Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
23659
|
Официальные извинения
970
98612
|
Становление корпоративизма в современной России. Угрозы и возможности
237
80116
Русский вопрос в цивилизационном измерении 1
9234
Издание монументального по объему и охвату тем исследования судеб цивилизаций и русского вопроса более чем своевременно. Как справедливо отмечает автор буквально в первых строках «Введения», «никогда еще цивилизационная проблематика и русский вопрос не сходились столь близко и не были в своем содержательном и методологическом единстве столь актуальными» [1. C. 7]. Он назвал свой труд «опытом системной диагностики», методология которой позволила выяснить, насколько и в какой форме, открыто или имплицитно конкретные цивилизационные особенности и определяющие их цивилизационные ценности переходят (или ранее перешли) в повседневную жизнь государств и народов. При этом, в отличие от трудов предшественников и коллег автора, его работа обращена не столько к историческому прошлому, сколько к тому, что есть русская цивилизация сегодня, и каково состояние и перспективы этой цивилизации в контексте знаний о рождении, жизни, трансформациях и гибели цивилизаций как таковых. Книга В. Н. Лексина обобщает многолетние исследования автора по экономике, регионалистике, культурологии, религиоведению, языкознанию, политологии и другим сферам гуманитарного знания и представляет собой своеобразную энциклопедию по ключевым вопросам цивилизационистики и современной жизни русского народа. Она написана прекрасным языком и провоцирует заинтересованное чтение: любой из сотен фрагментов текста этой книги имеет интригующую завязку и искусно сложенный сюжет, завершающийся авторским выводом. Строга, как и во всех публикациях Лексина, дисциплинирующая архитектура книги: каждая ее часть состоит из пяти глав, каждая из них – из пяти подразделов, а каждый из них, в свою очередь из трех фрагментов со своими заголовками. В исследовании представлены выверенные и убедительные дефиниции всех используемых понятий. Автор приводит ссылки на почти тысячу публикаций и упоминает почти полторы тысячи имен представителей мировой и русской истории и культуры, особо выделяя соучастие в создании книги высказываний и мыслей сотен людей, не претендующих на соавторство. Он пишет в связи с этим о частных суждениях родителей и сверстников, школьных учителей и университетских преподавателей, коллег и случайных собеседников (так называемые «кулуарные беседы» - кладезь анонимных знаний), а также о впечатлениях от множества прочитанных и, казалось бы, позабытых книг, от бегло просмотренных публикаций в несметном числе журналов и газет (а в последнее время – и от информационной лавины Интернет-калейдоскопа), вроде бы не имеющих прямого отношения к предмету научного анализа. «Все они, - считает автор, - наши фактические, но неназванные поименно соавторы», и он отдает должное этим людям, перечисляя их имена и заслуги в обширном фрагменте «Введения», вероятно, не имеющем аналога в нашей литературе. * * * Погружая читателя в мир представлений о цивилизациях и комментируя соответствующие труды историков и философов, Лексин показывает разноголосицу мнений и определяет цивилизацию, во-первых, как нечетко локализованную во времени и пространстве и не всегда институционально оформленную (в виде государства-цивилизации) общность людей, консолидированную представлениями о благе и должном как о жизненно необходимом воплощением в индивидуальное поведение, в содержание и организацию общественной жизни, в формирование материальной среды бытия, в социальные институты и, в широком смысле, в культуру. Во-вторых, автор полагает, что суть и особость каждой цивилизации определяют ее язык, самобытный менталитет, господствующая или сосуществующие религии, потенциал саморазвития и экспансии, а также присущее каждой цивилизации особое качество материальной составляющей (от градостроительства и архитектуры до склонности к распространению технических новшеств и средств труда). Автор считает необходимым различать цивилизации и по отношению людей к богатству и бедности, по уровню потребления материальных благ, по стремлению к их потреблению и присвоению. К тому же, как показано в книге, цивилизации существуют в собственных пространстве и времени, которые можно считать важнейшими факторами формирования их особости и характеристиками их устойчивости и долгожительства. Особость (отличие), по мысли автора, – важнейшее условие самоидентификации цивилизаций, в связи с чем им отдельно анализируются такие грани особости, как цивилизационные ценности, менталитет, языковая репрезентация и религиозные основания. Не случайно для доказательства реальности цивилизационного бытия автор избирает пример еврейской цивилизации – одной из наиболее особенных, долгоживущих и обладающих огромным потенциалом устойчивости [1. C.133-147]. Примечательно, что в названиях (да и в тексте) обеих частей книги («Цивилизации: гипотезы и реальность» и «Русская цивилизация: домыслы и реальность») нет соблазнительного слова «теория». Автор заменил его словами «гипотезы» и «домыслы», и в то же время в названиях и первой, и второй частей используется слово «реальность». Автор на протяжении всей книги показывает, что «цивилизации» – не плод воображения историков и политологов, а сгустки полнокровной жизненной действительности, отличающиеся друг от друга не столько хронологически, сколько сущностно. Следует заметить, что в русском языке прилагательное «цивилизованный», как и слово «цивилизованность», имеют что-то общее с давно отвергнутыми наукой представлениями о цивилизациях как антиподах «варварства». Автор пишет: «Более двухсот лет назад “цивилизованными” стали называть западноевропейские страны, формы их государственного правления, образ жизни и поведения сообществ и отдельных людей, судопроизводство и многие другие (идеализируемые) предметы с целью подчеркивания их превосходства над “недоцивилизованными” или “варварскими” (в наши дни – над российскими выборами, полицией, поведением водителей на дорогах, отношением к гомосексуалистам и т.