Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
23848
|
Официальные извинения
970
99104
|
Становление корпоративизма в современной России. Угрозы и возможности
238
80489
Ленинское наследие: вода живая и мёртвая 0
173
«Ленин - одна из сложнейших фигур в мировой истории… Юрий Буртин [1. C. 412-413] Расхожая истина: «Единственное, чему учит история, это то, что она ничему не учит». И, решая сегодняшние проблемы, люди расшибают лбы о те же стены, что и их предшественники. Но история может научить. Только надо уметь у неё учиться. Уметь увидеть в ней ситуации, сходные с нынешней. Вглядеться, как решали возникавшие проблемы люди той поры, что им удавалось, а где они проваливались. Извлечь уроки из того и из другого. Понять причины провалов и постараться избежать их. Зафиксировать «удачи» и, оттолкнувшись от них, двинуться дальше, дополняя найденные когда-то решения новациями, соответствующими современным реалиям. В России 1920-х годов ситуация во многом напоминала нынешнюю. Проблема (не всеми идеологами и политиками тех лет осознававшаяся) объективно заключалась в том, как, избавляясь от губительных отношений капитализма, не угодить в тупики тоталитарной системы. В.И.Ленин понял эту задачу и попытался её решить. Правда, осознал он её лишь в самом конце жизни. Но успел (в своих последних статьях, диктовках, письмах, совокупность которых называют его «Политическим завещанием») положить начало её решению -в высшей степени плодотворное, хотя и не получившее продолжения ни в теоретических работах самого Владимира Ильича, ни, что особенно печально, в практической деятельности послеленинского поколения политиков. Золотая нить новой, многообещающей теории социального развития была оборвана в самом начале. В чём же ценность завещаний Владимира Ильича? Что мы могли бы взять у него сегодня? Что им было недорешено? Где он ошибался? И какие коррективы и дополнения следует внести в его теоретико-политическое завещание? Почему его идеи не были подхвачены и развиты последующим поколением политиков? Было ли в предлагаемых им решениях нечто такое, от чего мы должны сегодня решительно откреститься?
Ленинское наследие: живая вода Тот Ленин, который в высшей степени актуален сегодня, начинается удивительным (мало кем понимаемым) утверждением января 1923 года – почти ровно за год до ухода из жизни: «Мы вынуждены признать коренную перемену всей точки зрения нашей на социализм» [17. С. 376] Именно в этом тезисе, - главный итог его размышлений, анализирующих практику Октября и первых лет послеоктябрьского развития. Ленин сам приступил к этому «коренному» пересмотру, положив начало новой теории общественного развития, новой концепции общественного строя, идущего на смену капитализму. В чём эта принципиальная новизна состояла? То, что капитализм с его «кричащими» (любимое ленинское выражение!) социальными противоречиями, жестокой эксплуатацией, экономическими и политическими кризисами, порождающими кровопролитные войны, должен быть преодолён, в ХIХ веке понимали многие. И призывали: одни к глубоким реформам, другие к «содрогающим» весь социальный мир революциям. Наиболее разработанной и потому наиболее убедительной теорией рождения нового, пидущего на смену капитализму строя была теория Маркса. Русские революционеры-большевики первыми в истории приступили к ее реализации. И преуспели: взяли власть в Октябре 1917 года, отстояли право руководить страной в Гражданской войне и стали продвигаться по пути строительства новой, «марксистской», «социалистической» России. И вот посреди этого, казалось бы, успешного революционного похода вождь большевиков вдруг категорично заявляет: нужно пересмотреть (и к тому же «коренным образом») все установки и теоретические постулаты, которым они следовали. Поражает теоретическая смелость и политическая честность Ленина. Ведь можно было, как обычно поступают политики, пересматривающие свои позиции, сказать: «Мы хорошо начали – в Октябре. Мы победили в Гражданской войне. Власть мы держим крепко и в будущее смотрим уверенно. Но сейчас несколько изменились обстоятельства, и нам поэтому надо уточнить и несколько скорректировать некоторые наши прежние установки». Это был бы не Ленин. Речь ведь шла не о второстепенных «поправках», не о косметическом ремонте, а о смене исторических Вех, о радикальном изменении самого Курса. И потому сказать об этом надо было ясно, громко, открыто, без запутывающего лукавства. Юрий Буртин хорошо прокомментировал эту черту ленинского стиля: «совсем не похоже на нынешний стиль» общения политиков с гражданами. «Нам, - писал Буртин, - привыкшим слышать из уст властей только похвалы своей деятельности и её результатам (а при явной катастрофичности последних - неопределённые признания в самой общей форме: да, были ошибки, но…), даже … странно читать такие, например, ленинские