Рынок и общество
169
 48029
Рынок как система товарно-денежных отношений в сфере производства, распределения и обмена — не только экономическая, но и социальная категория. Связь рынка и общества — одна из ключевых проблем современного развития. Как институты рынка влияют на общество? Влияет ли общество на характер рыночных отношений? Должен ли рынок определять развитие общества, или обществу надлежит направлять функционирование рынка? Значение такой постановки вопроса представляется достаточно очевидным. Но не для всех очевиден ответ на него. В обществе сталкиваются разные интересы, следовательно — по-разному оценивается и то, что в нем и с ним происходит. На этот счет высказываются разные мнения. В данном случае представляют особый интерес два сложившихся в науке подхода: их можно обозначить как экономист-ский и социетальный. С точки зрения экономистско-го подхода, рыночные отношения представляют собой универсальный принцип самоорганизации общества. Иначе говоря, речь идет о редукционистской трактовке общества как Большого Рынка. В рамках этой концепции возникло представление об индивиде как Экономическом Человеке, которому свойственно всегда и во всем руководствоваться соображениями утилитарной рациональности — калькуляцией выгод и затрат, стремлением к максимизации первых и минимизации вторых. Эту концепцию, и ныне любезную политикам-консерваторам, развивал в своих трудах Фридрих фон Хайек — крупнейший в ХХ веке представитель экономического либерализма (неолиберализма). Общее благо он трактовал как сумму индивидуальных предпочтений частных лиц. Нет общества как такового, считал он, есть только индивиды, отношения которых строятся на основе индивидуалистической рыночной морали, выработанной человечеством в процессе «естественного отбора». Тогда как проявления коллективности — это всего лишь дань стадным инстинктам, унаследованным от далекого прошлого. Доктринерское представление о саморегулирующемся рынке и совершенной конкуренции, способных будто бы обеспечивать оптимальное размещение ресурсов и максимальную эффективность их использования, опровергается всей практикой рыночного капитализма. Модель равновесного рынка, где все совершается как по законам небесной механики, хорошо «работает» лишь в теории. Реальный рынок представляет собой неравновесную и, следовательно, неустойчивую систему. Социетальный подход основан на представлении о реальности общества как системного целого, где экономические отношения «встроены» в социальные (а не наоборот). В русле этого подхода сложились воззрения Карла Маркса; развитие общества он связывал с изменением способов производства, производственных отношений и классовой борьбой. В отличие от него, другой выдающийся социолог и экономист, Макс Вебер, объяснял особенности хозяйственной деятельности и экономического развития влиянием институтов власти, правовых норм, этических представлений и религиозного сознания, исторически сложившимися традиционными способами организации общественных отношений.  Из признания реальности общества следует самостоятельное значение целей, обусловленных ценностными установками, более глубокими, чем способен проявить рыночный механизм. В обществах с рыночной экономикой сталкиваются две тенденции: одна — обусловленная частными интересами, которые реализуются в основном посредством рыночных механизмов; другая представлена публичной сферой, регулятивными практиками, диктуемыми общими интересами.
