Современный этап международных отношений характеризуется формированием нового миропорядка. Он приходит на смену предшественнику, который возник после окончания «холодной войны» и часто неофициально именовался эпитетом «постбиполярный» [7. С. 18-26.]. Это достаточно обтекаемое понятие характеризовало сущность данного миропорядка – его аморфность. Роль направляющих элементов в нем стремились принять на себя государства-члены и институты Евро-Атлантического сообщества и в целом «коллективного» Запада[1]. В сфере безопасности и обороны в условиях исчезновения системы блоковой конфронтации (т.е. подготовки к отражению классических вызовов, создаваемых национальными государствами, их объединениями) на первый план вышло противодействие угрозам нестабильности – неклассическим рискам. Они возникали как результат активности не только и не столько государств, но негосударственных акторов (НГА) – прежде всего, группировок международного терроризма. Проникая и закрепляясь в зонах вооружённых конфликтов, они создавали риск обрушения института власти той или иной степени демократичности как такового, тем резко усложняя процесс урегулирования.
Акторы «коллективного» Запада не смогли достичь решающего перелома в борьбе со структурами международного терроризма, которые представляют собой деструктивные преграды на пути попыток создания любого сколько-нибудь гармоничного миропорядка. Так, странами-участницами НАТО повышенное внимание уделялось ситуации в Афганистане – в рамках миссий ISAF, Enduring Freedom (как часть деятельности I западной антитеррористической коалиции) в 2002-2014 гг., а затем и Resolute Support уже в 2015-2021 гг.
На данном направлении оказались стратегически незавершёнными сразу два объёмных процесса: строительства института государства в стране на основе принципов «западной демократии» и критическое ослабление международного терроризма. Так, на фоне прикладываемых масштабных и разноплановых, в т.ч. военных усилий в середине 2010-х гг. в Афганистане возникли и резко усилились позиции «Исламского государства» (ИГ)[2] [10]. Нанести ему тяжёлое поражение смогло лишь движение «Талибан», сумевшее ликвидировать менее чем за полгода систему управления, выстраиваемую в 2020-2021 гг. при масштабной и разноплановой поддержке стран Евро-Атлантического сообщества.
Несколько ранее – к середине 2010-х гг. – для них оказалась нерешаемой задача по приостановке наступления и существенному ослаблению «Исламского государства» на сирийско-иракском направлении [8. С. 145-147], несмотря на создание для этого II западной антитеррористической коалиции (с сентября 2014 г.). ИГ представляло собой террористическую группировку четвертого поколения, стремившуюся к построению халифата с гомогенным суннитским населением, где любое инакомыслие жестоко подавлялось. Так, на подконтрольных ИГ территориях происходило возрождение рабства и работорговли вкупе с практически нулевым уровнем «порога» применения насилия в отношении мирного населения.
Действия «Исламского государства» представляли собой глобалистский проект по ослаблению, дискредитации и итоговому уничтожению института национального государства как такового, т.е. огромную угрозу для всего цивилизованного мира. С учётом отводимой себе роли и уже исходя из своего названия, «западные демократии» были обязаны как можно скорее и эффективнее остановить и повернуть вспять процесс усиления ИГ. Однако, несмотря на демонстрируемую активность, этого не произошло. Напротив, наблюдалось географическое «расползание» «Исламского государства»(прежде всего посредством опоры на «дочерние» структуры) в Западную и Северную Африку, Африканский рог и в Среднюю Азию.
Более того, сами страны-участницы ЕС и НАТО оказались объектами для проецирования угроз нестабильности: мощных неконтролируемых потоков беженцев, непосредственного роста террористической активности на территории самого объединения, – как производных дальнейшего укрепления ИГ на сирийско-иракском направлении [3. С. 17-30.]. Переломить эту тенденцию оказалось способно лишь вовлечение ВС РФ в тесном сотрудничестве с официальным Дамаском и Исламской республикой Иран (ИРИ) в борьбу с «Исламским государством» [10].
Таким образом, попытки эффективно противодействовать структуре, представлявшей огромную опасность своей полной антидемократичностью, предпринимались группой игроков, которым «западные демократии» отказывали в признании их в полной мере демократичными.