строки: «Здесь надо сказать, что мы должны ставить дело во всей нашей пропаганде и агитации начистоту. Люди, которые под политикой понимают мелкие приёмы, сводящиеся иногда чуть ли не к обману, должны встречать в нашей среде самое решительное осуждение… Классов обмануть нельзя… Во всяком случае не должны стараться прятать что-либо, а должны говорить прямиком». [3. С.40]». Конечно, для соратников Ленина это был шок. Его последние, «пересматривающие», статьи, идеи его «Завещания» плохо воспринимались узко и догматически мыслящими наследниками во главе со Сталиным. Прилагалась масса сил и хитростей, чтобы замолчать начатый Лениным «пересмотр». С его «завещательными» статьями и письмами знакомили выборочно лишь узкий круг партийного чиновничества. А когда всё же вынуждены были (под давлением еще живого Ильича) отправлять их в региональные партийные организации, то сопровождали их «разъяснениями» ЦК, в которых намекалось, что Ленин очень болен, в силу этого оторван от текущих дел, и потому надо осторожно относиться к его советам и рекомендациям. А одну из главных его статей («Лучше меньше, да лучше»), которую партийно-чиновничья бюрократия сочла наиболее для себя опасной, вообще пытались не пустить в печать. И даже (поскольку Ленин категорически настаивал на её публикации) всерьёз обсуждали предложение одного из сталинских сподвижников (Куйбышева), для успокоения Владимира Ильича напечатать её в «Правде» в одном (только для Ленина!) экземпляре. Своим прежним, абсолютным авторитетом больному Ленину удавалось добиваться публикации своих статей. Ощущал, однако, что нет уже сил и времени, чтобы довести свои новые идеи до конца, чтобы убедить партийную массу принять их как руководство к действию. Сталин, которому Политбюро поручило опекать тяжело больного Ленина, до такой степени изолировал его от встреч с товарищами, от знакомства с новостями политической жизни, что Владимир Ильич однажды заметил Крупской, что ощущает себя словно запертым в тюремных застенках. А ведь поздние идеи Ленина были поистине грандиозными, переворачивающими все прежние представления социалистов. Они должны вернуться к нам сегодня. В них ключ к пониманию противоречий современной социальной реальности, к ответам на драматические вызовы нашего времени.
Что же «пересматривал» Ленин? Прежде всего, Ленин призывал отбросить всю прежнюю экономическую стратегию и фундаментальные положения социалистической теории, её определявшие. Возглавляемые Лениным большевики шли на Октябрьскую революцию с идеей строительства – в ближайшей перспективе – социализма. Это означало: 1. Уничтожение частной собственности[1]; 2. Построение экономики на манер единой – в национальном масштабе – «фабрики», работающей по спускаемому сверху, из центра плану[2]; 3. Создание новой политической системы: народная власть в форме Советов; 4. Приход к власти через революцию, политическое насилие и продолжение «социалистического строительства» при опоре на «диктатуру пролетариата». И вот через три с половиной года после «успешного», «победного» Октября Ленин констатирует, что все эти установки не дают ожидаемого – социалистического (да и вообще мало-мальски приемлемого для общества) - результата. Следование им ведёт страну в тупик, социально-экономическое и социально-политическое болото, ввергает общество в тяжёлые кризисные ситуации. Мы думали, отмечал Ленин, что сможем быстро перейти к социалистическим формам деятельности – и в сфере экономики, и в сфере политики. В этих целях мы сразу после Октябрьской победы уничтожили (как и советовал Маркс) частную собственность на крупное промышленное производство, национализировали все основные институты частной собственности и попытались наладить взаимодействие между классами и социальными слоями, не прибегая к традиционно капиталистическим методам – торговле и рынку. Пытались организовать прямой, непосредственный обмен продуктами, готовились к планово-государственному распределению всех продуктов и всех вообще ресурсов. В результате формировалась система так называемого «военного коммунизма», одним из ведущих принципов которого в отношениях между классами (пролетариатом и крестьянством), между государством и многомиллионной массой крестьянского населения был принцип «продразвёрстки». Государство «верстает» план взятия у крестьян хлеба, зерна, других сельскохозяйственных продуктов (как если бы «верстало» заводам и фабрикам план выпуска промышленной продукции, выплачивая из госбюджета зарплату рабочим). «Мы решили, что крестьяне по развёрстке дадут нам нужное количество хлеба, а мы разверстаем его по заводам и фабрикам - и выйдет у нас коммунистическое производство и распределение» [10. С. 157]. По идее, крестьянам (как и рабочим) должна идти оплата их труда. Но в силу бедности, разрушенности хозяйства страны (после Первой мировой войны и революционных потрясений) платить толком было нечем. «Мы …брали от крестьян все излишки, и даже иногда не излишки, а часть необходимого для крестьянина продовольствия, брали для покрытия расходов на армию и содержание рабочих. Брали большей частью в долг, за бумажные деньги (которые тогда были ничего не стоящими простыми бумажками – Г.