Коллективный выбор не сводится к сумме частных предпочтений, он предполагает то или иное их ограничение (согласно известной «теореме Эрроу»1). Публичным институтам приходится вмешиваться в решение проблем, с которыми частный бизнес не справляется, а то и вообще ими не интересуется. В этом проявляется тот «невольный коллективизм», который пробивается сквозь индивидуалистический строй рыночных отношений в силу действия объективных причин. Противоречия в обществе по этой линии неизбежны. Рынок ориентирован на достижение краткосрочных, в лучшем случае — среднесрочных целей (текущий спрос, прибыль), на эффективность, измеряемую рентабельностью. И в этом его незаменимая роль. Но он слеп в отношении долгосрочных целей общества — таких, как общественная безопасность, социальная стабильность, здоровье нации, сохранение окружающей среды, сбережение природных ресурсов. Социальные и экологические издержки хозяйственной деятельности часто воспринимаются как «побочные эффекты», которыми можно и пренебречь, то есть перенести их на общество, если этому не препятствует закон. 2 Формирование рынка — длительный исторический процесс. По мере развития товарно-денежных отношений усиливалось их влияние на общество. Адам Смит — отец классической политэкономии, говоря о «невидимой руке» свободной игры рыночных сил, исходил из того, что участники рын
ка, действуя в собственных интересах, больше способствуют общему благу, чем если бы они руководствовались альтруистической заботой о других. Присущий человеку эгоизм, считал он, будет побуждать скорее к благоразумию и бережливости, чем к расточительности. Забота о собственной репутации удержит от недобросовестности и обмана, поэтому на мотивы личного интереса можно положиться, не опасаясь ущерба для общества2. Для А. Смита это было чем-то само собой разумеющимся, поскольку в его время еще сильны были унаследованные от прошлого моральные ограничения, коренившиеся в религии, протестантской этике, в сословных, цеховых и иных традиционных институтах.
Сегодня рынок уже не тот, каким он был во времена А. Смита. Это мировой рынок, где доминируют крупные промышленные, торговые, банковские, медийные корпорации. Это сложные иерархические структуры, носители экономической власти, а тем самым и политического влияния. Это возможность навязывать обществу приоритеты развития, технического прогресса, потребительские стандарты, образ жизни. Те ограничители, которые сопровождали в прошлом становление современного рынка, по большей части уже не действуют или все больше подвергаются эрозии. Рынок способствует распространению потребительской психологии, ориентированной на присвоение, обладание материальными и иными благами. Вездесущая навязчивая реклама и всемогущая мода побуждают людей к погоне за призраком «счастья» в облике все новых потребительских благ, предлагаемых рынком. Невозможность получить «все и сейчас» порождает у многих комплекс неполноценности («я — неудачник»), неуверенность в себе, стрессовые состояния, требующие разрядки. Отсюда проистекают известные последствия: склонность к алкоголизму, употреблению наркотиков, психические расстройства. Здесь для рынка с присущей ему тенденцией эксплуатировать человеческие слабости и пороки открывается широкий простор. На фоне экономического подъема и технического прогресса растет социальное и имущественное неравенство. Крайнее неравенство разлагает общество. Все больше преступности, насилия, коррупции, ослабляются семейные и другие социальные связи, снижается уровень доверия людей друг к другу, к государству и другим общественным институтам. Культ частного ведет к сужению и утрате публичного пространства. Финансовые аферы и коррупционные скандалы становятся обычным явлением. Американский социолог Д. Белл объяснял это расхождением «оси экономического развития» и «оси развития культуры»3. Во второй половине ХХ века в западной культуре восторжествовали разрушительные тенденции, поскольку вместо ценностей, провозглашенных протестантской этикой аскетизма, усердия, трудолюбия, на первый план вышли ценности, поощряющие гедонизм, поиски наслаждений, а вместе с этим — утрата нравственных ориентиров и самоконтроля людей над своим социальным поведением. Насколько далеко может заходить негативное воздействие стихийных рыночных сил на общество, видно на примере оружейного лобби в США. Связанные с ним американские законодатели настаивают на сохранении и даже еще большей либерализации продажи стрелкового оружия населению, несмотря на ужасные трагедии со стрельбой, в результате которых в этой стране гибнет до 30 тысяч человек ежегодно. 