1
Когда Маркс говорит о социальном неравенстве, он специально подчеркивает, что речь идет о классовом неравенстве. Оно обуславливает различное отношение индивидов к деятельности и к продукту производства, а, следовательно, также различные внутриклассовые и межклассовые отношения. Кажется, что термины типа «классов», «классового конфликта», «классовой борьбы» для многих звучат как архаизм. Может ли сегодня еще идти речь о классах и их непримиримом противопоставлении? Не преодолело ли уже общество классовые коллизии?
Для новой ситуации в мире введен термин «глобализация». Нам объясняют, что, хотим ли мы этого или нет, мы все поглощены глобальными потоками товаров, услуг, людей, бизнеса, информации, и это заранее определяет для каждого из нас неминуемое участие в рыночной экономике (по крайней мере, как потребителей). Подчеркивая неизбежность случившегося, главным идеологическим результатом подобного обобщения становится завуалирование классовых конфликтов.
Глобализация рисуется как «естественная», неизбежная перспектива, как следствие появления новых технологий и особенно появления новых электронных форм общения, которые, несмотря на бесконечные различия, соединяют нас всех в «глобальном селе». Неведомое до сих пор преодоление границ в пространстве и во времени, ведущее к установлению планетарных возможностей связи, сперва вызывало самые оптимистические ожидания относительно новой свободы, но сегодня оптимизм не только охлажден, но даже находится под угрозой исчезновения. Появились прогнозы, что скоро мы все будем жить в планетарном концлагере. Но, как давно уже известно, направление процесса определяет не техника сама по себе, а то, как ее использует люди, и у кого она в руках. Уже вполне очевидна непреодолимая поляризация и скандально глубокая пропасть между бедными и не просто богатыми, а сверхбогатыми — на этот раз не просто на национальном и региональном, но на поистине глобальном уровне.
В «Немецкой идеологии» Маркс и Энгельс отмечают появление мирового рынка как силы, которая действует внешним образом по отношению к индивидам и воспринимается как независимая от них: «В предшествующей истории эмпирическим фактом является, …то…, что отдельные индивиды, по мере расширения их деятельности до всемирно-исторической…, все более подпадали под власть чуждой им силы… – под власть силы, которая становится все более массовой и в конечном счете проявляется как мировой рынок» [1].
Условие, которое необходимо для процесса глобализации, это мировой рынок. Сегодня нам внушают, что он свободен и создает естественную стратификацию, но без классовой непримиримости. Рынок, однако, de facto и de jure урегулирован, и мы имеем дело не с некой независимой, а с политической экономикой. Создано новое, невиданное классовое разделение, и оно не элиминирует, а усиливает старые конфликты, создает бесконечное количество новых и доминирует над ними всеми.
Вопрос заключается в противоречии между транснациональной финансовой элитой и всеми остальными локально действующими людьми, привязанными к территории. Локальные стремятся балансировать, действуя на соответствующей территории, или, когда земля начинает ускользать из-под их ног, пытаются перебраться в другие места в поисках лучших условий. Идеологи глобализации рисуют эту мобильность как преимущество и как новое измерение «свободы». Транснациональное передвижение превратилось в общую участь как производственного капитала, принужденного искать самые благоприятные условия для прибыли, так и рабочих, у которых нет другого выбора, кроме как занимать рабочие места, появляющиеся или исчезающие в зависимости от передвижения транснациональных корпораций и обслуживающего их среднего и мелкого бизнеса.
В то же время на горизонте мира, почти на границе между земной локальной жизнью и небесной, которая, казалось бы, не подвержена никакой силе земного притяжения, появилась над-территориальная элита [2]. Ее немногочисленные представители не зависят от пространственных ограничений, касающихся остальных и относящихся к нормальной человеческой жизни как таковой. Они не идентифицируют себя со своим положением в данном месте, потому что их главная и единственная идентификация связана с деньгами, которые можно вкладывать или снимать со счетов, в зависимости от их собственного решения, в любой точке мира, в любую компанию, государство, отрасль и даже в целый материк. Все остальные, локализованные в процессе глобализации, зависят от решений над-территориальных инвесторов, олицетворяющих силу мирового рынка.