В.)» [8. С. 219-220]. Это была тяжёлая и жестокая мера. Но крестьяне во время Гражданской войны её приняли. Было понимание: хлеб нужен солдатам и рабочим для защиты тех же крестьян от помещиков и крупных землевладельцев, которым руководители белого движения обещали вернуть национализированную и переданную большевиками во владение крестьянам собственность. Крестьянам была понятна мысль Ленина: «Иначе (как прибегая к «военному коммунизму»» и «продразвёрстке» - Г.В.) победить помещиков и капиталистов в разорённой мелкокрестьянской стране мы не могли» [8. С. 220]. Крестьяне приняли политику «военного коммунизма» с её «продразвёрсткой», - но приняли как временную меру. И потому, когда после победы в Гражданской войне большевики попытались продолжить «коммунистическую» политику продразвёрстки, крестьяне сказали «Нет!» После того, как угроза помещичьей реставрации миновала, они отказывались отдавать продукты своего труда государству. Они много веков работали «на кого-то» - на дворян, помещиков, купцов, бурмистров и теперь желают поработать «на себя». А им подсовывают нового «хозяина» - государство. Зачем тогда революция? Большевики натолкнулись на стену, на решительное сопротивление крестьянской массы. «К весне 1921 года, - констатировал Ленин, - выяснилось, что мы потерпели поражение в попытке «штурмовым» способом перейти к социалистическим основам производства и распределения». [11. С. 204]. И – «поражение более серьёзное, чем какое бы то ни было поражение, нанесённое нам Колчаком, Деникиным или Пилсудским, поражение гораздо более существенное и опасное» [10. С. 159]. Главное, что тяжесть, опасность и масштабы этого поражения были связаны с более значительным фактором, чем сопротивление крестьянства. Тупиковость ситуации вызывалась и более фундаментальными причинами. У большевиков была неколебимая уверенность, что дорога в светлое будущее идёт через национализацию, огосударствление, обобществление всего и вся. Всё – через государство, и ничего – помимо государства! Они огосударствили крупную промышленность, железные дороги, финансовую систему, «огосударствили» деятельность рабочего класса. Осталось «огосударствить» крестьянство: каждого крестьянина, каждое крестьянское хозяйство сделать частью той общенациональной «фабрики», которую в «Государстве и революции» намечал создать Ленин. И вот тут-то и выяснилось, что не только крестьянин не желает быть «деталью», «винтиком» общенациональной «фабрики», но и что в принципе невозможно «огосударствить» миллионы мелких, самостоятельных, разрозненных крестьянских хозяйств. Они атомизированы, между ними не протянуты связующие экономические нити. Их можно соединить, сделать частью единого экономического «конвейера» только двумя способами: либо продолжением военно-коммунистического насилия (вариант, применённый впоследствии, губительный для крестьян, для сельского хозяйства и для страны в целом, ибо безмерное и жестокое насилие в мирное время – путь к социальной катастрофе), либо – торговлей, рынком[3]. По второму, гуманистическому и экономически эффективному пути и предложил пойти Ленин. Давайте запомним эту дату: 8 февраля 1921 года. Идет заседание Политбюро, решаются десятки насущных вопросов. Ленин на несколько минут отключается от шумной дискуссии и на клочке бумаге набрасывает строки: «1. Удовлетворить желание беспартийного крестьянства о замене развёрстки (в смысле изъятия излишков) хлебным налогом. 2. Уменьшить размер этого налога по сравнению с прошлогодней развёрсткой. 3. Одобрить принцип сообразования налога со старательностью земледельца в смысле понижения %-та налога при старательности земледельца. 4. Расширить свободу использования земледельцем его излишков сверх налога в местном хозяйственном обороте, при условии быстрого и полного внесения налога». Так зародилась новая экономическая политика – знаменитый НЭП. А потом будет 15 марта 1921 года. Х съезд РКП(б). Доклад Ленина «О замене развёрстки натуральным налогом». И первый пункт резолюции съезда: «…развёрстка как способ государственных заготовок продовольствия, сырья и фуража заменяется натуральным налогом» [3. С. 6о8]. Всё! Новая экономическая политика становится официально принятой стратегией развития страны. Пункт второй резолюции разъяснял: «…налог должен быть меньше налагавшегося до сих пор путём развёрстки обложения» [3. С. 414]. После его сдачи у крестьян будут оставаться запасы (именуемые несколько нелепо: «излишки») зерна, других сельскохозяйственных продуктов – с которыми он волен будет поступать по своему (а не «государственному) усмотрению. Таким образом и будет возрастать объём работы крестьянина не «на государство», а «на себя», что резко повысит мотивацию его деятельности, производительность его труда (от чего выиграет и государство). «Всё дело в том, - разъяснял на Х съезде Ленин, - чтобы дать крестьянам стимул, побудитель, с точки зрения экономики. Нужно сказать мелкому хозяину: «Ты хозяин (а не крепостной государства – Г.