п.). В малограмотной речи “цивилизованный” есть синоним интеллигентского идеала, а “цивилизованность” – степень приближения к такому идеалу. Поэтому в предлагаемой читателю книге прилагательное “цивилизованный” почти не используется» [1. C.12-13]. В отличие от большинства трудов по цивилизационистике, в рецензируемой книге цивилизации рассматриваются в категориях их жизненного цикла, условий жизнеспособности, эволюции и универсальных оснований упадка и гибели, цивилизационных аннексий, экспансий и заимствований и даже «цивилизационной самозащиты» [1. C.165-208]. В связи с последним автор анализирует феномен «стены» (приводя в качестве примера пресловутый «железный занавес») и современные технологии «самозащиты западной цивилизации». Этим определяется необходимость обсуждения национального вопроса в жизни цивилизаций (нации и нациестроительство, национализм и неонационализм) и дихотомии «постхристианский Запад – мусульманский Восток («Запад» и «Восток»: цивилизационные различия, первопричины конфликтов, возможности компромиссов). Глубоки и интересны рассуждения автора о цивилизационном пространстве, редко совпадающем с территорией отдельных государств, и о фактически бессмертном (в отличие о самих цивилизаций) времени цивилизационного присутствия. Тщательно разбирая стародавние и новые «плачи о смертельно больном Западе» (в том числе, О. Шпенглера, Ф. Фукуямы и П. Дж. Бьюкенена), автор не склонен отождествлять несовпадение динамичной цивилизационной реальности и иллюзорного идеала [1. C.260-270]. На этом смысловом фоне становятся более чем уместными утверждения о важности настоящего, намного энергичнее, чем в прошлые века формирующего облик будущего (гл. 1.5. «Философия истории и судьбы цивилизаций»). Все это становится своеобразным «общецивилизационным» введением к системной диагностике русского вопроса, понимаемого автором как вопроса о русском народе и русской цивилизации. Исходным пунктом авторской концепции цивилизационной идентификации современной России является обоснованное представление о ней как о «цивилизационной конфедерации» и «цивилизационном конгломерате», в структуре которых русская цивилизация является одной из нескольких (среди них Лексин называет «великую арктическую цивилизацию коренных малочисленных народов Севера»), но при этом самой крупной и системообразующей. Более того, он весьма скептически относится к тому, что многие называют «российской цивилизацией», отказывая ей в наличии признаков, традиционно характеризующих любую цивилизацию, и полагает, что с этих позиций более обоснованным было бы считать отдельным цивилизационным образованием «советскую цивилизацию» с ее подчеркнутой особостью от остального мира. Автор спрашивает: «Ментальность? Язык? Религиозность? Навыки хозяйствования? Культура? Не следует и пытаться найти общность этих признаков у жителей республик Северного Кавказа и у населяющих бескрайние пространства российской Арктики представителей малочисленных коренных народов Севера, и даже у православных и у мусульман, сосуществующих на территории одной и той же Республики Татарстан. Не удивительно, что современные исследователи фиксируют на территории теперешней России адыгейскую и бурятскую цивилизации, культурно (религиозно) – цивилизационный анклав в Поволжье, кавказскую и северную цивилизации…, ряд других. Русская цивилизация, как и другие на многоцивилизационном пространстве России, имеет свои корни, свою миссию и свою судьбу. При этом понятием «русская цивилизация» я не заменяю словосочетание «российская цивилизация» (вариант – «Россия как цивилизация»), которое использовали и используют многие мои предшественники и коллеги, и не пытаюсь сделать используемое мной определение «русская» содержательным и смысловым антагонистом «российского» [1. C.293-294]. Для характеристики уникальной многоцивилизационной сути России автор предлагает и понятие «конгломерат»: результат спрессованных (в данном случае – в историческом времени и в географическом пространстве) и соединенных общим связующим многих зарождавшихся или состоявшихся цивилизационных компонентов (самостоятельных историко-культурных типов). Самым масштабным цивилизационным компонентом этого конгломерата и, одновременно, скрепляющим цивилизационным субстратом автор считает русскую цивилизацию при том, что все без исключения другие цивилизационные компоненты современной России независимо от их масштабов, пассионарности, силы притяжения и отторжения самоценны и, одновременно, необходимы для того, чтобы «конгломерат» образовался.