2
Можно утверждать, что над-территориальная элита овладела финансовым капиталом и с его помощью направляет все действия и трансакции территориальных субъектов. Но уже сам термин «капитал» не подходит к глобальным возможностям. По Марксу капитал, включая финансовый, является результатом накопления богатства классом капиталистов. Однако новый вид свободы современной финансовой элиты уже не зависит от процесса производства, накопления, обращения, а также и от денег в функции эквивалента стоимости. Деньги сохранили свою роль бывшего посредника при обмене, с их помощью осуществляется купля-продажа на всех уровнях и во всех отраслях экономики, но деньги уже не зависят от экономических соотношений и от позиционирования игроков в определенных местах, так как количество денег и их движение в виде потока в определенное направление зависит от тех, у которых имеется «право», т.е. возможность их эмитировать и направлять.
Ударение ставится исключительно на денежную форму процесса, а эта форма определяет направленность всех остальных процессов. Если рассмотреть внимательно наследие Маркса, то заметно, что он говорит не только о мировом рынке, но и о соответствующей ему целостной мировой монетарной системе. Маркс отмечает, что она является выражением только той иррациональной формы движения массы денег, при которой уже не требуется их превращения в товарную форму, как это присуще капиталистическому накоплению. Решения относительно глобальных денежных вложений ставят сам производственный капитал, как и все остальные виды капитала, под диктат над-территориальных финансистов.
Посредник превратился в хозяина. Финансовая элита достигла независимости от каких-либо соотношений с производством и торговлей и безапелляционно воспользовалась этой гегемонией. Как делают и распределяют деньги, — а их делают «из воздуха» и распределяют еще перед тем как деньги вышли на мировые биржи и перед тем, как они поступили в банковскую систему, — является самой большой тайной «глобальной деревни». Но, хотя нет никакой прозрачности, несмотря на всю иррациональность операций и махинаций, в данных статистики всплывает информация о том, что неравенство в мировом масштабе, по отношению к концентрации богатства, а, следовательно, и по отношению к власти, уже находится даже не в соотношении 99% к 1 %, как утверждало движение «Захвати Уолл-стрийт», а достигло 99,9% к 0,1 %. Речь идет не только о неограниченной власти над распределением и потреблением в макромасштабе, который сегодня глобален, но и над самим производством, зависящим исключительно от кредитов и инвестиций.
Это сыпет соль в рану, нанесенную эксплуатацией, принуждением, несправедливостью, битвами меж конкурентами, присущими капитализму, добавляя случайность и ненадежность без гарантий для выживания локальных. Еще Маркс подчеркивал, что капиталистический способ производства предполагает уничтожение частной собственности, основывающейся на собственном труде, т.е. предполагает экспроприацию рабочего и вместе с этим — лишение его возможностей к существованию.
При нынешнем разделении классов локальные, именно будучи ограниченными локальностью, не только не могут достичь, но даже не могут увидеть, распознать или установить местоположение над-территориальных, чтобы защитить себя от них. Это еще яснее демонстрирует их уязвимость и беспомощность перед произволом, с которым они сталкиваются, так как транснациональные силы не только над-национальны, но и над-государствены.
Маркс показал, что в классовом обществе государство легитимируется как организация всех индивидов на данной территории, но в сущности узурпировано господствующими классами с их обособленными классовыми интересами. В таком случае государство становится иллюзорным сообществом — тотальностью, внутри которой любая борьба ведется во имя установления частного интереса в виде всеобще-валидного.
Конечно, в основе политической борьбы на завоевание государственной власти находится экономическая приватизация, частная собственность и, соответственно, частный интерес. Для Маркса собственность является узаконенным распоряжением чужой рабочей силой, что невозможно без использования общественного ресурса как частного и без вмешательства государства, которое является для отдельных лиц суверенной, господствующей, чужой и нейтральной силой. Маркс отмечает, что классовые общества прикрывают возможность производства, осуществляемого принудительной эксплуатацией чужой рабочей силы, юридическим термином «собственность».
