В современной исторической науке проблематика корниловского выступления носит дискуссионно-альтернативный характер: отказ от разработанной в советский период модели «корниловщины» привел к необходимости введения новых подходов к рассмотрению сюжетов 1917 г., напрямую связанных с походом Ставки Верховного главнокомандующего (далее – Ставка) на Петроград. На данный момент комплекс современных историко-научных представлений относительно корниловского выступления находится в стадии своего формирования.
Для моделирования нового взгляда на выступление генерала Л. Г. Корнилова необходимо учитывать оформившиеся ранее концепции – важно, чтобы исследовательский взгляд был обращен на уже сложившийся феномен советской историографии. Тем не менее советская историография «корниловщины» до сих пор находилась вне поля зрения авторов. Ряд очерков посвящен разработке периферийных, находящихся на стыке тем (Гражданская война, конкретная личность и др.) [10; 14. С. 9–27; 28; 30; 34. С. 4–24]. Остальным работам не историографического характера присущ полемический оттенок, обусловленный стремлением авторов предоставить новый взгляд на отдельные сюжеты или, применительно к советским историкам, отстоять закрепившиеся в отечественной науке утверждения (в рамках борьбы с зарубежной мифологизацией во второй половине XX в.) [31; 29. С. 255–275].
Историографические обзоры советских исследователей, которых не так много ввиду специфики периода, представлены исключительно в комплексе с конкретными трудами по истории «корниловщины». Примером таких очерков служат предисловия в монографиях М. И. Капустина и Н. Я. Иванова, содержащие сжато изложенную характеристику опубликованных ранее трудов [11. С. 3–17; 5. С. 3–12]. Таким образом, отказ от модели «корниловщины» произошел «заочно» и без каких-либо серьезных попыток проанализировать интеллектуальное наследие советской науки.
Термины «корниловский мятеж», «корниловщина» и др.[1] получили широкое распространение уже в начале сентября 1917 г., а в последствии были особенно актуальны среди советских и зарубежных исследователей [12. С. 1; 20. С. 250; 23. С. 366, 369; 24. С. 219–221]. Их авторами или, во всяком случае, популяризаторами следует считать А. Ф. Керенского и В. И. Ленина, которые вкладывали в них разный смысл.
В интерпретации А. Ф. Керенского «мятеж» определяется как попытка свержения легитимной революционной власти: Верховный главнокомандующий не принял отставку и открыто выступил против Временного правительства, совершив государственную измену [13. С. 173–174]. Восстание Л. Г. Корнилова в ранней концепции политика представлено в качестве заключительного этапа заговора сил «правого большевизма» [12; 13]. Его истоки Керенский усматривал в событиях конца июня – начала июля 1917 г., когда Тарнопольский прорыв и отступление русских войск спровоцировали возникновение психологии «оскорбленного патриотизма» в среде консервативного офицерства и генералитета [12. С. 1, 10]. Тем не менее советские авторы не пренебрегали данным понятием («мятеж»), трансформируя антиправительственную коннотацию в антисоветскую - антинародную.
С точки зрения А. Ф. Керенского, подготовка выступления велась в период с 3 июля по 27 августа 1917 г. и осуществлялась в три этапа. Во-первых, подпольная работа самостоятельных офицерских групп и последующее их объединение. Во-вторых, мобилизация сил с целью оказать давление «справа» во время Государственного совещания в Москве 12–15 августа 1917 г. В-третьих, попытка свержения Временного правительства под видом борьбы с большевиками. Целью восстания было смещение коалиционной власти и насаждение военной диктатуры [12. С. 51].
Использование В. И. Лениным понятия «корниловщина» вместо «мятеж» более логично и аутентично, так как оно не указывает на легитимное положение правительства А. Ф. Керенского – «ширмы» контрреволюции [19. С. 51]. Данный термин появляется в статьях лидера большевистской партии в конце августа – сентябре 1917 г.. На их основе и следует давать определение «корниловщины» [21. С. 204–205].
Во-первых, «восстание Корнилова есть крайне неожиданный (курсив мой. – А. Ю.) (в такой момент и в такой форме неожиданный) и прямо-таки невероятно крутой поворот событий» [15. С. 119].
Во-вторых, «корниловское восстание представляло из себя поддержанный помещиками и капиталистами, с партией к.-д. во главе, военный заговор, приведший уже к фактическому началу гражданской войны (курсив мой. – А. Ю.) со стороны буржуазии» [24. С. 215].