* * * Вечный предмет дискуссий – ментальность русского человека. «Те, - пишет В. Н. Лексин, - кто находят обоснования уважительного отношения к самобытности русского народа, не закрывая глаза на темные пятна в его истории, называют в числе позитивных и деятельно конструктивных черт национального менталитета соборность (в более простой версии – коллективизм), православность, приоритет духовных ценностей над материальными, державность (в том числе, представление об особой значимости своей государственности), патриотизм и т.п. “Соборность или коллективизм”? - скажут их оппоненты, - да русский человек груб в отношениях с людьми, он может только с усилием подчиняться воле коллектива, он всегда “на особинку” в мыслях и поступках. “Православность”? - но если она и была, то что от нее осталось, и кто живет по-православному? “Примат духовных ценностей”? – посмотрите на рейтинги грубо развлекательных телепередач, вспомните о пьянстве, о русской бытовой матерщине, о немотивированной жестокости русских подростков. “Державность”? – кто из русских хотя бы почесался, когда разваливалась Российская Империя? “Патриотизм”? – да, но только в том случае, если угрожает смертельная опасность (отечественные войны), а в обычной жизни больших хулителей своей страны и своего народа не сыскать. Спор бесконечен, и если не принимать во внимание историко-культурное содержание понятия “менталитет”, можно считать правыми и тех, и других при том, что, как водится, между полярными точками зрения лежит не истина, а проблема: проблема исходной заданности аргументов» [1. C.409]. Автор диагностирует русскую ментальность, рассматривая ее становление в конкретных исторических условиях жизни народа. Он констатирует крайне слабую национальную самоидентификацию современных русских и своеобразные проявления русского «этномазохизма» (антитезой этого становится замечательный пример воспитания национального самоуважения в школах современного Татарстана). Он пишет о чрезмерно болезненном отношении к темным страницам прошлого (приведено интересное сопоставление с англичанами), о русском консерватизме (названном «иммунной системой современности») и русском либерализме. Отсюда вытекает взвешенная оценка «национальных мечтаний» и анализ причин того, «за что нас не любят» [1. C.458-468]. Эталоном взвешенной оценки русской ментальности с учетом особенностей ее складывания и фактических противоречий Лексин считает суждение доктора исторических наук и главного научного сотрудника Института социологии РАН А. А. Галкина: «Русский этнос – стержень российской государственности – сложился и развивался на стыке различных цивилизационных влияний: духовного наследия Римской империи, преимущественно в германизированном варианте, Византии, олицетворявшей сплав культур восточного Средиземноморья и Ближнего Востока, и так называемого «Поля» – культуры кочевых народов, с которыми русские княжества соседствовали веками... Этнокультурная гетерогенность сформировала такие черты национального характера русского народа, как добрососедство, терпимость, способность к усвоению ценностей разных культур… Северный климат земель, ставших постоянным местом их обитания, вынуждал вырабатывать нормы группового поведения, которые были необходимы для выживания в столь суровых условиях. Этим объясняется устойчивость общинных отношений и связанные с ними традиции коллективизма и артельности… Возник миф о том, что Россия не имеет традиций самоуправления, а менталитету русского народа свойственны черты покорности и терпения, непритязательности и неверия в свои силы, пассивности, которые цепко держат Россию в орбите авторитарной традиции, от чего давно избавилась европейская цивилизация... Но в истории России были события, которые вырабатывали в общественном сознании народа иные качества. Суровые условия существования не только способствовали, но нередко препятствовали доминированию авторитарных начал государственной власти… На этой почве сформировались такие черты русского национального характера, как вольнолюбие, стремление к самостоятельности в решениях и действиях, иронически-насмешливая реакция на поступающие сверху указания и законы, склонность к анархии. В русской ментальности черты авторитарной культуры причудливо переплелись с чертами демократической культуры. Толерантность и нетерпимость, покорность и бунтарство, повиновение и самодеятельность, пассивность и взлеты активности – эти, казалось бы, несовместимые свойства спрессованы исторической памятью народа в его сознании, определяя противоречивость русского национального характера» [1. C.419-420]. И автор исследует эту противоречивость как важнейшую