Сегодняшняя над-территориальная элита использует такую же схему утверждения своего частного интереса как универсального, но ссылается на необходимость инвестиций, свободного рынка, конкуренции, рациональности экономический операций во имя цели, которой является рост, осуществляемый транснациональными корпорациями.
Во времена раннего и позднего капитализма, когда речь идет о национальном государстве, люди, живущие на данной территории и находящиеся под юрисдикцией определенного государства, объединены господством национального капитала. То, что происходит в процессе глобализации, является не полным и окончательным разрушением национального государства, но лишением его суверенитета и коренным изменением способа действия государственных институтов. Границы государства становятся односторонне проходимыми, так как они не препятствуют потоку денег извне.
Правительства раболепно приглашают иностранных инвесторов и с помощью вложений, предоставляемых заграничным гегемоном, «слуги народа» просто превращены в территориальную администрацию, в назначенные исполнительные директора, а сеть государственных институтов — в региональный диспетчерский пункт финансовых поступлений.
Власть не заявляет о себе открыто, а лишь опосредованно, через наднациональных финансовых бюрократов-посредников, которые вместе с этим оказываются политическими фигурами. С их помощью власть ставит в подчиненное положение не только государство, но и сам промышленный и любой другой капитал, который оказывается всецело зависимым от спекуляций наднациональных объединений. Эта над-территориальная власть уже не имеет продвигающего влияния рычага нарастания капитала, а, скорее всего, имеет разрушительное воздействие на воспроизводство на местах. Она заменяет порядок хаосом, которым она хотела бы управлять, и прибегает к открытому насилию, приводящему не к «росту», а к разрушению и уничтожению.
Пока что крайняя форма насилия — войны — только локальны. При угрозе военных действий, ведущихся «чужими руками» на той или иной территории, или во время ожесточенных гражданских войн заключение мира происходит в условиях подчинения всех локальных субъектов распоряжениям над-территориальных. Для локальных над-территориальные олицетворяют произвол силы, которая словно не «из мира сего». Бывшие защитные функции государства, казалось бы, продолжают осуществляться, но в действительности государственные органы выполняют только свою репрессивную роль и единственно для продвижения воли транснациональной элиты на местах.
3
При подобных обстоятельствах сопротивление глобализации чаще всего концентрируется на восстановлении суверенитета национального государства. Оно выглядит как спасение от глобальной кабалы. Но транснациональная элита извлекает пользу и от выращивания националистической идеологии, которую изображает как оппозиционную неолиберальной. Дело в том, что система сама создает борющиеся между собой партии и движения (мы становимся свидетелями самых разных, раннее невозможных коалиций) или поджигает конфликты между ними (в виде борьбы за мыслимые и немыслимые права и программы), употребляя в свою пользу как унификацию, так и поляризацию, и плюрализацию.
Процитируем Маркса: «Буржуазия путем эксплуатации всемирного рынка сделала производство и потребление всех стран космополитическим. К великому огорчению реакционеров она вырвала из-под ног промышленности национальную почву. Исконные национальные отрасли промышленности уничтожены и продолжают уничтожаться с каждым днем. Их вытесняют новые отрасли промышленности, введение которых становится вопросом жизни для всех цивилизованных наций, - отрасли, перерабатывающие уже не местное сырье, а сырье, привозимое из самых отдаленных областей земного шара, и вырабатывающие фабричные продукты, потребляемые не только внутри данной страны, но и во всех частях света. Вместо старых потребностей, удовлетворявшихся отечественными продуктами, возникают новые, для удовлетворения которых требуются продукты самых отдаленных стран и самых различных климатов. На смену старой местной и национальной замкнутости и существованию за счет продуктов собственного производства приходит всесторонняя связь и всесторонняя зависимость наций друг от друга. Это в равной мере относится как к материальному, так и к духовному производству. Плоды духовной деятельности отдельных наций становятся общим достоянием. Национальная односторонность и ограниченность становятся все более и более невозможными…“ [3].