В этой связи задача данной статьи – осмысление критериев демократичности в контексте движения к дерадикализации миропорядка, без чего он не может стать гармоничным и гуманным, т.е. действительно учитывающим права и свободы масс простых людей. Иностранными – прежде всего, выходцами из англо-саксонских стран и в целом государств-членов Евро-Атлантического сообщества, - а также российскими специалистами создан колоссальный задел в изучении демократии как политического феномена, атрибутов, принципов и правил функционирования связываемых с нею систем.
Не претендуя на всеобъемлемость, данная работа служит попыткой изучить конкретный аспект, дотоле раскрытый в ограниченной мере: поиск практических критериев демократичности как антитезы радикализма.
1
Являясь гарантом свобод и прав человека, демократия априори выступает антиподом любой идеологии порабощения. Последняя может быть быстро и безошибочно идентифицирована своей готовностью жёстко подавлять (особенно посредством активного физического уничтожения и обеспечения вымирания) людей с любым инакомыслием, другой верой и (или) политическим мировоззрением, а часто – и иной национальностью, расовой принадлежностью. В реалиях XX – начала XXI вв. наиболее жёсткими формами идеологии порабощения являлись германский нацизм (в тесной связке с итальянским фашизмом и японским милитаризмом) и проявляющийся сегодня в разных формах неонацизм, а также международный терроризм.
Первая идеология возникала в странах, которые оформились уже длительное время назад, прошли исторический этап индустриализации и имели достаточно высокий уровень промышленного развития, но одновременно переживали острейший кризис внутренней самоидентичности как системы. Он мог быть обусловлен двумя основными причинами. Во-первых, это нереализованные либо утраченные державные амбиции, прежде всего, в результате собственных масштабных ошибок. Во-вторых, это слишком краткая продолжительность истории национальной государственности.
В обоих случаях нацизм/неонацизм - принявшее уродливые формы стремление к компенсации указанных «узких мест». Де-юре целью декларируется создание сильного государства, де-факто вновь возникшее территориально-политическое образование перестаёт быть демократическим, притом обычно до того находясь в достаточно тесных связях с «западными демократиями» (пример – сотрудничество оных и нацистской Германии в период политики «умиротворения агрессора»). Такой радикальный актор стремится поработить или уничтожить население обширных территорий сопредельных стран, регионов вплоть до глобального уровня. При этом важнейшим объектом для агрессии был Советский Союз, в современных реалиях – Россия.
Что касается идеологии международного терроризма, то она нацелена на создание всемирного халифата с гомогенным суннитским населением. Наибольшее распространение эта идеология получила в доиндустриальных обществах. Как уже отмечалось, структуры международного терроризма паразитируют на теле государства, находящегося в кризисном состоянии, причиной которого чаще всего выступает вооружённый конфликт.
В обоих случаях необходимо говорить о свойственной этим идеологиям радикальной глобалистической утопии. Акторы, которые пытаются их реализовать, неизбежно вступают в антагонистические отношения с национальным государством как институтом, стремясь осуществить не просто альтернативный, но противоположный проект.
Утопия, исходя из самого ее определения, не может быть воплощена на практике в полном объеме, особенно на хронологически протяжённом отрезке, однако это отнюдь не отменяет попыток её реализации. Причем в ходе таких попыток могут порой быть достигнуты существенные успехи. Иллюстрациями тому были политические и военные удачи Третьего рейха в межвоенный период, на начальных стадиях Второй мировой войны, а также результаты продвижения ИГ на сирийско-иракском направлении в середине 2010-х гг.
В таком случае ключевой вопрос состоит в том, кто остановит, повернет вспять и в итоге аннулирует попытки реализации глобалистической радикальной утопии, проявляя тем самым свою демократичность не на словах, а на деле. Следовательно, чем отчётливее, энергичнее и результативнее будет неприятие игрока-носителя идеологии порабощения со стороны государства, тем увереннее можно говорить о демократичности такого института власти.
Претендующий на данную характеристику международный игрок должен де-юре и, главное, де-факто стремиться к установлению дерадикализированного миропорядка, т.е. такого, в котором порог нелегитимного применения силы предельно высок. В абсолютном виде это положение является идеалом, к которому следует стремиться как ориентиру, делая свою внешнюю политику моральной. Опираясь на выявленный критерий, уместно оценить степень демократичности внешней политики Советского Союза и его правопреемницы Российской Федерации, обратившись к трём кейсам – борьбы с нацизмом, международным терроризмом и неонацизмом.
