Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
25305
|
Официальные извинения
972
104938
|
Становление корпоративизма в современной России. Угрозы и возможности
239
84513
Природа советского строя (1917-1991 гг.). Часть 5. Перестройка. 1985 — 1991 гг 0
19
В. А. Архангельский Природа перестройки. Что это? Десятилетию 1980-х гг. предшествовали два десятилетия широко распропагандированного «развернутого строительства коммунизма». Третья Программа партии, принятая XXII съездом КПСС в 1961 г. и действовавшая до 1986 г. (до принятия XXVII съездом ее новой редакции) нацеливала партию и общество на создание к 1980 году материально-технической базы коммунизма, изобилия жизненных средств, позволяющего перейти к коммунистическому принципу их распределения — по потребностям. После 1980 года еще целых пять лет коммунисты по уставу партии были обязаны признавать и программу 1961 г., и справедливость ее заключительной фразы: «Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!» [27. С. 335]. К началу перестройки с момента того торжественного провозглашения уже сменилось поколение, а заявленного изобилия и коммунизма не было видно даже на горизонте. Темпы роста экономики снизились до небывало низких значений не только для СССР. Снова замаячила продовольственная проблема. Многие мыслящие руководители видели надвигающийся кризис и возможную катастрофу. И как могли пытались их предотвратить, принимая судорожные, бессистемные и, как оказалось, губительные для социалистического проекта решения. Перестройка стала результатом прежде всего глубочайшего кризиса теории социализма. Управление обществом велось вслепую, без понимания диалектической структуры социалистического социума и протекающих в нем процессов, без представлений о сущностных субъектах-противоположностях социализма, без понимания того, кто из них является ретроградным субъектом, унаследованным от капитализма и обращенным к нему вспять, а кто и почему, будучи детищем Октября, есть авангардный субъект социума, обращенный к коммунистическому отрицанию социализма и работающему на это снятие (на диалектическое отрицание-наследование). Крах правления КПСС в ходе перестройки не есть следствие порочности аутентичного марксизма, диалектико-материалистического понимания истории, методов субъектного анализа (известной формой которого был классовый анализ, неприменимый к бесклассовому социализму). Причина краха правления КПСС — превращение аутентичного марксизма («теории научного коммунизма») в освобожденного от диалектики и материализма кастрата, в омертвленное вероучение, нормативно зафиксированное постановлением ЦК ВКП(б) от 14 ноября 1938 г. Другой причиной краха стало то, что руководители партии и страны десятилетиями не замечали этого уродства и не понимали того, в какую бездну был опущен «марксизм-ленинизм», который они продолжали считать прожектором, освещающим настоящее и будущее всего человечества. Общество, выстроенное на костылях «марксизма-ленинизма», не обладало устойчивостью. Стоило только чуточку затронуть эту конструкцию, как она рассыпалась. То, что это произошло при Горбачеве, а не при другом руководителе — дело случая, хотя тут есть еще один важный момент: Горбачев не был Дэн Сяопином. Либо у него не было полноты власти, либо ему не хватило решимости отказаться от догм «марксизма-ленинизма» в пользу прагматизма, признания многоукладности общества. Формулы «больше социализма» и «не важно, какого цвета кошка» принципиально различны и потому парадоксальным образом привели к прекращению (в одной стране) и к сохранению (в другой) правления коммунистической партии.
Комментарии к мнению В. А. Архангельского Комментарий А. А. Мальцева В.А. Архангельский правильно акцентирует внимание на несоответствии теории марксизма-ленинизма объективной реальности, которое, кроме бытовых неудобств (многочисленных дефицитов), было главным фактором массового недовольства. Особенно это касается инженеров. В отличие от рабочих, все они обязаны были разбираться в марксизме-ленинизме, поскольку закончили вуз. Поэтому класс инженеров лучше так называемого «гегемона» видел несоответствие реальности официальной идеологии. Владимир Алексеевич пишет об этом же, но концентрирует внимание на членах КПСС, которые, по идее, также, как и инженеры, должны были в марксизме разбираться, хотя большинство не разбиралось, а отделывалось дежурными штампами идеологии. Что же до неклассовых противоречий, то они существовали в первобытном обществе, в классовых обществах, сохранятся и в бесклассовом обществе. Но в классовых обществах они получают классовое наполнение и превращаются в классовые противоречия. То есть в концепции В.А. Архангельского нет объяснения, почему в СССР не было антагонистических классов. Он это просто постулирует.
Комментарий Д. Б. Эпштейна Пути развития советского общества, несмотря на отсутствие теории, были нащупаны в науке и в практике — в постепенном движении к возрождению товарно-денежных и регулируемых рыночных отношений в экономике и к демократизации — во внутренней политике. Это было понятно Горбачеву, хотя он не был ученым. Правда, важно было правильное сочетание двух направлений реформ. Нельзя было проводить опережающие демократические реформы в условиях дефицита и недовольства гуманитарной интеллигенции цензурой. Это не могло кончиться ничем иным, как потерей власти партией и крахом государства. А Дэн Сяопин справился с этой задачей, хотя вряд ли маоизм был менее догматизирован, чем сталинизм. Значит, дело не только в догматизме теории, не так уж непреодолимо страшно было ее состояние. Вероятно, дело в личности руководителя — в его способностях и морально-волевых качествах, в традициях партии (КПСС и КПК), в историческом опыте руководства КПК, которое после «культурной революции» категорически не желало неподготовленной и неуправляемой активности снизу. Не стоит чрезмерно сгущать краски, утверждая, что состояние теории социализма в СССР не позволяло КПСС избежать краха. Не исключено, что некоторыми соратниками Горбачева именно крах КПСС и планировался.
В. А. Архангельский об откликах соавторов Согласен с критическими соображениями Д. Б. Эпштейна по поводу чрезмерности критической оценки того, что называлось «марксизмом-ленинизмом». То оскопленное вероучение, действительно, не могло быть и не было фактором, фатально предопределившим бесславный конец КПСС, СССР и социализма в нем. Фатальным этот фактор стал лишь потому, что в течение многих десятилетий названной гнили в «марксизме-ленинизме» руководители партии и страны так и не заметили (в отличие от руководства той же КПК) того, о чем я жестко высказался сразу же вслед за той фразой, адресуя эти слова тем, кто мечтает о простом реванше, то есть о повторном хождении по тем же граблям, на которые мы уже напарывались. И в XXI веке все еще продолжают раздаваться голоса в защиту пресловутого постановления ЦК ВКП(б) от 14 ноября 1938 года [11]. Возражения А.А. Мальцева о превращаемости неклассовых противоречий и субъектов в классовые относятся не к бесклассовому социализму, а к многоукладному обществу, которым советский социум и был все время своего существования. Неклассовые противоречия существовали всегда, но они становятся заметными и определяющими лишь на определенном уровне развития социума. Как и многое другое, например, качественная и количественная стороны труда (труд конкретный и абстрактный) существовали уже в древнем обществе, в его натуральном коллективном производстве, но вот только надо было случиться капитализму, чтобы этот факт вышел наружу так, что дошел до понимания учеными, и то далеко не всеми.