В.), производи продукты, а государство берёт минимальный налог» [3. С. 414]. Оставшиеся у тебя, после сдачи налога, продукты ты можешь вынести на рынок, пустить в «оборот»[4]. «Этот самый «оборот» - толчок для крестьянина. Хозяин может и должен стараться за свой собственный интерес, потому что с него не возьмут всех излишков, а только налог, который, по возможности, нужно будет определить заранее» [3. С. 413]. Это был настоящий социально-экономический переворот – на практике, это была предпосылка пересмотра основ прежней социалистической теории. Надо понять, разъяснял Ленин, что открытие дверей «обороту», «торговле», «рынку» — это открытие дверей капитализму. Это оживление капиталистических отношений в стране, взявшей курс на социализм. Парадокс состоял в том, что только через «оживление» капитализма можно было двигаться к социализму в мелкокрестьянской стране. Это был ленинский ответ на задачу «как строить… социалистическое здание в мелкокрестьянской стране» [9. С. 151]: «Гвоздь вопроса в том, чтобы мы поняли, что …капитализм этот необходим для широкого крестьянства и частного капитала, который должен торговать так, чтобы удовлетворить нужды крестьянства. Необходимо дело поставить так, чтобы обычный ход капиталистического хозяйства был возможен, ибо это нужно народу, без этого жить нельзя (курсив мой! – Г.В.)» [13. С. 85-86]. Вот так: через торговлю, рынок, оживление капитализма (без которого «жить нельзя»), - складывается новая, необычная социально-экономическая система: «социализм», дополняемый «капитализмом», или «капитализм», окружённый «социализмом». Система, которую можно было бы обозначить, как «социализм-капитализм» или «капитализм-социализм» и которую Ленин назвал «государственным капитализмом». С этим понятием Ленин выходит на принципиально новый уровень теории, - и тут масса теоретических тонкостей, которые нельзя упустить. После доклада на Х съезде о нэпе Ленин в заключительном слове заметил: «…то, о чём здесь многие, и даже большинство (! – Г.В.), из высказавшихся ораторов говорили в своих речах и на что указывается в поданных записках, это – неизбежное усиление мелкой буржуазии, буржуазии и капитализма. «Вы таким образом открываете настежь, - писали некоторые в своих записках, - для развития буржуазии, мелкой промышленности и для развития капиталистических отношений»» [3. С. 440]. Вот ведь как: большинство участвовавших в прениях по ленинскому докладу полагает, что в результате нэпа страна скатится к капитализму (зачем тогда делали революцию?). И были против такого «скатывания». А за пределами большевистской партии, в среде меньшевиков, эсеров и европейских социал-демократов, такое «скатывание» приветствовалось: большевики, наконец, повернулись лицом к реальности. Для социализма в России сейчас нет условий. Реален только буржуазный путь, о чём мы (меньшевики и эсеры) говорили накануне Октябрьского переворота. Но большевики тогда нас не послушали. Вот и вынуждены теперь, после революционного эксперимента Октября, дорого стоившего России, вернуться к нашим словам. Ленин в докладе на ХI съезде приводит сентенцию Отто Бауэра, одного из идеологов европейской социал-демократии: «Вот они отступают; мы всегда говорили: революция – буржуазная». Да ничего подобного, энергично возражает Ленин, ни к какому капитализму мы не скатываемся. Мы поворачиваемся не к капитализму как таковому, а к особому типу капитализма, который классическим типом капитализма не является, ибо допускаемые нами капиталистические отношения окружены высоким социалистическим забором. У нас не «капитализм» возникает, а смешанное единство «социализма» и «капитализма». Это новое, невиданное в истории социальное образование. Это не подавление капитализмом социализма, но и не подавление социализмом капитализма. Это«соревнование государственных и капиталистических предприятий», «практическое соревнование способов капиталистических и способов наших (то есть социалистических – Г.