Цикл работ по истории культуры Просвещения, созданный в последние четверть века английским историком Джонатаном Израэлем (Jonathan I. Israel), принес ему мировую славу и положил начало очередной волне полемики об истоках, характере и судьбе движения Просвещения. В концепции Дж. Израэля переплетены исследования политической истории и разнообразных интеллектуальных течений. В настоящей статье предприняnа попытка выделить в его работах «русскую линию» и осмыслить результаты исследования. Основное внимание уделено рефлексивным связям первых отечественных философских исканий с западной философией, в ту эпоху находившейся в полном расцвете сил.
Cтоит оговориться, что Дж. Израэль не является специалистом по России и русской культуре. Взгляд постороннего может быть интересен и полезен для нас, особенно если принять во внимание проницательность Дж. Израэля в сочетании с достаточно свободным ориентированием в русской интеллектуальной истории.
* * *
В первой нашумевшей книге Дж. Израэля, «Радикальное Просвещение: Философия и создание современности» (2001), Россия упоминалась нечасто – как правило, в ряду других североевропейских монархий. На ведущие роли в Европе Россия могла претендовать тогда в военно-политической сфере; в культурном же отношении она находилась на периферии движения Просвещения. Что же касается радикального Просвещения, сформировавшего основополагающие ценности «постхристианской эры», то Россия, по мнению Дж. Израэля, не достигла его главных целей[1].
В общественно-политической жизни это идеал народовластия, защита гражданского равноправия и свободы слова, открытый атеизм, а в философии, бывшей в то время синонимом научного мышления вообще, – апелляция к разуму как единственному мерилу истины. .
Наиболее опасными противниками радикального Просвещения были вовсе не консерваторы и реакционеры, влияние которых в исторической перспективе медленно, но верно сходило на нет. Более мощную альтернативу радикальному Просвещению представляла собой система идей «умеренного Просвещения», в рамках которой кристаллизовался классический западный либерализм.
Лидером радикальной партии был голландец Спиноза, наиболее крупным мыслителем среди умеренных просветителей – немец Лейбниц. Последние (к их числу, помимо Лейбница, относятся прежде всего Бейль, Локк, Вольтер, Юм) делали ставку на просвещение элит, в то время как радикалы (Толанд, Мандевиль, Гольбах, Дидро, Пейн) добивались всеобщего просвещения. Умеренные стояли за просвещенную и законодательно ограниченную монархию, радикалы были республиканцами.
Взгляды умеренных просветителей получили значительно более широкое распространение. На короткой исторической дистанции выработанная ими стратегия работала явно эффективнее. Вольтер стал кумиром образованного общества и законодателем интеллектуальных мод, вплоть до театральной. Его сочинения активно переводились и на русский язык, Вольтеру подражал «отец русского театра» А. П. Сумароков.
«Умеренные» просветители не одобряли революционные устремления, стремились отмежеваться от своих радикальных собратьев в глазах властей. «Лейбниц... с самого начала понял, какие далеко идущие последствия для всего человечества имеет новое радикальное философское движение. Будучи приверженцем княжеской власти и религии, стремясь к объединению и укреплению церквей, Лейбниц стал главным и самым решительным из всех противников радикальной мысли, а также главным архитектором мейнстримового, умеренного Просвещения в Германии, Скандинавии и России» [10. P. 502].
Лейбниц неоднократно обращался к Петру I и его министрам с разного рода проектами и «мемориалами» (включая чертеж канала между Доном и Волгой и обширный план системы образования) и в частной переписке высказывал намерение «быть издалека в некотором роде Солоном России». В 1697–1717 годах во время своих зарубежных поездок Петр пять раз встречался с Лейбницем и в 1712 принял ученого на службу в чине тайного советника с соответствующим жалованием.