3 Оглядываясь на прошлое, мы видим две тенденции: непрерывное расширение рынков и одновременно противодействие их распространению в определенных направлениях. Это противодействие осуществлялось в разных формах — от протекционистских мер по защите внутреннего рынка до законов о защите труда, социального страхования, природоохранных мер; от создания профсоюзов и разного рода кооперативов до появления социалистических рабочих партий, а потом и коммунистического движения. Там, где переход от традиционного аграрного общества к индустриальному был более растянут во времени, общество успело создать более или менее устойчивые институты, способные противостоять рыночной стихии. Первая мировая война, революция 1917 года в России, мировой экономический кризис 1930-х годов поколебали основы сложившегося к началу ХХ века мироустройства. В странах более позднего промышленного развития крутая ломка традиционных отношений породила особенно острые социальные катаклизмы. Ощущение незащищенности, массовая безработица, отчаяние разорявшихся мелких хозяев, общая нестабильность подталкивали людей к поддержке «порядка» любой ценой, даже если это означало фашистскую диктатуру. Трагические события первой половины ХХ века обострили восприятие проблемы «общество и рынок». В 1944 году, на исходе Второй мировой войны, вышли в свет две ставшие знаменитыми книги, посвященные этой теме: «Дорога к рабству» Фридриха фон Хайека и «Великая трансформация» Карла Поланьи4. Авторы этих сочинений, оба — выдающиеся ученые и мыслители, будучи озабочены судьбами свободы человека перед лицом вызовов тоталитаризма, пришли, тем не менее, к диаметрально противоположным выводам. Страстная аргументация Хайека была направлена на то, чтобы убедить читателей: любые попытки сознательного руководства экономической деятельностью, какими бы идейными или нравственными принципами они ни мотивировались, — это дорога к рабству. Только свободный, саморегулирующийся рынок, избавленный от всякого внешнего вмешательства, гарантирует свободу личности. Поэтому в собственных интересах человека — подчиниться безличным, кажущимся иррациональными силам, которые воплощает рынок, так как альтернатива этому — подчинение неконтролируемой деспотической власти. Либо стихийный рынок, либо тоталитарное государство — другой возможности он не видел. Совсем иной была позиция По-ланьи, выступившего с радикальной критикой либерального рыночного детерминизма. Беда в том, утверждал он, что превращение в товар таких ключевых факторов производства, как труд, земля и деньги, то есть того, что по своей сути не может быть товаром в собственном смысле слова («мнимые товары»), приводит к подчинению общества рыночной системе, к его превращению в придаток рынка. Возникает рыночное общество, где правят законы рынка. Такое общество несет в себе семена саморазложения, разрушения самой субстанции человеческого общества. Поэтому реальная свобода личности, считал Поланьи, предполагает освобождение как от жесткого подчинения государству, так и от подчинения рыночной стихии. Путь к этому лежит через выведение труда, земли (то есть природных ресурсов), денежной системы за пределы сферы действия рынка, через утверждение тем самым примата общества над рыночной системой. Признаки наметившегося перехода к регулируемому рынку он усматривал в практике законодательного регулирования трудовых отношений, земельного права, природопользования, финансовой системы, хотя не считал, что это избавляет общество от стоящих перед ним угроз. 4 Как защитить капитализм от него самого? В поисках ответа на этот вопрос английский экономист Джон Мейнард Кейнс пришел к выводу: необходимо отказаться от теорий саморегулирующегося рынка, рыночного равновесия и совершенной конкуренции в пользу теории регулируемого капитализма. Хотя, в отличие от Поланьи, предложения Кейнса не были столь радикальными, они не сразу нашли понимание, встретив сопротивление в либеральном лагере. Но после окончания Второй мировой войны его взгляды получили широкую поддержку и были взяты на вооружение различными политическими силами демократической направленности. Общепризнанной практикой стала политика увеличения государственных расходов, в особенности на социальные программы, установление минимума заработной платы, индикативное ограничение цен, повышение ставок подоходного налога в целях умеренного перераспределения доходов и сокращения крайностей богатства и бедности, то есть все то, что получило название «государства благосостояния» (welfare state). 
