Пандемия COVID-19 оказалась опасна не только своими производными – резким нарастанием социальной напряжённости и экономических проблем, – но и последствиями для внешней политики государств. Прежде всего, это сокращение ресурсной базы, которая может быть ими использована в деятельности на международной арене. Притом, это явление становится всё более отчётливым не только и даже не столько в настоящем, но и на перспективу. Это обусловлено необходимостью перенаправления части усилий с решения проблем на мировой арене на обострившиеся внутренние.
С этими трудностями в полной мере сталкиваются как развивающиеся, так и развитые государства. Прежде всего, данное положение относится к государствам Евро-Атлантического сообщества. Ведущие из них – особенно США, а также Великобритания, Франция, Германия, Италия – сами превратились в очаги пандемии, не будучи способны быстро и эффективно выйти из этого состояния и тем существенно ослабляя свои лидерские позиции в рамках «коллективного» Запада и на мировой арене в целом.
Практически для каждого государства эпидемия COVID-19 оборачивается не только сокращением ресурсной базы внешней политики, но и изменением «пространства возможностей» для использования инструментов её проведения. Во-первых, необходимость урезания объёмов финансирования в целом неизбежно повлечёт за собой сокращение размеров официальной помощи развития (ОПР). Равно как и ассигнований на использование вооружённых сил на мировой арене – в том числе, в конфликтогенных странах, выступающих основными источниками рисков нестабильности. Во-вторых, отсутствие в таких странах должного уровня медицинского обслуживания и сложность его развёртывания для одновременного оказания помощи военнослужащим миротворческих контингентов в условиях пандемии приводит к временному выводу значительной их части на родину [13, S. 2-4]. Это создаёт благоприятные условия для перегруппировки, пополнения и последующей активизации различных незаконных вооружённых формирований – прежде всего, террористических группировок, всё активнее вступающих в симбиотические отношения с силами организованной преступности. Соответственно, возникает риск деградации процесса урегулирования вооружённых конфликтов. При этом, в-третьих, именно в случае применения политико-дипломатического инструментария сохраняется наибольшее «окно возможностей». В отличие от предоставления ОПР или использования вооружённых сил, это вид внешнеполитической активности не требует столь же значительных затрат финансовых и людских ресурсов. Минимален также и риск масштабного привнесения инфекционных заболеваний (в том числе их новых штаммов). Вполне логично, что, по сути, единственной категорией граждан, на которые не были распространены жёсткие карантинные меры по запрету трансграничного перемещения, стали именно сотрудники внешнеполитических ведомств и центральных политических аппаратов государств мира. Значимо и то, что «страхующим» треком прямых переговоров было и тем более остаётся в условиях пандемии осуществление контактов по телефону и видеосвязи. Это особенно актуально для консультаций и выработки межгосударственных решений на высшем уровне.
Ослабление позиций на мировой арене особенно чувствительно для категории «поднимающихся» (или «восходящих») держав, которые ещё не успели полностью утвердиться в данном статусе. Подавляющее большинство игроков данной категории располагаются за пределами Евро-Атлантического сообщества, а едва ли не единственным исключением внутри самого «коллективного» Запада является ФРГ.
Здесь следует отметить, что при решении проблем в области безопасности и обороны, особенно вне зоны ответственности НАТО, западногерманское, а затем и объединённое германское государство отводило исключительную роль использованию именно политико-дипломатического инструментария. Часто он применялся без военной поддержки и отчасти подменял ее. Данная практика, де-юре обусловленная фактором исторической ответственности Германии за развязывание Второй мировой войны, имела место прежде всего в тех регионах или третьих странах, где существовал реальный риск прямого военного столкновения с одной из незападных держав. В частности, это проявилось в отказе ФРГ от боевого, особенно наземного, применения бундесвера на сирийском театре военных действий (несмотря на огромное давление, оказываемое на Германию и её партнёров по ЕС усилением здесь террористических группировок). Именно там с октября 2015 г. существовал риск инцидентов с ВС России и Ирана, создавших с официальным Дамаском антитеррористическую коалицию, параллельную и альтернативную западной.
Логично, что изложенное правило проявилось и на постсоветском пространстве. Это, однако, отнюдь не было тождественно отсутствию у ФРГ стремления принять на себя одну из ведущих ролей в решении региональных проблем безопасности и тем самым создать и усиливать своё стратегическое присутствие на пространстве СНГ.