Г.Г.Водолазов Горбачев: номенклатурная утопия Есть два типа реформаторов. Одни — инициирующие реформы, те, кто выдвигает фундаментальные идеи, разрабатывает программы преобразований и на их основе своей организационной энергией определяет дух и содержание эпохи. Это реформаторы, создающие события. И есть реформаторы, которые плывут внутри потока событий, порожденных не ими, а стечением обстоятельств. Они не создают события, они создаются событиями и пытаются на них воздействовать. Горбачев принадлежит ко второму типу. Достаточно одного беглого сравнения, чтобы убедиться в этом. Ленин шел к Октябрьской революции, создав такие фундаментальные труды, как «Развитие капитализма в России» (анализ социально-экономического строя), «Империализм как высшая стадия капитализма» (анализ мировой экономической системы), «Государство и революция» (политическая, экономическая программа действий на другой день после революции), программы созданной им партии (ближайшая — «минимум» и дальнодействующая — «максимум»). А что к 1985 году за плечами у Горбачева? Доклады на пленумах Ставропольского крайкома комсомола, на собраниях передовиков производства; позднее — выступления на всесоюзных совещаниях («по науке», «по техническому прогрессу», «по повышению урожайности», «по кадровой политике»). Статьи к юбилейным датам — обычные для тех лет, с упоминанием об «исторических решениях» недавно завершившегося Пленума ЦК, о постановлениях последнего (тоже, разумеется, «исторического») съезда партии, с обязательными цитатами генсеков. Эти произведения были посодержательней, поконкретней, «поконструктивней», чем у других первых секретарей. Он умел говорить без бумажки, обладая удивительной для тогдашних партийных вождей способностью соединять слова в осмысленные предложения. Обладал оргхваткой, знал движение всех винтиков и колесиков партийного маховика. Но ведь и все! — с таким багажом можно успешно двигаться по всем закоулкам партийного мира, но не созидать события, да еще «всемирно-исторического масштаба». Михаил же Сергеевич всерьез считал себя [7] человеком, «возглавившим один из крупнейших переворотов ХХ века», «взвалившим на свои плечи груз преобразований в сложной и великой стране», смешивая партийно-номенклатурную должность генсека с миссией реформатора, действительно «возглавляющего и направляющего» развитие. Горбачев никакой «груз преобразований» на себя не «взваливал». Он не без удовольствия получил давно, страстно и тайно желаемый пост главного чиновника. Он возглавлял не демократические реформы, а партийно-государственно-бюрократический орган. При нем начался (с начала 80-х годов) обвал административно-командной системы, начали появляться ростки демократического общественного сознания и демократических организаций. Этот высший орган и Горбачев, как его официальный глава, не могли в этом не участвовать. Не Горбачев готовил и создавал ток событий, он оказался вброшенным в них. Кто с кем и против кого? Знаменитая фраза Андропова, просунутая в «высокий доклад» хитроумным спичрайтером: «Мы плохо знаем общество, в котором живем», — звонкая и заслуженная оплеуха всей «передовой советской общественной науке», которая не столько изучала реальность, сколько рисовала идиллические иллюстрации к «последним решениям ЦК». Среди них теоретические полотна, изображавшие полное «единство советского народа», совпадение интересов всех составляющих его социальных сил («героического рабочего класса», «колхозного крестьянства» и «трудовой интеллигенции»), трансформации многонационального разнообразия в «новую общность» — «советский народ». И никаких социально-классовых конфликтов, никакого социального противостояния! И пока щедро гнали на Запад нефтяные и газовые реки, пока более или менее работали машина идеологического и политического подавления и административно-командная система, противостояние социальных интересов было латентным. В условиях же системного — экономического, политического, идейного — кризиса первой половины 80-х годов социальные коллизии вышли на поверхность. Стала очевидной линия социального водораздела: с одной стороны — господствующая, всевластная партийно-государственная бюрократия («номенклатура»), с другой — бесправный, лишенный власти и собственности «народ». И не нужен был научный взгляд, чтобы увидеть: формально «общественной» собственностью распоряжается исключительно номенклатура, а социальное равенство и политическая демократия присутствуют только на бумаге, но не в жизни. Наиболее проницательные из шестидесятников уже в 60–70-е годы выясняли суть этого развивающегося противостояния, формулировали опорные пункты требований и программ «демократических низов». Эти требования и зазвучали на массовых митингах и демонстрациях второй половины 80-х годов. Они концентрировались вокруг демократизации всех сторон общественной жизни: в политике — идейный и политический плюрализм, реальные выборы, отмена 6-й статьи Конституции ; в экономике — собственность (во всем разнообразии ее форм) — народу через ее разгосударствление, создание цивилизованного рынка; в культуре — отмена цензуры, партийного контроля и чекистской слежки, а также гласность, свобода слова, свобода совести и т. д. Но, это социальное противостояние не стало главной осью борьбы середины 80-х годов. «Низовая демократия», «гражданское общество» не сложились (да, и не могли сложиться) в условиях сталинско-брежневской системы. «Народ» был не готов стать субъектом преобразований — ни структур, ни организаций, ни развернутых программ. Реальным субъектом изменений — организованным, владеющим материально-финансовыми средствами деятельности и рычагами управления — был только один класс: номенклатура. Борьба его различных групп и определяла ход событий.
Что это за фракции? Основных — две. Одна — сторонница сталинско-брежневского «социализма», ее можно назвать фракцией «номенклатурного социализма». Другая — сторонница приватизации (в свой карман) собственности, фракция «номенклатурного капитализма». Была еще одна, очень слабая, фракция, отражавшая интересы и настроения граждан; она склонялась к синтезу демократически-социалистического и демократически-либерального идей (фракция социал-демократической ориентации). Короткая, но яростная схватка двух основных фракций в начале 90-х годов закончилась захватом рычагов власти фракцией «номенклатурного капитализма», оставив «номенклатурным социалистам» пространство «номенклатурной оппозиции» (с прочными позициями в Думе, в Совете Федерации, в региональных структурах власти). Сильно проигравших тут не было. В главном противостоянии «номенклатура — народ» Горбачев не был с «народом». Он до последнего стоял на защите 6-й статьи Конституции, законодательно фиксирующей единоличное господство КПСС (сиречь — партноменклатуры). Он до последнего боролся против требований «идеологического плюрализма» (выдвинул даже знаменитую охранительную формулу: «за плюрализм, но в рамках марксизма-ленинизма», что означало «в рамках решений последнего Пленума»; против такого «плюрализма» и Сталин бы не возражал). И выборы Президента СССР (то есть собственные) не решился провести всенародным голосованием и на альтернативной основе — предпочел избираться съездом народных депутатов (так сказать, — «в кругу своих»). Хорошо еще, что нашелся один человек, выдвинувший свою, «альтернативную», кандидатуру, помогая Михаилу Сергеевичу спасать свое «демократическое» лицо. Он был верным и преданным сыном номенклатурного сословия. Взгляды этого сословия, его интересы, стиль общения с людьми вошли в его плоть и кровь, стали его натурой. Горбачев потихоньку дистанцировался от лигачевско-полозковской группы «номенклатурных социалистов», иногда даже грозя им пальчиком (как при поддержке ими манифеста Нины Андреевой). Но и «номенклатурных либералов» он не слишком жаловал: то прикроет Яковлева или Шеварднадзе от нападок ортодоксов, то (и, кажется, не без удовольствия) отдаст их им на растерзание, Ельцина тем более разрешил им разделать «под орех». Он — то расцелует Явлинского за его «500 дней», то кинется к Рыжкову — за прямо противоположной программой… Горбачев не был ни с одной из фракций, потому что стремился быть вождем номенклатурного сословия в целом, защищать его общие интересы. Сплотить его, не допустить раскола, не выпустить из-под контроля события — вот нерв его деятельности в тот период. Он уговаривает и «левых» и «правых»: ребята, давайте жить дружно! А «ребята» его меж тем на заседании Политбюро (24–25 марта 1988 года) буквально лбами сталкиваются — в связи со статьей Нины Андреевой. А Горбачев снова ласково кивает в обе стороны: «Главный итог разговора состоит в том, что он еще раз выявляет наше единство (!) по главным вопросам». (А что, может, вопрос об отношении к сталинизму и не был «главным» для номенклатуры? в общем: «сталинисты» и «антисталинисты», в общих интересах нашего сословия, давайте жить дружно!). А вот с кем он не хотел «жить дружно», так это с теми «платформами» в КПСС, в программах которых явственно звучали антиноменклатурные интонации, — с «марксистской» и тем более с «демократической». А когда внутри КПСС сложилась как альтернатива полозковской (т.е. — сталинистской) российской компартии Демократическая партия коммунистов России (ДПКР), организация социал-демократического толка, надеявшаяся на его поддержку, из «дружных» рядов «перестроечного» политбюро раздалась решительная команда: исключать этих «демократических коммунистов» из партии.