Использование кейнсианского регулирования привело к становлению «смешанной экономики» — как комбинации рыночных механизмов и государственного регулирования. Такая экономика сочетает частное предпринимательство и рыночную конкуренцию, более эффективные в том, что касается производства товаров и услуг для индивидуальных потребностей, с государственным вмешательством, которое в принципе более эффективно там, где речь идет о коллективных потребностях. Речь идет о национальной безопасности, правовом порядке, жизнеспособной инфраструктуре, социальном обеспечении, образовании, здравоохранении, содействии развитию науки и техническому прогрессу. Эффективность (или неэффективность) государственного управления точно так же поддается оценке, как и эффективность (или неэффективность) рынка5. Это дает возможность выстраивать оптимальную комбинацию того и другого, в зависимости от конкретных условий. В послевоенный период политика в духе «кейн-сианского консенсуса» принесла странам Запада по меньшей мере три десятилетия экономического подъема, повышения жизненного уровня населения и смягчения кризисных явлений. С 1970-х годов в политике ведущих западных держав начался поворот в сторону дерегулирования и приватизации, то есть сокращения государственного вмешательства и отказа от принципов кейнсианства. Этот курс известен под названиями «рейгано-мика» (или «тэтчеризм»). В условиях поднимавшейся волны неолиберальной рыночной глобализации ставка вновь была сделана на политику свободного рынка. На то, что стали называть «рыночным фундаментализмом» (Дж. Сорос)6. 5 Публичные институты защищают интересы общества, общие интересы граждан. Во-первых — ограничивая поле действия рыночных сил (регламентация условий труда, запреты на продажу наркотиков и т. п.). Во-вторых — устанавливая для рынка обязательные правила и нормы (антимонопольное законодательство, лицензирование, строительные нормы и т. п.), которые позволяют минимизировать негативные последствия дисфункций рынка (то, что называется market failure). Но только это не может предотвратить издержек, связанных с непредвиденными отдаленными последствиями миллионов независимых индивидуальных решений производителей и потребителей, преследующих свои частные интересы. В условиях массового производства товаров и услуг возникает феномен избыточности, который может существенно обесценивать значимость новых потребительских благ. То, что становится доступным большинству, снижает удовлетворение от новых потребительских благ, тем более когда множество людей пользуется ими одновременно (автомобильные пробки, например). Эффективность рынка как движущей силы роста производства и потребления ведет к постоянному расширению круга потребностей и потребления. По мере удовлетворения базовых потребностей (в пище, одежде, жилье и т. п.), имеющих абсолютный характер, все большее место занимают относительные или, как их еще называют, престижные потребности. Поскольку спрос на престижные блага практически безграничен, рынок раскручивает производство, а тем самым и спираль потребительских вожделений все дальше и дальше, гипертрофируя количественную сторону потребления и одновременно снижая его качественную сторону. На каждую единицу прироста производства приходится снижающийся процент прироста общественного благосостояния. Ухудшается окружающая среда — не только природная (загрязнения), но и социальная (сверхурбанизация, транспортные проблемы, рост нервных нагрузок и т. п.). Возрастают расходы на утилизацию производственных и бытовых отходов, защиту окружающей среды, ликвидацию последствий стихийных бедствий и техногенных катастроф, а также на охрану порядка, борьбу с преступностью, на здравоохранение, и убывает отдача от этих расходов. Любые экспоненциальные процессы предельны. Неограниченный рост в ограниченной и невоспроизводимой среде невозможен. Его физические пределы заданы конечной несущей емкостью природных экосистем. Антропогенное воздействие на природную среду еще в прошлом столетии превысило тот порог, за которым нарушение естественного механизма ее саморегуляции и самовосстановления становится глобальным по своим масштабам. Человечество оказывается в ситуации, которую американский футуролог Эрвин Лас-ло охарактеризовал как «синдром динозавра», подразумевая под этим роковое запаздывание с адаптацией к изменяющимся условиям среды, к новым вызовам и угрозам7. Тревогу забили авторы доклада