Постановка проблемы
Эта статья пишется в непростое для всего мира время, когда из-за COVID-19 миллионы людей запираются на карантин, а социальная напряженность нарастает. Множество людей вырваны из привычного течения жизни, экономические процессы ведущих стран мира затормозились, завтрашний день ни для кого не выглядит радужным. Планы отложены, проекты должны дождаться лучших времен, просторы Интернета полнятся мрачными прогнозами и пугающими пророчествами, криками «Мир не будет прежним!». И вот в этот мало вдохновляющий момент мы, невольно вспоминая пушкинскую болдинскую очень, пишем статью, посвященную образам будущего. Пишем с твердой уверенностью в том, что нашей стране и всему миру удастся миновать сегодняшний кризис. Конечно, может возникнуть любая экстраординарная социальная ситуация. Но мы, как и журнал, верим в будущее, в то, что оно будет, состоится, а люди никогда утратят интереса к тому, что ждет их впереди.
Большинство популярных предсказаний и прогнозов не сулят человечеству ничего хорошего. От бабок-гадалок и модных «ясновидящих» до признанных футурологов и докладов Римского клуба – все широко публикуемые «прогнозы на завтра» неутешительны. Миру сулят природные и космические катаклизмы, «электронный концлагерь» и тиранию искусственного интеллекта, антропологическую катастрофу и невостребованность большинства человечества. В этом потоке все реже встречаются даже отдельные оптимистические детали.
В противоположность этому мы хотели бы обсудить вопрос о том, что значит для людей позитивный образ будущего, откуда он берется и насколько способен воплотиться в реальности. Депрессивные картины грядущего не могут вдохновлять и поощрять к полноценной деятельной жизни. Между тем как отдельный человек, так и общество в целом всегда нуждается в светлой перспективе и надежде на лучшее. И если о прошлом говорят, что оно не имеет сослагательного наклонения, то будущее как раз его имеет. Будущее от нас одновременно закрыто и открыто: закрыто в смысле предсказания конкретных грядущих событий, которые далеко не всегда разворачиваются как экстраполяция [10] явных трендов [13] настоящего, а открыто - как горизонт возможностей, как поле деятельности, как реализации замыслов, стремлений и ожиданий. Цели и ценности являются особого рода детерминантами, они определяют сегодняшнюю деятельность тем, что только видится как возможное, но способно осуществиться, благодаря нашей последовательности и упорству.
Так каким же образом существуют и производятся позитивные образы того, что еще не стало фактом наличного бытия?
Возможен ли мир без идеологий?
Мы стремимся сделать акцент на конструктивных моментах представлений о будущем и способе их бытия. Не на том, что видится как «неотвратимое и неодолимое», «объективно обусловленное», а на том, что переживается как потенциальность для созидания.
Если описывать это с точки зрения индивида, то каждый человек в неблагоприятной ситуации может принять ее развитие как объективное и неизбежное, а может – опираясь на собственные стремления и личностные качества – найти способы повернуть события по неочевидному позитивному пути развития. В этом случае образ будущего – не фатальная неизбежность, но материал, из которого при наличии знаний и умений можно вылепить то, что потребно – именно потому, что будущие события только формируются. Это касается и индивидуального и коллективного будущего социальных групп, как «суммы» от образов включенных в общее сосуществование людей. Но подобные коллективные образы не возникают произвольно – они производны от существующей культуры, политической мифологии [3, 6], если угодно – от господствующей идеологии.
И хотя, если использовать язык теософов, в развивающихся событиях есть доля «созревшей кармы», проявляющейся как некий фатум, значительная их часть подвластна человеческой воле и свободному выбору. Весь вопрос в том, что именно мы хотим выбрать, на что согласиться и какой «позитивный образ будущего» привлекает нас.
Образ будущего – это транслируемая целостность, которая предполагает доверие воспринимающих ее. Будущее еще не существует, оно воображаемо, причем, представление о нем словесно и обязательно эмоционально насыщено. «Образ будущего лишь в незначительной степени очевиден… Немаловажной составляющей этого образа выступает эмоциональная компонента. Ожидания будущего нередко аффективны, и его образы окрашены чувством страха или надежды, тревоги или отчаяния» [7].