черту русской ментальности на протяжении всей обширной главы 2.2. Вопрос о русских в российском государстве периодически возникает в политических и научных дискуссиях, и было бы странно, если в книге о русском вопросе на него не был бы дан развернутый ответ. Он содержится в главе 2.1. «Русская цивилизация в “цивилизационной конфедерации” России», задающей смысловую тональность всем последующим главам. Автор выявляет самые существенные стороны этой проблемы, констатируя парадоксальное (но вполне объяснимое) противоречие между исторической ролью русского народа в создании и функционировании российской государственности и современным состоянием этого народа. В разделе 2.1.2., красноречиво названном «Русские. Национальный суицид», приводятся статистические сведения о современном состоянии русского народа, под которыми автор понимает сообщество, состоящее из той части этнических русских и людей других национальностей, которую отличает хорошо ощущаемая ими (и видимая со стороны) специфическая русская ментальность, русский язык как родной, подсознательное единство с миром русской истории, русской культуры и русского православия (что совсем не означает личностное православие), а также ряд других идентификационных признаков, рассмотренных в книге. При этом автор постоянно подчеркивает, что современные русские не есть монолитная общность. Напротив, они исключительно сильно стратифицированы, причем разделение групп, слоев и т.п. страт становится все более заметным по признакам официально фиксируемых и скрытых доходов, предпочтительных расходов, профессиональных и внепрофессиональных занятий и интересов, возрасту и месту жительства (крупный город или сельская «глубинка», преимущественно «русская» область или республика Северного Кавказа и т.п.). Демографическую ситуацию в среде русского населения автор называет «национальным суицидом» – нечастым случаем этнического самоубийства. Действительно, самый низкий уровень рождаемости в стране – у русских, и это – тенденция давняя: меньше, чем у других национальностей, рождались дети у русских женщин 1932, 1933-1937 гг. рождения и последующих возрастных когорт, вплоть до женщин, родившихся в 1958-1962 гг. При этом у русских женщин меньше всего детей в Санкт-Петербурге, Москве и Московской области, где условия для рождения и воспитания детей не самые худшие в России. Показательно также, что максимумы рождений детей у русских женщин наблюдается в регионах, где русские не доминируют, а традиционная семья и дети – общественно признаваемая ценность, например, в республиках Кабардино-Балкарской, Калмыкии, Карачаево-Черкесской, Дагестане, Ингушетии. За последние 10 лет численность русских в России (без учета миграционного притока) сокращается в 5(!) раз быстрее, чем остальное население страны, и в настоящее время смертность среди русских трудоспособного возраста – одна из самых высоких в России. «Не удивительно, - пишет автор, - что русские – нация вдов. Уже к пятидесятилетию в каждой тысяче русских женщин – около ста вдов (каждая десятая!). В возрасте от 55 до 59 лет вдовствуют уже двести из тысячи русских женщин, в возрасте от 65 до 69 лет – 430, а среди семидесятилетних и старше их − более семисот» [1. C.315]. Не удивительно и то, что у русских (как, впрочем, и у живущих в России украинцев и белорусов) самые малочисленные мононациональные домохозяйства. Средняя численность чисто русского домохозяйства – всего 3 человека (в 2002 г. было 3,1) при том, что в период между двумя переписями общее число таких домохозяйств уменьшилось почти на миллион (!), из тысячи таких домохозяйств в 2010 г. 410 состояли всего из двух человек, 313 – из трех, 186 – из четырех и только 91 – из пяти и более человек. «Что такое домохозяйство, состоящее из двух человек, - замечает автор, - можно не пояснять» [1. C.314]. В книге приводятся результаты анализа и такого явления, как снижение доли русских на территориях их традиционного доминирования, например, в Брянской, Владимирской, Вологодской, Воронежской, Костромской, Курской, Липецкой, Орловской, Тамбовской, Тульской и Ярославской областях. В России появились и моноэтнические государственные образования с «выдавленным» русским населением; это, например, республики Ингушетия и Чечня (русских, соответственно 1,2% и 3,7%). Менее трети русских проживает в республиках Северная Осетия, Кабардино-Балкария, Карачаево-Черкессия и Калмыкия. «Во всех национальных республиках, - подчеркивает автор, - происходит не только тотальное снижение доли русского населения. Что бы ни говорили политические лидеры этих республик о неизменной дружбе народов, русские вытесняются из всех сколько-нибудь