Римскому клубу «Пределы роста» (1972) — Д. Медоуз и его коллеги из Массачусетского технологического института (США)8. Необходимо и возможно, утверждали они, изменить тенденции роста таким образом, чтобы обеспечить экономическую и экологическую стабильность. Критики упрекали доклад в недооценке адаптивных возможностей рынка. Однако расчеты с поправкой на запаздывания и отклонения рыночных «сигналов» в реальной экономике не изменили первоначального вывода о неизбежности в будущем коллапса при сохранении действующих тенденций. Что позволило сделать вывод: рынки, не подчиненные целям и ценностям, отличным от тех, что доминируют в рыночных отношениях, не могут привести к устойчивому обществу9. Подтверждением гипотезы пределов роста служит и роль антропогенного фактора в глобальном изменении климата. Эксперты ООН сетуют: мир слишком увлекся развитием в высшей степени углеродоинтенсив-ной инфраструктуры. Мир увлекла на этот путь стихия рыночных сил. Изменение климата, говорится в специальном исследовании его экономических аспектов, — свидетельство «крупнейшего рыночного провала, который только видел мир»10. Угрозы для окружающей среды, для здоровья и психики людей становятся все более ощутимыми. Ответом на эти угрозы стал проект устойчивого развития, направляемого ценностями иными, чем способен проявить рынок. Препятствия на пути перехода к устойчивому развитию вызывают растущую озабоченность научных кругов и мировой общественности. Исследователи обращают внимание на то, что в последние десятилетия рост ВВП сопровождается «проеданием» природного капитала — одного из важнейших элементов производственной базы современных обществ11. Констатируя этот тревожный факт, они предостерегают богатые страны от односторонней ориентации на материальное потребление. Устойчивое развитие предполагает соотнесение текущего потребления с оценкой его будущей значимости в долгосрочной перспективе. И смещение потребительской деятельности в сторону нематериальных благ — досуга, духовных интересов, экологической безопасности. Это не благое пожелание, а необходимость, которая все больше дает о себе знать. Позитивный момент заключается в том, что в более развитых странах становится заметной тенденция трансформации привычной логики индивидуального поведения, навязываемой «обществом потребления». Все больше людей предпочитает уйти от подчинения этой модели. Тем самым закладываются предпосылки другой модели, которая ориентирует человека на здоровый образ жизни, на ее духовную и эмоциональную сторону. Разразившийся осенью 2008 года первый масштабный кризис эпохи глобализации знаменовал собой провал того типа развития, которое десятилетиями навязывалось миру по неолиберальным рецептам. Симптомы этого кризиса назревали давно. Информационно-коммуникационная революция создала невиданные прежде возможности оперировать виртуальными деньгами, что способствовало непомерному разбуханию кредитной сферы на почве подстегиваемого ею же потребительского бума и спекулятивного ажиотажа, образованию гигантского финансового пузыря, который рано или поздно должен был лопнуть. За неблагополучием в финансовой сфере крылись более глубокие проблемы. Рыночному фундаментализму сопутствовала подмена политических механизмов принятия решений сугубо рыночными, человеческих ценностей — денежными. В этом проявилась моральная уязвимость рыночной системы, безразличной к этической стороне жизни, к тому, что не имеет экономической полезности. Тенденция к тотальной коммерциализации всего и вся, формирование типа «одномерного человека», ориентированного на ценности меркантильного свойства, обернулись кризисом морального состояния общества. Присущие рыночной системе противоречия и сбои вышли на глобальный уровень. Могущество всемирного рынка стало подрывать способность национальных правительств эффективно влиять на социально-экономические процессы в своих странах. В отсутствие наднациональных систем регулирования и контроля глобальные рыночные силы получили возможность навязывать народам свои приоритеты, часто идущие вразрез с национальными интересами, с культурными традициями и исторически сложившимся укладом жизни. Этот кризис вполне естественно вызвал ассоциации с Великой депрессией 1930-х годов. В нем отразились сбои системного характера. Кризис вызвал всплеск массовых протестных выступлений во многих странах, возмущение алчностью финансовых воротил, требования