В-третьих, «относительно целей корниловщины мы все знаем, и никто из демократии не оспаривает, что эти цели состояли в диктатуре помещиков и буржуазии (курсив мой. – А. Ю.), в разгоне Советов, в подготовке восстановления монархии» [24. С. 217].
Таким образом, «корниловщина» в концепции В. И. Ленина – это внезапная насильственная попытка генералитета установить буржуазно-помещичью диктатуру путем ликвидации Советов для последующего восстановления монархического строя[2] [18].
А. Ф. Керенский прослеживал в «мятеже» генерала Корнилова истоки «русского буланжизма» [12. С. 70]. Действительно, если брать в расчет очевидные различия во внешней и внутриполитической обстановке между Францией конца XIX в. и Россией начала XX в., то в глаза сразу бросается общая черта обоих движений: и Ж. Буланже, и Л. Г. Корнилов концентрировали на себе внимание различных политических течений – от монархистов до социалистов. В. И. Ленин же, а вслед за ним и советские историки, нарекает Верховного главнокомандующего «русским Кавеньяком» – врагом пролетариата и «саблей» буржуазии [22. С. 194; 35. С. 29].
Приведенные выше цитаты и данное на их основе определение позднее станут «постулатами» для советских историков. В отличие от А. Ф. Керенского, который стремился отделить себя от корниловского движения, для В. И. Ленина процесс формирования «заговора» и его перипетии представляли второстепенное значение и остались вне поля зрения. На это указывают установленные им хронологические рамки «корниловщины» – с 26 по 31 августа [24. С. 221]. Таким образом, в центре его внимания находится исключительно «восстание», а его становление относится к общему контрреволюционному процессу[3].
Более значимо то, что кадетско-корниловское движение вскрыло истинное лицо буржуазии и партии «народной свободы» – главных врагов социалистической революции [16. С. 145]. Ленин после июльского выступления находился в подполье: он не имел доступа к тем источникам информации, которыми располагал Керенский, и не мог знать о планах Ставки [1. С. 99; 11. С. 76].
Слова Ленина показывают, почему выступление Корнилова стало для него неожиданностью: «Каледины[4] не дураки. Зачем идти обязательно нахрапом, напролом, рискуя потерпеть неудачу, когда они ежедневно получают по частям именно то, что им нужно? А дурачки Скобелевы и Церетели, Черновы и Авксентьевы, Даны и Либеры кричат: “торжество демократии! победа!!” при каждом шаге Калединых вперед, усматривая “победу” в том, что Каледины, Корниловы и Керенские не глотают их сразу!» [18. С. 128; 27. С. 329–332]. Именно летом 1917 г. «контрреволюционный фронт» поднимает голову: военно-революционные суды, аресты большевиков и закрытие соответствующих «окопных» изданий, активная пропаганда сильной власти и т. д. – с точки зрения В. И. Ленина, все указывало на то, что в установлении диктатуры путем военного переворота нет острой необходимости.
Однако следует задать вопрос: не относится ли подчеркнутая Лениным внезапность «корниловщины» к неожиданному разрыву министром-председателем соглашения с «главковерхом»? Советские авторы, как отмечает С. В. Тютюкин, склонны говорить об условном «тандеме» Керенского и Корнилова [8. С. 191–192; 34. С. 250]. Имеет ли это в виду Ленин, когда пишет о «внезапности»? Учитывая контекст событий конца августа 1917 г., когда была написана статья, скорее нет. На тот момент А. Ф. Керенский представлен исключительно как «бонапартист», и ни о каком сговоре между ним и Калединым речи еще не идет [25. С. 73–78]. К тому же, как показывает сам Керенский, волна обвинений в «сговоре» относится к сентябрю-октябрю 1917 г. [12. С. 158, 235, 250]. Мемуары современников свидетельствуют: выступление Корнилова явилось для них неожиданностью [2. С. 219–235; 33. С. 229–242]. Конечно, следует иметь в виду субъективность воспоминаний. Но в этом случае под сомнение следует поставить лишь предположения о возможности мятежа, которые они относят к событиям лета 1917 г.