В.)» [13. С. 89]. Для большевиков смысл такого соревнования: учиться у капиталистов – работать организованно, напряжённо, стремясь получить возможно более высокую прибыль (которая будет использована для укрепления и развития страны). Учиться, ибо «за этот год, - отмечал Ленин, - мы доказали с полной ясностью, что хозяйничать мы не умеем» [13. С. 80]. А «рядом действует капиталист… берёт прибыль, …он умеет». А то «прибыли у вас нет, - обращается Владимир Ильич к неумёхам-коммунистам, - принципы коммунистические, идеалы хорошие, - ну, расписаны так, что святые люди, в рай живыми проситесь, а дело делать умеете?» [13. С. 79]. Так учитесь у капиталистов и через эту учёбу повышайте силу социалистического уклада – не подавлением оппонентов, а обучением у них. Стремитесь продемонстрировать своё историческое превосходство цивилизованными, экономическими методами. «Нам надо выдержать соревнование с простым приказчиком, с простым капиталистом, купцом» [13. С. 81]. И, наконец, главную особенность нэпа, его место в историческом ряду мирового социального развития Ленин видит в том, что нэп – не просто какая-то на время провозглашённая тактика, а новая общественная формация, которая, имея черты социализма и капитализма, не является ни тем, ни другим. енин называет ее «государственным капитализмом». «Что это ещё за мудрствования насчёт «капитализма-социализма», «социализма-капитализма»? – восклицали воспитанные на догмах оппоненты внутри большевистской партии. – Где у Маркса можно вычитать подобную ересь? И что тут нового в понятии «государственного капитализма?». «Госкапитализм есть капитализм, - возражал Ленину Преображенский, - и только так понимать можно и должно» [13. С.117]. И – резкий ответ Ленина: «Я утверждаю, что это есть схоластика. До сих пор никто не мог написать такой книжки о капитализме в истории человечества, потому что мы это только впервые (!- Г.В.) теперь переживаем. До сих пор сколько-нибудь путные книжки о госкапитализме писались при таких условиях и при том положении, что государственный капитализм есть капитализм. Теперь вышло иначе, и никакой Маркс и никакие марксисты не могли это предвидеть. И не нужно смотреть назад» [13. С. 117]. И не нужно «заглядывать в старые книги» - там написано совершенно не про то: «там написано про тот государственный капитализм, который бывает при капитализме, но нет ни одной книги, в которой было написано про тот государственный капитализм, который бывает при коммунизме» [9. С. 84]. Наш госкапитализм – «это - капитализм до такой степени неожиданный, никем абсолютно не предвиденный» [13. С. 117-118]. Наш госкапитализм – «не тот, о котором писали немцы. Это капитализм, допущенный нами… Капитализм мы допустили, но в тех пределах, которые необходимы крестьянству» [13. С. 119, 120]. Таким образом, наш госкапитализм –только наполовину капитализм, а наполовину – социализм. Эти «половинки» нашего госкапитализма будут соревноваться друг с другом, ограничивать и дополнять друг друга. Это будет соперничество и сотрудничество одновременно. Их соперничество даст сильный толчок развитию и сельского хозяйства, и промышленности. Поддерживаемые капиталистической частью новой социальной (нэповской) системы рыночные начала, мотивы получения прибыли будут стимулировать хозяйственную активность, способствовать гибкости в решении хозяйственных проблем, ускорению темпов развития. Социалистическая же составляющая нашего госкапитализма будет ограничивать эгоистические, эксплуататорские устремления капиталистического сектора, побуждая его работать на «общее дело», стимулируя развитие его социальных функций, гуманизируя его. В связи с этим однопартийцы часто спрашивали Ленина: «А не проиграем ли мы в этом соревновании? Ведь капитализм, как вы сами говорите, опытнее нас и превосходит в умении вести дело». Ленин не скрывал, что опасность потерпеть поражение в соревновании с капитализмом велика. Но у нас, уверял он, есть все шансы, чтобы избежать поражения, чтобы цивилизовать, ограничить капиталистические устремления. «В чём наша сила» [13. С. 95]? – ставит вопрос Ленин. И отвечает, делая акцент на трёх факторах:
Поэтому, утверждал Ленин, у нас есть все шансы успешно выйти из всех тупиков, в которые нас завела прежняя, военно-коммунистическая политика и вступить на дорогу экономического прогресса. Из правила, по которому предпосылкой успеха новой экономической политики является исключение из блока с капитализмом крупных капиталистических собственников, есть одно важное исключение: в этот блок всё-таки допускается крупный капитал, но лишь в одной форме – в форме зарубежных концессий. «Концессии, - подчёркивал Ленин, - это блок с капитализмом передовых стран», «это экономический союз, блок, договор с передовым финансовым капиталом, в передовых странах» [3. С. 443]. Так что монополистический, олигархический капитал по предложению Ленина всё же будет допущен. С одним «но»: это будет зарубежный капитал, у которого не будет возможности доминировать в экономическом блоке нэпа и которому нет нужды доминировать политически. От его возможных политических поползновений страна защищена всей мощью государства