Книга Михаила Зыгаря «Империя должна умереть. История русских революций в лицах» [2] привлекла мое внимание своим объемом (более 900 страниц!), ярким оформлением и рассматриваемым периодом российской истории - 1901–1917 гг.. Особый интерес представляет цена столыпинского «успокоения»: сколько душ было загублено этим «реформатором», которому наши власти ставят сейчас памятники. На мой взгляд, на них должно быть начертано: Петру Аркадьевичу Столыпину – убийце русского народа. Вот что пишет Зыгарь: «В одном только декабре 1905 года было казнено 376 человек… С августа в 1906 году, казнят 574 человека. После этого число смертных приговоров растет невероятными темпами: в 1907 году повесят 1139 человек (и это при том, что весной 1907 года военно-полевые суды будут заменены военно-окружными), в 1908 году – 1340, в 1909-м – 717. Виселицы, с помощью которых правительство пытается задавить революцию, вскоре назовут «столыпинскими галстуками»» (С. 457).
А нам толкуют про сталинские «тройки», которые выносили приговоры «врагам народа». Именно методы Столыпина задолго до них окрестили «скорострельной юстицией»: «На все судебное следствие выделяется 48 часов после совершения преступления. И еще 24 часа на исполнение приговора. Стандартный приговор – это, разумеется, смертная казнь» (С.456). Наши либералы и монархисты умиляются: какой замечательный, какой «гуманный» был у нас последний царь. Как будто не с его ведома все это творилось.
В России были и другие цари. Зыгарь отмесчает: «Еще в 1741 году дочь Петра I Елизавета, собираясь совершить государственный переворот, поклялась перед иконой, что, став императрицей, не подпишет ни одного смертного приговора… С этого момента смертная казнь в России становится исключением из правил – после Елизаветы Петровны любой смертный приговор должен быть утвержден лично монархом, и это происходит только в крайних случаях… Екатерина II санкционирует казнь организаторов пугачевского восстания. После восстания декабристов к смерти был приговорен 31 человек, но повесили только пятерых, большинству казнь заменили каторгой. Чаще смертная казнь применялась во время войны по решению военных судов... В среднем смертные приговоры выносились не часто – не больше 10 в год. Это наказание не применялось к лицам моложе 21 года и старше 70 лет, а женщину могли приговорить только за посягательство на императора, его семью и власть» (там же).
Мнение о том, что наш последний царь был ничтожной и бездарной личностью, разделяют многие, и автор книги убедительно это показывает. Но Николай II был еще и преступный царь. Либеральные интеллигенты любят поносить Ивана Грозного с его опричниной. Но Иван убивал бояр-сепаратистов ради укрепления централизованного русского государства и оставил наследникам Русь более могущественную, чем получил от предшественников. А последний царь – что он сотворил великого и что оставил после себя?
* * *
Конечно, не могут не насторожить отзывы об этой книге либералов, помещенные на оборотной стороне переплета. Тут и В. Познер, и Б. Акунин, и Фёкла Толстая, и В.Войнович, который пишет: «В замечательной работе… подробно рассказывается, как Россия катилась к своему краху, какие ошибки и преступления (часто с предпочтением силы уму) делали этот крах неизбежным. Творцам сегодняшней истории хорошо бы …извлечь урок».
Но вот тут и нужна поправка: к краху катилась не Россия, а самодержавный полуфеодальный строй. Сама Россия краха не потерпела. Только на смену России Романовых пришла Россия советская, а теперь мы живем в России непонятно какой, но все-таки в России, а не в Америке. Хотя кому-то это как раз не нравится. А вот если бы не Октябрь и не отказ Ленина платить царские долги, то французы, англичане и американцы точно растащили бы Россию за них по кусочкам.
Но меня смущает в книге Зыгаря другое. На стр. 476 читаем: «Принцип Ленина: “чем хуже – тем лучше”. Он за самые страшные репрессии – потому что они приблизят революцию. В этом смысле он – поклонник Столыпина». Все здесь перепутано. Ну, как можно быть поклонником Столыпина и противником либерализма, к которому склонялся Георгий Плеханов? Зыгарь приводит слова последнего о Ленине: «Тон его по отношению к либералам и либерализму в России слишком недоброжелателен. Третировать их так, как он, не годится» (С. 184). Но почему Ленин [1] должен был относиться к либералам доброжелательно? Ведь либеральная интеллигенция предала свой народ в 1905 г., когда царь «испугался, издал манифест: мёртвым свобода, живых под арест». Эта октроированная конституция 17 октября так умилила интеллигентов, что они из «революционеров» сразу превратились в верноподданных. А Гершензон потом еще и напишет: «Мы должны быть благодарны правительству за то, что оно штыками своими охраняет нас от гнева народного».