Образ будущего - всегда сфантазированное, целостное вербализованное представление, несущее в себе большой аффективный заряд. Если речь идет о позитивном образе, то это позитивный заряд: такое будущее желаемое, ценное и выступает как цель. Позитивный образ будущего – мощный мотиватор достигающего поведения, а негативный обладает столь же значительным деморализующим воздействием.
Образ желаемого будущего, даже если он пока не высказан, не облечен в слова, сопровождается «чувством будущего», внутренним ощущением «благоприятности темпорального движения», латентной уверенностью в том, что наши действия ведут нас к благу. Как показал опыт отечественного социалистического прошлого, для многих даже сама идея коммунизма являлась мощным стимулом социальной активности и представления о «светлых перспективах». Конечно, людям хотелось жить сытнее и свободнее, но у них было моральное чувство «правильности пути», а препятствия виделись как временные. Идея коммунистического будущего вдохновляла многих, хотя в силу политико-экономических проблем и сложных мировых процессов не смогла осуществиться.
Откуда же берутся позитивные образы будущего, если все пророки издревле пророчат сплошные несчастья? Как отмечал голландский социолог и футуролог Ф. Полак, они создаются мистиками, религиозными деятелями, учеными, художниками, писателями… А мы бы добавили: философами, идеологами, политиками и политологами. В современных условиях их распространителями и трансляторами выступают все виды СМИ. Речь идет о системе высших ценностей и целей, социальных проектов и общественных задач, человеческих идеалов, социальных программ, которые всегда располагаются в будущем, составляют «линию горизонта». Их реализация связана не с «фатальным приближением беды», а с тем, насколько страстно, целенаправленно и последовательно мы будем реализовывать наши цели и ценностные проекты, предупреждая и ликвидируя возможные беды и катастрофы. Понятно, что они не отменяют необходимости, но, создавая с ней амальгаму, меняют даже самые «фатальные обстоятельства». Позитивные образы будущего вооружают нас смыслом, без которого человеческая жизнь, даже спокойная и обеспеченная, превращается в абсурд.
Ценностно-целевое, идейное поведение противостоит мировой энтропии, по логике которой «все в мире упрощается и катится к концу». Позитивные образы будущего, включающие представления о благополучии и процветании человечества, о благе и справедливости – движитель культуры и истории, пафос любого созидания. Они то сливаются с частными партикулярными интересами индивидов и групп, то расходятся с ними, это особая сложная диалектика. Но они присутствуют в той или иной форме в любую историческую эпоху, независимо от того, будем ли мы оценивать конкретный период с точки зрения исторического прогресса, регресса или «вечного возвращения». Позитивные образы будущего – смягченные и приземленные представления о «грядущем рае» - некая культурно-психологическая константа, устойчивое свойство человеческого мироосмысления и социальной деятельности.
Вот почему концепция «деидеологизации», родившаяся в Европе в 60-е гг. ХХ в., потерпела крах, хотя и была реанимирована в России в 90-е, когда новому руководству требовалось во что бы то ни стало сокрушить марксистскую версию коммунистических исторических целей.
Люди не могут жить без жизненных ориентиров, простирающихся в будущее, еще не обеспеченных сегодняшним состоянием мира. К попыткам деидеологизации приводило отторжение любого общественного и государственного диктата, стремление к полной автономии индивида. Хорошо писал об этой ситуации В. Франкл: «Массовый панический страх того, что смысл и цель могут быть нам навязаны, вылился в идиосинкразию по отношению к идеалам и ценностям. Таким образом, ребенок оказался выплеснут вместе с водой. И идеалы и ценности были в целом изгнаны» [15. С. 66]. Но неизбежно стало очевидным, что деидеологизация – лукавое мошенничество, отнюдь не служащее интересам сообществ, которым она навязывается.
Без сложных комплексов руководящих, простирающихся в будущее, охватывающих большинство важных сфер жизни идей невозможно целенаправленно двигаться, видеть перспективу, проявлять выдержку и настойчивость. Именно идеологии дарят нам «манящие образы будущего». И будет ли это образ «идеального потребителя» или «строителя справедливого общества» - должно стать результатом осознанного выбора.