В опубликованной позднее статье «О героях подлога и об ошибках большевиков» В. И. Ленин напишет: «Керенский – корниловец, рассорившийся с Корниловым случайно, и продолжающий быть в интимном союзе с другими корниловцами. Это – факт, доказанный как разоблачениями Савинкова и “Дела Народа”, так и продолжающейся политической игрой, “министерской чехардой” Керенского с корниловцами под названием “торгово-промышленного класса”… вот чем занимается Керенский на деле. Вот его классовая политика. Вот в чем его бонапартизм» [21. С. 250]. Лишь с этого момента «бонапартик» А. Ф. Керенский нарекается «корниловцем»[5] и на это следует обратить особое внимание, так как в дальнейшем историки будут проводить аналогию между радикальной «корниловщиной» и «бонапартистской керенщиной» [4; 5. С. 214–247; 6. С. 49–64; 7. С. 20–33; 11. С. 17–79, 155–222].
Конфликт председателя и «главковерха» будет разработан советскими авторами в соответствии со спецификой ленинской трактовки событий конца августа лишь в 1950–1970 гг. Исследователи, стремясь подкрепить утверждения В. И. Ленина, записывали А. Ф. Керенского в единый контрреволюционный буржуазный лагерь, что вело к весьма условной дифференциации «контрреволюции» в отношении ее внутренних блоков. Поэтому в качестве главной причины «разрыва» большинство авторов будет указывать на личностный конфликт – борьбу за власть между А. Ф. Керенским и Л. Г. Корниловым.
Интерес общественности к выступлению генерала Корнилова особенно возрос после Октября. Это подтверждают публикации воспоминаний современников – А. Ф. Керенского, П. Н. Милюкова, А. И. Деникина и др. В Архиве Октябрьской революции хранились упорядоченные Н. П. Украинцевым протоколы допросов следственной комиссии по делу Л. Г. Корнилова [3. С. 30–31, 399–400]. Таким образом, к 1922–1923 гг. уже накопился материал для изучения «корниловщины».
Публикация первых работ по данной теме – В. Ф. Владимировой, Е. И. Мартынова и О. Н. Чаадаевой – относится к 1920-м гг. [1; 26; 35]. Авторы предприняли попытку воссоздать хронологическую последовательность развития заговора Ставки и Временного правительства, анализируя при этом основные события, состав, цели, методы и прочие аспекты контрреволюционного движения лета 1917 г. Исследователи рассматривали их с позиции победителя: через неизбежность провала похода корниловских войск на Петроград выражалась концепция неотвратимости Октября [1. С. 201; 26. С. 177].
Нельзя не отметить контраст, прослеживающийся в работах В. Ф. Владимировой и Е. И. Мартынова, разница между публикацией которых не превышает и четырех лет. Это обусловлено социальной дифференциацией. В. Ф. Владимирова – «старый большевик»: член РСДРП(б) с 1906 г. и непосредственный участник Октября. Е. И. Мартынов – кадровый офицер, находившийся с 1914-го по 1918 г. в немецком плену, после репатриации в качестве военспеца служил в Красной армии. Впоследствии М. И. Капустин и Н. Я. Иванов также обратили внимание на то, что в своей работе Мартынов «не поднялся до марксистского понимания событий» [11. С. 6; 5. С. 5]. Подобный упрек был направлен и в сторону О. Н. Чаадаевой: «…автор не учел расстановки классовых сил, отмеченной В. И. Лениным» (во главе заговора рассматривается помещик, а не Конституционно-демократическая партия) [11. С. 6; 5. С. 5–6].
В работе В. Ф. Владимировой «корниловщиной» по-прежнему нарекается непосредственно разразившийся в 20-х числах августа поход Ставки на революционный Петроград, а не развитие общего контрреволюционного процесса в России летом 1917 г. [1. С. 162]. Как и в ленинской трактовке, термин равнозначен понятию «в дни корниловские», относится непосредственно к 26–31 августа и входит в понятие «контрреволюция»: «Эпоха, начавшаяся после июльской демонстрации, кончая открытым выступлением Корнилова, может быть названа “эпохой неудавшегося бонапартизма”» [1. С. 1].