Но уже в 1917 г. низовая интеллигенция окажется на стороне народа и в феврале, и в октябре. А у царя уже не будет штыков, - они окажутся на стороне народа. Но и тогда либерал Петр Струве, бывший марксист, побежит служить окопавшемуся в Крыму «чёрному барону» Врангелю. И нынешние либералы пресмыкаются перед олигархами и презирают низовой народ.
М. Зыгарь, похоже, Ленину и большевикам предпочитает не только Плеханова и Струве, но даже эсеров, т.е. террористов, которые взорвали дачу Столыпина на Аптекарском острове и сделали калекой его дочку. Кстати, Ленин и большевики были против личного террора. А вот эсер Борис Савинков, в бытность свою военным министром в правительстве Керенского, стал инициатором введения расстрела в войсках, чтобы заставить их воевать с немцами. По всем фактам, которые излагает Зыгарь, выходит, что последний царь был ничтожество. Но его главный противник Ленин для него еще хуже. А тогда невольно выходит, что царь «хороший».
И здесь стоит напомнить, что автор книги не историк, а журналист. Поэтому во всей громадной и насыщенной самой разнообразной фактурой книге он не делает никаких ссылок и никак не документирует свои утверждения. Но любой нормальный уважающий науку человек должен спросить: а где Ленин утверждал такую максиму: «чем хуже – тем лучше»?
* * *
Книга Зыгаря начинается с 1901 г., с отлучения от церкви великого Льва Николаевича Толстого. «24 февраля 1901 года, - повествует Зыгарь, - газета “Церковные ведомости”, официальный печатный орган РПЦ, публикует текст “Определения Святейшего Синода о графе Льве Толстом”, в котором говорится об “отпадении” от церкви самого известного писателя России» (С.12). Уже этого достаточно, чтобы понять, каким реакционным было тогда государство. «Святейший Синод» - государственный департамент, как и все другие, подчинявшиеся самодержавному царю.
Лев Толстой не был революционером. Революция - это насилие, а Толстой был «непротивленцем», что отвечает духу христианского вероучения. Но он, тем не менее, – «зеркало русской революции», которая громыхнула в 1905 г. Даже если Толстой как христианин этого не хотел, то самому народу было невмоготу, что писатель и отразил в зеркале своего творчества. Прежде всего, российское крестьянство страло от безземелья. Крестьянские бунты происходили то там, то здесь, полыхали помещичьи усадьбы. А царь, чтобы погасить недовольство народа, решил затеять победоносную «малую войну», чем не отдалил революцию, а как раз приблизил ее.
М. Зыгарь не врет откровенным образом, но не упускает случая, чтобы сказать про Ленина гадость. Ленин у него – то «желчный», то «амбициозный». В целом это в русле либеральной моды: поливать Ленина грязью. Хотя Ленин отнюдь не один желал поражения России в войне с Японией. Правда или нет, но вот что пишет Зыгарь: «С началом японской войны …аполитичный Чехов вдруг начинает следить за новостями. Победа России, говорит он своему шурину Виктору Книпперу, очень нежелательна, так как она укрепит самодержавие и отсрочит революцию. То же самое он говорит Станиславскому: “Ужасно! Но без этого нельзя. Пусть японцы сдвинут нас с места”» (С. 238).
Японцы действительно «сдвинут нас с места», но не «сдвинут» инертного царя. Начало войны совпало с рождением сына Николая II Алексея. «Чтобы поднять боевой дух армии, всех солдат, воюющих в Маньчжурии, записывают крестными отцами юного цесаревича. Несколько недель Николай II не покидает жену и ребенка, почти не принимает никого из министров, много гуляет с матерью и собирает грибы» (С. 218).