трудящихся, в том числе и военной. Да, экономически он в первое время будет эксплуатировать нас весьма основательно. Да, значительно больший объём экономических выгод от нашего с ним сотрудничества будет доставаться ему, мы же получим лишь небольшое увеличение продуктов. Но пока нам всё равно это выгодно. «Если мы дадим руду или лес концессионеру, - разъясняет Владимир Ильич, - он возьмёт громадную долю этого продукта и даст нам небольшое долевое отчисление. Но для нас так важно увеличить количество продуктов, что и небольшое отчисление есть громадный плюс…. Небольшое улучшение положения городских рабочих, которое при помощи концессий будет обеспечено по договору и которое заграничному капиталу не представляет ни малейшей трудности, даже оно есть плюс, есть укрепление нашей крупной промышленности. И это, благодаря экономическому влиянию, послужит для улучшения положения пролетариата, для улучшения положения того класса, который держит в своих руках государственную власть» [3. С. 443]. Вот такой оригинальный союз намечает Ленин: с зарубежным крупным капиталом для упрочения национального социалистического сектора, для усиления его позиций в соревновании с национальным мелким и средним капиталом. И крупный зарубежный капитал шёл на этот союз, ибо получал значительные экономические выгоды. Дотянуться до руля политической власти нашей страны он не мог, - да ему и не нужны были политические выгоды: с лихвой хватало экономических. Наконец, завершающее звено теории новой экономической политики – кооперация. Мысль о ее социалистическом значении появилась у Ленина спустя почти два года после Х съезда. В принятой им, концепции нэпа недоставало, как потом выяснил Ленин, очень важного звена. Там говорилось о соревновании социалистических и капиталистических элементов, крестьянского мелкобуржуазного хозяйства и плановой государственной экономики, которое должно было способствовать ускорению хозяйственного развития. Но оставался вопрос: а что же это «мелкое крестьянское хозяйство» - так и будет оставаться на долгие годы в пространстве частной собственности, в пространстве капитализма? А нельзя ли найти пути приближения крестьянина к коллективистским, социалистическим формам деятельности? Этот путь был Лениным найдена – кооперация: «Благодаря нэпу кооперация получила у нас совершенно исключительное значение… Теперь гигантское, необъятное значение приобретает для нас кооперирование России…» [17. С. 369-370]. Через кооперацию, то есть через совместную деятельность мелких частных собственников в различных сферах производства, потребления, распределения, руководствуясь своим частным интересом, крестьянин вступает в коллективистскую, потенциально социалистическую, сферу деятельности – вначале эпизодически, потом, видя пользу для, делает дальнейшие шаги, укрепляя и развивая свои общественные связи. Его «частный интерес» подталкивает его к коллективной, кооперативной деятельности, которая вместе с социалистической деятельностью рабочего класса на госпредприятиях будет способствовать построению социалистического общества. Так, по Ленину, будет решаться задача – «чтобы всякий мелкий крестьянин мог участвовать в этом построении» [17. С. 370]. Для Ленина приход к идее кооперации как форме перехода крестьянства «к новым порядкам путём возможно более простым, лёгким и доступным» [17. С. 371] значил многое: его концепция новой экономической политики получила достойное завершение. Без этого звена она была неполна, ущербна. «Мы перегнули палку, - пишет он, - переходя к нэпу, не в том отношении, что слишком много места уделили принципу свободной промышленности и торговли, но мы перегнули палку… в том отношении, что забыли думать о кооперации» [17. С. 371]. Теперь найдены все звенья экономической деятельности, соединение которых способно обеспечить не только хозяйственный прогресс страны, но и её прогресс в движении к социализму – в его новой по сравнению с прежними представлениями форме. «В самом деле, - пишет Ленин, - власть государства на все крупные средства производства, власть государства в руках пролетариата, союз этого пролетариата со многими миллионами мелких и мельчайших крестьян, обеспечение руководства за этим пролетариатом по отношению к крестьянству и т.