значимых сфер и этажей экономики и управления, – от государственного и муниципального до корпоративного, чтобы убедиться в этом, достаточно пролистать телефонные справочники различных администраций. Все более моноэтнический состав населения большинства национальных республик России приводит к явному ослаблению воздействия системообразующей русской цивилизационной основы на территории страны: теряются не только ранее обретенные навыки государственного русского языка, но и само осознание национально окрашенных субъектов РФ как части России» [1. C.315-316]. Русские уходят и с территорий исторического освоения (Сибирь и, особенно, Дальний Восток): в массовом переселении людей из таких территорий «ближе к центру» подавляющая часть – русские. Геополитически это очень опасно, ведь уже сейчас половина территории страны, где, в частности, сконцентрирована основная часть ее природно-ресурсного потенциала, - это покидаемые русскими национально-государственные образования и приграничные зоны. Основными причинами более быстрого сокращения численности этнических русских по сравнению с изменением численности представителей большинства других этнических сообществ России обычно и справедливо называются минимальная рождаемость и максимальная смертность именно русского населения. Но в последнее время появилась еще одна причина, которую автор называет «мы больше не русские». Для современной России, где, казалось бы, давно завершилась стадия этногенеза и остается лишь вопрос о нациестроительстве («россияне» - новая единая нация?), в ряде случаев стало актуальным не только возрождение энергии уже существующих, но и рождение новых этнических групп. Чаще всего это происходит в условиях равнодушия русского населения к деятельности той небольшой его части, которую можно назвать «активистами нового этногенеза». Автор рассматривает эту ситуацию на примере выделения из русских этноса «поморы» [1. C.318]. Анализируя этапы создания российского государства (в том числе такие сюжеты, как «русские в «тюрьме народов», «ужасы русской государственности» и «русские в федеративном государстве»), Лексин напоминает, что «со времени появления государств каждая цивилизация была связана с определенным их типом, причем административно-территориальное устройство, характер власти и другие признаки государства своеобразно, но точно характеризовали состояние той или иной цивилизации и ментальность ее людей. Это было и в Древнем Египте, и в Римской империи, и в Византии, и в государстве инков, и в Российской империи, и в Китае, и в Японии, и в Индии, и в СССР, и в США… Российское государство по отношению к русской цивилизации не было ни плохим, ни хорошим, - оно было “впору” менталитету и мировоззрению русских, а пространственное расширение российского государства было и расширением пространства русской цивилизации. Несколько столетий русские “собирались” в народ так же, как “собиралось” российское государство, и это было особенно заметно при распространении московской власти на близлежащие земли» [1. C.361- 363]. Детально анализируя глубинные взаимосвязи, онтологически присущие русской цивилизации и российской государственности, автор делает обоснованный вывод: «снижение жизнеспособности русской цивилизации есть и снижение жизнеспособности российского государства. Не удивительно, что в истории нашей страны распад государства и пересмотр русских цивилизационных ценностей фатально совпадали. Так было, в частности и в 1917 г., и в 1991 г., и очередной распад нашего государства может стать концом русской цивилизации: она уже ни физически, ни духовно не сможет поместиться в пределы стародавней “Московии”. Распространенное мнение о том, что русский человек более других “государственник”, “патриот” и “державник”, справедливо лишь в одном: мы исторически, ментально и религиозно соединены с созданным и защищенным нашими предками Отечеством, пространственно и государственно многократно превосходящим “малую Родину” каждого из нас. Россия – земля обетованная русского человека и его цивилизации» [1. C.366]. В связи со все более частыми предложениями о «статусном выравнивании» субъектов Российской Федерации и, в том числе, о придании «русским» областям и краям России статуса «русских республик» в книге исследуются поводы для таких предложений и прогнозируются последствия их гипотетической реализации. Автор пишет: «Слава Богу, что ни разу в своей истории русский народ не стремился к созданию русского моноэтнического государства или русских национальных республик в составе Российской Федерации. Мы не настолько слабы, чтобы нуждаться в государственной моноэтничности» [1. C.384].