Ходить по грибы, конечно, приятно. Но идет война, тяжелая и кровопролитная. Японцы предлагают мирные переговоры, но царь даже не отвечает им. А между тем сдаются крепость Ляоян, потом Порт-Артур, потом Мукден. Российский флот на Дальнем Востоке истреблен. Гибнет талантливый флотоводец адмирал С. О. Макаров. Царь, ничего не понимая в этом деле, посылает эскадру во главе с бездарным адмиралом З. П. Рожественским, поход которой длится полгода. Он, по словам С. Ю. Витте, «со свойственным ему оптимизмом говорит, что Рожественский перевернет все карты войны, ведь Серафим Саровский предсказал, что мир будет заключен в Токио, значит, только одни жиды и интеллигенты могут думать противное…» Итог такого руководства известен. А наши монархисты по сию пору все валят на «жидов».
В Цусимском сражении русская эскадра почти полностью истреблена: из 38 кораблей уцелело только 4. Россия лишилась военно-морского флота. Рожественский напишет впоследствии: «Будь у меня хоть искра гражданского мужества, я должен был бы кричать на весь мир: берегите эти последние ресурсы флота! Не отсылайте их на истребление! Но у меня не оказалось нужной искры» (С. 243).
Без искры божьей оказался не только Рожественский, но и царь. А РПЦ ныне причислила его к лику святых.
Армия терпела нужду во всем – и в продовольствии, и в обмундировании, и в боеприпасах. Результатом стал позорный и невыгодный для России мирный договор с Японией. Война понизила жизненный уровень всего населения.
Осенью 1904 г. обстановка в столицах накаляется. Проходят демонстрации и митинги под лозунгами «Долой царя», «Долой войну». Революция началась с «кровавого воскресенья» 9 января 1905 г. Рабочие шли к царю с просьбой облегчить их участь. И, если бы им хотя бы пообещали что-то, они, скорее всего, разошлись бы по домам. Однако рабочих, к которым присоединились студенты и интеллигенция, встретили войска. «Точных данных о числе погибших нет. По официальным данным, убито 130 человек и около 300 раненых. Гапон уверен, что убитых было от 600 до 900, а… эмигрантское “Освобождение” Петра Струве сообщает о примерно 1200 погибших. Статья “Палач народа”, которую напишет Струве о “кровавом воскресенье”, станет, наверное, самой жёсткой в его жизни: "Разорвалась навсегда связь между народом и этим царем. Всё равно, кто он, надменный деспот, не желающий снизойти до народа, или презренный трус, боящийся стать лицом к лицу с той стихией, из которой он почерпал силу, - после событий 9 января 1905 года царь Николай стал открыто врагом и палачом народа”» (С. 283-284).
Интересно, как либерал Струве, который убежит потом от революции к одному из палачей этого самого народа Врангелю, обличает палача народа Николая II. Может быть, ему было обидно не столько за народ, сколько за себя, когда его во время демонстрации у Казанского собора казаки отхлестали нагайками по ногам? Но то, что Николай II – палач народа, конечно, верно. И народ по праву назвал его тогда «Николаем кровавым». Поп Гапон, который вел рабочих к царю, после побоища, говорят, воскликнул: «нет бога, нет царя».
Поражение России в русско-японской войне оказалось сокрушительным. После поражения в Крымской войне 1853-1856 гг. появилась идея модернизации России, которую попытался осуществить сын Николая I, прозванного в народе «Палкиным», - Александр II. Начались реформы: освобождение крестьян от крепостной зависимости, военная реформа, судебная реформа, земская реформа. Но главный вопрос о земле не был решен: крестьянские наделы даже уменьшились из-за того, что часть общинной земли была прирезана к помещичьей.
В самом начале XX в. народничество, которое к тому времени из революционного превратилось в либеральное, трансформировалось в партию социалистов-революционеров - эсеров. Ее героической и трагической истории Зыгарь уделяет большое внимание, так что большевики на ее фоне выглядят каким-то недоразумением. И само возникновение большевистской партии трактуется автором как результат расхождения Ленина с Плехановым из-за личных амбиций. Об идейных разногласиях и речи не идет. Но это не объясняет расклад сил накануне революции 1917 г. Почему же победили большевики, а не эсеры?
Лозунг эсеров, как и их предшественников-народников, - «Земля и Воля». На Втором съезде Советов были приняты декреты о мире и о земле. И в первом и во втором случае, утверждает Зыгарь, большевики народ обманули. Интересно, в чем же состоял первый обман, поскольку, если бы не Брестский мир, который сам Ленин, настаивая на нем, считал «похабным и позорным», то немцы уже в марте 1918 г., скорее всего, были бы в Петрограде, а затем и в Москве. А ведь уже в 1917-м царское правительство паковало чемоданы и готовилось к эвакуации. Заключением Брестского мира Ленин, по сути, спас и революцию, и Россию. При этом все исконно русские территории после ноября 1918 г. удалось вернуть назад. Не вернувшиеся Польша, Финляндия и Прибалтика никогда и не были вполне русскими.