Показателен в этой связи резкий, особенно в сопоставлении со второй половиной 2010-х гг., рост политико-дипломатической активности ФРГ на постсоветском пространстве в 2020 г. Сокращение ресурсной базы внешней политики в условиях пандемии стимулирует государства определить действительно наиболее приоритетные направления и сосредоточить на них максимум своего внимания. Данная закономерность, с точки зрения автора, работает и в обратную сторону. Если активность государства, в том числе политико-дипломатическая, на фоне пандемии как минимум сохраняется или тем более возрастает на конкретном направлении, следовательно, оно де-факто относится к числу наиболее значимых. Соответственно, это показывает практическую ценность постсоветского пространства во внешнеполитической деятельности и планировании ФРГ на современном этапе.
Задача данной статьи – исследовать особенности и «узкие места» политико-дипломатической активности Германии на территории СНГ в XXI в., уделив особое внимание периоду августа – декабря 2020 г.
1.
Хотя заявления о готовности включиться в решение проблем постсоветского пространства по линии МИД ФРГ стали делаться ещё со второй половины 1990-х гг. [8], в реальности процесс создания Германией стратегических позиций в регионе стартовал лишь на рубеже 2000-х – 2010-х гг. Прежде всего, это было обусловлено геополитическими и геоэкономическими факторами. Предпосылкой для стратегического проникновения на пространство СНГ являлось не только провозглашение (в 1999-2007 гг.), но и реальное осуществление экономической, политической и военной интеграции стран Восточной Европы и республики Балтии в ЕС и НАТО. На практике этот процесс занял как минимум 10-12 лет с момента своего официального запуска.
Отправной точкой реализации ФРГ своей стратегии на постсоветском пространстве стал запуск инициативы «Восточного партнёрства» (2009). Речь идет о программе, инициированной Швецией и Польшей и нацеленной на сближение с ЕС как «старшим партнёром» республик западной (Беларусь, Молдова, Украина) и южной (Армения, Азербайджан, Грузия) частей постсоветского пространства. Ключевым инструментом, призванным обеспечить «точку невозврата» в развитии данного процесса, рассматривалось заключение двусторонних соглашений об ассоциации с объединением.
С «эры» канцлера-основателя ФРГ К. Аденауэра (1949-1963) важнейшим императивом её внешне- (и внутри-) политического позиционирования выступала формула органичной интегрированности в Евро-Атлантическое сообщество. Именно сквозь призму обязательств перед партнёрами по нему выстраивалась вся линия поведения Боннской (1949-1999), а затем и Берлинской республики на мировой арене. При этом сама ФРГ неуклонно двигалась по пути превращения в один из центров притяжения внутри Евро-Атлантического сообщества. Будучи «восходящей державой», на каждом из географических направлений активности «коллективного» Запада ФРГ должна была не просто со-участвовать в этом процессе, но играть в нём ключевую или как минимум одну из таковых ролей. К числу таковых направлений, безусловно, относились регионы, ранее входившие в состав социалистического содружества. Так, принятие в 1990-е гг. Германией роли внешнего модератора в процессе формирования облика постюгославского пространства позволило ей утвердиться в статусе региональной державы (к 2000 г.). Стремление играть аналогичную роль и в отношении постсоветского пространства становилось неотъемлемой составляющей движения ФРГ к положению мировой державы.
Показательно, что на постсоветском пространстве Германия стремилась реализовать модель стратегического проникновения в регион, ранее апробированную на Балканах, а позднее, уже в XXI в., – на Ближнем Востоке, в Сахеле и Северной Африке. Это активное подключение к урегулированию острейших проблем региональной безопасности – вооружённых конфликтов – в неразрывной связи с обеспечением максимально тесного сближения с Евро-Атлантическим сообществом как минимум одной из сторон-участниц конфликта.
Юридически это означало объединение самого процесса урегулирования с подписанием и имплементацией соглашений об ассоциации с ЕС. Однако на практике это увязывание в «пакет» двух данных процессов в основном давало контрпродуктивный результат. Сближение (экономическое, политическое, военное) одной из сторон конфликта с Евро-Атлантическим сообществом, начинавшим де-юре и особенно де-факто поддерживать лишь её, приводило не к сокращению, а к увеличению числа противоречий с другой стороной конфликта. Та почти неизбежно начинала искать перспективную модель своего развития по-иному – вне тесных уз с «коллективным» Западом. Иллюстрациями этого являлись неоднократные риски «разморозки» конфликтов в Боснии и Герцеговине (БиГ; вследствие недовольства Республики Сербской курсом на ассоциирование с ЕС, а де-факто и НАТО) и Косово (где аналогичную позицию занимало сербское меньшинство, даже не получившее внутренней автономии). В результате, несмотря на более чем 20-летний временной отрезок с момента завершения активных боевых действий (1995 и 1999 г. соответственно), БиГ, как и Косово, далеки от достижения внутренней стабильности и превращения в зрелые государственные системы.