Образы «светлого будущего»: разные взгляды
В современном мире существуют и циркулируют самые разнообразные идеологические доктрины, каждая из которых предлагает свой позитивный образ будущего. Речь идет о тех ценностях и целях, которые должны быть реализованы коллективным энтузиазмом и совокупными усилиями людей, вдохновленных предложенной социальной перспективой. Это образы «желаемого мира», в котором должны жить дети, внуки и правнуки сегодняшних граждан, хотя не исключено, что и ныне живущие успеют приобщиться к новой ситуации.
Идеологии традиционно понимаются как чисто политические установки (неолиберальная и неоконсервативная, социал-демократическая, коммунистическая, фашистская и т.д.). Но в современных условиях, когда в духе постмодернизма произошло объединение различных социальных трендов, «взаимное заражение всех категорий, замена одной сферы другой, смешение жанров...» [4. С. 15], сами идеологии в качестве ценностно-целевых систем включают разнопорядковые ориентиры. В них воедино сливаются экономические, техническо-информационные, социально-политические, цивилизационные, этно-групповые проекты, а также предлагаемые для будущего модели половых, возрастных, этических, религиозных и любых иных отношений. Идеологии осуществляют комплексное проектирование будущего.
Особую значимость приобретает такая идеологическая система ценностей и задач, как глобализм, в практическую и теоретическую полемику и борьбу с которым вступают самые разные силы и партии, мировоззренческие объединения и государственные программы. Речь не идет об антиглобалистах как уличных радикалах, которые совершают насильственные акции и срывают международные саммиты. Глобализму не как фактической глобализации, процессу сложному и многоплановому, а как системе целей и образов будущего теоретически и практически возражают самые разные идеологии.
Это прежде всего идеологии, нацеленные на реализацию национальных-этнических проектов (например, пантюркизм) или государственных целей (американизм, идея китайской гегемонии, с трудом формирующаяся общероссийская национальная идея), а также мировой традиционализм, призывающий к восстановлению фундаментального уклада доиндустриальных обществ (идеи Р. Генона, Ю. Эволы, А. Дугина). Последнее является, несомненно, утопическим, призывая к решению проблем призывом «вперед, в прошлое!» Реализация такого «позитивного образа будущего» возможна только при некоей глобальной катастрофе, которая отбросила бы человечество на более низкий уровень развития. Близки к традиционализму идеологи православия, которые, протестуя против крайностей глобализма, практически предлагают в отношении семьи, положения женщины и т.д. вернуться к средневековью. Понятно, что такая перспектива находит достаточно ограниченный отклик.
Но каков же образ «прекрасного будущего» у самого глобализма? Что должно вдохновлять граждан разных стран принять предлагаемые им перспективы? Целый ряд ответов на этот вопрос можно найти в текстах Ж. Аттали, члена Бильдербергского клуба, в его книге 2006 г. «Краткая история будущего» [1], которая появилась на русском языке в 2014 г. Правда, рисуемая им картина выглядит не слишком привлекательно. Аттали описывает ряд грядущих трансформаций современного мира, обещая всеобщее господство рынка и финансового транснационального капитала, исчезновение государств, «кочевнический» стиль работающих, стирание любых границ и разрушение всякой интимности, вмешательство техники и технологии как в организм человека, так и в характер его времяпровождения и самосознания, фактическую ликвидацию духовности, отмену детско-родительских отношений, глубокое одиночество и выдвижение на первый план развлечений и различных видов страхования. Он сулит гиперимперию с гипердемократией или же разрушительный для человечества гиперконфликт.
Хотя сам автор описывает эту предполагаемую будущую историю без восторга, он считает ее безальтернативной, а, значит, предлагает нам принять ее как данность и постараться в нее вписаться, не пытаясь совершать иной коллективный выбор. Пафос ныне живущих должен быть не в «построении будущего», но в его безропотном принятии – в усвоении ценностей нового мира без полов и личных отношений, с погружением в технизированный самоконтроль и примитивные и разрушительные удовольствия, например, связанные с наркотиками. Аттали намекает, что издержки неизбежны, а чтобы будущее виделось достаточно светлым, следует измениться самому человеку.