Здесь хочется привести пример со сдачей Москвы французам в 1812 г. Многие патриоты были тогда недовольны Кутузовым, который решил сдать Москву, но сохранить армию. Но этот стратегический план оправдал себя. План Ленина тоже полностью оправдал себя, тем более что армии у России тогда уже не было.
Ну, а как дела со вторым «обманом»? «Второе обещание большевиков: “земля крестьянам”, - пишет Зыгарь. – Однако фактически они сделают обратное: 27 октября съезд Советов примет декрет, отменяющий право частной собственности на землю. На тот момент пятая часть земли в России уже принадлежит крестьянам, теперь государство ее отнимет и будет выдавать им в пользование. Но и это не все: меньше чем через полгода, весной 1918-го, начнется “продовольственная диктатура”, комитеты бедноты будут отбирать у крестьян “излишки”, то есть почти все, что они производят» (С. 854). Но в декрете говорилось, прежде всего, об отмене помещичьей собственности, которая, правда, во второй половине ХIX в. постепенно трансформировалась в частную, отчего Раневская и могла продать Лопахину, бывшему крепостному крестьянину, свой вишневый сад. Это очень беспокоило Александра III: дворянство как опора монархии беднело, истончалось и откочевывало, как и Раневская, в Париж. И его сына это беспокоило, и потому он очень сдержанно относился к реформам Столыпина.
Была еще крестьянская общинная собственность, которую Столыпин пытался превратить в индивидуальную частную. Но это ему удалось только отчасти. На основании Декрета о земле государство отнимало ее у помещиков, а крестьяне увеличили свои наделы за счет отнятой у помещиков, а также у монастырей и того же самого государства. Большевики сначала отняли землю у крестьян, а потом отдали ее в пользование – это страшилка для современного обывателя, впадающего в истерику при слове «отняли». На деле лозунг «Землю крестьянам!» большинство крестьян понимали именно как справедливое пользование. И потому в некоторых случаях мужики и бывшим помещикам оставляли для личной обработки надел, - не больше, чем другим.
Большевиков их противники упрекают и в том, что те украли у эсеров программу муниципализации земли. То есть «плохие» большевики украли у «хороших» эсеров ту самую программу, которую Зыгарь осуждает как программу экспроприации крестьянской собственности. Здесь в своих обвинениях большевиков их противники явно противоречат сами себе. Кстати, если большевики отнятую у помещиков землю раздавали крестьянам «в пользование», то Верховный правитель России Колчак был намерен продавать эту землю крестьянам через банки. Какой вариант подходил крестьянам больше? Ответом стала судьба всего колчаковского движения.
Что касается «продовольственной диктатуры», которую ставит в вину большевикам М. Зыгарь, то «продразверстка» была введена еще Временным правительством, потому что иначе снабжать хлебом армию и города было невозможно. И Деникин, оставив общее решение земельного вопроса на будущее, до Учредительного собрания, в условиях Гражданской войны изымал у крестьян в пользу армии третью часть урожая. При малейшем сопротивлении это изъятие сопровождалось порками и иным насилием. Так что «продовольственная диктатура» была и со стороны большевиков, и со стороны белых генералов. И положение крестьянина в Гражданскую войну лучше, чем в фильме о Чапаеве, не выразишь: «белые придут – грабят, красные придут – тоже грабят».
В хлебе нуждались все, а он был только у крестьян. Единственный способ привлечь их на свою сторону – решить вопрос о земле. Потому даже в правительстве барона Врангеля обсуждался этот вопрос. Это правительство возглавлял некто А. Кривошеин, который до революции был Главноуправляющим землеустройством и земледелием. Но по недостатку времени все осталось на уровне прожектерства. Подробно Зыгарь в своей книге этих вопросов не касается. Зато более основательно он рассматривает участие России в Первой мировой войне, поражения в которой стали главным фактором победы Революции.