перемен. Западные политики и эксперты заговорили о необходимости новой модели, новой парадигмы экономического развития, о действенном контроле над банковскими структурами, наднациональном регулировании, особенно в сфере мировых финансов. По словам американского экономиста, лауреата Нобелевской премии Джозефа Стиглица, кризис «вскрыл фундаментальные изъяны в капиталистической системе...». Френсис Фу-куяма предрек, что «стагнирующие зарплаты и растущее неравенство скоро станут угрозой для стабильности современных либеральных демократий...». Известный философ Юрген Хабермас не менее категоричен: насущная задача состоит в том, чтобы «приручить капитализм». Американский экономист Нури-эль Рубини, предсказавший последний кризис, заявил: «.англосаксонская модель laissez-faire с треском провалилась»12. Неолиберальной модели рынка, тяготеющей к рыночному фундаментализму, противостоит социал-демократическая. Согласно ей рынок — необходимое, но не единственное средство достижения социально значимых целей. Западноевропейская социал-демократия взяла на вооружение кейнсианскую идею регулируемого рынка, а также посткейнсианские теории «третьего пути» как альтернативы и рыночному фундаментализму, и бюрократическому централизму плановой экономики. Мировые лидеры вынуждены признать серьезность кризиса, необходимость реформирования, перестройки мировой финансовой системы. Из их уст прозвучали осуждения «аморальности капитализма», безответственности банковских топ-менеджеров, призывы отойти от англосаксонской модели, изменить характер глобализации и т. п. Консерваторы и христианские демократы, стоящие у власти во многих странах Европейского Союза, прибегли в борьбе с кризисом к инструментам из арсенала социал-демократии. Показательно, как изменилась риторика «сильных мира сего» в последние годы. Всемирный экономический форум 2010 года в Давосе прошел под девизом: «Улучшить состояние мира: переосмыслить, преобразовать, перестроить» («Im-prove the State of the World: rethink, reshape, rebuild»). Девиз форума 2012 года — «Великая трансформация: формируя новые модели» («The Great Transformation: Shaping New Models»). Значит ли это, что подведена черта под «эпохой безответственности», как назвал ее как-то американский президент Барак Обама? Пока этого нельзя сказать. Предпринимаемые меры непоследовательны, противоречивы и оставляют много вопросов.
7
Законы рынка в принципе везде одинаковы, но действуют по-разному — в зависимости от социального контекста, от исторически сложившихся культурных, религиозных традиций данного общества. Рынок нельзя понять без общества, в котором он функционирует, без соотнесения его с социокультурной средой этого общества. Это особенно важно для понимания российской ситуации. Когда после распада СССР в России был взят курс на «строительство капитализма», выбор был сделан в пользу не кейнсианской модели, а неолиберальной, с прицелом преимущественно на модель, разработанную «чикагскими мальчиками» для Чили. Ускоренная, хаотичная приватизация, продиктованная страхом перед «коммунистическим реваншем», скорее затруднила становление нормальной рыночной экономики, чем способствовала этому. Декретированное сверху внедрение рыночных отношений, при отсутствии тех социокультурных ограничений и сдер-жек, которые на протяжении столетий сопровождали этот процесс в странах Западной Европы, породило уродливую и неэффективную экономическую систему. Над понятием «регулируемый рынок» издевались — будто это что-то несовместимое, вроде «горячего льда». Идея государственного регулирования воспринималась не иначе, как желание возродить Госплан. Младореформаторы, призванные к власти Ельциным, сильно переоценили возможности рыночной самонастройки и серьезно недооценили присущие рынку дисфункции. Упование на «магию» рынка, противопоставление рынка государству обернулись в «лихие 90-е» тяжелыми последствиями для общества, печать которых оно несет на себе до сих пор. Пораженная коррупцией бюрократическая система государственной власти провоцирует криминализацию и бизнеса, и всего общества. Уместно процитировать в связи с этим русского политолога начала ХХ века М. Острогорского: «Не забудьте о том, что экономическая жизнь течет по политическому руслу, и что если последнее осквернено, то оно заражает собой все, что через него проходит»13. Сказано это сто лет назад, но как актуально звучит сегодня! По показателям защиты прав соб