2
В противодействии не только германскому нацизму, но также итальянскому фашизму и японскому милитаризму СССР внёс наибольший удельный вклад, последовательно продвигаясь по пути подготовки и сокрушения данных масштабных угроз для человеческой цивилизации в целом.
«Западные демократии» в качестве значимого в их восприятии контраргумента выдвигают факт подписания Советским Союзом договора о ненападении с Германией от 23 августа 1939 года. Однако данное решение было для СССР сугубо вынужденным, притом в итоге нацеленным на конечный разгром самого Третьего рейха. Договор стал результатом упорного, многократно осуществлённого отказа «западных демократий» от создания коллективной системы обороны с участием СССР.
За «Мюнхенским сговором» (29-30 сентября 1938 г.), подписанным не просто в Германии, но в одном из символических центров нацизма, последовал фактический срыв работы советской и британо-французской делегаций в Москве в августе 1939 года. Причина тому – несовместимость детализированных планов СССР по оказанию военной взаимопомощи с отсутствием полномочий на принятие каких-либо юридических обязательств у представителей «западных демократий» [4. С. 180-184].
Отвечая логике многолетней политики «умиротворения агрессора», это стало проявлением неспособности государств, позиционировавших себя оплотами демократии, сопротивляться её антиподу – Третьему рейху. Такая политика нашла воплощение в неготовности оказать помощь подвергшейся шантажу и нападению Чехословакии (в сентябре 1938 г. и во время окончательного лишения её государственности весной 1939 г.) и Польше (когда эти самозваные «оплоты демократии» долго и бесплодно вели «странную войну» против гитлеровских агрессоров), в полной неэффективности её в отношении Норвегии в апреле 1940 года.
Ключевыми проявлениями спорности самоназвания «западных демократий» в борьбе с нацизмом стала исключительно низкая боеспособность их «военных машин» (что показали стремительные успехи вермахта в Бельгии, Нидерландах, самой Франции 10 мая – 22 июня 1940 г.) и беспомощность политических систем почти всех европейских стран. Исключением стала лишь Великобритания – притом во многом благодаря стойкости и упорной деятельности У. Черчилля.
В отношении «западных демократий» нацистская Германия стремилась к слому их политической системы и созданию на их месте коллаборационистских режимов. Они могли функционировать как на полностью оккупированных Третьим рейхом землях (как это было в Бельгии, Люксембурге, Нидерландах, на севере Франции с 1940 г., а также в её южной части с ноября 1942 г.), так и на т.н. «свободной территории» – в подобном виде существовало правительство Виши в 1940-1942 годах.
Показательна скорость самого его образования летом 1940 г., а главное – существенная поддержка режима Виши в метрополии, большей части колоний и подмандатных территорий (как минимум до конца 1942 года). Не менее показательна также огромная диспропорция численности французских коллаборационистов с одной стороны, и сил внутреннего сопротивления, «Сражающейся Франции» – с другой [9. С. 166-219]. Но именно последняя стала одной из немногих сил, организованных на территории континентальных «западных демократий», вставших на путь вооруженного противодействия нацизму.
Качественно иной линии придерживался СССР. Договор от 23 августа 1939 г. позволил ему выиграть не только время, но и пространство, существенно отодвинув на запад границу, а, значит, и стартовые позиции военной машины вермахта от жизненно важных центров Советского Союза. У истории нет сослагательного наклонения. Но для понимания выигрышности в территориальной плане для СССР договора о ненападении уместно было бы переложить карты операции «Барбаросса» с границ СССР на 21 июня 1941 г. на те же границы по состоянию на 1 января 1939 года. В последнем случае вермахт имел бы шансы завершить свои операции в ноябре – декабре 1941 года существенно восточнее Москвы, Ленинграда и намного ближе к Волге.
Советско-германский фронт существовал беспрерывно в географически весьма протяжённом виде на протяжении всей Великой Отечественной войны. Логика войны обуславливала необходимость оперативных пауз, когда шли бои местного значения или устанавливалась условная тишина. Однако большая часть времени приходилась на боевые действия, притом огромного размаха – чаще всего на уровне фронтов, заставляя СССР, как и его противников, предельно напрягать все свои силы [11. С. 285-340].