Существует ли риск повторения данного сценария на постсоветском пространстве? С точки зрения автора, он более чем очевиден. Как показывает динамика урегулирования вооружённых конфликтов на постсоветском пространстве, подписание соглашения об ассоциации (27 июня 2014 г.) с ЕС стало «отягощающим» фактором для примирения официального Киева с ДНР и ЛНР, Кишинёва – с Приднестровьем. Оно же только усиливало разрыв между Грузией с одной стороны, Абхазией и Южной Осетией – с другой.
Примечательно, что в случае постюгославского пространства ФРГ и её партнёры по НАТО и ЕС в основном поддерживали «малые» стороны вооружённых конфликтов – бывшие союзные республики (прежде всего, Хорватия, Словения, Босния) и даже внутренние субъекты (Косово) – против «большой» (СФРЮ/Сербия). На постсоветском пространстве Германия поддерживала «большую» сторону конфликта (официальные Тбилиси, Кишинёв, Киев) в её борьбе с внутренними субъектами (Абхазия, Южная Осетия, Приднестровье, ДНР и ЛНР). То есть с теми, кто стремились обрести автономию, а в случае полного провала этих попыток и масштабного силового давления вынуждены были идти на провозглашение независимости. В этой связи Германия [9] и «коллективный» Запад в целом [15. Р. 25-72] неизменно возлагали именно на Россию ответственность за развитие данных конфликтов, обвиняя её в разносторонней поддержке указанных субъектов, стремящихся к автономизации. Тем самым замалчивалась исключительная роль РФ в урегулировании тех противоречий, которые привели к острым конфликтам, посредством последовательного отстаивания формулы федерализации. Именно миротворческое присутствие РФ выступало гарантией невозобновления боевых действий (включая пресечение масштабной агрессии официального Тбилиси (2008) при президенте М. Саакашивили в отношении Южной Осетии). Тем самым обеспечивались условия для хозяйственного восстановления и движения по пути федерализации без принятия внешних обязательств, резко усложняющих сам процесс урегулирования.
Чем была обусловлена данная критика ФРГ и её партнёров по Евро-Атлантическому сообществу в адрес России? Именно на постсоветском пространстве германская дипломатия, последовательно поддерживая распространение влияния Евро-Атлантического сообщества, столкнулась с проектом выстраивания евразийской интеграции. Де-факто и отчасти де-юре он воспринимался официальным Берлином не просто в качестве альтернативного, но стратегически конкурентного [22].
2.
В какие моменты это восприятие проявилось в наибольших, вплоть до гиперболизированных, формах? С точки зрения автора, это три временных отрезка: август 2008 г., февраль – июнь 2014 г., а также август – декабрь 2020 года.
В августе 2008 г. в ответ на нападение войск официального Тбилиси на Южную Осетию с целью силового решения вопроса и подготовки такого же сценария в отношении Абхазии РФ была вынуждена провести операцию по принуждению агрессора к миру [3]. Сам этот факт привел к кризису во взаимоотношениях России и Евро-Атлантического сообщества. Интересна тактика ФРГ: аккуратно критикуя действия РФ, официальный Берлин стремился к скорейшему преодолению острейшей фазы кризиса, своим знаменателем имевшим активную фазу боевых действий. Так, МИД Германии и Ведомство федерального канцлера внесли заметный вклад в достижение «шести пунктов Медведева – Саркози», тесно контактируя как с Францией, так и с РФ [4]. Симптоматично также, что корабли ВМС ФРГ, направленные в состав оперативной эскадры НАТО, развёрнутой у берегов Грузии для демонстрации её поддержки, прибыли в Чёрное море с опозданием, уже после завершения боевых действий [см.: 3]. Интересно также, что незадолго до «августовской войны» (2008), в ходе Бухарестского саммита НАТО (апрель 2008 г.) германская делегация во главе с А. Меркель выступила категорически против предоставления Грузии членства в НАТО [15]. Тем самым официальный Берлин продемонстрировал приверженность принципу «стратегической сдержанности», стремясь не допустить неконтролируемой эскалации напряжённости с Россией – прежде всего, в военной сфере.