* * * Отдельная и самостоятельная часть книги посвящена анализу такого крайне редко рассматриваемого основания цивилизаций, как ее системообразующий язык. Основываясь на классических трудах В. фон Гумбольдта и А.А. Потебни, П.А. Флоренского и позднего Л. Витгенштейна, М.М. Бахтина и А.Ф. Лосева и на замечательных исследованиях наших современников, в первую очередь В.В. Бибихина, Ю.Д. Апресяна, А.А. Зализняка, Анны А. Зализняк, Ю.Н. Караулова, В.В. Колесова, О.А. Корнилова, И.Б. Левонтиной, Д.С. Лихачева, Т.Б. Радбиля, В.Н. Топорова и А.Д. Шмелева, автор прослеживает взаимосвязи языка цивилизаций и их отличительных характеристик с выделением в их структуре «исключительно важных языковых компонент, и в их числе: языковой менталитет, языковую картину мира и специфическую языковую аксиоматику – вербальный каркас любых цивилизационных ценностей» [1. C.111-112]. Симптоматично, что он приводит в своей книге прекрасное определение В.В. Бибихиным языка как «первичной наиболее естественной и общедоступной репрезентации мира… Язык сращен с интуитивно-практическим познанием мира (до-сознательным ощущением возможностей), с исходным знанием человека». Последовательно рассматривая формирование языкового менталитета русского человека и складывание его языковой личности [1. C.486-491], особенности языковой картины Русского мира [1. C.492-500], удивительную судьбу церковнославянского языка [1. C.501-509], непростое существование современного русского языка в стихии глобального английского [1. C. 510-516] и русского государственного языка среди сорока других государственных языков Российской Федерации [1. C.517-535], автор разъясняет причины сокращения масштабов использования русского языка. Это снижение числа русскоговорящих людей на территории нашей страны, резкое сокращение использования русского языка за ее пределами и сокращение объема и снижение качества изучения и использования русского языка внутри самой России. Автор считает такую ситуацию одним из признаков кризиса русской цивилизации. «С немалым смущением представляю читателю текст этой главы, - пишет автор о главе 2.4. «Русская религиозность», - поскольку ни по одному аспекту существования (или не существования, или бытия в прошлом) русской цивилизации нет столько противоречивых мнений, чем по вопросу о месте православия в жизни современного русского человека и его государства. Еще больше разногласий по поводу того, что есть религиозность в современном ее виде и что есть опять же сегодняшняя вера. Знаю об этих разномыслиях по моему опыту многолетнего общения с умнейшими атеистически-антицерковными коллегами и с верующими людьми из моего немногочисленного православного окружения. В обществе потребления человеку не понятно: зачем нужно быть православным сегодня, для чего нужно возлагать на себя крест православности, отвергающей мировой тренд современного отношения к жизни и личной успешности, зачем нужно жить по-православному в неправославной повседневности? Думаю, что еще ни разу за тысячелетнюю историю русского православия идеалы Святой Руси не входили в столь сильное противоречие с реальностью» [1. C.536]. В.Н. Лексин подходит к диагностике этого явления во всеоружии новейших исследований социологов и религиоведов, богословских трудов и собственных публикаций. В этой главе автор представляет портрет современного русского православного в окружении неверующих, иноверцев (в первую очередь, мусульман) и инославных (католиков и протестантов), размышляет о парадоксах социального отчуждения православных (почему верующие – «другие»), о жизни и проблемах русской православной семьи, о суевериях и феномене «народного православия» и, наконец, о непростых отношениях Церкви, государства и общества. Отмечу, что результаты системного анализа современной православной культуры, проведенного на сотне примеров отечественного и зарубежного искусства (фрески, иконы, живопись, скульптура, литература, музыка), вынесены в главу «Русская культура». Автор не склонен преувеличивать степень религиозного рвения современных русских и не повторяет слова Патриарха Алексия II о том, что России нужна вторая христианизация. В книге с опорой на надежную информационную базу показано, что воцерковленных православных в России не более 2%, что русские уступают мусульманам в религиозном единении, что немалое число их уходит в группы новых религиозных движений (в т. ч. неоязыческих). Их питательной почвой стали поиски ответов на «вызовы времени» за пределами негативно воспринимаемых традиционных религий (в первую очередь – православия), выход религиозной энергии из-под советского атеистического пресса, представления о допустимости и естественности религиозного плюрализма, и, наконец, узаконенная возможность деятельности любых объединений, называющих себя религиозными. Впрочем, автор не склонен идеализировать религиозность православных и в дореволюционной России, в то время, когда среди русских не было некрещеных людей. Само православие являлось государственной религией, но переживало сильнейший духовный кризис все русское общество: православную традицию в среде светски образованных людей разъедали симптомы раздвоенного сознания: «научный» мистицизм, эзотеризм, оккультизм и т.