Кампании же «западных демократий», особенно до 1944 г., когда усилиями Красной Армии был достигнут «коренной перелом» в ослаблении лагеря агрессоров, представляли собой как хронологически, так и территориально разорванные боевые операции. Примечателен в этом отношении временной и географический промежуток между «воздушной битвой за Англию» (так и не приобретшей наземную компоненту, июль – октябрь 1940 г.) и сражением под Эль-Аламейном (октябрь – ноябрь 1942 года).
Представить себе подобное для временных рамок битв под Москвой и Сталинградом невозможно.
Показательно и сопоставление наступления советских войск – прежде всего, 1-го Дальневосточного и Забайкальского фронтов, Тихоокеанского флота при содействии сил 2-го Дальневосточного – в Маньчжурии и Корее в августе 1945 г. - с концепцией «лягушачьих прыжков» (борьба от атолла к атоллу), которая применялась США на Тихом океане против тех же японских войск [1. С. 280, 283, 287]. Это иллюстрировало мощь ударов и в целом полноту участия Советского Союза в вооруженном противодействии не только германскому нацизму, но близким к нему радикальным идеологиям – прежде всего, японскому милитаризму.
Другой пример: мощнейшее наступление советских войск в 1944 г. привело к завершению освобождения территории РСФСР[3], практически полному[4] очищению от оккупантов семи западных республик СССР[5], вступлению РККА в восемь стран Северной, Восточной и Юго-Восточной Европы для ликвидации здесь «коричневой чумы»[6] [1. С. 266]. Эти грандиозные результаты едва ли могут быть сопоставимы с успехами американо-британских войск, между 6 июня и декабрём 1944 г. овладевшими Францией (причем обширные территории на её юго-западе были оставлены вермахтом без сопротивления), Бельгией и Люксембургом [1. С. 286].
Особо следует напомнить, что в Белоруссии в конце июня – июле 1944 г. была разгромлена целая группа армий (!) («Центр»), что по масштабу резко диссонировало с неполностью завершённым «фалезским мешком» во Франции в августе 1944 года [1. С. 269, 286]. При этом войска «западных демократий» были вынуждены отступать под ударами вермахта в Арденнах в конце декабря 1944 года и в итоге запросили советское командование об ускорении его широкомасштабного наступления в январе 1945 г., получив практическую поддержку [6. С. 337-338].
В 1944-1945 гг. войска Красной Армии постарались оказать помощь еще и трём восстаниям против гитлеровского режима в Восточной Европе – в Варшаве (в августе – сентябре 1944 г.), Словакии (в августе того же года) и Праге (в мае 1945 года). Все три восстания предпринимались в условиях приближения Красной Армии, но её реальные возможности по оказанию помощи оказывались разными вследствие истощённости войск в ходе завершавшихся масштабных наступательных операций. Свою роль сыграли и «западные демократии», которые через ориентированных на них представителей местных элит в Варшаве и в Словакии старались добиться максимального британского (и американского) влияния в соответствующих странах в ущерб позициям СССР. Идеологическая зашоренность вела к грубейшим тактическим просчётам и в итоге стратегическому провалу. Оба восстания были инициированы, чтобы упредить появление советских войск и ориентированных на сотрудничество с ними местных национально-освободительных сил.
Из-за преждевременности выступления и отсутствия координации действий с РККА восстания в Варшаве и Словакии потерпели поражение. По-иному развивалось Пражское восстание. Хотя 1-й Украинский фронт понёс существенные потери в только что завершившейся Берлинской операции, в условиях деморализации гитлеровского командования и войск он сумел стремительно прорвать оборону противника в Рудных горах и выйти к столице Чехословакии. Это произошло в ситуации, когда вермахт и СС уже были готовы подавить сопротивление повстанцев [6. С. 525-542]. Восстание одержало верх.