Авторитарная утопия Ей был подвержен Горбачев. В ее основе — представление о том, что главным субъектом современных социальных преобразований, способным обеспечить переход от тоталитарных структур к демократическим, является сословие государственных управленцев (номенклатура). Она связана с наивной уверенностью, что при смене социально-экономических парадигм (от административно-командной к рыночной) возможно сохранить единство управленческого сословия (основная часть которого сложилась при старом режиме и прочно срослась со старыми методами управления). Утопия — полагать, что призыв «ребята, давайте жить дружно» может парализовать разъединяющее действие экономических законов. Утопия — соединять несоединимое: Лигачева и Ельцина, Н.Рыжкова и Явлинского, ГКЧП и команду Гайдара. Третий путь? Это — другое дело! Но его-то как раз и не было — ни в мечтах, ни в планах, ни в реальности. А были метания между «левыми» и «правыми», были прекраснодушные призывы к какому-то «принципиальному» единству. «Третий путь» предполагает выход за пределы бюрократических структур и номенклатурных игр, на просторы гражданского общества. Но номенклатурное мировоззрение вождей-реформаторов перестройки перекрывало эту возможность. Но главной составляющей перестроечной утопии была вера во всемогущество начальственных решений. Вера в то, что переход к демократии (т.е. народоправству) лучше всего обеспечит цивилизованный вариант номенклатурного правления, или, как услужливо поддакивали первому президенту СССР некоторые политологи, авторитаризм. Это одна из самых опасных иллюзий. Номенклатурное правление, авторитаризм прямо противоположны демократии. Они не приближают общество к демократии, а разрушают ее. Переходом к демократии может быть только демократия! Переход к демократии не может быть усилением авторитарных методов, это процесс постоянного расширения демократических тенденций, демократического пространства. Утопия и в том представлении, что «сильная власть» лидера и начинающаяся с нее «сильная вертикаль» есть основа «сильного государства». Горбачев нагружал себя все большими полномочиями — для «всемирно-исторических» свершений, и легко оказался с ними в форосской клетке. И не остановили эти полномочия ни ГКЧП, ни развал страны, ни срыв России в яму криминально-номенклатурного капитализма. Да, без сильной властной «вертикали» нарастающую атомизацию общества, расползание его социальной ткани не остановить. Но «сильной», социально эффективной «вертикаль» может быть, только если она опирается на «горизонталь» — на структуры и институты гражданского общества, широчайшей «низовой демократии». Без горизонтали вертикали стоять не на чем. Начинать строить «сильную вертикаль» можно только с «сильной горизонтали». Именно в этом главный урок реформаторских неудач Горбачева.
Комментарии к мнению Г. Г. Водолазова Комментарий В. А. Архангельского Согласен, что вся «передовая советская общественная наука» не столько изучала действительность, сколько рисовала ничего общего не имевшие с реальностью идиллические картины. Это подтверждается свидетельствами самих участников тех «исследований»: «Считалось, что мы занимаемся научными исследованиями, но ведь данный термин означает, что предмет действительно исследуется, изучается…, чтобы на основании анализа и обобщения фактов и тенденций… найти истину. Ничего подобного не было и в помине, выводы и заключения были известны заранее» [23. С. 180]. Демократия — не только качественный феномен, но и количественный. Важна ее степень. Но никакая, даже наиоптимальнейшая пропорция демократии и авторитаризма не является ни социализмом, ни путем, ведущим к нему. Отношения собственности — важнейшая составляющая производственных отношений любого способа производства, связанная с его основными субъектами, которые в классовых обществах известны как классовые противоположности или просто классы. При описании производственных отношений (включая отношения собственности) советские обществоведы фетишизировали средства производства и благоприобретенные отношения общей собственности на них, всячески принижая значение жизненных средств и унаследованных от старого общества отношений обособленной собственности на них. Между тем социализм не был бы социализмом ни без отношений обобществленной собственности на средства производства, ни без отношений обособленной собственности на жизненные средства, без которой невозможно реализовать принципы «кто не работает — не ест» и «каждому — по труду». Социалистический воспроизводственный процесс (как и всякий другой) есть симбиоз двух видов производства: вещного производства и производства человека[1]. Особенность социалистического симбиоза двух видов производства в том, что он обеспечивался единой (и внутренне противоречивой!) системой отношений обобществленной и обособленной собственности. Именно эту диалектику социалистического воспроизводства, диалектику неклассовых субъектов-носителей противоположных интересов общей и обособленной собственности не видел и не мог видеть советский агитпроп. Его глаза были зашорены мифом о «рабочем классе», об уже устраненной классовой противоположности носителей интересов капитала и наемного труда. Г. Г. Водолазов подчеркивает превалирование у назначаемых управленцев (зависимых от вышестоящих начальников) своих обособленных интересов над общими, общенародными. Это существенное приближение к пониманию социальной диалектики социализма. Диалектики столкновения общих и обособленных интересов людей, диалектики наемников и коммунистов как трудящихся по-старому (по найму) и трудящихся по-новому (по коммунистически [15]). Интересно, что сравнительно недавно вышла книга [26], посвященная социальной диалектике формаций пятичленки[2]. В ответах Г. Г. Водолазова как философа, как диалектика и материалиста я не увидел отрицания им проблемы все еще не обнаруженных марксистскими школами обществознания сущностных социальных противоположностей общества социалистической фазы истории человечества. Напротив, ценность его рассуждений в том, что они, как минимум, приближают фокус внимания обществоведов к решению этой проблемы. К слову, ценность высказанных в этой статье размышлений А. А. Мальцева (которые я в целом отторгаю) состоит именно в поиске той точки, на которой должно быть сфокусировано внимание обществоведов в теоретическом поле социальной диалектики социализма.
Комментарий А. А. Мальцева Не учтено, что Горбачев (группа его сторонников) целенаправленно если не «раскручивал», то уж поощрял межнациональные конфликты на окраинах. К примеру, армяно-азербайджанский конфликт в Карабахе «раскручивал» В. Поляничко [8. С. 11] (заведующий сектором пропаганды в ЦК КПСС, затем работал в Афганистане советником ЦК КПСС, в 1988-91 годах второй секретарь ЦК компартии Азербайджана, в 1990-91 годах член ЦК КПСС) Это же можно сказать и о Прибалтике, элиты которой первоначально ставили совсем не амбициозные задачи типа экономических льгот, и только в результате поощрения из ЦК КПСС начали требовать независимости[3]. Таким образом, не ясны цели Горбачева. Анализ Г.Г. Водолазова был бы безупречным, если бы цели Горбачева совпадали с его целями, то есть Горбачев был коммунистом. Цели Горбачева нельзя извлечь из документов 80-х годов, поскольку тогда он боролся за власть и не мог говорить откровенно. Нельзя их извлечь и из документов 90-х годов, когда он власть потерял и должен был делать хорошую мину при плохой игре. Если Горбачев на самом деле намеревался уничтожить прокоммунистический СССР и создать на его месте “приличную” капиталистическую страну, но не удержался у власти, тогда правомерно его утверждение, что он возглавил «один из крупнейших переворотов ХХ века». Если же Горбачев не врал насчет «больше социализма», то есть хотел сохранить социалистический характер СССР, но при этом ввести рыночную экономику (на манер неудавшейся реформы Чехословакии или реформ Дэн Сяопина), то очевидно, что он не мог этого сделать. Полагаю, он лучше нас с вами представлял себе расклад сил в Политбюро и допустимые действия. Во всяком случае, Закон о кооперации был принят практически одновременно с отставкой Соломенцева. То есть Горбачев уже на вершине власти несколько лет не реформами занимался, а боролся за эту власть. И в этой борьбе он (группа его сторонников) настолько неуверенно себя чувствовали, что расшатывали государство. И это не только межнациональные конфликты, но и техногенные катастрофы [12].