Означала ли эта тактика изменение стратегии ФРГ на постсоветском пространстве в целом и в случае Грузии в частности? Нет, напротив, после «августовской войны» масштаб и динамика участия Германии в обеспечении сближения Грузии с Евро-Атлантическим сообществом резко возросли. В единой увязке с этим процессом официальный Берлин подчеркнул свою готовностью политически поддерживать официальный Тбилиси в его стремлении обрести территориальную целостность в границах 1991 г., не признавая независимости Абхазии и Южной Осетии и осуждая РФ за осуществление ее политики [11]. Соответственно, германская сторона не признала вынужденного характера действий РФ по поддержке суверенизации Абхазии и Южной Осетии. То есть не считала, что «августовская война» стала непреодолимой «точкой невозврата» в деградировавшем процессе мирного урегулирования обоих конфликтов в Закавказье.
В ходе событий 2008 г. и последующей линии ФРГ в отношении Грузии отчётливо проявилась схема действий Германии при возникновении острых кризисов на постсоветском пространстве. Официальный Берлин активно включался в их урегулирование, на это время, хотя и вынужденно, идя на резкую интенсификацию контактов с РФ и стремясь тем самым не допустить достижения «точки бифуркации». Временно замедлив движение по заданной стратегической траектории, ФРГ ускоряла его вновь, когда наступала «разрядка», то есть резко снижался риск прямой конфронтации и наступала фаза относительного успокоения ситуации.
Эта же схема в своей основе повторилась в феврале – июне 2014 г. на начальных стадиях возникновения украинских событий и фактически новой «холодной войны» в отношениях России и «коллективного» Запада. Весьма болезненно отреагировав на отказ руководства Украины подписывать соглашение об ассоциации с ЕС на Вильнюсском саммите «Восточного партнёрства» (28-29 ноября 2013 г.), Германия, действуя совместно с Францией и Польшей, пошла на установление и расширение контактов с украинской оппозицией [7]. В ходе разворачивавшихся украинских событий ФРГ (в составе группы стран «Веймарского треугольника») приняла на себя роль посредника в примирении властей Украины во главе с В. Ф. Януковичем и лидерами оппозиции, Она стала одним из гарантов заключённого между этими сторонами соглашения от 21 февраля 2014 г. о мирном разрешении кризиса. Однако уже на следующий день оно было «обнулено» вследствие де-факто силового прихода к власти оппозиции. Оказывая ей активную поддержку – прежде всего, политико-дипломатическую, официальный Берлин при этом подчёркнуто предостерегал РФ от принятия чувствительных мер по защите русскоязычного населения на Украине [9]. По сути же - отстаивания национальных интересов на украинском стратегическом направлении. В противном случае он недвусмысленно обозначалась готовность к введению жёстких рестриктивных мер против России. Действительно, в ответ на добровольное вхождение (по итогам референдума 17 марта 2014 г.) Республики Крым и г. Севастополь в состав РФ 1 апреля 2014 г. Германия «заморозила» связи с Москвой по большинству двух- и многосторонних переговорных площадок. Это в полной мере касалось и контактов двух стран по урегулированию конфликтов на постсоветском пространстве. Вторым (наряду с фактором воссоединения Крыма с РФ) драйвером деградации отношений с Россией «коллективного» Запада в целом и ФРГ в частности стало возникновение и разрастание вооружённого конфликта на востоке Украины – российская сторона была обвинена в разносторонней поддержке ДНР и ЛНР [15].