Все три выступления были яркими доказательствами того, что именно Советский Союз вносил решающий вклад в борьбу с германским нацизмом, выступил как гарант очищения от этой радикальной идеологии стран Европы за пределами своих границ. Для восстановления национальной государственности в них СССР заплатил огромную цену человеческими жизнями. Только в Польше при её освобождении погибли 600 тыс. красноармейцев и командиров, в Венгрии – 140 тыс., в Чехословакии – также 140 тыс., в Румынии – 69 тыс., Австрии – 26 тысяч [13. С. 111, 156, 276, 370, 446]. Таким образом, только денацификация этих пяти стран Восточной Европе стоила жизни 975 тыс. советских граждан (не считая погибших в борьбе за те же цели ещё на территории СССР и страшных потерь мирного населения), находившихся в расцвете своих сил. А сколько миллионов не родившихся детей скрыты за этими страшными цифрами, сколько недополученных экономических результатов унесли с собой эти колоссальные потери в борьбе за освобождение Европы и мира от «коричневой чумы»? А ведь в целом потери нашей страны в ходе Великой Отечественной войны просто ужасающи – 8 млн 668 тыс. военнослужащих и 17,4 млн гражданских лиц (в т.ч. огромная масса женщин и детей) [12. С. 510].
С июня 1941 г. до июня 1944 г., когда СССР сражался с нацистской Германией и лагерем её сателлитов практически в одиночку, против РККА действовали от 190 до 270 вражеских дивизий. После открытия Второго фронта против РККА вели бои 240 – 195 дивизий (в т.ч. свыше 170 собственно германских), их число уменьшалось лишь вследствие потерь на поле боя. На Западном фронте действовало в разное время от 81 до 107 дивизий, часть из которых была недостаточно боеспособна; это стратегическое направление многократно выступало «донором», отправляя лучшие дивизии на борьбу против СССР. Если Красная Армия разгромила и уничтожила 507 дивизий гитлеровской Германии и ещё 100 дивизий её сателлитов, то «западные демократии» в Европе и Северной Африке – 176 дивизий [2. С. 359], т.е. почти в 3,5 раза меньше.
Уже двумя указанными цифрами – потерей не менее 26 млн населения и ликвидацией более чем 600 дивизий нацистской Германии и её сателлитов – роль главного гаранта в денацификации на международной арене была прочно и бессрочно закреплена за СССР и РФ как его правопреемницей. Тем самым на практике была доказана истинная демократичность Советского Союза как антипода любым попыткам радикализации миропорядка.
3
Единый ряд важнейших составляющих противодействия со стороны нашего Отечества попыткам радикализации миропорядка составляла борьба:
1) с германским нацизмом, его союзниками (фашистской Италией, милитаристской Японией) и сателлитами (коллаборационистскими режимами);
2) с международным терроризмом (наиболее масштабная в Сирии, притом ценностно опиравшаяся на борьбу с радикальными элементами в Чечне);
3) с неонацизмом на территориях, подконтрольных официальному Киеву (системой власти, которая возникла после переворота 22 февраля 2014 года).
Возникает вопрос: почему между первым и последующими процессами существует столь длительный хронологический разрыв в несколько поколений? Ключевая причина кроется в масштабе и полноте искоренения гитлеровского нацизма, близких к нему течений при ведущей роли СССР с соучастием «западных демократий». Роль Советского Союза как гаранта денацификации обеспечивала достаточно низкий уровень радикализации даже в условиях блоковой конфронтации – как де-юре (на что было направлено создание и функционирование ООН), так и де-факто.
В постбиполярных реалиях роль Российской Федерации уменьшалась, особенно в результате исключительно труднвх для неё 1990-х годов. Проявлением масштаба трудностей стала степень радикализации в Чечне, претендовавшей в середине – второй половине 1990-х гг. на роль независимого игрока. Подвергаясь резкой критике «западными демократиями» (прежде всего, под предлогом несоблюдения прав человека), Россия сумела успешно осуществить демократизацию Чеченской республики, сделав её органичной частью общефедеральной системы. Иллюстрацией тому представляется активнейшее боевое участие в ходе специальной военной операции РФ войсковых подразделений из Чечни [5].
Следует подчеркнуть, что использование Вооружённых Сил РФ, в т.ч. боевое, с целью дерадикализации миропорядка является стратегически оборонительным, т.е. ненаступательным, даже если географически осуществляется за пределами национальных границ. Обоснование тому – сугубо вынужденный характер применения военных сил и средств в отношении субъектов, априори создающих вызов мирному развитию на международной арене, в т.ч. и России. Закономерное время для использования вооруженных сил – период, когда деятельность элементов, пытающихся реализовать радикальную националистическую утопию, уже представляет реальную угрозу для Российской Федерации (т.е. опасность назрела), но ещё не успела воплотиться в полном масштабе, нанося, тем не менее, нарастающий и разноплановый урон. В основе данной тактики лежит недопущение трагических последствий (пусть и в уменьшенном виде) 22 июня 1941 г. и стремление задействовать минимально необходимые силы для решения поставленных задач.