Комментарий Д. Б. Эпштейна Г.Г. Водолазов считает демократизацию главным инструментом и содержанием процессов, которыми можно и нужно было реформировать СССР. Я же полагаю, что демократизации должны были предшествовать глубокие, поэтапные экономические реформы. Ведь численный опережающий рост интеллигенции в предыдущие 30 лет в условиях отсутствия политических прав, политического застоя 1978–1985 годов и накопления у интеллигенции недовольства политической системой в сочетании с недовольством всего народа быстрым нарастанием дефицитов привели к образованию «взрывной массы недовольства». Эта «масса недовольства» не могла не вылиться в настроения множества людей и групп, протестующих против монопольной власти КПСС при первых же серьезных шагах в направлении демократии. Это могло привести к отстранению КПСС от власти, что привело бы к анархическим движениям, обособлению регионов, центробежным и даже сепаратистским и антисоциалистическим тенденциям. Шестидесятники и иные критики социализма в СССР, несмотря на свою малочисленность, могли, в силу своей пассионарности, эрудированности, талантливости сыграть роль бензина, подлитого в разгорающийся костер, что и произошло. Но они не могли сыграть роль передовой группы, выводящей все общество на путь к «правильному социализму». Ведь жесткая критика социализма со стороны шестидесятников не могла не вызвать следующую волну — волну критики уже не деформированного социализма, сталинщины и издержек номенклатурного управления, а Маркса, марксизма, основ социализма и даже самой идеи социальной справедливости, что открывало путь к пропаганде «веры в рынок» и в капитализм, причем примитивной, ошибочной, догматической, но тем более доходчивой для масс. При подключении внешних сил должны были появиться и средства для «капиталистической мобилизации». Сегодня появляются аргументированные публикации, доказывающие, что Горбачев был отнюдь не слабым руководителем, стремившимся к сохранению СССР как страны демократического социализма, а, наоборот, сознательно вел уже с 1987 года линию на разрушение СССР и социализма [24]. То есть демократизация, опережающая успешные экономические реформы, должна была привести к созданию «прокапиталистической коалиции», которая и победила. В результате СССР рухнул, еще раньше рухнули коммунистические режимы в Восточной Европе. Население России и стран СНГ обнищало, воцарился криминально-олигархический капитализм. Страны Восточной Европы были спасены от этого Евросоюзом, но и они из развитых государств перешли в полупериферийное состояние, не имеют политический суверенитет и живут во многом за счет субсидий ЕС. Мир в целом откатился в гуманитарном плане лет на сто. Перестройка показала, что успешно проводить демократизацию может только сильное государство, способное противостоять анархическим тенденциям, отстаивать не только интересы личности, но и интересы общества. Горбачев же провел не демократические реформы, а изменение системы выборов, пустив как бы на самотек идеологические процессы, а на деле блокируя попытки саморганизации просоциалистических течений в партии.
А. А. Мальцев Природа перестройки. Что это? В СССР в силу отсутствия общественного контроля за правящей партией началось падение компетентности аппарата, то есть отрицательный отбор, наиболее заметный в партийном аппарате. Члены Политбюро перестали быть теоретиками марксизма, а ведь уровень подготовки в марксизме — один из важнейших показателей квалификации членов Политбюро, поскольку власть КПСС носила идеологический характер. Избавившийся при Хрущеве и Брежневе от террора класс номенклатуры начал кристаллизоваться, приобретать наследственный характер, социальные лифты работали все хуже. В результате антагонистический характер советского общества становился все более очевиден. В 80-х годах СССР вошел в кризис. Три важных аспекта этого кризиса: идеологический, экономический и нерешенная национальная проблема. Наибольшую важность имеет последняя — и потому, что она явилась одним из основных факторов распада СССР, и потому, что ее описание в отечественной литературе ошибочно, а с распадом СССР эта проблема только усилилась [19]. Идеологический кризис описан хорошо. Провал Третьей Программы КПСС показателен. Расхождение теории и практики стало анекдотическим в прямом смысле: вместо обещанного коммунизма в 1980 году в Москве провели Олимпийские игры. Остановимся на экономическом аспекте кризиса. Поскольку социализм (постиндустриальное общество) не является фазой коммунизма, на этом этапе невозможно отменить товарно-денежные отношения. Жесткая плановая система сталинского типа еще работала в условиях постоянного перетока в города сельского населения (рост индустриальной, а не постиндустриальной экономики), но, когда этот процесс в основном завершился (на повестке встал именно постиндустриальный рост), жесткое планирование стало тормозить экономику. Нельзя планировать, какая элементная база будет нужна в каком-либо отделе НИИ в следующем году, поскольку устройства, что будут из нее сделаны, еще не придуманы. И нельзя заказать все на всякий случай — возникнут огромные залежи неиспользованного. Негативную роль играло и вмешательство номенклатуры в планирование научного развития. В результате СССР начал отставать прежде всего в наукоемких отраслях. Весь ХХ век СССР пытался догнать и перегнать США, и разрыв какое-то время сокращался, но к 70-м годам нас стала стремительно догонять Япония — отставание от нее в электронике стало катастрофическим. Это главный аргумент в пользу перестройки, который позволил Горбачеву ее начать. Официальная идеология утверждала преимущество советского строя, которое должно было прежде всего проявляться именно в экономике. Отставание от США можно было списывать на изначально более низкий уровень — тем более, что разрыв сокращался. Но когда постиндустриальная экономика заработала в Японии, стало ясно, что СССР проигрывает гонку социальных систем. Экономическая проблема превратилась в идеологическую. Реформы Горбачева начались с антиалкогольной кампании и ускорения научного прогресса, из которого ничего не получилось. В Политбюро шла борьба за власть — реформы начались только после отправки на пенсию Соломенцева (Закон о кооперации был принят незадолго до этого, а «свободные» выборы начались позже). Прогрессисты в Политбюро помнили, что «оттепель» продержалась порядка 10 лет, а потому применили против ретроградов самые жесткие политические меры — о разжигании из Москвы армяно-азербайджанского конфликта уже говорилось. Горбачев в борьбе против ретроградов пытался заручиться поддержкой гражданского общества — СТК, выборы директоров, гласность в прессе. Политика гласности в СМИ привела к формированию политических партий. Марксизм-ленинизм неудовлетворительно описывал классовую структуру СССР, поскольку в его методике классового анализа накопились ошибки. Причиной этого был ошибочный взгляд на последовательность формаций. «Пятичленка» не предполагала, что за капитализмом возникнет постиндустриальное общество — более прогрессивная, но классово-антагонистическая формация. К основным классам современного общества, согласно теории формаций, следует отнести инженеров и номенклатуру. Сохраняющийся рабочий класс — основной класс ушедшей капиталистической формации. Впервые марксистский классовый анализ дал серьезный сбой еще в 30-х годах, когда не смогли спрогнозировать приход к власти Гитлера. Именно в начале ХХ века и как раз в применении к Германии появился термин «новый средний класс», что стало затем одним из элементов идеологии европейской социал-демократии. Этот новый средний класс и привел к победе Гитлера [2. С. 91, 95] и к поражению германских компартии и эсдеков. Марксисты же списывали все теоретически спорные социальные слои на мелкобуржуазность, не задумываясь о корректировке теории в соответствии с реальностью. М. Горбачев исходил из этого ошибочного классового анализа, а потому не предполагал, что гласность приведет к взрыву партстроительства. Ему, вероятно, казалось, что, раз он опирался на мощную КПСС, любые возникшие партийные карлики не опасны. Иногда говорят, что, не разреши генсек плюрализм, не было бы многопартийности. Это ошибка — партстроительство началось независимо от решений Политбюро. Старый пролетариат (рабочий класс) и новый пролетариат (инженеры) начали создавать политические структуры, еще когда они не были легальными. В марксизме ошибочно считается, что рабочий класс создает коммунистические партии. До некоторой степени это так — в КПСС был лимит на прием в партию инженеров и план по приему рабочих (то есть рабочие не рвались в КПСС по сравнению с инженерами). Но КПСС была правящей партией, а потому этот пример не показателен — трудно оценить, какая часть рабочих шла в партию из-за карьеризма. Рабочий класс на рубеже ХХ века утрачивает гегемонию, поскольку происходит переход от капитализма, основным классом которого он является, к постиндустриальному обществу (социализму), и гегемония переходит от рабочего класса к инженерам. Соответственно, современный рабочий класс создает отнюдь не коммунистические партии. Майкл Манн пишет, что современный расизм «апеллирует почти исключительно к рабочему классу» [21. С. 399], как и Эрик Дж. Хобсбаум: «Основной социальной опорой европейских расистских движений… оказывается …рабочий класс, а [их] главными активистами… — молодые представители рабочего класса» [32. С. 342]. В нашей стране М. Восленский отмечает антисемитизм как особенность КПСС [6. С. 410-415]. Антисемитизм у коммунистов КПРФ связан со сталинизмом [17]. На выборах 1993 года КПРФ проиграла ЛДПР как раз потому, что ассоциировалась с интернационализмом. Но затем подхватила националистическую риторику и в 1995 года заняла первое место. Патриотизм и сталинизм жестко связывались: «Идет атака на русскую историю, на победу, на Сталина, на семью» [13]. КПРФ является право-консервативной партией. Еще до перестройки подобные социальные слои породили общество «Память». Она пользовалась поддержкой аппарата КПСС, а Б.