиаций и достижению компромиссов внутри себя — в той мере, в какой они являются символа- ми общности (множество всегда работает, точно так же, как язык).
Перевод с французского Н. Н. Тинуса
Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