Важным шагом на этом пути было восстановление суверенитета РФ над Крымским полуостровом во второй половине марта 2014 г. на фоне силовой антиконституционной смены власти в Киеве, открыто ориентированной на установление националистических порядков. Благодаря грамотности предпринятых действий, России тогда удалось избежать боевого применения войск. Впервые к тактике с использованием войск уже в боевом отношении Россия обратилась на сирийском направлении с 30 сентября 2015 года. Почему именно здесь?
Во-первых, угроза со стороны ИГ, других незаконных вооружённых формирований (НВФ) к этому времени была уже почти оформившейся: боевики контролировали большую часть территории Сирии и значительную часть Ирака. Они стремились начать проникновение на север – к границам России, равно как и на запад – к ЕС. В обоих случаях использование ВКС и ВМС РФ как «ядра» группировки с участием лояльных властям Сирии сил и войск КСИР Ирана сыграло ключевую роль в критическом ослаблении ИГ. Действия России - аналог искусно проведенной хирургической операции онкобольному в лице Сирии. Подконтрольная «Исламскому государству», его партнёрам территория представляла собой настоящую раковую опухоль, а отдельные боевики и отряды, пытавшиеся распространиться повсюду, – её метастазы. Сирия была спасена в момент вступления в последнюю стадию развития рака ее государственного организма. Болезнь стала успешно излечиваться, что в очередной раз доказало моральность действий России, а в более широком плане – её практическую демократичность.
Во-вторых, в реалиях середины 2010-х гг. неонацизм на Украине, ускоренно накапливал потенциал для создания полномасштабной угрозы РФ и продолжал наносить кровопролитные удары по Донбассу. Определённое сдерживающее воздействие оказывали договорённости «Минск-2» (2015), несмотря на упорный отказ Киева выполнять их.
Наконец, в-третьих, нельзя не учитывать логику инициированной отнюдь не Россией новой «холодной войны» между Евро-Атлантическим сообществом и РФ. Наиболее вероятной стартовой площадкой для начала «большого» конфликта являлась зона развития «малого» вооружённого конфликта на востоке Украины. В новых геополитических реалиях, изменившихся за четверть века, значительная часть правил поведения, сложившихся во времена предшествующей биполярной конфронтации, уже не работала. Выработка и принятие сторонами, особенно ведущими акторами Евро-Атлантического сообщества, новых правил требовала времени. Это объясняет и полностью оправдывает проведение Россией своей первой вынужденной боевой операции по дерадикализации миропорядка за пределами национальных границ и в отдалении от основной линии конфронтации с Евро-Атлантическим сообществом.
Российской стороне удавалось в конце 2010-х гг. неоднократно содействовать успокоению внутренней ситуации на территории союзников по ОДКБ без применения ВС вообще или лишь в небоевых формах. Таковы действия дипломатии РФ по деинтернационализации воздействия внешних игроков на ситуацию в Беларуси в августе – сентябре 2020 г., когда президентом был переизбран А. Г. Лукашенко. В январе 2022 г. в условиях нарастания беспорядков в Казахстане с участием боевиков террористических группировок и криминалитета в страну был введён миротворческий континент ОДКБ. Это обеспечило нормализацию функционирования институтов власти. Тем самым было пресечено возникновение очагов нестабильности на территориях двух ближайших к РФ государств.
Качественно иная ситуация складывалась на украинском направлении. Официальный Киев стремился не допустить реализации «Минска-2» и урегулирования вооружённого конфликта на востоке страны, а продолжал двигаться по пути его силового разрешения. Роль направляющей силы играли националисты, организовавшиеся, усиливавшиеся во всех отношениях и все более отчётливо приобретавшие неонацистские черты. Их расплодившиеся военизированные формирования не случайно использовали символику СС. Они стремились играть схожую с ними роль – в частности, подчинить своему влиянию ВСУ (регулярные войска), т.е. используя как образец схему отношений СС и вермахта. Впервые со времени окончания Великой Отечественной войны у границ нашего Отечества возник очаг неонацизма, опиравшийся на существенный военный потенциал и ресурсы среднекрупного, относительно развитого в промышленном плане государства в Европе.