Ученик Лейбница Христиан Вольф создал новые учебные программы, учебники и руководства для обучения в университетах ключевым дисциплинам - метафизике, теологии, логике, риторике и юриспруденции. В трактате «Натуральная теология» Вольф нашел общий язык с религией и выступил против атеизма в лице Спинозы (хотя в свое время Вольфа обвиняли в спинозизме и даже изгнали из университета).
Предложение стать соучредителем петербургской Академии Вольф отклонил, но благодаря его посредничеству ряд видных ученых отправился в Петербург. Неудивительно, что среди первых русских академиков, немцев и шведов, преобладали приверженцы его философии, вольфианцы. В конце жизни Вольф согласился стать научным руководителем трех русских студентов в Марбурге и в этом качестве писал отчеты об их успеваемости и поведении в Петербург. Старшим и самым талантливым из этих студентов был М. В. Ломоносов. В принадлежащем перу этого великого русского ученого «Кратком руководстве к красноречию» целые параграфы заимствованы из сочинений учителя [4].
К середине XVIII века в России, как и в Северной Европе (Германия и Скандинавия), вольфианская школа безоговорочно доминировала, причем у нас – не только в Московском университете, в то время единственном в стране, но даже и в православных духовных училищах[2]. «В Швеции и России Вольф буквально смёл (swept) всех своих предшественников» [10. P. 556]. Таким образом Россия влилась в движение «умеренного» Просвещения.
* * *
Радикальные просветители бросали прямой вызов государственным властям и религиям, поэтому их сочинения печатались, в основном, нелегально и анонимно, вскоре попадая в индексы запрещенных книг. В России условия для распространения радикального Просвещения были еще менее благоприятными. Фактически оно началось лишь во времена А. Н. Радищева.
Особый интерес представляет исследование связей радикального Просвещения с русской культурой, проделанное в следующей книге Дж. Израэля, «Демократическое Просвещение: Философия, революция и права человека, 1750–1790» [9]. Глава, посвященная Радищеву: называется «Первый радикал России». Но прежде Дж. Израэль обращается к интеллектуальным контактам французских просветителей с Екатериной II.
«Умеренный» Вольтер приветствовал вторжение русского флота в православную Грецию и призывал освободить колыбель философии, Афины – а заодно и Константинополь – от власти турок. Этот русский крестовый поход Вольтер называл не иначе как «философским», выражая надежду, что Екатерину удастся превратить «гнусную турецкую тюрьму в прекраснейшее место на земле»[3].
Радикальные просветители же остерегались российской экспансии, подчеркивая деспотический характер имперской власти и низкий уровень культурного развития, «варварство» основной массы населения. В этом смысле весьма характерны рассуждения о России в «Общественном договоре» Руссо.
«Русские никогда не будут по-настоящему способны к гражданской жизни, потому что она у них возникла слишком рано. Петр обладал даром подражания, но у него не было истинного дарования, …которое творит и создает все из ничего. Он понял, что его народ – варварский, но не понял, что этот народ не созрел для гражданской жизни» [8. С. 153]. По мнению Руссо, вместо подражания немцам и англичанам, Петру следовало «начать с того, чтобы сделать русских русскими», то есть развить самобытные начала русской цивилизации до уровня тогдашних западноевропейских.
Практически все радикальные просветители были сторонниками независимости Польши и поддерживали конфедератов в борьбе с королем Станиславом-Августом, ставленником императрицы Екатерины. Руссо написал проект реформ, озаглавленный «Соображения об образе правления в Польше и о плане его переустройства» (1770), который передал польскому графу Виельгорскому (почему-то лишь полгода спустя после его написания). «Проект реформ Польского государства является, по общему мнению исследователей, венцом политического творчества Руссо» [2. С. 487]. Однако ключевые идеи Руссо – освобождение «рабов», т.е. крепостных крестьян, и создание народного ополчения для защиты независимости государства – были категорически отвергнуты поляками.