Из этого следует, что перед Владимировой – первопроходцем в изучении данной темы стояла вполне конкретная цель: доказать, что «корниловщина» – событие, взращённое «керенщиной», эксперимент, вышедший из-под контроля министра-председателя. Применительно к концепции исследователя следует говорить о наличии двух контрреволюционных блоков – А. Ф. Керенского и Л. Г. Корнилова. Первый представлен главой Временного правительства, управляющим Военным министерством Б. В. Савинковым, комиссаром при Верховном главнокомандующем М. М. Филоненко и фронтовыми комиссарами, например В. Б. Станкевичем и др. Вокруг Корнилова концентрируются остальные антисоветские силы – офицерство, генералитет и правая общественность [1. С. 34].
В. Ф. Владимирова делает акцент на империалистической, бонапартистской политике Временного правительства. С целью доказать, что министерство А. Ф. Керенского – «ширма контрреволюции», автор не раз прибегает к искажению источников, вырывая отдельные фразы из контекста [1. С. 19, 37–38].
Необходимо также обратить внимание на трактовку этапов развития заговора (отчасти в ней автор следует за А. И. Деникиным): июнь – середина июля – офицерские и общественно-политические организации ищут вождя [1. С. 46]; 16 июля состоялось совещание в Ставке, на котором А. И. Деникин огласил традиционную программу, а 18 июля «контрреволюция» обрела вождя в лице нового Верховного главнокомандующего Л. Г. Корнилова [1. С. 36]. С 22 июля – буржуазия все больше отстраняется от А. Ф. Керенского в сторону Л. Г. Корнилова [1. С. 42].
Авторский нарратив выстроен нелогично. Говоря об отношениях Ставки и Временного правительства, исследователь указывает на то, что «Керенский, Корнилов и Савинков являлись главными действующими лицами заговора контрреволюции. Они должны были выработать план и провести в жизнь режим военной диктатуры. В этом направлении все четверо дружно работали в течении августа, пока нетерпение одной из сторон (Л. Г. Корнилова. – А. Ю.) не сорвало весь план» [1. С. 50]. А далее читаем: «К этому времени (к 3 августа. – А. Ю.), надо полагать, план Корнилова по захвату им лично власти был уже составлен… Керенский тоже знал об этом заговоре. Не мог он не знать и о том, кто был главою заговора, так как настойчиво стремился если не спеться с Корниловым, то его удалить» [1. С. 57]. Подобные моменты, чередующиеся на протяжении всей монографии, исключают возможность однозначной ее интерпретации. Речь идет о «двойной игре» или же о параллельном развитии двух заговоров – А. Ф. Керенского и Л. Г. Корнилова против революции и одновременно Л. Г. Корнилова против А. Ф. Керенского при том, что председатель осведомлен о личных планах Корнилова, но целенаправленно «стреляет себе в ноги», так как сознательно идет на уступки «главковерху» (к примеру, разоружает Кронштадт).
Переходя к анализу работы Е. И. Мартынова, необходимо отметить его личное знакомство с Л. Г. Корниловым. Они взаимодействовали как в обыденной обстановке (Л. Г. Корнилов находился под его непосредственным руководством на службе в Заамурском округе с 1911-го по 1913 г.), так и в чрезвычайной – оба пребывали в плену в замке Лека в Венгрии во время Первой мировой войны. Чтобы детальнее разобраться в проблеме выступления Ставки, автор предпринял попытку воспроизвести психологический портрет Верховного главнокомандующего. Впоследствии это привело к тому, что в советской и отечественной историографии Е. И. Мартынов был опрометчиво назван «биографом» Л. Г. Корнилова [11. С. 5; 32. С. 116].
В представлении Мартынова, Л. Г. Корнилов до 1917 г. – черносотенец, приспособившийся и перестроившийся на революционный лад постфевральской действительности. Будучи абсолютным дилетантом в политике, он также не имел весомого успеха в делах военных[6]. Положительные качества Л. Г. Корнилова в виде упорства, трудолюбия и др. «разбиваются» об ограниченный кругозор и недостаток организаторского таланта [26. С. 15-19]. Его «ментором» в политических делах стал В. С. Завойко, который путем искажения и гипертрофирования элементов биографии Л. Г. Корнилова внес огромный вклад в формирование образа генерала – «народного вождя» и борца за дисциплину [26. С. 20, 29, 41].
Властолюбие и тщеславие, которыми автор наделяет Корнилова, побуждали в последнем жажду власти и обусловливали его поведение в июле – августе 1917 г. Провокационные телеграммы Л. Г. Корнилова Временному правительству и А. Ф. Керенскому отправлялись для зондирования возможности установления диктатуры (в особенности § 1 телеграммы от 19 июля[7]) и укрепления своего авторитета в ущерб авторитету власти петроградских министров и Совета [26. С. 30–31, 34].