Фаза возникновения конфронтации и, по существу, новой «холодной войны» оказалась наиболее болезненной для обеих сторон, тая в себе риски неконтролируемой эскалации. Соответственно, ФРГ вновь реализовала отмеченную выше схему. 6 июня 2014 г. по инициативе Германии, действовавшей в тесном согласии с Францией, была создана «Нормандская четвёрка» (Россия – Германия, Франция – Украина). Этот переговорный формат, особенно в первые 9 месяцев своего существования (до заключения «Минска-2»), воспринимался официальным Берлином в качестве площадки для демонстративно вынужденного диалога с РФ [6], направленного на недопущение эскалации. В этой связи показательна приверженность ФРГ концепции «стратегической сдержанности». Весной – летом 2014 г. бундесвер либо не использовался вовсе, либо выделял символические контингенты для проведения учений НАТО, проходивших в Восточной Европе и странах Балтии, то есть вблизи восточных рубежей зоны ответственности блока [см.: 14]. В дальнейшем, по мере хронологического отдаления от первых фаз противостояния, наиболее чреватых риском возникновения неконтролируемой эскалации, ФРГ стала более активно использовать потенциал своей «военной машины» в рамках учений и в составе сил передового развёртывания и быстрого реагирования НАТО в Восточной Европе. Однако это направление оставалось вспомогательным в сопоставлении с объёмами применения германских войск в глубине зоны ответственности НАТО, то есть на существенно большем отдалении от границ России.
Стремясь не допустить перерастания «малого» вооружённого конфликта в «большой» военный, германская сторона была заинтересована в скорейшем прекращении боевых действий на востоке Украине. Делая упор на политико-дипломатическую и экономическую поддержку официального Киева, руководство ФРГ постепенно было вынуждено признавать факт весомого конструктивного вклада РФ в урегулирование. Стала шаг за шагом сходить на «нет» тактика трёхсторонних телефонных контактов (германо-французского тандема с руководством Украины и лишь затем с Россией), пик которой пришёлся на июнь – июль 2014 г. В случае «Минска-1» (5 сентября 2014 г.) ФРГ, в отличие от РФ, не приняла де-юре участия в разработке его положений, лишь поддержав сам факт подписания документа. Вклад германо-французского тандема в подготовку «Минска-2» (12 февраля 2015 г.), последовавшего за «разморозкой» конфликта по инициативе официального Киева, оказался уже значительным. При этом официальные Берлин и Париж выступили совместно с Россией гарантами данного документа [5].
Проявляя готовность к достижению тактического соглашения с РФ, ФРГ не стремилась к пересмотру своей стратегии на постсоветском пространстве. Так, 27 июня 2014 г. при самом активном участии германской дипломатии, в штаб-квартире ЕС в Брюсселе делегациями Грузии, Молдовы и Украины были подписаны двусторонние соглашения об ассоциации с Европейским союзом [10]. Этот пример вновь иллюстрирует приверженность ФРГ изложенной выше схеме: замедлить скорость при приближении к «точке бифуркации». А по мере отдаления от неё вновь наращивать ее, двигаясь в строго заданном направлении – обеспечивая сближение государств западной и южной части постсоветского пространства с Евро-Атлантическим сообществом.
3.
Выявление данной закономерности позволяет объяснить феномен резкой интенсификации политико-дипломатической активности ФРГ на постсоветском пространстве в августе – декабре 2020 г. Это явление, на первый взгляд, может показаться нелогичным: в отличие от 2008-го и 2014 г. здесь одномоментно не происходило столь масштабных событий, имеющих характер стратегических сдвигов, резко изменявших «окно возможностей» для обеспечения присутствия Германии в регионе. Тем более, что второе полугодие 2020 г. стало временем новой, второй и даже более масштабной, чем первая, волны COVID-19, приведя к мощному локдауну в самой ФРГ.
Однако данный резкий рост политико-дипломатической активности Германии на пространстве СНГ, свидетельствующий о его исключительной значимости, оказался отнюдь не случаен, будучи вызван двумя тесно связанными предпосылками. Первая из них – те успехи в упрочении присутствия в регионе, которые были достигнуты ФРГ в пятилетие, последовавшее за острой фазой украинских событий. Вторая предпосылка – ожидания официального Берлина от череды президентских выборов в странах региона. По его расчетам, они могли привести к благоприятной для руководства ФРГ замене лидеров в государствах региона (Беларусь, Молдова), не демонстрировавших заинтересованности в определении вектора сближения с Евро-Атлантическим сообществом. Хронологически пересечение этих двух факторов пришлось именно на август – декабрь 2020 г., ознаменовав собой мощную попытку ФРГ содействовать глубокой трансформации политического ландшафта западной и (в меньшей степени) южной части постсоветского пространства в благоприятном для себя направлении.