Альтернативный, не столь радикально республиканский проект реформ написал аббат Мабли, назвав его просто: «Правительство и законы Польши» (1770). Он призывал поляков развивать демократические начала своей государственности, осуществив с этой целью ряд социально-политических реформ «на основе философии». Мабли, как и Руссо, настаивал на полном освобождении крепостных, пусть и не сразу, а дождавшись благоприятных обстоятельств. «Сильный гражданский культ, - соглашался Мабли с Руссо, - составляет необходимое условие жизнеспособной республики» [9. P. 611].
Екатерина II, разумеется, была противницей радикальных целей Просвещения, но относилась с несомненным и неизменным уважением к лидеру французских радикалов Дени Дидро и его собратьям по разуму и даже планировала способствовать русскому переводу «Энциклопедии» в полном объеме. Как известно, Екатерина вела активную переписку с Дидро и купила его превосходную библиотеку.
Дж. Израэль полемизирует со стереотипным «представлением о том, что Екатерина была просвещенной в начале своего правления, отступилась от своих убеждений после пугачевского восстания 1773 года, а после 1789 года и вовсе отказалась от Просвещения. На деле в подходах ее и близких ей людей было гораздо больше последовательности, чем можно было бы предположить на основе этой схемы» [9. P. 612]. Однако обстоятельной аргументации последнего тезиса Дж. Израэль не представил. Его мнение о «большей последовательности» императрицы в приверженности идеалам умеренного Просвещения опирается в основном на изучение ее переписки с просветителями. Такого рода материал позволяет, самое большее, доказать, что Екатерина II желала, чтобы просветители считали ее своей сторонницей, и дорожила репутацией просвещенного монарха, в то время как ее реальная политика расходилась с идеалами Просвещения, даже умеренного.
Молодой А. Н. Радищев, как и Вольтер, горячо сочувствовал делу освобождения Греции от турецкого ига и даже перевел памфлет, призывающий к международной помощи восставшим грекам. К окончанию обучения в Лейпцигском университете Радищев стал убежденным сторонником Просвещения, примкнув к его радикально-демократическому крылу, и взялся за перевод «Наблюдений над греками» Мабли, написанных в 1749 году. «В этой работе Мабли не только провозглашает, что отвращение к монархии и подъем республиканского духа сделали Грецию великой, но и прямо говорит, что только такого рода “революция” может освободить людей от порабощения, покорного декадентства и нехватки духа общности» [9. P. 616]. Свержение монархии и учреждение республики, по мысли Мабли, было самой великой и фундаментальной революцией в истории человечества, давшей грекам «новую жизнь» и породившей лучшие образцы философии, искусства, морали и права.
Екатерина II поощряла восторженные воспоминания и рассуждения Вольтера о культуре Древней Греции, его предложения изгнать с греческой земли турок, «превративших афинский театр в огород, а Лицей – в конюшню». Она приветствовала религиозный пыл современных православных народов, видевших в Греции родину христианской веры, но, разумеется, не могла одобрить превознесения античных республик и демократии. Поддержка православия служила ей поводом для военно-политической экспансии в юго-восточную Европу и Польшу, где православные также были угнетены.
* * *
Первым вдохновителем русского радикального Просвещения можно назвать Гельвеция. Если в России «умеренные» Вольтер и Вольф задавали тон в публичном просветительском дискурсе, то взгляды Гельвеция оказали мощное влияние на формирование русского вольнодумства – того «подземного» течения общественной мысли, из которого впоследствии вырастет русская революционно-демократическая традиция.
Первая книга Гельвеция, «Об уме», была почти немедленно запрещена во Франции. Взгляды Гельвеция не одобрил никто из его друзей-энциклопедистов (сам Гельвеций в «Энциклопедию» статей не писал). Дидро сочинил два «опровержения» учения Гельвеция. Написал возражение и Руссо, но сжег его, чтобы не участвовать в кампании травли своего друга.