Подверженный чужому влиянию, Л. Г. Корнилов концентрировал на себе внимание множества авантюристов и карьеристов. Автор обращает внимание на деятельность ординарца В. С. Завойко, приписывая ему роль пропагандиста, ответственного за «рекламу» доблестного генерала Л. Г. Корнилова [26. С. 20, 29]. Б. В. Савинков и М. М. Филоненко также были приближены к генералу и влияли на содержание некоторых его депеш. Представители Военного министерства революционизировали тон телеграмм, создавая впечатление о непротивлении генерала комиссариату и комитетам. Однако действительная позиция Л. Г. Корнилова была в корне противоположной [26. С. 43–45].
Е. И. Мартынов склонен наделять Л. Г. Корнилова условной самостоятельностью, ограниченной указанными выше авантюристскими течениями: буржуазия лишь сочувствовала движению, но не субсидировала его. Второй силой были уже упоминавшиеся патриотические организации («Республиканский центр», «Военная лига» и др.), которым автор отводит вспомогательную роль. Либеральная общественность и патриотические общества раздували имя Л. Г. Корнилова в своих воззваниях, формируя у него впечатления о мнимой силе, стоящей за ним [26. С. 50–61, 73–75, 172–174]. Реальной же силой были только Корниловский и Текинский полки – аналогичная оценка была дана В. И. Лениным еще в сентябре 1917 г.: «Общественные силы, кроме богачей, можно усмотреть у корниловцев лишь двоякие: “дикая дивизия” и казачество» [24. С. 219]. В представлении Корнилова А. Ф. Керенский был единственной преградой на пути к власти и установлению жесткой дисциплины в стране, он не брал в расчет широкие слои населения – солдатскую массу, крестьянство и пролетариат. С точки зрения Мартынова, это говорит о неосведомленности Корнилова в сложившейся в 1917 г. обстановке [26. С. 74].
Выступление Верховного главнокомандующего не было спонтанным: основная подготовка заговора, в существовании которого Е. И. Мартынов не сомневается, велась Л. Г. Корниловым в Ставке и состояла из нескольких этапов. Во-первых, «прощупывание почвы». К этому, например, относятся провокационные телеграммы и конфликт с генералом В. А. Чермисовым. Во-вторых, концентрация войск в районе Новосокольники – Великие Луки – Невель [26. С. 56–58]. В-третьих, попытка получить контроль над Петроградским военным округом. Заговор Ставки фактически на просьбу министра-председателя прислать вспомогательные войска в столицу (была изложена Б. В. Савинковым на совещании в Ставке в 20-х числах августа 1917 г.). Таким образом, аккумуляция лояльной к Корнилову военной силы была легитимирована [26. С. 80].
Работа Е. И. Мартынова сыграла важную роль в становлении советской исторической мысли. Исследовательский интерес к ней обусловлен отнюдь не общими выводами относительно заговора, в которых отчетливо прослеживается логика представителя армейской среды. Автор указал на то, что Корнилов был подвержен чужому влиянию ввиду посредственных личных качеств. В дальнейшем это позволило обосновать его несамостоятельность и полную зависимость сперва от дворянства (О. Н. Чаадаева), а затем и от буржуазных кругов с партией кадетов во главе (Н. Я. Иванов) и рассматривать генерала в качестве инструмента – «сабли» в борьбе с пролетариатом [35. С. 7, 80–81; 5. С. 33–34, 130].
В работе В. Ф. Владимировой 1924 г. нет четкого объяснения, почему Л. Г. Корнилов был буржуазным орудием. А в 1930 г. О. Н. Чаадаева, руководствуясь характеристикой генерала, представленной Е. И. Мартыновым, поставила «помещика» во главе «корниловщины». Таким образом, аналогия с Л. Э. Кавеньяком прекрасно иллюстрирует позицию и настроение советских исследователей в отношении Верховного главнокомандующего.