В отличие от Аттали, З. Бжезинский, Д. Рокфеллер Д. Сорос и некоторые другие теоретики и практики мирового капитала полагают изложенный сценарий будущего ценным и необходимым, поистине прекрасным. Для его приближения надо вкладывать огромные деньги, прикладывать организационные усилия и раскручивать поддерживающую его пропагандистскую машину: от поощрения разного рода «меньшинств» до распространения идей трансгуманизма. Вольно или невольно начинаешь задумываться о том, что, быть может, не все размышления отечественных конспирологов о «мировой закулисе» являются выдумкой, ибо существуют реальные интересы международной бизнес-элиты, и за каждым настойчиво предлагаемым образом будущего стоят чьи-то практические интересы. А, возможно, и амбициозные планы по перекройке человечества. Идеология глобализма предлагает нам сделать ценностью и полюбить будущее расчеловечивание, победу обезличенности и бездомности.
«…Новая система, – отмечал в 90-х гг. ХХ в. испанский социолог М. Кастельс, описывая наступление информационной эпохи, - характеризуется тенденцией возрастания социального неравенства и поляризации, а именно одновременного роста верхушки и дна социальной шкалы» [8. С. 499]. И, хотя Кастельс полагает, что ситуация поправима с помощью государственной политики, глобалистические интенции, которые он также отмечает, связаны с отмиранием государственности, и в будущем имеется в виду радикальное расслоение атомизированных людей и сообществ в духе социального дарвинизма. Подобная постановка вопроса предполагает как наличие миллионов «лишних людей», так и узкого круга лиц, финансовой и властной элиты, которой минимально коснутся «бури будущего». Впрочем, при прорисовке образов будущего у западных авторов присутствуют и не столь крайние позиции, о чем свидетельствует, к примеру, работа У. Бека [2], предлагающая примирительную доктрину «космополитизма», призванную избежать крайностей глобализма и регионализма.
Насколько реалистичны представленные образы? В дни, когда готовилась данная статья, «короновирусный эксцесс» продемонстрировал совершенно противоположные тенденции – стремительное восстановление национальных границ, национально-государственный эгоизм, нарушение традиционных каналов взаимодействия и взаимопомощи, усиление в мире авторитета условно «тоталитарных» государств, которые демонстрируют более высокую степень организованности перед лицом болезни.
Можно сказать, что ярким отличием от следования трендам глобализма является отечественная политика создания образа именно российского, а не абстрактно-всемирного будущего. Важной ценностью, которую предлагается воплощать и отстаивать, выступает единство страны, целостность государственности, сохранность границ и сотрудничество ее народов, сбережение исторической памяти и языка. То есть залогом будущей успешной жизни выступает патриотизм, отрицаемый глобализмом. В то же время будущая Россия проектируется как возможный экономический и геополитический лидер, хотя для этого надо немало потрудиться и преуспеть, в том числе преодолеть традиционную российскую самокритику, подрывающую самоуважение граждан и ведущую к пессимизму в отношении грядущих событий.
Но одного патриотизма для создания привлекательного образа будущего мало. Нынешняя олигархическая буржуазия, вероятно, тоже полагает, что, преследуя свои интересы, что-то делает для России, создает ее будущее. И, хотя глава государства недавно призвал нас не только беречь традиции, но и идти вперед, следует разобраться, где же этот «перед» и что мы там обнаружим. Содержательный поиск «общенациональной идеи» пока не увенчался успехом, и Россия в смысле видения исторических перспектив стоит на распутье между «западным неолиберализмом» и «религиозно-монархической традиционностью»: одни ценности глубоко чужды отечественной традиции, другие безнадежно устарели и не соответствуют современным реалиям и социальной динамике. Для абсолютного большинства населения совершенно очевидно, что будущее по буржуазно-либеральному образцу нам не годится, но не греет в качестве перспективы и идея «теократической монархии». При этом в силу инерции 90-х гг. игнорируются социалистические и социал-демократические идеи и ценности, включающие представления не только о демократии, но и о социальной справедливости.