В личной библиотеке Екатерины имелся экземпляр первого издания «Об уме». Взгляды автора она не комментировала, но в переписке с Г. Гриммом с негодованием упомянула, как Гельвеций признался прусскому королю Фридриху «в том, что намерение философов заключалось в ниспровержении всех престолов, и что энциклопедия написана не в иных целях, как только в уничтожении королей и христианской религии» [7. С. 15].
Неудивительно, что в России оказалось практически невозможно издать перевод Гельвеция. В 1788 году в Тамбове «Вольная типография» напечатала книжечку под заглавием «Дух Гельвеция» объемом в 42 страницы карманного формата [1]. Автор изложил, как сумел, некоторые мысли Гельвеция, укрывшись за инициалами «Д. Б.», и посвятил «первенца литературных трудов» своих генерал-прокурору, его сиятельству А. А. Вяземскому.
Радищев прочитал запретную книгу Гельвеция вместе с другими русскими студентами в Лейпциге. «Общество юношей в его сочинении мыслить училося», – вспоминал он впоследствии [6. С. 227]. Друг Радищева Ф. В. Ушаков начал писать комментарии к Гельвецию – частью на немецком, частью на французском, – но заболел и умер. Радищев издал написанное в русском переводе во второй части своего «Жития Федора Васильевича Ушакова» (1789). По словам Дж. Израэля, «открытие ими Гельвеция и дискуссии в Лейпциге посеяли семена борьбы между радикальным и умеренным Просвещением в российском контексте» [9. P. 618].
«Завершением литературного оформления русского радикального крыла» просветителей Дж. Израэль объявляет знаменитую оду «Вольность», где Радищев выражает восхищение примером американской революции, предсказывая свержение самодержавия и призывая к народному восстанию в духе Мабли и Мелье.
«Путешествие из Петербурга в Москву», оконченное немногим позже, по мнению Дж. Израэля, написано под влиянием «Философской истории» аббата Рейналя. При этом он ссылается на зарубежные исследования[4] и, как обычно, на заметки Екатерины II, где она утверждает, что пассаж о рабах, которые любят свои оковы и не выносят освобождения других, «заимствован большей частью из книги аббата Рейналя» [9. P. 628]. «Она была права», - резюмирует Дж. Израэль.
Из письменного заявления Радищева известно, что он был знаком с женевским изданием «Философской истории» (1780) Рейналя и «хотел подражать его стилю». Однако заявление это было написано с надеждой получить прощение императрицы, и слова Радищева могли быть лишь попыткой оправдаться «тлетворным влиянием Запада». Ведь Радищев сделался радикалом еще в пору студенчества.
Под женевским изданием Рейналь впервые поставил свое имя (предыдущие издания, начиная с амстердамского 1770 года, выходили анонимно). В него он включил материалы о революции в Америке, и год спустя французский парламент постановил сжечь книгу и арестовать автора. Рейналь бежал за границу. Побывал он и в России, где Екатерина II дала ему аудиенцию, несмотря на свою резко негативную оценку его труда, особенно главы о России.
Немало внимания Дж. Израэль уделяет контраргументам Екатерины, оставившей довольно подробные критические заметки по тексту радищевского «Путешествия». В особенности ее возмутили строки из «Вольности», которые Радищев не рискнул опубликовать при первом издании, - такие, как похвала цареубийству Кромвеля.
Понятно, что все симпатии Дж. Израэля на стороне «радикала» Радищева. Однако британский историк отнюдь не является сторонником политических «радикалов» в традиционном смысле этого слова. В недавней книге о «неудаче Просвещения» он предлагает «зарезервировать термин “радикальные” за конкретными просветительскими тенденциями» – защитой всеобщих прав человека и международной солидарности людей. Тогда как социальные группы, которые марксистская историография ассоциирует с «радикализмом» – бунтующие крестьяне, санкюлоты, монтаньяры, особенно если они проявляют нетерпимость, ностальгию по воображаемому прошлому, склонность к насилию, репрессивные, ретроградные и авторитарные тенденции, – историк должен, по его мнению, называть не «радикалами», но «авторитарными популистами» [11. P. 476].