п. «плоды просвещения», в среде «простых людей» – представления о практической ненужности прежней церковности. Это было типичным явлением, подтверждением чего служат слова церковного историка об аналогичной ситуации среди солдат царской армии: «после освобождения Временным Правительством солдат от обязательного исполнения обрядов и таинств Церкви процент солдат, записанных православными и соблюдавших таинство причастия, сократился с почти 100 в 1916 г. до менее 10 в 1917». «Не потому ли “большевистской безбожной власти”, - задает в этой связи вопрос автор, - удалось так легко справиться с остатками массового православия в первые же послереволюционные годы?» [1. C.542]. В наше время, отмечает В. Н. Лексин, многие современные прихожане имеют или высшее, или, как минимум, среднее профессиональное образование, и под своды храмов их приводит отнюдь не «дремучая безграмотность». Таковы же и их пастыри, образование которых не ограничивается семинариями и духовной Академией, - среди них выпускники престижнейших вузов и кандидаты всевозможных наук. Перемены (в том числе – грядущие) в жизни Церкви автор во многом связывает с тем, что «она практически вся состоит из “новоначальных”, то есть либо вспомнивших о том, что их крестили в младенчестве, либо недавно принявших Святое Крещение и еще не укоренившихся в вере и не всегда ясно представляющих суть таинств и символику обряда… Современная православная церковь в России вырастает из “новоначальных”, и лет через десять в храмах останутся только те, кто не нес креста исповедания Христа в Советском Союзе, и те, у кого не было отцов и матерей, пострадавших за веру. От того, каковы “новоначальные” в наше время, будет полностью зависеть качество нашей церкви через десятилетия, а сегодня от них во многом зависит качество диалога верующих и неверующих» [1. C 551-553]. В книге детально рассмотрены коллизии, связанные с пониманием одного из самоназваний нашего государства, зафиксированного в Конституции РФ. Оно именуется «светским», то есть государственно-нерелигиозным, в основание которого положены принципы свободы совести и отделения религиозных объединений от государства. Автор аргументировано показывает, что «отделение» – не отторжение и не игнорирование государством чего-то чуждого, а признание его независимым и уже поэтому паритетным участником взаимоотношений, и не случайно в других светских (или близких к этому) государствах мира взаимодействие с религиозными организациями – норма. Естественно, что, анализируя феномен русской цивилизации, Лексин не мог пройти мимо ее культуры, и свой анализ начинает с поисков ответа на вопрос: а почему авторы сотен монографий, статей, альбомов живописи считают эту культуру именно русской, национальной, самобытной и т.п. «В отношении русских культуры и искусства, - пишет автор, - задача их цивилизационной идентификации осложняется тем обстоятельством, что в них многое из того, что считается непререкаемо самобытно русским, было национально переработанным заимствованием… Во все времена и во всех странах самобытное и привнесенное в культуре и искусстве пересекалось и взаимодополняло друг друга со взаимными же утратами. Так было… со всеми национальными культурами, и в этом отношении специфика Русского мира состоит только в том, что, во-первых, русская цивилизация находилась на пересечении одновременно многих и мощных культурных влияний со всех сторон света, и, во-вторых, (что очень важно!) периоды ознакомления с фундаментальными достижениями мировой культуры и со сменяющими друг друга течениями художественной жизни зарубежных стран, а также периоды непосредственного ученичества стремительно сменялись периодами переосмысления, переработки и своеобразной русификации заимствований, а затем и включением их в структуру отечественной самобытной культуры» [1. C.642]. Известно, например, что и православная икона, и портрет, и скульптура, и пейзажная живопись, и бытовой жанр, и натюрморт до их появления в Русском мире уже были представлены в мировом (в основном, в западноевропейском) изобразительном искусстве блестящими работами выдающихся мастеров и художественных школ. Позже оформившееся русское изобразительное искусство не стыдилось своего ученичества: до 70-х гг. XIX в. наиболее отличившихся студентов Академии художеств (получивших золотые медали за конкурсные сочинения) посылали на многолетнюю стажировку за границу. Многие русские художники, располагавшие средствами, уезжали на учебу в Париж, позднее – в Мюнхен и другие центры западной художественной жизни. Многие из них, усваивая зарубежные уроки, по возвращении в Россию создавали самостоятельные и, чаще всего, самобытно-национальные произведения «во всеоружии» полученных технических, композиционных и иных навыков. Национальные русские отличия как бы сами собой начинали проявляться, а затем и доминировать в произведениях наших художников и скульпторов. Работы мастеров русского изобразительного искусства легко узнаются потому, что, например, русский классицизм стал «размашистей», реалистичней, полнокровней и своеобразно «провинциальней» итальянского, русский импрессионизм – плотнее и «телеснее» французского, русский экспрессионизм – лиричней немецкого и т.д. В исследовании обосновывается суть сложения художественного образа Русского мира, показаны проблемы перехода русского народного искусства из бытовой культуры в музейные и частные собрания (характерный пример – народное декоративно-прикладное искусство) и попыток его возрождения (на примере русского лубка), изучен процесс постоянного и неизменно конфликтного противостояния новаторства и традиции с исследованием, в частности, полемики вокруг «русского (неорусского, псевдорусского) стиля» и «русскости» нашего авангарда и неформального искусства. «Вряд ли у читателей этой книги, - пишет В.