Справедливость включает в себя, как известно, две составные: моменты равенства и моменты воздаяния по заслугам. Именно они и не реализованы сегодня в России. «Левая идея» забыта и отброшена и оказывается уделом, скорее, маргинальных исследователей и общественных объединений [11], нежели власти и ее идеологической обслуги. Так, в публикациях Центра проектирования будущего Народного дела «Преображение» излагается позитивный образ российского будущего как гуманистически направленного, справедливого, дающего возможность развития всем людям, духовного, основанного на разных видах собственности без ростовщичества и монополизма с исключением частного владения. То есть, речь идет о чем-то вроде христианского социализма, и возникает лишь вопрос о том, насколько сильным и конкурентным в современном мире может быть такое общество? Способно ли оно выжить и развиваться? Но на официальном уровне вопросы о справедливости как ценности и путях ее воплощения вообще не обсуждаются и сам термин не употребляется. Но идеи социальной справедливости и нарастающего социального неравенства обсуждаются не только в России. «Левые» движения в Европе укрепляются, левые мыслители активно публикуются. Об этом убедительно свидетельствует, например, французский экономист Т. Пикетти, глубоко исследующий проблему нарастания социального неравенства и его роль в социальных явлениях [12].
О справедливости как идеале будущего следует говорить, не обязательно стремясь к непременному полному уничтожению частной собственности. Возможно и установление многообразных видов владения, распоряжения и пользования, включающее разумные ограничения монополизма, что, хотя и непоследовательно, но осуществляется в западных странах еще с конца XIX в. К тому же современные технологии во многом трансформируют и размывают сам характер функционирования собственности.
Идеал справедливости, понятый как цель исторического движения, требует такой организации общественной жизни, которая, подобно, скажем, модели «шведского социализма» [5], стремилась бы к максимальной занятости трудоспособного населения, с одной стороны, и к отсутствию вопиющих контрастов между доходами – с другой, к высокому уровню жизни и широким возможностям для всех категорий граждан. И это не плоская «уравниловка»: такой подход создает совокупность материальных и организационных условий для максимального благополучия каждого. Никто здесь не истреблял дотла частную собственность, но введена прогрессивная шкала налогообложения, имеют место высокие зарплаты, забота о медицине и образовании. Сошлемся в этой связи на мнение посла Швеции в России С. Хирдмана. В интервью российскому еженедельнику он особо выделил то, что «в шведской модели существуют государственные рамки, внутри которых работает экономика. Это не “дикий” капитализм, а, наоборот, достаточно упорядоченная система с государственным обеспечением и высокой продуктивностью экономики… Издавна в Швеции социальную сферу считают необычайно важной в политическом и практическом смысле. Сегодня социальная политика, которая развивалась вместе с экономическим ростом страны, поддерживается всеми политическими партиями, входящими в …парламент… Думается, именно это и привлекает в нашей модели российских политиков» [16]. И хотя в жизни Швеции тоже бывают кризисы и спады, а ее социальная модель подвергается критике [14] и даже язвительно именуется «мифом», важна сама интенция [9], то проектирование будущего для своей страны, которое изначально отвергает антигуманные и людоедские планы. А если и создает «миф» - то «миф» гуманистический, который, превращаясь в цель и задачу, инициирует соответствующие действия – как власти, так и граждан. Добрый миф совокупными усилиями властей и народа трансформируется в реальность.
Возможен ли аналогичный социально-экономический путь для России? Наверное, только при достижении внутринационального и внутригосударственного согласия, при обуздании «безразмерных потребностей» и аппетитов нынешних отечественных буржуа. Лишь многоплановый переговорный процесс с разными социальными группами и слоями, с профессиональными объединениями может обеспечить установление подобной модели, которая помогает избежать нищеты и бедности, острых социальных конфликтов, аномии[1], разочарования и коллективной депрессии. По большому счету, вдохновляющий образ российского будущего может быть связан лишь с идеей социализма, при котором благосостояние, возможности, перспективы – это перспективы для всего населения, а не для узкой группы сверхбогатых. И в силу истории России и ее устройства, такой социализм никогда не может быть «национал-социализмом», но всегда интернационализмом в самом лучшем, высоком смысле этого слова.