Н. Ельцин участвовал в ее демонстрации 6 мая 1987 года. По мере радикализации из нее выделилось Русское Национальное Единство Баркашова. РНЕ утверждало, что партгосноменклатура была и остается главным эксплуататором русского рабочего [30]. Возник Русский Народный Фронт и множество мелких организаций. Трудовая Россия В. Анпилова регулярно блокировалась с русскими патриотами (или, наоборот, патриоты блокировались с ней). Когда же класс номенклатуры решил перехватить митинговую активность Анпилова и создал коммунистический симулякр КПРФ, многие патриоты и сталинисты приняли в этом участие. КПСС, давно уже переставшая быть партией в политическом плане (структурой, отстаивавшей интересы определенного класса), превратившаяся в госструктуру, внутри которой уживались (и боролись) интересы самых различных классов, после объявления гласности начала рассыпаться — в соответствии со своим сложным внутренним классовым делением, породив несколько квазипартийных структур, не порывавших первоначально связи с КПСС. Членство в этих структурах на первых порах совмещалось с членством в КПСС. Но политическая логика привела к рассыпанию КПСС. Из множества обломков выделим два. После череды расколов и объединений возникла партия номенклатуры «Единая Россия» (ЕР). Оставшаяся часть КПСС превратилась в КПРФ, и моральная ответственность за неоднозначную историю СССР скинута на КПРФ. Это типичное ложное банкротство. Основной пролетарский класс постиндустриального общества — инженеры. Они были одним из основных социальных слоев, участвовавших в диссидентском движении в СССР. Если рабочий класс породил первое неформальное правое движение «Память», то инженеры создали первую неформальную левую партию — Демократический Союз. В 90-м году вышедшая из ДС фракция социалистов стала одним из учредителей СДПР. Социал-демократия — существенный элемент идеологии инженеров. В Европе она основана на идее нового среднего класса, в который входят квалифицированные рабочие и инженеры. СДПР была первой зарегистрированной новой партией в России. А если бы к власти пришел не Горбачев, могли бы процессы пойти так, как в Китае? Вряд ли. Горбачев возглавлял в Политбюро фракцию прогрессистов, которые начали реформы не с экономики, а с гласности, чтобы подавить сопротивление консерваторов. Китайская экономика в 1978 году находилась на грани катастрофы, что и вынудило начать реформы. СССР же в 80-х был далек от катастрофы, хотя и шел к ней. Поэтому идею экономических реформ еще надо было защитить от консерваторов. Не случайно Горбачев не столько занимался реформами, сколько расшатывал государство, полагая, что в кризисе власти будет проще подавить консерваторов и ввести рынок. А гласность привела к отмене 6-й статьи Конституции и утрате контроля КПСС (даже запрету КПСС). Альтернативой Горбачеву был не рынок с сохранением партийного контроля, а власть консерваторов и продолжение застоя с переходом в рецессию. И вот тогда консерваторы начали бы реформы. Если правомерно утверждение, что Россия проиграла Крымскую войну из-за того, что не было отменено крепостное право, и что этот проигрыш послужил одной из причин его отмены, то не менее верно утверждение, что гонку двух систем в ХХ веке СССР проиграл из-за дискриминируемого положения инженеров. Директивно-тоталитарный стиль управления может подстегивать прогресс на отдельных направлениях вроде атомной энергетики и полетов в космос. Но он не может создать комплексный прогресс на всем фронте научных работ. Так, СССР серьезно отстал в электронике, что позволило Японии если не обогнать СССР по ВВП, то критично приблизиться к нему, — а это послужило аргументом, что СССР не смог выиграть гонку у США, что и привело к перестройке. Без М. Горбачева властям СССР удавалось бы блокировать нелегальное партстроительство только путем еще большего отставания в электронике. Но с появлением массового интернета нас ждал бы всплеск несанкционированного возникновения политических партий. В этом альтернативном варианте удалось бы затормозить процессы не более чем на 10-15 лет.
Комментарии к мнению А. А. Мальцева Комментарий В. А. Архангельского Идея суверенитета бывших союзных республик стала ширмой превращения социалистических производственных отношений в капиталистические. Такие же глубочайшие изменения шли и вне СССР, в тех же мононациональных Польше и Венгрии. Рассуждая об «основных классах», А.А. Мальцев грешит нестрогим употреблением устоявшихся терминов. Со времен «Манифеста Коммунистической партии» основными классами в марксизме принято называть те две социальные противоположности (взаимообусловленные друг другом и взаимоисключающие друг друга!), которые образуют сущностное социальное ядро исторически определенного способа производства. Как может функционировать производство без рабочих с участием только инженеров и номенклатуры, не ясно, как и то, как сущностное ядро способа производства, которое он смоделировал, может обходиться без людей физического труда. Они вытеснены в другой способ производства? Имеет место симбиоз эксплуататорского инженерно-номенклатурного и одноклассового пролетарски-второсортного (коль скоро инженеры становятся пролетариатом первого сорта) способов производства? Предлагаемая А.А.Мальцевым модель — перелицованная «классовая» (кавычки подчеркивают псевдоклассовость — дружественность, отсутствие классовой борьбы, непротиворечивость, непротивоположностность) агитпроповская модель общества, в которой вместо возвышения рабочих над интеллигенцией уже ученые и инженеры возвышаются над рабочими.
Комментарий Д. Б. Эпштейна Не понятно, почему А.А. Мальцев объявляет постиндустриальное общество социализмом?! Описания нового социального противостояния в постиндустриальном обществе для этого мало [9. С.154–216]. Термин «постиндустриальное общество» говорит лишь о доминировании (по численности занятых и доле в ВВП) уже не крупных промышленных предприятий, производящих массовую продукцию, а сектора услуг. Постиндустриальное общество требует более высокого уровня образования, но в большинстве развитых стран оба названных уклада по-прежнему капиталистические, ибо производство идет ради прибыли и накопления капитала, по известной марксовой формуле Д–Т–Д’. Общество базируется на частной собственности, во главе его стоит государство, отстаивающее прежде всего интересы крупного капитала, транснациональных корпораций и мировой капиталистической системы, а не интересы трудящихся (тех, кто не имеет возможности не трудиться). Какой же это социализм?! В основные классы постиндустриального общества по А.А. Мальцеву не попадают рабочий класс (хотя он по численности в разы превышает «инженеров и номенклатуру»), буржуазия (вся масса предпринимателей, на которых и держится внедрение и в немалой степени создание достижений технического прогресса), ученые и так называемые самозанятые, которых трудно отнести к буржуазии, но которые также очень важны в «постиндустриальном обществе». Разве социал-демократия — идеология именно инженеров? с 30-х годов она становится идеологией не только рабочего класса, но и людей с высшим образованием, но отнюдь не только инженеров. Нельзя игнорировать кардинальное различие идеологий и оргпринципов «Единой России» и КПСС. Не убеждает и фатализм А.А. Мальцева. Конечно, подчиненность верхних уровней номенклатуры генеральному секретарю была очень высока, но ведь смогли члены ЦК отстранить от власти Хрущева в 1964 году. И Ельцин сумел поднять «бунт у штурвала». Умных и порядочных, но социалистически настроенных «Неельциных», способных противостоять ошибкам Горбачева, не нашлось в 1987-90-х годах, но это не значит, что такой исход был предопределен. И если бы к власти в 1985 году пришел более консервативный, но более разумный руководитель, чем Горбачев, которых было немало, то в дальнейшем мог найтись и советский Дэн Сяопин. Видение А.А. Мальцевым современного общества почему-то связано с приписыванием рабочему классу расистских настроений, причем не той или иной его части, а именно всему. Понятно, что рабочий класс не защищен от конкурентов — чужаков, то есть от мигрантов. Поэтому расистские движения стремятся найти поддержку у рабочего класса как наиболее подверженного конкуренции "пришельцев" в сфере труда и социальной поддержки. Но нигде не говорится, что рабочий класс в большинстве поддерживает расистские движения. Признается, что в них главные активисты — молодые рабочие. Но, может быть, и в других движениях, в том числе социал-демократических, немало представителей рабочего класса?! Где рабочих больше — в социал-демократических или в националистически-расистских движениях? Пока у нас нет ответа, утверждения о склонности рабочих к фашизму выглядят некорректно.