Исследование О. Н. Чаадаевой представляет особый интерес, так как в нем понятие «корниловщина» впервые выходит за рамки 26–31 августа: «…дело здесь не в одном только Корнилове и что корниловщина отнюдь не является фактом единоличного контрреволюционного выступления храброго вояки-генерала. То, что мы понимаем под корниловщиной, – это обобщение характерных признаков определенного этапа в развитии событий 1917 г.» [35. С. 1]. Таким образом, определяется бинарный характер термина, который теперь не только относится к открытому конфликту Ставки и Временного правительства, но и к глобальному социально-экономическому процессу летом 1917 г., переросшему в события 26–31 августа [35. С. 4]. Помимо этого, можно говорить о том, что «корниловщина» (как заговор 26–31 августа) в работе Чаадаевой – это заключительный этап развития контрреволюции, а также отправная точка Гражданской войны в России.
С 1930 по 1940-е. гг. специальных работ, посвященных заговору контрреволюции, кроме разделов в «Истории Гражданской войны в СССР» и «Кратком курсе», опубликовано не было [9. С. 191; 8. С. 191–195]. Анализ общих исследований, затрагивающих проблематику 1917 г., дает понять, что в этот период закрепляется отмежевание понятия «корниловщина» от «корниловского мятежа», а в качестве итогов заговора закрепляется развязывание Гражданской войны буржуазными силами [9. С. 207]. После провала «выступления» военно-патриотические организации, общественные деятели и чины Ставки станут фундаментом Белого движения, продолжив борьбу с большевизмом.
Один из ключевых вопросов ранней советской историографии – расстановка сил контрреволюции – остается нерешенным. Причиной этому служит отсутствие «дискуссии», то есть историографического обзора в работах исследователей. Выдвигая свою кардинально отличающуюся концепцию, Е. И. Мартынов практически не критикует вышедшую ранее работу В. Ф. Владимировой, хотя и ссылается на нее. В той же степени это относится и к исследованию О. Н. Чаадаевой.
Руководствуясь целью связать «контрреволюционный фронт» воедино, отвести каждому участнику свою роль, авторы не сходятся во мнениях. Поэтому у Е. И. Мартынова Л. Г. Корнилов – это независимая фигура, у остальных – ординарный, заурядный и ничем не выдающийся генерал, находящийся в подчинении у дворянства или буржуазии. А. Ф. Керенский представлен как одинокий[8] интриган, который знает о заговоре, всячески потворствует ему, надеясь в последний момент перетянуть одеяло на себя [1. С. 51–54]. Кадетская партия либо лишена роли лидера в организации заговора, либо признается его «штабом» [35. С. 97; 9. С. 196]. Такое несоответствие – прямой результат выборки источников, совокупность которых мешает однозначно ответить на поставленные вопросы. В трудах советских исследователей, как ни странно, наблюдается острый дефицит ленинских «аксиом корниловщины».
На момент публикации работы В. Ф. Владимировой первое издание собрания сочинений В. И. Ленина еще не увидело свет. Что касается исследования Е. И. Мартынова, то сама авторская концепция указывает на то, что «памфлеты» пролетарского вождя он обошел стороной. Только в 1930-е гг. начинает прослеживаться влияние культа В. И. Ленина [9. С. 191, 204, 208].
Четкая дифференциация персон - элементов контрреволюции, например, отделение А. Ф. Керенского от Б. В. Савинкова, М. М. Филоненко и др., будет происходить постепенно. Выступление Л. Г. Корнилова – «борьба личностей, а не идей» – так выразился В. М. Чернов в своей работе[9] [36. С. 332; 27. С. 297]. Анализ конфликта Ставки и Временного правительства приведет к выделению персоналий: не кадетской партии в целом, а ее конкретных деятелей в частности. Следует добавить, что такой подход должен использоваться всесторонне: применительно к Временному правительству, к «авантюристскому течению», к военно-патриотическим организациям и т.д.
Публикацией «Краткого курса» в 1938 г. заканчивается первый этап изучения проблематики «корниловщины». Несмотря на противоречивость концепций, следует отметить, что авторы представили четкую хронологию эволюции «корниловщины» летом 1917 г. К тому же начали вырисовываться определенные стремления к расширению предметного комплекса в рамках исследования «корниловщины».
Позиции современников находили свое отражение в мемуарах, прессе, делопроизводственной документации и других источниках, что делает их (источники) неотъемлемой частью любого соответствующего исторического исследования. Совокупность оформившихся концепций или отдельных высказываний очевидцев и историков по теме можно рассматривать как идейный комплекс «корниловского феномена». Образ «выступления» не статичен, он не законсервировался во времени и не стал универсальным, а развивался и продолжает это делать во множестве ипостасей («недоразумение», «предательство», «измена» или «мятеж» и др.).