«Прекрасное далеко» для России может приблизиться, если мы вслед за теми, кто уже прошел подобный путь, определим образ будущего как общество, где управленческая иерархия всемерно способствует воплощению таких ценностей, как благосостояние, культура и справедливость для всех. Плюс к этому сегодня в условиях глобалистического прессинга важны гарантии сохранения ключевых «антропологических констант», неотчуждаемых атрибутов человека, ныне подвергаемых сомнению: семьи, различия и специфики полов, наличия приватной сферы личной жизни и интимности, права на естественность тела без чипирования и внедрения разного рода технических устройств. К ним, конечно, добавляется весь социокультурный спектр исторических завоеваний человечества: право на жизнь, на труд и на вознаграждение за него, свобода совести, ценности дружбы, любви, товарищества, этнокультурного братства («люби свое и уважай чужое»). Все это и многое другое должно органично входить в ценностно-целевой ряд российского общества и государства. Будущее обязано быть привлекательным и постепенно выращиваться из прошлого, тогда не надо с этим прошлым сходиться в рукопашную, чтобы «до основанья, а затем…», прерывая связь времен.
Некоторые практические условия движения к «позитивному будущему»
Однако мало декларировать определенный ценностно-целевой состав идеологии, выстроить ее в систему, способную вдохновить людей на оптимистическое стремление к будущему, даже внести соответствующие изменения в Конституцию. Нужно еще, чтобы власть и управление – организаторы социальной жизни, определяющие ее практические правила, были в состоянии этой идеологии следовать, умели создать условия для реализации «светлого будущего». Если слово расходится с делом, «позитивный образ будущего» обрушивается, потому что застревает на стадии лозунга и воспринимается как обман. И если скверному предсказателю прощают его ужастики и радуются их отсутствию, то идеологу, заявившему в качестве цели построение «социального государства», никто не простит его несбывшихся обещаний. Ибо именно «высшее командование» государством осуществляет «поворот руля», который дает ход не одной, а другой исторической тенденции, переводит жизнь из состояния «сослагательного наклонения» в «наклонение изъявительное», то есть трансформирует туманное будущее в отчетливое настоящее: создает социальное государство из «глины дикого капитализма». И у России здесь есть выбор, который вовсе не означает непременного отказа от информационно-технологического прогресса, но предполагает реализацию собственной модели этого процесса, не совпадающей с трендами глобализма.
Особенно важно, чтобы лидеры государства и общества не были лицемерами, проявляли искренность и действительно стремились следовать тому проекту будущего, тому идеологическому курсу, который они предъявляют населению, рисуя заманчивые перспективы. Для выбора целой страной коллективного будущего необходимо единство большинства населения и большинства руководящего лидерского состава, их общая целеустремленность, потому что заявленные ценности – это общественный договор о «хорошем будущем». Согласие в идеологических вопросах – залог успеха и экономической, и культурной, и любой иной политике. Консолидированная политическая воля – это та сила, которая способна привести к воплощению такое грядущее, которое рассматривается как благое и должное.
Важным условием движения к заявленному образу будущего является положительная оценка настоящего как той стартовой позиции, с которой мы шагнем в завтрашний день. Однако в прессе, в электронных СМИ, в сетевом пространстве постоянно предъявляются конфликтующие представления о «хорошем будущем», дружно утверждающие, что настоящее подлежит радикальному отрицанию. Видимо, срабатывает старый, въевшийся в сознание лозунг «до основанья, а затем…» Примером этого являются, с одной стороны, «Эхо Москвы», с другой – сайт «Свободная пресса». Радио и сайт «Эха» позиционирует себя как оплот западного либерализма в России, постоянно ужасаясь отрыву России от «цивилизованного мира», а «Свободная пресса» заявляет патриотическую позицию, справедливо укоряя властные структуры всех уровней за политику хвостизма в отношении геополитических оппонентов.