А. А. Мальцев об откликах соавторов Национальная проблема — важная проблема, в марксизме недооцененная [19]. Маркс ошибочно написал, что история — это борьба классов: это урезанное утверждение. Полное его утверждение в том, что история определяется производством жизни. Маркс с Энгельсом сделали допущение, что в производстве непосредственной жизни проблем уже нет, а потому можно рассматривать только производство средств к жизни. Но современная Европа показывает, что это допущение ошибочно: высокий уровень жизни не отменяет кризис рождаемости. Вопрос В.А. Архангельского «как может функционировать современное производство без рабочих?» — если рабочие не входят в перечень основных классов современного постиндустриального общества — стоит переадресовать Марксу, ведь крестьянство не входило в перечень основных классов капитализма (в этот перечень входил пролетариат, капиталисты и земельная аристократия). И как же там все не померли с голода? Основа утверждения Д.Б. Эпштейна в том, что социализм — это фаза коммунизма, и при социализме необходим рынок. То есть он просто не понимает — насколько это его утверждение противоречит марксизму, почитайте хотя бы «Анти-Дюринг» Ф. Энгельса. При коммунизме (по Марксу) рынок невозможен. Почему постиндустриальное общество является социализмом, я подробно обосновывал в четвертом раунде нашей дискуссии (о «брежневизме»). О том, что принятое определение капитализма некорректно, особенно в части конца этой формации, я писал неоднократно [16]. Что же до формулы Д–Т–Д’, то эту формулу невозможно, согласно взглядам самого Д.Б. Эпштейна, использовать как характеристический признак капитализма. Ее еще возможно использовать как признак нижней границы капитализма и феодализма, но ее нельзя использовать как признак верхней границы капитализма и социализма. Как полагает Д.Б. Эпштейн, при социализме должен быть рынок. А раз так, то и продажа рабочей силы. Значит, эта формула будет работать и при социализме. Маркс так и не довел до совершенства определение класса. В «Капитале» эти рассуждения обрываются. Но каждой формации соответствуют два класса — элитарный и эксплуатируемый. То, что при капитализме Маркс выделял три основных класса — пролетариат (продажа рабочей силы), капиталистов (прибавочная стоимость) и земельную аристократию (земельная рента), не значит, что Маркс не видел крестьянства, — это значит, что Маркс не относил крестьянство к основным классам капитализма. Точно так же рабочий класс — это основной класс капиталистической формации, но не социализма. Уже поэтому он не может быть основным классом социализма. Основные классы социализма — инженеры и номенклатура. Социал-демократия — идеология класса инженеров. Близкие по идеологии к инженерам, но рабочие движения создавали не социал-демократические, а социалистические партии. Европейские социал-демократические партии во второй половине ХХ века отошли от марксистского классового деления и ввели в свои программы утверждение о новом среднем классе, который (принципиально его отличие от классического среднего класса — т.е. от буржуазии) включает в себя высококвалифицированных рабочих и постиндустриальный класс инженеров. Таким образом, если перевести эти европейские новации на марксистский язык, новый средний класс и означает союз рабочих с инженерами при гегемонии инженеров. Д.Б. Эпштейн не согласен с утверждением, что КПСС раскололась на «Единую Россию» и КПРФ. Вероятно, он ошибочно определяет классовый характер ЕР как партии крупной буржуазии, что не редкость среди наших марксистов. Но «Единая Россия» — партия номенклатуры, в которую входили не только секретари обкомов и райкомов, но и хозяйственники (в частности, Шойгу, Лужков и Шаймиев, который в кресло президента республики пересел из кресла первого секретаря обкома). Современный политический класс имеет прямую преемственность от номенклатуры СССР. Смены элит в нашей стране не произошло[4]. Такой анализ эволюции КПСС (эволюции нашей номенклатуры) подтверждается и специальными исследованиями [14]. Факт утраты пролетариатом (рабочим классом) революционности (прогрессивности) так и не получил должного объяснения в отечественной литературе — и в работах марксистов об этом говорится как о парадоксе современного рабочего движения [1; 5; 10]. «Борьба за социализм в России… затруднена отсутствием рабочего движения, в частности отсутствием забастовок солидарности. Оно не организовано, слабо, не только не способно выработать собственную идеологию, но даже не воспринимает идеологию, выработанную для них “извне”. В афористичной форме это звучит так: “Рабочие есть, но рабочего класса нет”» [28. С. 228]. То есть и в текстах постсоветской школы марксизма также отмечается проблема рабочего класса. Посткапитализм (социализм, постиндустриальное общество) как формация основывается на новых классовых противоречиях. Основное — противоречие между номенклатурой и инженерами. Рабочий класс не является основным классом социализма, утрачивает гегемонию, соответственно, идеологией рабочего класса становятся реакционные типы идеологии, в частности, расизм. На европейском материале это хорошо фиксируется.
Д.Б. Эпштейн Природа перестройки. Что это? Горбачев пытался придать новый импульс экономической и политической системе социализма, плохо представляя себе, как это делать, не будучи ни теоретиком, ни знатоком марксистской теории. Но он был знатоком аппаратных интриг, позволяющих ему маневрировать и избавляться от противников, когда он сталкивался с сопротивлением верхов и аппарата. При этом он понимал, что действовать надо поэтапно, опираясь на труды и авторитет Ленина (хотя бы подбирая подходящие цитаты) и ориентируя партию и массы на опыт НЭПа. Горбачев начал с экономических реформ в прежнем централистском духе (госприемка, ускорение и т.п.). Параллельно он быстро провел аппаратными методами колоссальную чистку кадров верхнего и частично регионального уровней, избавляясь от тех, кто мог составить ему личную конкуренцию или казался противником его реформ. Параллельно он обеспечил под лозунгом «гласности» быстрое снятие цензуры и конкретного партийного руководства СМИ. Это резко оживило как сторонников, так и противников социализма, либералов и консерваторов, прежде всего, среди интеллигенции. Критика социализма, причем безответная, после эпизода с Ниной Андреевой начала быстро нарастать на фоне ухудшения экономической ситуации, в том числе и из-за принятия мер по резкому снижению производства и потребления алкоголя. Невозможно понять, как можно было «в здравом уме и твердой памяти» решиться на снятие контроля над СМИ, не имея никаких успехов в экономике, если не стремиться к ухудшению положения. В результате интеллигенция стала основной движущей силой «перестройки», разрушившей страну. В 1987 году был принят Закон о государственном предприятии, который в условиях царившего монополизма и отсутствия конкуренции оставлял ряд лазеек для роста цен при отсутствии адекватного роста качества продукции. Инфляция усиливалась, а с ней быстро усиливался дефицит. В 1988 году Закон о кооперации разрешил кооперативам договорные цены и покупать продукцию у госпредприятий по договорным ценам. Открылись шлюзы для обналичивания денег, инфляция и дефицит усилились еще больше. Но Горбачев не ограничился первым квазидемократическим шагом — снятием цензуры и прекращением идеологической борьбы КПСС за социализм. В 1989 году, на фоне драматически ухудшающегося экономического положения трудящихся, проведены конкурентные выборы в законодательные органы страны и республик (Съезды и Верховные советы депутатов трудящихся). Естественно, в них оказалось немало оппонентов КПСС, а также критиков социализма, как в СССР, так и в принципе. В РСФСР появился прямой и быстро набирающий популярность в массах, энергичный и властолюбивый критик Горбачева как лидера, бывший член Политбюро Ельцин. Оппозиция к Горбачеву и КПСС избрала его в качестве тарана центральной власти. Началась прямая «война законов» между «парламентами» и правительствами СССР и РСФСР за налоги, подчиненность предприятий и т.д. Это нанесло еще один мощный удар по экономике и нормальной торговле, повсюду вводились карточки на минимально необходимые предметы потребления. В стране появилось очевидное двоевластие. Все чаще проводились в крупных городах и столицах массовые демонстрации против центра и КПСС. Вместо пресечения антигосударственной деятельности Ельцина и ведомых им законодательных и исполнительных органов РСФСР, Горбачев продолжал развивать «реформистскую активность», теперь уже на почве «совершенствования» отношений с другими странами и внутренних механизмов существования СССР как союза республик. Начались процессы, способные привести к распаду СССР. Им способствовала слабость Горбачева как лидера. Запоздалая и робкая попытка остановить эти разрушительные процессы в виде ГКЧП привела к падению Горбачева, запрету КПСС и преступному объявлению СССР в декабре 1991 года руководителями РСФСР, УССР и БССР «прекратившим существование гак геополитическая реальность», с чем Горбачев трусливо согласился. Как минимум в 1985–1987 годах Горбачев стремился к позитивному реформированию социализма, но, если бы хитроумнейшие враги СССР и социализма решили разработать алгоритм разрушения страны, то лучше, чем эта квазирефрменная трясучка, когда демократизация углублялась тем сильнее, чем хуже было экономическое положение народа, трудно было бы придумать. Возможно, что кто-то, увидев склонность Горбачева к непредсказуемому «фейерверку демократических реформ», использовал эту склонность и его самого для уничтожения СССР и социализма в СССР в интересах мирового империализма. «Перестройка» Горбачева сначала была «попыткой возврата к ленинским идеям НЭПа», но с несвойственной Ленину идеей опережающей квазидемократизации, что привело ее и СССР к краху.