Так, Робеспьера он считает «анти-философом» и контрреволюционером, предавшим идеалы радикального Просвещения. Теоретическую ответственность за якобинскую диктатуру Дж. Израэль возлагает на популистские идеи Руссо. Справедливость этой оценки у нас, как и у некоторых других критиков Дж. Израэля, вызывает сомнения.
* * *
Предложенная Дж. Израэлем координатная плоскость – «радикальное Просвещение» против «умеренного» – вполне пригодна и плодотворна для исследования российской интеллектуальной истории. Конечно, сам этот автор не претендует на полноту своей российской картины. «Умеренное» Просвещение представлено в его книгах лишь фигурами Екатерины II и ее приближенных (в частности, княгини Дашковой, лично общавшейся с Вольтером, Рейналем и Дидро), не являющихся оригинальными мыслителями.
Лучше всего Дж. Израэлю удается прослеживать преемственность взглядов русских просветителей в отношении взглядоа их немецких и французских собратьев. Было бы интересно продолжить это исследование на материале следующего, XIX века, в котором противостояние радикального и умеренного Просвещения достигло в России наибольшей остроты.
Литература
1. Д. Б. Дух Гельвеция. Тамбов: Вольная типография, 1788.
2. Занин С. В. Проект реформы Польского государства // Руссо Ж.-Ж. Общественный договор, или начала политического права. СПб.: Росток, 2013.
3. Колубовский Я. Философия у русских // Ибервег-Гейнце Ф. История новой философии в сжатом очерке: в приложении очерки философии у славян и два указателя / Пер. Я. Колубовского. СПб.: Изд-во Л.Ф. Пантелеева, 1890.
4. Ломоносов М. В. Краткое руководство к красноречию. СПб., 1748.
5. Моряков В. И. Из истории эволюции общественно-политических взглядов просветителей конца XVIII века: Рейналь и Радищев. М.: Изд-во МГУ, 1981.
6. Радищев А. Н. Избранные философские сочинения. М.: Госполитиздат, 1949.
7. Радлов Э. Л. К. Гельвеций и его влияние в России. Петроград: Тип. М.М. Стасюлевича, 1917.
8. Руссо Ж.-Ж. Общественный договор, или начала политического права // Руссо Ж.-Ж. Политические сочинения / Изд. подгот. Б. Бернарди, С.В. Занин; отв. ред. И.А. Исаев. СПб.: Росток, 2013.
9. Israel J. I. Democratic Enlightenment: Philosophy, revolution, and human rights 1750–1790. New York: Oxford University Press, 2010.
10. Israel J. I. Radical Enlightenment: Philosophy and the making of Modernity, 1650–1750. New York: Oxford University Press, 2001.
11. Israel J. I. The Enlightenment that Failed. Ideas, Revolution, and Democratic Defeat, 1748–1830. New York: Oxford University Press, 2019.
12. Israel J. I. A revolution of the mind: Radical Enlightenment and the intellectual origins of modern democracy. Princeton & Oxford: Princeton University Press, 2010.
[1] «Радикальное Просвещение есть система идей, которая исторически, в постхристианскую эру, в основном формирует основные социальные и культурные ценности западного мира... Этот тип мышления стал главной надеждой и вдохновляющим идеалом многих преследуемых гуманистов, поборников равенства и прав человека во многих странах Азии и Африки» [9. P. xi].
[2] «Прочнее всего в русской школе утвердилось вольфовское направление, господствовавшее в духовных заведениях до самого последнего времени. Один только Сковорода пошел иным путем и был весь на стороне мистицизма», – отмечал автор изданного в 1890 г. первого очерка русской философии Я. Колубовский [3. C.519].
[3] Вольтер – Екатерине, 4 июля 1770 [9. Р. 609].
[4] На русском языке имеется специальная монография, посвященная выяснению влияния, сходства и отличий взглядов Рейналя и Радищева [ 5].
Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