Единственное, в чем эти идейные противники едины, – это «ужасное настоящее». И оно настолько инфернально, что осмысление его ничего не может породить у читателя, кроме депрессии. Но как прийти к «светлому будущему», если настоящее только черно? Да и так ли это? Полемический запал, противостояние друг другу и безграничная критика формируют у воспринимающих их лишь пессимизм и сердитую подозрительность вообще к любой власти, в том числе к той, какую могли бы осуществить сами критики, если бы всерьез добрались до руля.
В чем смысл такого «темного взгляда» на настоящее и его наличные тенденции? Думается, ни одна оппозиционная сила на самом деле не жаждет кровавых переворотов, анархии, «русского бунта бессмысленного и беспощадного», который поглотит и «правых», и «левых». Но тогда это просто азартная игра, жертвой которой оказываются читатели, их сознание, их надежда на приемлемое будущее. Наверное, умным людям, с разных сторон играющим на политико-идеологической арене, стоило бы несколько укротить свой обличительный пыл, позаботиться о настроении сограждан и более здраво оценивать настоящее и будущее страны. СМИ – огромная сила, и они способны по-разному настраивать общественное сознание.
Наконец, важным условием воплощения выдвинутых ценностей и реализации «позитивного образа будущего» являются неподкупность, грамотность, а также масштабность мышления когорты управленцев, принимающих решения. Неподкупность и компетентность тесно связаны: человек, всерьез разбирающийся в поставленных задачах, не может делать дело как попало и разрушать его ради своего и чужого своекорыстия. В «глобализированном мире» возобладала тенденция осуществлять управление силами «креативных менеджеров», которые нередко не представляют, чем управляют, ибо считается, что они могут управлять чем угодно. Не будучи содержательно вовлечены в дело, они руководствуются лишь собственным частным интересом – отчетом перед вышестоящими и возможной личной выгодой. Это формальный бюрократический аппарат, игнорирующий тонкости функционирования «объекта управления», будь то медицина, образование, строительство или иная область общественной жизни.
Невежественный чиновник не слушает экспертов, пренебрегает мнением ученых и ведет себя, как слон в посудной лавке. В результате его безразличия к делу и обычной безграмотности совершаются ошибки, а нередко и злоупотребления, которые очень трудно исправить. Так, в вопросе организации обитаемого пространства делается ставка только на рост крупных городов («точек роста») при небрежении всей окружающей территорией. В результате погибают малые города, сельские поселения, редеет и лишается работы население. Такими же плодами деятельности «креативных менеджеров» являются «оптимизация» медицины и образования.
Но как сделать, чтобы управленцы, призванные вести социальный корабль вперед, опирались на знание и опыт? Это не так уж трудно: стоит лишь изменить критерии отбора и степень личной ответственности руководителей. У руля должны стоять не абстрактные «менеджеры», а профессионалы, люди с образованием и практическим багажом, хорошо знающие ту сферу, которой они призваны управлять. Что касается личной ответственности, то она обязана стать реальной, так, чтобы каждый знал - разрушительные для общества решения повлекут за собой серьезное ухудшение его собственной жизни, а не получение нового поста в новой отрасли. И, конечно, сложнее всего обстоит дело с моралью, способностью следовать общим, а не только личным эгоистическим интересам.
Краткие выводы
Российский путь в грядущее уже на уровне формирования существенно отличается от пути глобализма, это путь, продиктованный интересами России как самостоятельного целостного образования, не подчиненного диктату межнациональных корпораций. Образ российского будущего, формируясь в полемике разных идейных направлений, должен включать как традиционные ценностные моменты, произрастающие из истории российской культуры, так и общегуманистические установки и ценности. Ему необходимо впитать опыт социальной организации тех стран, где социализм задает «вектор справедливости», предполагающий позитивные перспективы для любого гражданина.
И, конечно, нам всем, каждому на своем месте, стоит приложить максимальные усилия, чтобы такой образ будущего получил реальное место в бытии.
[1] Аномия — беззаконие, безнормность, философско-социологическое понятие, выражающее состояние общества, при котором отсутствие или неустойчивость социальных и моральных императивов и правил, регулирующих отношения между индивидами и обществом, приводит к тому, что значительная часть населения оказывается «вне» общества, вступает в конфронтацию с его нормативными предписаниями.
Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