Публицистический характер статей В. И. Ленина указывает на то, что он не стремился создать историю «корниловщины»: взгляд «вождя пролетариата» не сконцентрирован на прошлом, а прагматично устремлен в будущее. Поэтому ряд введенных им понятий трансформируются и меняют свое значение (к примеру, термин «корниловцы», который поступательно распространялся на новых врагов Советской власти).
Общий шаблон в отношении контрреволюции у исследователей несомненно присутствует, но он размыт, не поставлен в четкие рамки ленинской трактовки «корниловщины». Ответы на вопросы они ищут не у В. И. Ленина, а у А. Ф. Керенского, А. И. Деникина, М. В. Алексеева, Б. В. Савинкова, то есть «контрреволюционеров». Тогда базовые советские установки вступали в противоречие с высказываниями современников. В таком водовороте конфликтующих друг с другом идей довольно сложно выработать четкий курс дискредитации «корниловщины». Тем не менее удалось оформить общую фактографию, а также выработать ряд жизнеспособных положений (к примеру, эволюционировало само понятие «корниловщина» – теперь под ним понимали не просто поход войск Ставки на Петроград, а общий контрреволюционный процесс летом 1917 г.).
В представлении раннесоветских авторов «выступление» стало поворотным событием – «рубиконом», после которого революция перешла в фазу Гражданской войны. Этим можно объяснить незначительное количество работ по теме в 1930-е гг., поскольку в тот период особое внимание уделялось выдающейся роли И. В. Сталина, что и затормозило написание трудов по отечественной истории 1917 г.
Литература
1. Владимирова В. Контрреволюция в 1917 г. (корниловщина). М. : Красная новь, 1924.
2. Войтинский В. 1917-й. Год побед и поражений. М. : ТЕРРА–Книжный клуб, 1999.
3. Дело генерала Л. Г. Корнилова. Материалы Чрезвычайной комиссии по расследованию дела о бывшем Верховном главнокомандующем генерале Л. Г. Корнилове и его соучастниках. Август 1917 г. – июнь 1918 г.: сборник документов и материалов в 2 т. / под ред. Г. Н. Севостьянова. М.: Материк, Международный фонд «Демократия», 2003. Т.1: Чрезвычайная комиссия по расследованию дела о бывшем Верховном главнокомандующем генерале Л. Г. Корнилове и его соучастниках. Август 1917 г. – июнь 1918 г. : Сб. документов и материалов.
4. Иванов Н. Из истории борьбы против «второй корниловщины» // Вопросы истории. 1960. № 11.
5. Иванов Н. Контрреволюция в России в 1917 году и ее разгром. М. : «Мысль», 1977.
6. Иванов Н. Корниловщина и ее разгром. Из истории борьбы с контрреволюцией в 1917 г. Ленинград : Изд-во Ленинградского университета, 1965.
7. Иванов Н. Крах заговора против революции. Ленинград : Лениздат, 1967.
8. История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Краткий курс / под. ред. Комиссии ЦК ВКП(б). М. : Издательство ЦК ВКП(б) «Правда», 1938.
9. История гражданской войны в СССР / под ред. М. Горького, В. Молотова, К. Ворошилова, С. Кирова, А. Жданова, А. Бубнова, Я. Гамарника, И. Сталина. М.: Госиздат «История Гражданской войны», 1935.
10. Калашников В. Об альтернативах в развитии Русской революции 1917 года (историографические заметки) // Россия в эпоху революций и реформ. Проблемы истории и историографии : сборник докладов. Санкт-Петербург: Изд-во СПбГЭТУ «ЛЭТИ», 2013. Т. 1.
11. Капустин М. Заговор генералов. (Из истории корниловщины и ее разгрома). М.: «Мысль», 1968.
12. Керенский А. Дело Корнилова. М.: ЗАДРУГА, 1918.
13. Керенский А. Прелюдия к большевизму. М.: Центрполиграф, 2006.
14. Колоницкий Б. «Товарищ Керенский»: антимонархическая революция и формирование культа «вождя народа» (март–июнь 1917 года). М.: Новое литературное обозрение, 2017.
15. Ленин В. В Центральный Комитет РСДРП // Ленин В. Полное собрание сочинений. М.: Издательство политической литературы, 1969. Т. 34.