д. – разве это не всё, что нужно для того, чтобы из кооперации, из одной только кооперации» мы получили бы «всё необходимое для построения полного социалистического общества». «Это ещё не построение социалистического общества, но это всё необходимое и достаточное для этого построения» [17. С. 370]; «строй цивилизованных кооператоров при общественной собственности на средства производства, при классовой победе пролетариата над буржуазией – это есть строй социализма» [17. С. 373]. На этом создание концепции новой экономической политики (а по сути, концепции «нового социализма») было завершено. Сопряжение в рамках единого социального пространства плана и рынка, социализма и капитализма (мелкого и среднего), национальной экономики и крупного зарубежного капитала (концессии) с опорой на специфический «госкапитализм» и кооперацию – таковы главные черты этой новой теории послекапиталистического общественного развития. Нередко нэп рассматривают не как новую концепцию социализма, а как временное «отступление» от «подлинного социализма». Минует-де время «отступления», и общество вновь вернётся к прежнему, «нормальному» социализму. Так перечёркивается фундаментальная новизна ленинского теоретического поиска. Да, у Ленина встречается характеристика нэпа как «отступления». Но если повнимательнее вчитаться в ленинские тексты, то не трудно понять, о каком «отступлении» идёт речь. Да, мы «отступили». От чего и к чему? От «социализма» к «капитализму», чтобы затем вновь вернуться к тому социализму, от которого временно «отступили»? Ничего подобного! Ленин мыслит иначе: мы «отступили» от ряда наших прежних нереалистических, утопических установок и надежд, мы забежали «вперёд»; не считаясь с реальностью. Мы не в «социализм» забежали, от которого надо-де вернуться «назад», к капитализму. Мы забежали в Утопию, от которой надо вернуться к Реальности. И с точки зрения исторического развития нэп - это не «шаг назад», а «шаг вперёд»[6]. Мы «отступаем», выскакиваем из тупика, где нет возможностей дальнейшего движения, из болота, в которое мы забрели, и где ожидает нас гибель. Ленин постоянно подчёркивает условность этого термина «отступление»: «мы сейчас отступаем, как бы (! – Г.В.) отступаем назад…» [17. С. 302]. В этом вся соль: мы не «отступаем», мы «как бы» отступаем, а в действительности делаем «шаги вперёд». Другой важный аспект - соотношение нэпа и Октябрьской революции. Ряд исследователей высказывают мысль, что нэп – это не столько исправление ошибок, сделанных под влиянием прежней социалистической теории, сколько попытка исправления главной исторической ошибки большевиков – Октябрьской революции. Нэп представляется ими как отрицание Октября, который–де был «тягчайшей ошибкой», толкнувший Россию на «тупиковый, гибельный путь». У меня другая точка зрения. Новая экономическая политика, «оживлявшая» капитализм, ставила задачу: использовать его потенциал, не допуская возможности его победы над социалистическим укладом, – что и было условием экономического прогресса. А возможность ограничения капиталистических тенденций связывалась с тем, что политическая и экономическая (в силу национализации крупных предприятий) власть находилась в руках трудящихся. Всё это было условием успеха нэпа. Но ведь именно Октябрьская революция и создала эти условия: она привела рабочий класс и его партию к политической и экономической власти. Без этого был бы невозможен даже разговор о нэпе. Но не только Октябрь был предпосылкой нэпа. Новая экономическая политика, со своей стороны, высветила истинное содержание Октябрьской революции: оно не сводилось к задачам собственно социалистического характера. Вот свидетельство самого Ленина: «Непосредственной и ближайшей задачей революции в России была задача буржуазно-демократическая (а отнюдь не социалистическая! – Г.В.), свергнуть остатки средневековья, снести их до конца, очистить Россию от этого варварства, от этого позора, от этого величайшего тормоза прогресса» [9. C. 144]. И далее: «Мелкобуржуазные демократы (меньшевики и эсеры – Г.В.) восемь месяцев (после Февральской революции – Г.В.) «соглашались» с помещиками, хранящими традиции крепостничества, а мы в несколько недель и этих помещиков и все их традиции смели с земли русской до конца» [9. С. 146]. «Мы довели буржуазно-демократическую революцию до конца…, это значит – очистка социальных отношений (порядков, учреждений) страны от средневековья, от крепостничества, феодализма» [9. С. 144-145]. Без решения этих задач, осуществлённых Октябрьской революцией, все дальнейшие разговоры о «социализме», «госкапитализме», «кооперации», «концессиях», нэпе были бы бессмысленны. Не «тягчайшей ошибкой», а всемирно-историческим деянием была Октябрьская революция. Деянием, не лишённым целого ряда иллюзий и утопических установок. Вот их, и только их и стремился исправить нэп. Но успехи нэпа оказались не долговременными. Через 5-6 лет после его провозглашения нэп был похоронен в силу как объективных, так и субъективных причин. Однако в их числе обычно забывают незавершённость, недоработанность, ограниченность самой новой экономической политики. Да, при возникновении нэп был, можно сказать, «живой водой» для умиравшей экономики - и, действительно, оживил её. Но в нэповской «реке» текла не только «живая», но и «мёртвая» вода. Ленин не смог (или не успел?) избавить нэповское течение от этой «мёртвой воды».