Каковы основные результаты, достигнутые Германией на данном региональном направлении в 2015-2019 гг.? Во-первых, в рамках реализации двусторонних соглашений об ассоциации (2014) официальный Берлин подчёркивал переход на качественно новый уровень взаимодоверия отношений с Украиной, Молдовой и Грузией. Находящиеся у власти в них элиты в своей основной массе демонстрировали признание за ФРГ роли «старшего партнёра» в диалоге. Так, в рассматриваемое пятилетие прямые двусторонние встречи канцлера ФРГ А. Меркель и президента Украины П. Порошенко стали ежегодными, не считая переговоров на полях многосторонних площадок – в том числе «Нормандского формата». Официальный Берлин подчёркивал свою роль как гаранта независимости Украины, при этом подвигая своего партнёра хотя бы к медленному продвижению в деле выполнения «Минска-2» [21]. На фоне неготовности администрации П. Порошенко реально осуществлять такие шаги в ФРГ накапливалась (разумеется, не декларируемая) усталость от тогдашнего украинского руководства. Показательно, что между двумя турами президентских выборов на Украине (31 марта и 21 апреля 2020 г.) А. Меркель провела продолжительный телефонный разговор с П. Порошенко [20], посылая ему «сигнал» о желательности воздержания от применения административного ресурса при подготовке ко второму туру.
Логично, что результаты президентских и парламентских выборов на Украине вызвали повышенный энтузиазм официального Берлина. Иллюстрацией позитивных ожиданий, связанных с большей готовностью новых властей в Киеве выполнять «Минск-2» (тем самым, постепенно устраняя очаг нестабильности, создавать предпосылки для дальнейшего укрепления позиций ФРГ в регионе), стала активная роль официального Берлина в перезапуске «Нормандского формата» с участием новоизбранного президента В. Зеленского. С одной стороны, в ходе прошедшей в Париже 9 декабря 2019 г. встречи на высшем уровне был выработан комплекс из семи мер по «дореализации» «Минска-2» [16]. С другой, – уже в ходе встречи В. Зеленский продемонстрировал определённый скепсис в отношении «Минска-2», что в дальнейшем проявилось в затягивании с выполнением большинства вновь принятых мер по «дореализации». При этом официальный Берлин не был готов признать тот факт, что подписание Украиной соглашения об ассоциации с ЕС в принципе резко усложняло полное устранение противоречий, приведших к вооружённому конфликту.
В случае Молдовы страны Запада, и в том числе ФРГ, взаимодействуя с РФ, сыграли заметную роль в содействии разрешению внутримолдавского политического кризиса, приведшего к уходу из национальной «большой политики» и последующей эмиграции олигарха и теневого властителя В. Плахотнюка. Показательно, что встреча А. Меркель с вновь назначенной премьер-министром Молдовы М. Санду была проведена всего месяц спустя после создания нового кабинета [19]. Эти переговоры продемонстрировали восприимчивость М. Санду к подходам решения проблем безопасности Молдовы, предлагаемым официальным Берлином – прежде всего, видению того, как следует добиваться урегулирования вооружённого конфликта с Приднестровьем [19].
Подключение ФРГ по линии ЕС к этому процессу произошло в 2005 г.: пятисторонний формат (официальный Кишинёв, Приднестровье, ОБСЕ, Россия и Украина) трансформировался в «5+2» с участием ЕС и США. Этому предшествовал неожиданный отказ президента Молдовы В. Н. Воронина от подписания уже парафированного «плана Козака» (2003). Он предполагал полное устранение противоречий, приведших к вооружённому конфликту, посредством федерализации Молдавского государства. Результатом тогда стал временный выход официального Кишинёва из переговорного формата до его расширения по формуле «5+2». Стремясь продвинуться по пути решения «приднестровского вопроса», А. Меркель на встрече с тогдашним президентом России Д. А. Медведевым выступила с Мезебергской инициативой (2010), направленной на интенсификацию контактов с Россией. Однако это отнюдь не означало готовности ФРГ корректировать свою стратегию – ее основой оставалось все то же навязывание соглашения об ассоциации с ЕС [10]. Подписание этого документа (27 июня 2014 г.), проведенное до интеграции Приднестровья, в реальности становилось мощным сдерживающим фактором на пути полного урегулирования. В этой связи показательно, что период президентства И. Додона (2016-2020) стал временем полного отсутствия новых инициатив ФРГ по решению проблем Молдовы.