16. Ленин В. Задачи революции // Ленин В. Полное собрание сочинений. М.: Издательство политической литературы, 1969. Т. 34.
17. Ленин В. Из дневника публициста // Ленин В. Полное собрание сочинений. М.: Издательство политической литературы, 1969. Т. 34.
18. Ленин В. Из дневника публициста. Ошибки нашей партии // Ленин В. Полное собрание сочинений. М.: Издательство политической литературы, 1969. Т. 34.
19. Ленин В. Начало бонапартизма // Ленин В. Полное собрание сочинений. М.: Издательство политической литературы, 1969. Т. 34.
20. Ленин В. О героях подлога и об ошибках большевиков // Ленин В. Полное собрание сочинений. М.: Издательство политической литературы, 1969. Т. 34.
21. Ленин В. Один из коренных вопросов революции // Ленин В. Полное собрание сочинений. М.: Издательство политической литературы, 1969. Т. 34.
22. Ленин В. Очередные задачи Советской власти // Ленин В. Полное собрание сочинений. М. : Издательство политической литературы, 1969. Т. 36.
23. Ленин В. Речь на II Всероссийском съезде комиссаров труда 22 мая 1918 г. // Ленин В. Полное собрание сочинений. М. : Издательство политической литературы, 1969. Т. 36.
24. Ленин В. Русская революция и гражданская война. Пугают гражданской войной // Ленин В. Полное собрание сочинений. М.: Издательство политической литературы, 1969. Т. 34.
25. Ленин В. Слухи о заговоре // Ленин В. Полное собрание сочинений. М.: Издательство политической литературы, 1969. Т. 34.
26. Мартынов Е. Корнилов: попытка военного переворота. Ленинград: Издательство Военной типографии управлениями делами Наркомвоенмор и РВС СССР, 1927.
27. Милюков П. История второй русской революции. М.: Издательство В. Секачев, 2022. Т. 1.
28. Николаев А. Отечественные историки о А. Ф. Керенском в 1917 году // Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2016. № 17.
29. Поликарпов В. Военная контрреволюция в России. 1905–1917 гг. М. : Наука, 1989.
30. Рыбаков И. А. Ф. Керенский и его роль в революционном процессе 1917 года: опыт историографического анализа // Известия высших учебных заведений. Северо-Кавказский регион. Общественные науки. 2015. № 3 (187).
31. Селезнев Ф. Окружение генерала Л. Г. Корнилова в апреле–мае 1917 г. (к биографии В. С. Завойко) // Вестник Московского университета. Сер. 8. История. 2014. № 2.
32. Селезнев Ф. Революция 1917 года и борьба элит вокруг вопроса о сепаратном мире с Германией (1914–1918 гг.). СПб: Алетейя, 2017.
33. Станкевич В. Воспоминания, 1914–1919. Берлин: Издательство И.П.Ладыжникова, 1920.
34. Тютюкин С. Александр Керенский. Страницы политической биографии (1905–1917 гг.). М.: РОССПЭН, 2012.
35. Чаадаева О. Корниловщина. М. ; Ленинград: Молодая гвардия, 1930.
36. Чернов В. Великая русская революция. Воспоминания председателя Учредительного собрания. 1905–1920. М.: Центрполиграф, 2007.
[1] И прочие производные; например, понятие «корниловцы», употребляемое В. И. Лениным в отношении врагов большевизма в годы Гражданской войны в России.
[2] Следует подчеркнуть, что восстановление монархии не представлено в качестве внеочередной задачи.
[3] Позднее, в советской историографии, понятия «контрреволюция» и «корниловщина» становятся нарицательными.
[4] Примечательно, что в центре внимания находится донской атаман А. М. Каледин, а не Л. Г. Корнилов. Это можно объяснить тем, что его речь на Государственном совещании в Москве вызвала больший резонанс, нежели выступление Верховного, который был поставлен А. Ф. Керенским в определенные рамки.
[5] Данный период нарекается советскими авторами «второй корниловщиной».
[6] Такая оценка характерна не только для Е. И. Мартынова, но и для А. А. Брусилова и М. В. Алексеева.
[7] «Ответственность перед собственной совестью и всем народом».
[8] Ввиду того, что силы А. Ф. Керенского и Л. Г. Корнилова несопоставимы.
[9] Аналогичную позицию высказывал и П. Н. Милюков.
Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