Н. Лексин, - есть сомнения в том, что художественные образы способны активно влиять на представления о сути и разных содержательных сторонах любой цивилизации. И русская культура в течение столетий достойно исполняла эту роль. Самобытное народное творчество, мощные межцивилизационные контакты на территории нашей страны, ассимиляция европейской культуры и ее стремительная русификация, искусство русских гениев литературы, музыки, живописи и театра XIX-XX вв. – все это стало одним из естественных оснований русской цивилизации. Но, как и вся наша цивилизация, русская культура сегодня переживает период встречи с самыми сокрушительными вызовами за всю ее историю, и пространство русской культуры зримо сужается... Тем не менее, наша национальная культура и сегодня не оскудела талантами, и ее будущее, а следовательно, и будущее нашей цивилизации во многом зависит от осознания творцами культурной политики того, что русская культура есть не только важнейшее, но и наиболее хрупкое составляющее нашего цивилизационного бытия» [1. C. 780]. * * * Книга о судьбах цивилизации и русском вопросе – пример непредвзятого отношения к начавшемуся переходу одной из величайших цивилизаций мира в очередное принципиально новое состояние, которое автор назвал цивилизационным кризисом. Еще в первой части книги были представлены универсальные причины кризиса и гибели цивилизаций и доказывалось, что они гибнут не из-за силы нападающих, а из-за собственной слабости. Это в равной степени относится и к цивилизациям Запада и Востока, и к нашей русской цивилизации, слабость которой, по убеждению автора, состоит «не в ненадежности военно-оборонного комплекса и не в провалах экономической политики, а в презрительно-скептическом отношении многих русских людей к складывавшемуся столетиями защитному поясу русских цивилизационных ценностей, в небрежении ими языком русской цивилизации, в их безразличии к агрессии иноцивилизационных экспансий, в легкомысленной их неразборчивости по отношению к иноцивилизационным заимствованиям, в их стыдливости по отношению к собственной национальной ментальности и в оскорбительном равнодушии к чуду русской православности. В этом, считает автор, можно винить кого угодно, – «тлетворное влияние Запада», «антинациональную (по отношению к русским) политику Кремля», «пятую колонну», «гибельность проводимых реформ», «развращающее влияние собственных СМИ (прежде всего – телевидения)», - этими и подобными клише переполнены все более или менее оппозиционные газеты, журналы, сайты и т.п. Но, призывает Лексин, «будем честными – дело в нас самих, в нашем равнодушии к судьбе собственной цивилизации… Проблема в том, что мы в большинстве своем добровольные «отказники» от своих цивилизационных ценностей» [1. C.780-781]. Автор задает вопрос: «так что же такое русская цивилизация сегодня: фантом, «воображаемое сообщество», иллюзорный облик придуманного прошлого или феномен, зародившийся столетия назад, прошедший уникальный период имплантации в советскую цивилизационную систему и существующий поныне в «цивилизационной конфедерации» современной России?» [1. C.781]. И отвечает на него практически в каждой из глав второй части книги, представляя русскую цивилизацию начала XXI в. как все еще реальную общность и культуру (в том числе политическую и хозяйственную) людей с сокращающейся численностью и постепенной утратой цивилизационных ценностей (глава 2.1.), со специфическим менталитетом (глава 2.2), со своим языком (глава 2.3.), с латентно православной традицией (глава 2.4.), с принципиальными изменениями в культуре (глава 2.5.), с почти исчерпанным потенциалом пространственной экспансии, с гигантскими возможностями саморазвития и с крайне слабой устремленностью к использованию этих возможностей. Автор констатирует, что «Русский мир» неуклонно съеживается не только из-за сокращения числа его зарубежных представителей, но и потому, что ему сегодня почти нечего предъявить человечеству в качестве образца для подражания и восхищения, а предлагаемые идеи переустройства жизни на началах нравственности, гуманности и т.п. не воспринимаются как конструктивные уже потому, что они не реализуются внутри самой России. «На этом фоне удивляет распространенность среди российских политологов и публицистов представлений о необходимости очередного состязания со всем миром: или Россия станет самой могущественной в экономическом отношении державой, или скатится в цивилизационное небытие… Сейчас русская цивилизация безвольно влачится по пути перемен в общем потоке пассионарных, зарождающихся и стремительно стареющих цивилизаций. Книга, конечно же, ничего не изменит в характере этого движения (такое делают не книги), но, может быть, она побудит задуматься о его сути и последствиях» [1. C.786- 787]. Заслуга автора в том, что он предложил полное и документированное знание о сущности и состоянии современных цивилизационных процессов и впервые в отечественной научной литературе системно диагностировал современное же бытие русской цивилизации во всех его составляющих. В принципе, каждая часть и каждая глава этой многостраничной книги могла бы быть издана самостоятельно («Жизнь и гибель цивилизаций», «Русский вопрос сегодня», «Русская религиозность», «Русская культура» и т.д.), но их умелое соединение под одной обложкой крайне важно, поскольку именно оно выявляет внутреннюю связь всего происходящего в мире цивилизаций и в Русском мире. Литература 1. Лексин В. Н. Судьбы цивилизаций и русский вопрос. Опыт системной диагностики. М.; ЛЕНАНД, 2016. – 800 с. комментарии - 1
Мой комментарий
|
Подписка
|
А вот еще интересная тема https://www.litres.ru/andrey-lazarenkov-10501955/