Сегодня снова, как и во времена Ленина, вопрос о национальном государстве становиться неизбежным. Он возникает на других основаниях, но все они связаны с сопротивлением глобализму. Вероятно, мы можем отказаться от определения «национальное», но вряд ли можем отказаться от державности как таковой, потому что форма организации, превосходящая государство, все еще не создана. Все поистине международные союзы только межгосударственные, все они построены на договорах между державами.
Попытки восстановления капиталистического национального государства (после разрушения социалистического) и их идеологические оправдания в виде патриотизма, традиционализма, народовластия или прославления местных олигархических структур не разрешают главную проблему, которая состоит в вопросе о справедливости. Этот вопрос прямо удален из повестки дня.
В наше время кажется, что вопрос о мире и выживании является первостепенным, а о справедливости - второстепенным, но может ли мир быть установлен и укреплен без справедливости? И не только в региональном, национальном, континентальном, а в поистине глобальном масштабе. Цинично говорят о «жадной человеческой природе», которая очевидней всего проявляется в распределении, но также в борьбе за власть и отсюда во всех остальных социальных отношениях.
Многие эксперты считают, что возврат к разделению мира на нации-государства (причем они будут в лучшем случае лишь частично суверенными) исправило бы его однополярное устройство и сделало бы мир многополярным. Хотя ныне геополитически очерчены различные полюсы власти, труд не свободен, и неравенство все еще широко распространено внутри государств и, в особенности, между ними, без наличия альтернативы классовому господству, которое лежит в основе всех других видов неравенства.
4
По Марксу труд при коммунизме не будет необходимостью, а будет свободным, так что только индивид будет решать сколько, когда и какую деятельность выполнять. В полном смысле слова деятельность уже не будет трудом, если связывать труд с принуждением. Каждый индивид будет относиться само-сознательно к жизни общества, которое будет автономным сообществом автономных индивидов. «От каждого по способностям, каждому по потребностям» есть принцип справедливости Маркса. Но Маркс не оставил указаний на то, как точно понимать и воплотить этот принцип. Он считает, что «на место старого буржуазного общества с его классами и классовыми противоположностями приходит ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех» [3].
Маркс - пленник идеала автономии, который превращает индивида в независимый центр целеполагания. Он рассматривает человека самого по себе как «цель», занимая это понятие у Кантовской «Критики практического разума». Но в философии того времени не проводится разницы между «человеком как род» и «человеком как индивид». Переход от «Я» к «Мы» происходит очень легко, не принимая во внимание ни различие между отдельными общностями и индивидами, ни инаковость или, еще лучше, уникальность отдельных лиц и групп (например, этнических). Поэтому Маркс отождествляет человека с его родовой, универсальной сущностью.
Кроме того, Маркс, подобно Канту, считает, что любая гетерономия (принуждение) деспотична. Он требует эмансипации для угнетенных, но не замечает, что гетерономия может проявляться не только в отношениях господства и подчинения, но и в общении в форме призыва и ответа. Лишь в философии ХХ века стали понимать (и то далеко не все), что гетерономия - не обязательно внешнее принуждение и насилие чужого закона, с которым индивид не согласен, а может быть ответственностью и заботой о другом человеке. Но тогда сама автономия приобретает смысл ответа гетерономии. Это означает, что, превращенная в высшую ценность свобода, непредшествованная ответственностью, превращается в произвол.
Конечно, потребности требуют внимания и действий по их удовлетворению, но это может происходить в «железной клетке» господства и власти, а может и в производстве, чья целерациональность существует «для других». Здесь мы нарочно избегаем конвенциональных выражений «в интерес общества» или «во благо общества», так как от имени «всего общества» всегда говорит лидер и его партия и, следовательно, частные партийные интересы.