Специальную военную операцию Россия на украинском направлении была вынуждена начать 24 февраля 2022 г. в условиях, когда процесс институализации «холодной войны» уже вовсю развивался, т.е. сторонами конфронтации вырабатывались новые, модернизировались старые правила поведения. Причем воззрения акторов Евро-Атлантического сообщества формировались во многом в контексте утвердившегося в 1990-е гг. восприятия РФ как намного более слабого международного игрока, чем был СССР. Как показала практика, это был жесточайший просчет «западных демократий».
* * *
Проведением специальной военной операции Россия вновь подтверждает сохранение своей ведущей роли в денацификации и в целом дерадикализации миропорядка, в защите демократических устоев в международных отношениях. Действия РФ по достижению этих целе на украинском направлении, как и ранее на сирийском, особенно важны в условиях формирования нового миропорядка. Собственно, легитимное использование ВС России в обоих случаях и является одной из составляющих этого процесса.
Более масштабными, конституирующими его элементами являются две параллельно идущие «холодные войны»: между Евро-Атлантическим сообществом и РФ и между США с партнёрами и Китаем. Пока институциализация обеих ещё не завершилась, важно обеспечить предельно низкий уровень радикализации формирующегося миропорядка. Именно это было сделано СССР по итогам Великой Отечественной войны накануне наступления затяжной биполярной конфронтации.
В этом отношении специальная военная операция РФ должна рассматриваться как вынужденное градуированное применение силы, в итоге направленное на снижение градуса напряжённости в реалиях новой «холодной войны». Именно на это нацелены официально поставленные задачи по денацификации и демилитаризации Украины, убедительно подтверждающие на практике демократичность России и её внешней политики.
ЛИТЕРАТУРА
1. Атлас офицера. М.: Военно-топографическое управление ГШ ВС СССР, 1974.
2. Великая Отечественная война 1941-1945 гг. (Фотоальбом) / Под редакцией В.И. Чуйкова. М.: Планета, 1985.
3. Долгов Б. В. Терроризм в Европе: причины возникновения, практика и глобальный аспект // Актуальные проблемы Европы. 2017. № 4.
4. Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. Т. 1. М.: АПН, 1974.
5. Кадыров показал кадры того, как чеченский спецназ «гоняет бандеровцев через леса и поля» // Газета.ru. 2022. 15.06. – https://www.gazeta.ru/army/news/2022/06/15/17935850.shtml
6. Конев И. С. Записки командующего фронтом. М.: Воениздат, 1982.
7. Лукин А.В. Постбиполярный мир: мирное сосуществование или хаос? // Мировая экономика и международные отношения. 2016. № 1.
8. Манойло А. В. Конфликт в Сирии и внешняя политика России // Актуальные проблемы Европы. 2020. № 2.
9. Молчанов Н. Н. Генерал де Голль. М.: Международные отношения, 1988.
10. Новикова О. Н. Сложность мирного процесса в Афганистане // Актуальные проблемы Европы. 2020. № 2.
11. Чекмарев Г. Ф. Военная стратегия в Великой Отечественной войне // История военной стратегии России. М.: Кучково поле, Полиграфресурсы, 2000.
12. Шефов Н. А. Самые знаменитые войны и битвы России. М.: Вече, 1999.
13. Штеменко С. М. Генеральный штаб в годы Войны. Книга 2. М.: Военное изд-во Министерства обороны СССР, 1974.
[1] Под Евро-Атлантическим сообществом понимается совокупность стран-участниц и институтов ЕС и НАТО, под «коллективным» Западом – также ведущие партнёры оных, особенно США, не входящие в данные институты (в частности, ряд игроков на Дальнем Востоке). – Прим. авт.
[3] Речь, прежде всего, идёт о полном снятии блокады Ленинграда и освобождении Крымского полуострова.
[4] За исключением «курляндского загона» с силами группы армий «Север».
[5] Карело-Финская ССР, Эстонская ССР, Латвийская ССР, Литовская ССР, Белорусская ССР, Украинская ССР, Молдавская ССР.
[6] С севера на юг: Норвегия, Финляндия, Польша, Чехословакия, Венгрия, Румыния, Югославия, Болгария.
Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