Повышенную динамику демонстрировали отношения официального Берлина с Грузией. В 2015-2019 гг. проведение прямых двусторонних переговоров на высшем уровне стало ежегодным. Показательно, что именно Грузия стала отправной точкой закавказского политического турне А. Меркель 23-25 августа 2018 г. В ходе визита канцлер в очередной раз подчеркнула готовность политически поддерживать официальный Тбилиси в его стремлении вернуть территориальную целостность в границах 1991 г. В этой связи канцлер акцентировала внимание на вкладе германской дипломатии в достижение договорённостей от 12 августа 2008 г., ни разу не отметив факт инициирования масштабных боевых действий в ходе «августовской войны» именно официальным Тбилиси [18]. Следующей точкой турне А. Меркель стал Ереван. Там она отчётливо обозначила поддержку премьер-министру Н. Пашиняну [17] – вышедшему из рядов оппозиции политику, демонстрировавшему готовность существенно усилить связи Армении с Евро-Атлантическим сообществом и одновременно ослабить нити евразийской интеграции.
Оптимизм, связанный с данным двусторонним сближением, а также с успешной сменой руководства Украины,
усиливал расчеты Берлина на возможность благоприятной для Германии политической трансформации западной и южной частей постсоветского пространства во второй половине 2020-х годов.
Литература
1. Авдеенко Е. Г. Постсоветское пространство во внешней политике ФРГ // MAGISTRA VITAE: Электронный журнал по историческим наукам и археологии. 2019. № 1.
2. Кокеев А.М. Политика ФРГ в отношении стран СНГ в конце 1991 – середине 2000-х гг. // Анализ и прогноз. Журнал ИМЭМО РАН. 2019. № 4.
3. Краткая хронология миротворческой операции по принуждению Грузии к миру, 30 сентября 2008 г. // МИД РФ. URL: https://www.mid.ru/bdomp/ns-reuro.nsf/348bd0da1d5a7185432569e700419c7a/b700d6f9f6ff614ec325752e00504f75!OpenDocument (Дата обращения 16.12.2020).
4. О телефонном разговоре министра иностранных дел РФ С. В. Лаврова с вице-канцлером, министром иностранных дел ФРГ Ф.-В. Штайнмайером, 10 августа 2008 г. // МИД РФ. URL: https://www.mid.ru/bdomp/ns-rkonfl.nsf/90be9cb5e6f07180432569e00049b5fb/432569e00034005fc32574a10063a056!OpenDocument (Дата обращения 16.12.2020).
5. Полный текст Минских соглашений, 12 февраля 2015 г. // URL: http://www.ria.ru/world/20150212/1047311428.html (Дата обращения 16.12.2020).
6. Außenminister Steinmeier nach den Beratungen zur Ukraine-Krise mit den Außenministern Frankreichs, Russlands und der Ukraine in Berlin, 18.08.2014. // Auswärtiges Amt. URL: https://www.auswaertiges-amt.de/DE/Infoservice/Presse/Meldungen/2014/140818-BM-Ukraine-Beratungen.html (Date of access 16.12.2020).
7. Außenminister Steinmeier trifft ukrainische Oppositionsführer, 17. Februar 2014. // Bundeskanzleramt. URL: https://www.bundesregierung.de/Content/DE/Pressemitteilungen/AA/2014/2/2014-02-17-aussenminister-steinmeier-trifft-ukrainische-oppositionsfuehrer-klitschko-und-jazenjuk.html (Date of access 16.12.2020).
8. Bos E. Deutsche Interessen und Zielen im GUS-Raum // Handbuch zur deutschen Außenpolitik /S. Schmidt, G. Hellmann, R. Wolf (Hrsg.). Wiesbaden: Verlag für Sozialwissenschaften/GWV Fachverlage GmbH, 2007. S. 456-461.
9. Bundeskanzlerin Merkel telefoniert mit dem russischen Staatspräsidenten Putin, 2. März 2014. // Bundeskanzleramt. URL: http://www.bundeskanzlerin.de/Content/DE/Pressemitteilungen/BPA/2014/03/2014-03-02-telefonat-putin.html (Date of access 16.12.2020).
10. Büscher K. Republik Moldau: EU-Assoziierung im Schatten der Ukraine-Krise // SWP-Aktuell. 2014. Juli. № 48.
11. Deutsch-französische Versöhnung in den Südkaukasus tragen: Zweite Regionalkonferenz der Botschafterinnen und Botschafter aus Deutschland und Frankreich in Tiflis. 17.12.2016. // Auswärtiges Amt. URL: https://www.auswaertiges-amt.de/nn_582140/sid_322FE765566059B79A2A28BCFAED4FE7/DE/Aussenpolitik/Laender/Aktuelle_Artikel/Georgien/161219_dt_frz_Boko_Kaukasus.html?nnm=582158 (Date of access 16.12.2020).