Маркс не анархо-коммунист, как иногда его описывают. Хотя он и говорит об отмирании государства и его несовместимости с коммунизмом, он не считает, что общество может обойтись вообще без управления и поддерживает идею о необходимости общественной власти. В подобном ракурсе уместно различать понятия «власть» и «управление». Власть зависит от интересов сильных мира сего и становится самоцелью. Управление, напротив, по своему определению служит не самому себе, а управляемым.
Кроме того, необходимо различать две стороны любого общения: призывающего, от которого исходит обращение, и адресата, который ему отвечает. В таком случае ответственность следовало бы понимать не как «требование отчета» об уже совершенных деяниях согласно всеобщему закону, а как ответ другому/другим, которые находятся в нужде и которые адресуют свои потребности в виде проблем, требующих решения. В таком случае требование перемен будет направлено не к начальству, которое, как правило, обслуживает господствующий класс, а к экспертам. Мы можем ожидать решений от знающих и способных и ни от кого другого.
Их умения дискредитированы еще со времен Платона, потому что их компетенции считаются специфическими, относящимися только к определенной части полиса, в то время как политическое управление относится ко всем. Но не существует непосредственной связи индивида и/или группы с целым полиса, а если она и существует, то она только in abstracto; in concreto связь всегда происходит от индивида к другому, от одного к другому, от одной группы к другой, или, точнее, «для другого», «для других» и едва таким образом к целому, присущему обществу.
Так как Маркс исключает классы и политическую борьбу при коммунизме, которая всегда связана с классовым интересом, то никто, кроме экспертов, не может принять на себя обязанность обоснования того, необходимо ли реагировать на трудности, и если да, то когда и как. Речь не идет об экспертократии, а о различии между управлением и исполнением.
5
В классовых обществах господствующая элита пользуется свободой самоопределяться и навязывать более слабым свои категоризации гетерономным образом. Для устранения эксплуатации и достижения равенства нет необходимости предоставлять привилегии автономии и удалять гетерономию. Подобное равенство по принципу автономии для каждого и для всех - наиболее искусственная социальная категория. Выражаясь философски, понятие равенства уже требует объективации, т.е. опредмечивания людей и пренебрежения к их субъектности, ответственности и уникальности. Оно всегда предполагает сравнение людей по стандарту сравнивающей инстанции, которая является внешней и отстраненной и замаскировывает свою заинтересованность в нейтральные тона. Маркс ясно заявляет, что не люди должны служить производству, где они неизбежно опредмечены, а производство — людям. Только при такой трансформации преодолевается отчуждение.
Эмансипация всех означает, что произведена уравниловка. Эгалитаристское общество в принципе невозможно. В таком случае, при всегда существующем неравенстве, необходимо, чтобы сильные не угнетали и эксплуатировали более слабых, а содействовали их продвижению. Это видно на примере межпоколенческих отношений, где мастера могут обучать подмастерьев, не извлекая из их труда личной или групповой выгоды. Или в ситуации, когда произведенное одним рассматривается как необходимое условие для работы другого. Речь идет о бескорыстном содействии более слабым и о кооперировании.
Конечно, Маркс в таком контексте вполне прав, что эксплуатацию можно уничтожить только при общественной собственности на средства производства. Это conditio sine qua non для любой справедливости. Но есть основания сомневаться в утверждении Маркса о том, что и от разделения труда можно отказаться или его можно будет устранить, так как разделение труда - обязательная цивилизационная форма организации производства, а отсюда и остальных общественных отношений.
Возможно ли устранить классовый характер разделения труда? Если всегда существуют управляющие и управляемые, то как это позиционирование может не создавать неравенство и эксплуатацию? В принципе это возможно, если институты и организации из инструмента власти будут преобразованы так, что превратятся в инструмент управления и начнут благоприятствовать «заботе», т.е. взаимодействию между разными по своему статусу, способностям и потребностям лицами.