ственности, предпринимательскому и инвестиционному климату, масштабам коррупции Россия в международных рейтингах занимает одно из худших мест. Наемный труд в постсоветской России оказался низведен до положения, которое характерно было для архаических условий капитализма XIX века. Следствием слабых позиций наемного труда, его незащищенности стала заниженная доля заработной платы в стоимости произведенной продукции, неудовлетворительные условия труда, несоблюдение норм трудового права и производственной безопасности, низкий уровень мотивации, а следовательно, и производительности труда. Утрачен интерес к производительному труду. По оценке социологов, каждый второй работник не видит связи между своей трудовой отдачей и зарплатой как источником существования. Недружественная к здоровому предпринимательству и честному труду институциональная среда, низкий уровень доверия в обществе, неотрегулированность и незащищенность прав собственности затрудняют и искажают функционирование рынка, увеличивая трансакционные издержки. Бизнес кровно заинтересован в здоровом обществе, предсказуемой правовой системе, честной и компетентной государственной службе. Социальная стабильность, социальные гарантии, соблюдение гражданских прав и свобод (а это задачи публичной власти!) придают людям уверенность, избавляют от страха за будущее, дают возможность сосредоточиться на своей работе, то есть способствуют повышению ее эффективности. В либеральных кругах нередко звучат требования о сокращении государственного вмешательства в экономику. Если речь идет о злоупотреблениях властью, возразить трудно. Но вмешательство бывает разным. Отмена обязательной сертификации продуктов питания (во имя свободной конкуренции!) привела в 2010—2011 годах к резкому (десятикратному) увеличению отравлений недоброкачественными продуктами. Ослабление контроля над соблюдением технических регламентов — к увеличению числа тяжелых транспортных катастроф на земле, на воде и в воздухе. Дело, следовательно, в целях, характере, «качестве» вмешательства: в каких случаях оно необходимо, а где необязательно, контрпродуктивно и должно быть сведено к минимуму или вовсе исключено. Российская ситуация парадоксальна. Под флагом борьбы за бездефицитный бюджет власти ведут линию на коммерциализацию социальной сферы, культуры, в то время как непосредственно в экономике, там, где рынок наиболее полезен и эффективен, частный бизнес страдает от административного произвола. Поэтому можно понять тех, кто требует «разгосударствления» экономики. Но очевидно также, что без каких-либо общих правил, устанавливаемых государством, рынок не мог бы нормально функционировать. Одна из актуальных для российского бизнеса задач — повышение уровня корпоративного управления, усвоение принципов «деловой этики». Это важнейшее условие повышения эффективности бизнеса в долгосрочном плане. Другое важное условие — атмосфера взаимоотношений внутри фирмы. При прочих равных условиях эффективность выше там, где работники обладают «голосом» (альтернатива «выходу»), где к ним прислушиваются14. Это повышает ощущение причастности к успеху фирмы.
Попытки ограничить профсоюзные права, ужесточить положения Трудового кодекса в пользу работодателей по большому счету контрпродуктивны. Распространенное мнение, будто профсоюзные права мешают экономическому развитию, ошибочно. Опыт промышленных стран Запада свидетельствует: тред-юнионизм явился там одним из важных факторов, способствовавших социально-экономическому развитию, переходу от экстенсивных к интенсивным методам производства, техническому прогрессу, расширению внутреннего рынка, повышению трудовой мотивации и эффективности производства.
Перед лицом порождаемых техногенной цивилизацией вызовов и угроз «приручение рынка» стало одним из решающих условий самосохранения и жизнеспособности общества. Проводить политику устойчивого развития — значит ставить правильно понятые долгосрочные интересы общества выше утилитарной рыночной рациональности, сиюминутных политических расчетов и узко понятых национальных интересов. ♦ комментарии - 169
|
Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
Всё не так уж и сложно для понимания,но видать наши вожди не понимают и даже не хотят понять,что не понимают. Твердят как заклинание:снизить влияние государства на экономику.
Характер влияния государства определяется его целями,а цели-то не обозначены. Примитивизм дальше некуда.