12. Klein M. Russlands Militärpolitik im postsowjetischen Raum. Ziele, Instrumente und Perspektiven. Berlin: SWP-Studie, 2018.
13. Major C., Schulz R., Vogel D. Die neuartige Rolle der Bundeswehr im Corona-Krisenmanagement // SWP-Aktuell. 2020. Juni. № 51.
14. Major NATO and NATO-related exercises conducted since 2014 in Central Europe and adjacent areas. February 2016. // URL: https://www.europeanleadershipnetwork.org/wp-content/uploads/2017/10/Major-NATO-Exercises-TABLE_ELN.pdf (Date of access 16.12.2020).
15. Menon R., Rumer E. Conflict in Ukraine. The Unwinding of the Post-Cold War Order. Boston, London: A Boston Review Book. The MIT Press, 2015.
16. Pressekonferenz von BK'in Merkel, Präsident Macron, Präsident Putin und Präsident Selensky am 9. Dezember 2019. // Bundeskanzleramt. URL: https://www.bundesregierung.de/breg-de/suche/pressekonferenz-von-bk-in-merkel-praesident-macron-praesident-putin-und-praesident-selensky-am-9-dezember-2019-1705200 (Date of access 16.12.2020).
17. Pressekonferenz von Bundeskanzlerin Merkel und Ministerpräsident Nikol Paschinjan. Freitag, 24. August 2018. // Bundeskanzleramt. URL: https://www.bundesregierung.de/breg-de/suche/pressekonferenz-von-bundeskanzlerin-merkel-und-ministerpraesident-nikol-paschinjan-1506130 (Date of access 16.12.2020).
18. Pressekonferenz von Bundeskanzlerin Merkel und dem Ministerpräsidenten von Georgien, Mamuka Bachtadse in Tiflis. Donnerstag, 23. August 2018. // Bundeskanzleramt. URL: https://www.bundesregierung.de/breg-de/suche/pressekonferenz-von-bundeskanzlerin-merkel-und-dem-ministerpraesidenten-von-georgien-mamuka-bachtadse-1506190 (Date of access 16.12.2020).
19. Pressekonferenz von Bundeskanzlerin Merkel und der Ministerpräsidentin der Republik Moldau, Maia Sandu. Dienstag, 16. Juli 2019. // Bundeskanzleramt. URL: https://www.bundesregierung.de/breg-de/suche/pressekonferenz-von-bundeskanzlerin-merkel-und-der-ministerpraesidentin-der-republik-moldau-maia-sandu-1648712 (Date of access 16.12.2020).
20. Pressekonferenz von Bundeskanzlerin Merkel und dem Präsidenten der Ukraine, Petro Poroschenko in Berlin. Freitag, 12. April 2019. // Bundeskanzleramt. URL: https://www.bundesregierung.de/breg-de/suche/pressekonferenz-von-bundeskanzlerin-merkel-und-dem-praesidenten-der-ukraine-petro-poroschenko-1600646 (Date of access 16.12.2020).
21. Pressestatements von Bundeskanzlerin Merkel und dem ukrainischen Präsidenten Petro Poroschenko in Berlin. Montag, 30. Januar 2017. // Bundeskanzleramt. URL: https://www.bundesregierung.de/breg-de/suche/pressestatements-von-bundeskanzlerin-merkel-und-dem-ukrainischen-praesidenten-petro-poroschenko-844332 (Date of access 16.12.2020).
22. Rede von Dr. Angela Merkel, Bundeskanzlerin. Zum Treffen der Staatsund Regierungschefs der Europäischen Union zur Lage in der Ukraine am 6. März 2014. // Plenarprotokoll 18/20. Deutscher Bundestag, 18. Wahlperiode. Berlin, Donnerstag, den 13. März 2014.
23. Stewart S. Geschichte als Instrument der Innen- und Außenpolitik am Beispiel Russlands. Wie die Gegenwart die Vergangenheit beeinflusst. Berlin: SWP-Studie, 2020.
Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
rhino laboratories cialis <a href=" https://tadalafilusi.com/# ">tadalafil</a>