«Каждому по потребностям» - вторая часть принципа Маркса - определяет цель распределения не только ресурсов, но и деятельностей и услуг. Это действительное призвание общественных звеньев и структур, содействие нуждающимся со стороны институционально уполномоченных лиц: в больницах врачи лечат больных, в школах образовываются и воспитываются подрастающие, в хлебопекарнях пекут хлеб для голодных, транспортом предоставляются профессиональные услуги тем, кто нуждается в поездках. Подобная целесообразность предполагает не только общественное владение средствами производства, но и обязательно плановую экономику.
Смысл общественной жизни, обусловленной институционализацией, разрушается «бизнес логикой», подчиняющей прибыли как производство, так и все надстроечные социальные отношения. Плановая экономика, исключающая «стихию» рынка, может рассчитывать на потенциал экспертов, которые потому «знающи и способны», что могут заняться эффективностью и отвечать за успех дел. Впрочем, на экспертов можно рассчитывать не только как на руководящую инстанцию, но и как на контролирующую, так как профессиональные проекты и результаты могут быть поняты и оценены по существу только остальными профессионалами. Чтобы удалить опасность превращения экспертизы в самоцель, необходимо сохранить как движущему мотиву экспертизы посвященность работе «для других». Она предполагает предвидение и руководство на основе лучших достигнутых стандартах.
Стандарты, когда доказали себя, закрепляются в нормах и способах действия жизни общества, основанной на организации. Тогда государство не будет репрессивным аппаратом, а станет выполнять задачу благоприятствования взаимодействию между участниками и группами в производстве и в действиях институтов. Это означает, что его задачeй будет обеспечение возможности каждому действовать не как отдельный самостоятельный индивид, подчиненный законам целого, от чьего имени в классовых обществах говорит партийный лидер, а как свободное моральное существо, т.е. как ответственный человек, который принимает решения, каким способом лучше всего отозваться на призыв других в каждой конкретной ситуации.
Еще раз требуется подчеркнуть, что речь не идет о формальном «буржуазном равенстве перед законом», как его называет Маркс, а о доверии к обязанностям каждого, находящегося в более сильной позиции, к тем, кто находится в более слабой. Маркс сокрушительно критикует мораль как эпифеномен производственных отношений, относясь с огромным презрением к буржуазной морали и, в более общем плане, к классовой морали. Он считает, что мораль, состоящая из «неписанных правил» общества, есть мораль господствующего класса, как и вся идеологическая настройка, частью которой она является.
Но, если мораль не просто некий кодекс, который имеет регулятивные функции, обязывающие действовать согласно определенным статьям и правилам, а является заботой, ответственностью и деятельностью для других, она является необходимым критерием любого изменения, развития, усовершенствования и при этом любой структуры, объединяющей и организующей индивидов.
Подобное объединение - не механический сбор свободных трудящихся. Оно предполагает понимание свободы как принятие на себя моральной ответственности за другого в практических действиях. Вероятно, тогда общество не будет иллюзорным сообществом, чья цель зиждется на формальном подчинении деспотически установленному закону, который как бы относится ко всем, но, в конце концов, по парадоксальному и саркастическому выражению Джорджа Оруэлла, всегда предполагает наличие «более равных, чем другие». Равенство как уравниловка не является ни разумной, ни справедливой, ни реалистической перспективой.
Что касается первой части принципа справедливости по Марксу, относящейся не к потребностям, а к способностям, стоит напомнить, что и здесь имеется ввиду не равенство в смысле уравниловки, а неравенство как «общественная благодать» на земле: в «аутентичной коммуне» каждый стремится внести вклад во благо других даже в большей мере, чем требует принцип «от каждого по способностям». Ответственность нарастает в процессе ее принятия. «Я должен» преодолевает «я могу». Только тогда возможен настоящий рост.
Литература.
1. Маркс К., Энгельс Фр. Немецкая идеология, с. 26. Цит. по http://kprf-sverdlovsk.ru/books/K_Marx_i_F_Engels_Nemetskaya_ideologia.pdf
2. Bauman Z. Globalization: The Human Consequences. Polity Press, 1998.
3. https://www.marxists.org/russkij/marx/1848/manifesto.htm#ch1
Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