Социальные силы перестройки, противоречия между ними. «Перестройка» (по сути, «катастройка») была инициирована очень узкой группой руководителей СССР, негативно воспринята верхним и средним слоем номенклатуры, а осуществлена также узкой группой горбачевского и ельцинского окружения, сумевших обмануть доверие широких и доверчивых, но политически слабо подготовленных (в том числе из-за отсутствия политической демократии) масс при мощной поддержке интеллигенции, то есть людей с высшим образованием, преимущественно работников науки, высшего образования и культуры [34]. Высшая и средняя номенклатура в СССР, то есть принимающая решения, влияющие на судьбы страны, имела благоприятное и устойчивое экономическое и социальное положение, которое полностью рушилось при распаде СССР и уничтожении той формы социализма, которая была. Шансы конкретных личностей и, тем более, их детей на «подъем» в условиях конкуренции, на то, чтобы стать крупным или даже средним собственником, были крайне невелики, кроме шансов руководящих слоев национальных республик Азии и Кавказа, где руководство как раз тормозило горбачевские кадровые перетряски и реформы. Некоторые надежды могли лелеять лишь новые руководители предприятий, избранные коллективами, но и они видели в 1990–1991 годах, что до реальной приватизации еще далеко, и их шансы удержаться до этого на плаву и удержать у себя лакомые куски также невелики. К тому же этот слой не может считаться релевантными представителями всей номенклатуры СССР. После 1992 года новому (ельцинскому) руководству понадобились новые кадры руководителей. Их можно было черпать из тех, кто имел хотя бы минимальный опыт управленческой работы, то есть из остатков средней и низшей номенклатуры. И на успех в новой экономической обстановке в большей мере могли рассчитывать те, кто имел высшее образование и такой опыт. Поэтому среди новой «элиты» много «осколков» прежней номенклатуры вроде бывших комсомольских работников районного или областного звена. Этот факт часто пытаются выдать за доказательство того, что номенклатура замыслила перестройку как способ обменять власть на собственность, осуществила это и осталась у власти. Очевидно, это ошибка.
Феномен Горбачева. Кто он? Не ведая, что творит, будучи слабым как личность и глава государства, он предал и страну, и социализм, и Россию. Он явился маленькой копией советской интеллигенции, которая также мечтала приобрести блага демократии и рынка, ничего не потеряв от благ социализма, а на деле способствовала коллапсу страны, попав в жесточайшую эксплуатацию к дикому криминально-олигархическому капитализму и агрессивному империализму.
Крах перестройки. Что это? Идея социализма понесла урон и на десятилетия потускнела, перестала быть надеждой многомиллионных масс трудящихся в большинстве стран мира. Это был и крах недемократической, государственно-монополистической модели социализма как крайне несовершенной его формы и, более того, прежнего утопического видения социализма как нерыночного и даже антирыночного хозяйства с диктатурой пролетариата, изживанием классовых и социальных различий и с отмирающим государством. От этой модели отошли Китай, Вьетнам, Лаос и Куба. Ей осталась пока верна в теории, пожалуй, только КНДР. Стало понятно, что насильственный путь воцарения социализма чрезвычайно тяжел, противоречив и отнюдь не гарантирует успеха. Нельзя отказываться от реформирования капитализма. За любые понятные массам и ведущие к более справедливому обществу меры стоит и необходимо бороться. Только в такой борьбе и смогут вырасти массы, которые создадут новый облик социализма и найдут пути к его воплощению. А каким и когда при этом явится принципиально новый общественный строй, покажет жизнь. Крах перестройки привел к необходимости отказа от утопического видения социализма, который якобы непременно придет на смену капитализму как результат развития производительных сил. Социализм — то лучшее, чем сегодня, социально-справедливое общество, которое смогут построить трудящиеся.
Комментарии к мнению Д.Б.Эпштейна Комментарий А.А.Мальцева Отказываясь признавать классово-антагонистический характер Советского Союза, Д.Б. Эпштейн ошибочно описывает и социальные силы перестройки: она-де «была инициирована лишь очень узкой группой руководителей СССР». Как будто он не в курсе о практически монархической структуре КПСС. Предположим, царь задумал какую-то реформу. Пример — Петр I и его реформа армии. Он осуществлял эту реформу, опираясь на небольшую группу сторонников (собственных выдвиженцев). А остальной класс феодалов пассивно выполнял царские указы — из необходимости подчиняться монарху. Но нельзя же из этого делать вывод, что реформы Петра не отвечали интересам класса феодалов в целом и феодалами не поддерживались. В конце концов, основной смысл класса феодалов — защита страны от внешней агрессии. А эту функцию могла выполнить только реформированная Петром армия. Д.Б. Эпштейн почему-то полагает номенклатурой только политическую бюрократию, тогда как хозяйственники и верхушка комсомола — ее неотъемлемые части. Как раз те представители номенклатуры, что находились в подчиненном положении, не обладали политической властью, но владели рыночными механизмами практически (за счет включенности в теневую экономику), — я имею в виду «торговую мафию» и других коррумпированных представителей номенклатуры (а само наличие в СССР цеховиков показывает значительный уровень коррупции), — хотели легализовать рыночные отношения, избавиться от ОБХСС и вложить свои средства в советскую промышленность, превращающуюся в капитал [20; 33. С. 316]. Так что в советском привилегированном классе имелись значительные слои, которые желали именно того результата перестройки, что получился. В 90-е годы класс номенклатуры принял активное участие в приватизации. По некоторым оценкам в Татарии порядка 70% собственности республики приватизировал клан Шаймиева, хотя все 80–90-е годы Шаймиев находился в оппозиции к центральным органам власти — и к Горбачеву, и к Ельцину (похоже, он намеревался вообще выйти из состава как СССР, так и России и создать независимое государство). Разве можно из этого делать вывод, что Шаймиев был против политики Горбачева, против «краха социализма»? Наоборот, он с энтузиазмом пользовался ситуацией краха — для своей выгоды. Номенклатура на уровне городов и районов также приняла прямое участие в приватизации — кто сколько смог в силу собственного положения. Крах СССР — логичное и закономерное развитие советского общества. При переходе от СССР к России не произошла смена элит. Нами правит все та же советская номенклатура [14], разве что некоторые ее слои «не вписались в рынок», а сама она была дополнена криминалитетом. Но такие изменения кадрового состава правящего класса не редкость при социальных катаклизмах. То, что смены элит не произошло, что собственность СССР раздавалась представителям номенклатуры или приватизировалась ими, показано в ряде исследований [4, 31]. «В РФ наблюдается смыкание экономических и политических элит, причем в регионах их переплетение прочнее в плане присвоения собственности государства…, часть которой затем приватизирована родственниками политических лидеров, а большая часть остальной сразу отдана этим родственникам… в Татарстане 92% элиты — представители бывшей номенклатуры, причем 67,7% — из партийно-советских работников; если в Москве к власти пришли второй-третий эшелоны номенклатуры, то в Татарстане еще господствовал первый эшелон» [3. С. 77-79]. В регионах яснее, чем в столицах, видна преемственность власти при переходе от СССР к России. Столицы всасывают кадры со всей страны, и в обстановке кадровой турбулентности труднее заметить преемственность. Кадровые перестановки в Татарии затронули не менее половины номенклатуры (как минимум большинство не-татар), т.е. в этом отношении Казань ближе к Москве, перетряхивание кадров было значительнее, чем в большинстве областных центров. При переходе от СССР к России класс номенклатуры провернул политическую махинацию, которую можно назвать «ложным банкротством» — деньги слить в подставную фирму, а основную фирму обанкротить. КПСС распалась на несколько партий, при этом власть и собственность оказались в руках «Единой России», а вся ответственность за историю СССР скинута на КПРФ. Д.