* * *
Война началась для России удачно и сопровождалась таким «патриотическим» подъемом, что дело обернулось немецкими погромами. «22 июля, - пишет Зыгарь, - мощный патриотический всплеск происходит в Петербурге: толпа штурмует посольство Германии на Исаакиевской площади. Разгром продолжается более часа, под снисходительным наблюдением полиции. Винный погреб разграблен, хрустальная посуда, старинные картины и коллекция бронзы эпохи Возрождения уничтожены. Целы только найденные в зале приемов портреты Николая II и Александры Федоровны – их толпа с пением гимна проносит по городу» (С. 591).
Патриотический угар начала войны прекрасно сочетался с желанием пограбить. И самым привлекательным объектом грабежа оказались винные погреба. Заметим, что ничего подобного не было, когда Германия объявила войну СССР в 1941 г. Российских немцев, правда, на всякий случай отправили за Урал, но это была общая практика: в США после нападения Японии этнических японцев тоже депортировали, а большинство отправили в концлагеря. Но Советский Союз воевал не с немцами, а с фашистами. Так что русский патриотизм в 1914 г. был нездоровым патриотизмом, а потому на фронте он довольно быстро выветрился. Солдаты поняли, что их интереса в этой войне нет, и позже, как мы знаем, пошли даже братания с немцами.
Патриотизм царя проявился в том, что он переименовал «Санкт-Петербург» в «Петроград». «Театры удаляют из репертуара пьесы Шиллера и Гёте, дирекция императорских театров запрещает оперы Вагнера. Газеты предлагают заменить немецкий “бутерброд” английским “сэндвич”» (С. 592). Но и социалисты разных оттенков стали патриотами. С большим энтузиазмом встречают весть о войне князь Кропоткин, Плеханов, Савинков. Лозунг последнего: «Сначала победа, потом революция». Понимал ли этот террорист, что победа означала бы укрепление царского режима и отмену всякой революции в ближайшей перспективе?
Противники войны оказались в меньшинстве. «В 1915 году, - пишет Зыгарь, - в швейцарском местечке Циммервальд соберутся Ленин, Мартов, Троцкий, Зиновьев, эсеры Чернов и Натансон (а также представители других воюющих стран, но их будет намного меньше). Они примут написанную Троцким декларацию с призывом начать борьбу “за мир без аннексий и контрибуций”. Эта формула – отказ от завоеваний – станет самым популярным лозунгом в России через три года, в 1917-м» (С. 594).
Этот лозунг станет лозунгом победы Революции, как и символ креста для византийского императора Константина: сим победиши. А вот лозунги начала войны вскоре выветрились. Даже великий князь Николай Михайлович стал думать, что победы осени 1914 г. - залог скорого поражения. «Военачальники совершенно не берегут солдат, наступают любой ценой, потери побеждающих российских войск (убитыми, ранеными и пленными) сопоставимы с потерями побежденных австро-венгерских. Все лучшие силы уже погибли, - считает Николай Михайлович, - дальше сражаться будут плохо обученные ополченцы, а значит, российскую армию ждет поражение уже весной 1915 года» (С. 601).
А вот что пишет автор о настроениях офицеров зимой 1915 г. «После гибели первых, наиболее боеспособных частей солдаты все чаще сдаются в плен, причем целыми подразделениями… Главная причина неудач – исчерпан запас артиллерийских снарядов и патронов, …нечем воевать. Военное министерство не планировало долгосрочную войну, рассчитывая закончить ее за шесть месяцев. Все до одного в армии винят в этом военного министра Сухомлинова» (С. 604-605). Но вина все же возлагается не столько на верховное главнокомандование и на царя с царицей, сколько на шпионов и предателей. Заметим, что еще никто не кричит о «большевистской пропаганде». Большевиков в войсках, да и в центральной России, не было: почти все они находились или за границей, или в Сибири. Потому винят немецкое влияние. «Поражения на фронте вызывают волну антинемецких публикаций в печати: “Борьба с тайным влиянием немцев», «Немецкий шпионаж в России», «Немецкое засилье в музыке”, “Московское купеческое общество в борьбе с немецким засильем” - это заголовки “Голоса Москвы” Гучкова. «Немцы у нас живут и торгуют, действуя на психику народа всеми удушающими газами своей иезуитской природы. Довольно. Мы устали. Мы задыхаемся в этих ядовитых испарениях», - пишет тот же “Голос Москвы” 24 апреля”» (С. 607).
В Москве начинаются немецкие погромы. Градоначальник Адрианов не мешает, считая, что «толпа хорошая, веселая, патриотически настроенная». «Так начинаются, - пишет Зыгарь, - погромы и грабежи, которые длятся три дня. Толпы заходят в магазины, частные дома и квартиры, требуют у владельцев документы. Если фамилия похожа на немецкую – имущество громят. Убито пять человек, разорены сотни лавок (в том числе шоколадный магазин Эйнема в Верхних торговых рядах – нынешнем ГУМе). На третий день толпа собирается на Красной площади, звучат оскорбления в адрес императрицы и ее сестры, призывы сослать Александру в монастырь, Распутина повесить, заставить императора отречься и передать престол великому князю Николаю Николаевичу» (С. 608 – 609).
Это уже «фронды ропот», в котором явно угадывается революция 1917 г. А либералы сегодня твердят: «большевики». На самом деле против «императора» выступала, прежде всего, буржуазия. Но царь ее помощь даже в снабжении армии боеприпасами не хотел принять: он боялся вхождения буржуазии во власть и ограничения его самодержавия. Но возросшую активность даже крупной буржуазии [3] уже невозможно было остановить. «7 июня в Москве собираются Земский союз и Союз городов под председательством князя Георгия Львова. “Задача, стоящая перед Россией, во много раз превосходит способности нашей бюрократии, - говорит Львов. – Разрешение ее требует усилия всей страны... После 10 месяцев войны – мы еще не мобилизованы. Вся Россия должна стать обширной военной организацией, громадным арсеналом для армии”. Возмущение становится всеобщим. “Россия с данным правительством …одолеть немцев не может. Это – несомненно и бесповоротно”, - пишет в дневнике Зинаида Гиппиус» (С. 610–611).
Царь между тем пытается только усовершенствовать бюрократию, вместо того, чтобы привлечь к делу буржуазную демократию. «Новое правительство сформировано, заводы начинают работать, но катастрофа на фронте продолжается. “Пользуясь огромным преобладанием артиллерии и неисчерпаемыми запасами снарядов, немцы заставляют нас отступать одним артиллерийским огнём, - отчитывается 16 июля на заседании правительства новый военный министр Поливанов. – Наши батареи вынуждены молчать даже во время серьёзных столкновений. Неприятель почти не несет потерь, тогда как у нас люди гибнут тысячами”» (С. 611–612).
Производство снарядов будет налажено только в 1916 г. Но к тому времени пришел в негодность конский состав, и орудия нечем стало перевозить. А главное – армия, понеся огромные потери, уже деморализована, и не было никакой возможности заставить солдат воевать. После знаменитого Брусиловского прорыва, который стоил огромных потерь, причем наиболее боеспособных частей, в том числе гвардейских, новых побед русская армия не одерживала, а только оборонялась или отступала. Февраль уже был неизбежен, а потом стал неизбежен и Октябрь.
Чтобы это понять, нужно прослеживать объективную цепь причин и следствий. Но всеобщее моральное разложение общества, включая его верхушку, которую сегодня именуют «элитой», - это тоже объективные обстоятельства, о которых Зыгарь много пишет, в том числе о Распутине и распутинщине. «1 июня, - повествует Зыгарь, - замглавы МВД Владимир Джунковский, бывший московский губернатор, приносит императору донесение, которое он не решался принести до подтверждения всех деталей. Поздним вечером 26 марта в московский ресторан “Яр” приехал Распутин с друзьями… С ним были некие вдова Решетникова, журналист Соедов и “неустановленная молодая женщина”. Все четверо были уже навеселе, заняли отдельный кабинет в ресторане, вызвали женский хор, танцевали и пели. Посетители “Яра” в тот вечер были заранее предупреждены о визите знаменитости – и хотели присоединиться к застолью. В итоге в кабинет набилось множество незнакомых людей. Пьяный Распутин хвастался, что рубашку ему сшила императрица (называя ее “мама”, “Сашка”, “старуха”). Потом, согласно полицейскому донесению, Распутин обнажил половые органы и так продолжал разговаривать с певичками из хора, затем танцевал в трансе, никого не замечая вокруг. Подробности “оргии в “Яре” известны всей Москве, свидетели подтвердили их в беседах со следователем» (С. 612–613).