Б. Эпштейн указывает, что краха СССР можно было избежать, если бы М. Горбачев занялся реформами экономики и только потом допустил бы демократизацию. Эта мысль вытекает из его предложений реформирования теории марксизма — предлагается признать, что при социализме необходим рынок, что противоречит марксизму. Ведь социализм традиционно считается фазой коммунизма, а при коммунизме рынок невозможен. В этом и заключается проблема перестройки. Мысль о том, что при социализме рынок все же нужен, постепенно проникала в головы советских экономистов. Этим и объясняются периодические попытки инициировать реформы. Но, когда СССР стала быстро нагонять Япония, стало очевидно, что мы проигрываем гонку двух систем. Это дало в руки «прогрессистов» в Политбюро аргумент в пользу реформ, и М. Горбачев начал перестройку. Вероятно, он исходил из необходимости рынка, но не мог об этом объявить — это противоречило программе КПСС и могло бы лишить его поста. Поэтому сначала говорилось об ускорении прогресса, о борьбе с алкоголизмом. Одновременно ввели гласность — началась атака на консерваторов. На свет вытаскивались самые темные страницы истории СССР. Но даже этого было мало. Команда Горбачева начала расшатывать государство, полагая, что в кризисе власти будет проще справиться с консерваторами. Это Горбачев пытался скомпенсировать концентрацией власти в своих руках. Но власть КПСС рухнула. Точкой краха явилось объявление ГКЧП чрезвычайного положения — консерваторы решили воспротивиться катастрофическим, по их мнению, реформам. И хотя Горбачев был наделен огромными полномочиями, он испугался и затаился в Форосе. Но гласность сделала свое дело, ГКЧП наткнулся на массовое народное возмущение, и власть КПСС рухнула. Когда Д.Б. Эпштейн говорит, что надо было реформировать экономику и не трогать политическую систему, он рисует идеальный вариант, предполагая, что большинство Политбюро, как и он, считало рынок необходимым для социализма. Но довольно много членов Политбюро, надо полагать, читало «Анти-Дюринг» Ф.Энгельса, а потому сопротивлялись рыночным реформам.
Ответ Д.Б.Эпштейна А.А. Мальцев, опираясь на пример Татарстана, настаивает, что перестройка и последовавшая приватизация были выгодны номенклатуре, и, например, клану Шаймиева по оценкам досталось порядка 70% приватизируемой собственности. Но ведь спор идет, во-первых, не о Татарстане или другом национально-республиканском регионе, где перестройка не поколебала сложившуюся систему власти, не перетряхнула верхние слои номенклатуры, а, наоборот, была «приватизирована» местными руководящими кланами. А во-вторых, она была задумана и осуществлена отнюдь не в Татарстане и даже не на Украине. Она была задумана узким кругом руководителей страны, навязана номенклатуре РСФСР, Украины, Белоруссии и даже Прибалтики. Она была проведена посредством замены нескольких слоев руководителей в стране и, как минимум, этих республик. Эти несколько слоев и были подлинной номенклатурой, а не комсомольские инструкторы или секретари райкомов и горкомов комсомола, на которых так любят ссылаться сторонники теории номенклатурной перестройки и приватизации. Приватизация вообще была проведена после развала СССР, когда «парадом командовал» под диктовку США Ельцин. Конечно, активными участниками приватизации могли быть лишь политически или экономически активные люди, а этому требованию удовлетворяли наилучшим образом люди из третьего и четвертого эшелонов номенклатуры, в массе — члены КПСС. Но они не задумывали перестройку, они не планировали «обратить общенародную собственность в частную» и построить капитализм. Это «счастье» свалилось на них по милости верхов, и мало кому оно принесло реальные жизненные блага. А.А. Мальцев полагает, что он дает «…стихийный, то есть естественный, то есть материалистический механизм, вместо идеалистического механизма перехода к социализму, описанного Марксом и реализованного Лениным — сначала захват власти, а потом изменение общественных отношений, или даже у Ленина — а потом еще только построение экономического базиса (индустриализация)». То есть революционный путь появления новой формации (в данном случае социализма) он полагает не стихийным, не естественным и не материалистическим, а идеалистическим. Тогда получается, что возникновение капитализма произошло идеалистическим и неестественным путем, ибо своим появлением он обязан нескольким великим буржуазным революциям — как минимум, Нидерландской, Английской и Французской. Что же касается базиса социализма, то Маркс и Энгельс, а также Ленин полагали и даже стремились доказывать, что производительные силы капитализма созрели для социалистических производственных отношений уже в XIX веке, и в этих их положениях есть предмет для анализа, но вовсе не для обвинений в идеализме.
[1] Производство вещей есть производство-потребление. Оно потребляет средства производства и рабочую силу, а производит средства производства (в подразделении I) и жизненные средства (в подразделении II). Во втором виде производства – в производстве человека – потребляются жизненные средства, а производится человек-творец, человек-работник, человек-личность, в том числе с его способностью к труду. Трудно понять причину фетишизации производства вещей (обобществленного) и чудовищного умаления второго вида производства – производства человека (большей частью обособленного), особенно в условиях, когда изо всех утюгов звучало: все во имя человека, все для блага человека
[2] Эта книга о наличии социальной диалектики в классово-антагонистических фазах истории и об отсутствии ее в крайних членах (первом и пятом) пятичленки. Полагаю, что моя концепция неклассовых социальных противоположностей может закрыть ту огромную лакуну, которую помимо своей воли обнаружил и показал проф. Попов [26].
[3] Я в свое время довольно активно сотрудничал с Народным порталом русского движения в Латвии, где подробно обсуждались события конца 80-х – начала 90-х годов.
[4] Конечно, «Единая Россия» образовалась много позднее распада КПСС. Однако вспомним историю – на выборах 1993 года номенклатура концентрировалась в двух партиях: «Выбор России» и ПРЕС Шахрая. Они представляли действующую власть, а не ЛДПР, набравшая тогда максимум голосов. Абсолютного большинства номенклатура не взяла, а потому к следующим выборам ПРЕС и «Выбор России» исчезли, на их месте возникли «Наш дом – Россия» и «Демократический выбор России». Чиновники перегруппировались. Оглушительный и неожиданный для них успех ЛДПР показал популярность патриотической идеологии, хотя большинство СМИ пропагандировало идеологию либеральную. Поэтому бюрократы из «Выбора России» перетекли в «Наш Дом». А потому на выборах КПРФ заняла первое место, ЛДПР – второе, а «Наш Дом – Россия» – третье. Неудивительно, поэтому, что «Наш дом» и стал правящей партией. Не отдавать же власть рядовым коммунистам, собравшимся в КПРФ? Когда это номенклатура отдавала власть коммунистам? В истории СССР такого периода не было. К выборам 1999 года чиновники снова разбежались из своей партии, поэтому «Наш Дом» занял 10-е место. Но у бюрократов возникло даже два движения – «Отечество – Вся Россия» и МД «Единство», занявшие второе и третье места. Именно они в сумме и составили правящую партию. (На первом месте с небольшим перевесом была КПРФ.) Наконец, на выборах 2003 года «раскол в КПСС» был преодолен, и вся масса государственных чиновников соединилась в лоне «Единой России», которая и заняла первое место. Законы о выборах наконец-то приняли такой вид, что позволили выдавить оппозицию за пределы легального поля и устранить основное противоречие послесоветской России, почему-то полагающей себя демократической – на выборах побеждают одни партии, а правящими являются совсем другие. Все попытки класса номенклатуры эксплуатировать либеральную идеологию (на протяжении всех 90-х годов) не позволяли партии власти занять на выборах первое место, и только псевдопатриотическая «Единая Россия» смогла осуществить эту мечту.
Литература комментарии - 0
Мой комментарий
|
Подписка
|