Царь с царицей решили, что их «Друга» оклеветали, а московское дело замяли: свидетели изменили показания. Царская юстиция исправно работала только против революционеров. Что касается морального разложения российской интеллигенции, то и об этом у Зыгаря много интересного: и про хулиганку и извращенку Зинаиду Гиппиус, о том, чем они занимались с Дмитрием Мережковским в своей «Башне», и про Сергея Дягилева, который с «любовником» отправился за границу пропагандировать русскую культуру. Хваленый «Серебряный век» русской культуры предстает в этой книге таким, каким он и был на деле, что выражает вошедшее в то время в моду французское слово «декаданс» - «упадничество». И странно, что либералы, считающие «Серебряный век» высшим взлетом русской культуры, нахваливают автора книги, «порочащую» эту культуру. Причина этого, вероятно, - в оценке Зыгарем большевизма.
В трактовке и оценке исторических личностей и событий важно соблюсти баланс, чтобы не выглядеть адептом какой-то одной стороны. Вот и Зыгарь пишет о безобразиях и даже преступлениях царской власти в России. И он как будто бы должен считать революцию закономерным и неизбежным результатом предреволюционной истории. И он сказал всю правду о царизме и состоянии российского общества. Но, если бы он сказал и всю правду о противниках режима, о революционерах, о большевиках, о Ленине, то его бы даже Фёкла Толстая не похвалила.
Плата за правду о царе - ложь про Ленина. Хотя и не совсем ложь, а умолчание правды. Зыгарь не обзывает Ленина «кровавым монстром», понимая, видимо, нелепость этого. Тем не менее Ленин для него «какой-то не такой»: не уживчивый с товарищами, без почтения отнесся к признанному мэтру Плеханову, причем якобы исключительно из личных амбиций. И ничего не говорится про их серьезные идейные разногласия, которые и проявились в ходе революции, когда Плеханов считал, что большевикам власть ни в коем случае брать нельзя, хотя эта власть практически уже была в их руках. Сам же Зыгарь пишет, что Корнилов приглашал Плеханова к себе в качестве идеолога. А либерал Струве, которого Плеханов защищал от Ленина, оказался таким идеологом у Врангеля в Крыму. Понятно, что у Ленина не могло быть ничего общего ни с Корниловым, ни с Врангелем, - и, конечно, не по причине его «неуживчивости».
Зыгарь не доводит свою историю до возмездия, свершившегося над царем Николаем II, заканчивая взятием Зимнего и арестом Временного правительства. Правда, в эпилоге относительно царя мы находим ничем не обоснованное утверждение: «Летом 1918 года Свердлов и Ленин примут решение убить членов царской семьи, сосланных на Урал» (С. 855). Хотя до сих пор не ясно, кто в действительности принимал это решение.
* * *
Пессимистичен конец книги о том, что все проблемы по-прежнему с нами. «1917 год – это родовая травма российского общества. Даже сто лет спустя средний класс неосознанно ждет, что события могут повториться. Начало ХХI века не похоже на начало ХХ века: российское общество несравнимо более образованно и благополучно... Тем не менее, психологическая травма так просто не проходит. Опыт Гражданской войны и последующего террора заставляет новые поколения россиян вновь и вновь задавать себе вопросы: не пора ли уезжать? Не будет ли потом слишком поздно?
Как и сто лет назад, сегодня многие разделяют ценности черной сотни, другие – оправдывают репрессии и “красный террор”. Для них отъезд несогласных – это избавление от балласта, которое пойдет стране на пользу. И сейчас разные части российского общества продолжают воевать друг с другом, и со своими историческими предшественниками.
Для страны в целом – это трагедия. Вымывание интеллектуальной и деловой элиты ослабляет ее. Примирения с историей в России не произошло, травмы не вылечены, комплексы не изжиты. Сама по себе российская история – это болезнь, которая на каждом шагу дает о себе знать. Мы больны своей историей. Я не хочу умереть от этой болезни» (С. 864).
Этот вывод автора я не могу полностью разделить. Мы делаем с ним ставку на разные «части общества». Но книгу Зыгаря я прочел не зря.
Литература
1. Данилкин Л.А. Ленин. Пантократор солнечных пылинок. М., Молодая гвардия, 2017.
2. Зыгарь М.В. Империя должна умереть: История русских революций в лицах. 1900-1917». М.: Альпина Паблишер, 2017.
3. Пыжиков А.В. Взлет над пропастью. 1890-1917. М., «Концептуал», 2018.
Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
<a href="https://cialiswithdapoxetine.com/#">cialis online</a> cialis 20mg