«Мёртвая вода» эпохи нэпа Нэп был плюралистической экономической демократией (пространством сотрудничества и соперничества разных укладов и экономических тенденций). Но эта нэповская демократия всё время натыкалась на недемократические политические стены. Политическая система страны в эпоху нэпа оставалась неизменной со времён военного коммунизма: диктатура пролетариата, приоритет революционной целесообразности по отношению к праву, жёсткий централизм. Экономическая демократия не могла реализовывать свой социальный потенциал в условиях политической диктатуры. Великий политический диагностик, Ленин хорошо различал симптомы этой социальной болезни: «наш аппарат ровно никуда не годится», нужна «переделка нашего аппарата» [17. С. 376]. Он весь пропитан бюрократизмом, «комчванством», оторван от масс. Коммунисты стали бюрократами. В обыденном сознании «бюрократизм» обычно не рассматривается как какое-то масштабное и опасное социальное зло. Это волокита, культ бумажки, за которой не прослеживается человек. В действительности бюрократизм – особый тип антинародного политического режима. Бюрократизм – это неподконтрольность власти чиновников народу. Мотивы и характер их деятельности тщательно скрывается от граждан. «Всеобщий дух бюрократии, - писал Маркс, - есть тайна, таинство…, соблюдение этого таинства обеспечивается в её собственной среде иерархией организаций, а по отношению к внешнему миру – её замкнутым, корпоративным характером» [20. С. 272]. Бюрократ знает: не от народного мнения зависит его жизнь и карьера, а от благосклонности его начальника. Отсюда высокомерие, пренебрежительность по отношению к нижестоящим и угодничество, лизоблюдство по отношению к стоящим выше. Российское чиновничество, заметил народнический публицист Михайловский, подобно лестнице: если смотреть на неё снизу вверх - восходящая лестница господ, если смотреть сверху вниз – нисходящая лестница лакеев. Баре и холуи одновременно! Бюрократизм – система беспрекословного подчинения высшему политическому Авторитету. «Авторитет есть… принцип её (бюрократии – Г.В.) знания, и обоготворение авторитета есть её образ мыслей» [20. С. 243]. Бюрократизм – система, замешанная на политическом насилии, произволе и волюнтаризме. «Бюрократия хочет всё сотворить…она возводит волю в cause prima (в первопричину). Для бюрократа мир – просто объект его деятельности» [20. С. 243]. И отсюда – грозное ленинское пророчество: если что нас погубит, то бюрократизм, потому что «самый худший у нас внутренний враг – бюрократ», и «от этого врага мы должны очиститься» [18. С. 15]. Ленин видел зловещую цепочку становления авторитарно-бюрократической системы: диктатура пролетариата перерастает (в силу малочисленности и деклассированности российского пролетариата) в диктатуру партии, та - в диктатуру ЦК, та – в диктатуру Политбюро, и, наконец, на вершине этой диктаторской вертикали - непререкаемый Авторитет. Конечно, эта цепочка не будет чересчур зловещей, если им будет человек интеллигентный, не снедаемый честолюбием, не упивающийся огромной властью, умеющий ею цивилизованно, в интересах общества, пользоваться. А если нет? Нельзя, чтобы судьба страны столь капитально зависела от психических особенностей и интеллектуального склада руководителя. Это чревато страшными бедами. Ленин видел эту чрезвычайно опасную, душащую инициативу масс, социальную болезнь – бюрократизм (которая сродни раковой опухоли). И самоотверженно искал лекарство от нее. «Я советовал бы …предпринять …ряд перемен в нашем политическом строе, - взволнованно писал он. – Мне хочется поделиться …соображениями, которые я считаю наиболее важными» [16. С. 343]:
2 Увеличить число членов ЦКК (Центральная контрольная комиссия, орган партийного контроля) - против бюрократизации партийного аппарата. Рабкрин, объединённый с ЦКК, должен стать органом, не допускающим сосредоточение власти в партии и государстве в одних руках.
«Я планирую, - пишет Ленин, - …слияние авторитетнейшей партийной верхушки с «рядовым» наркоматом» [17. С. 406]. «Авторитетнейшая партийная верхушка» - это ЦКК (Центральная контрольная комиссия партии). «Рядовой» наркомат – это Рабкрин (Рабоче-крестьянская инспекция). Ленин видит в этом слиянии инструмент дебюрократизации, демократизации государственной и партийной системы. Ведь бюрократизм – это власть, не подконтрольная народу. Значит, для его преодоления надо поставить власть (и в государстве, и в партии) под контроль – такова основная ленинская идея. Для этого надо, во-первых, объединить («слить») два контрольных органа: партийный (ЦКК) и государственный (Рабкрин). Рабкин, контролируя работу госаппарата, будет иметь возможность опереться на авторитет и полномочия высшего партийного органа – ЦКК, а ЦКК обретёт дополнительную силу, опираясь на стоящие за Рабкрином массы рабочих и крестьян. Во-вторых, надо организационно, кадрово укрепить обе контрольные структуры: увеличить число членов ЦКК[7], а разбухший аппарат Рабкрина свести до 300-400 служащих. В эту новую структуру должны войти «лучшие элементы, которые есть в нашем социальном строе…: передовые рабочие… и …элементы действительно просвещённые, за которых можно ручаться, что они ни слова не возьмут на веру, ни слова не скажут против совести», которые бы «не побоялись признаться ни в какой трудности и не побоялись никакой борьбы для достижения серьёзной поставленной цели» [17. С. 391-392]. Вот так. Собрать несколько сотен таких замечательных людей и наделить их высокими контрольными функциями! И будут они, как мыслил Ленин, контролировать и ЦК партии, и Политбюро: «присутствовать на Политбюро и проверять все документы, …участвовать в контроле и улучшении нашего госаппарата, начиная с высших государственных учреждений и кончая нижними местными и т.д.». В результате «в нашем ЦК уменьшится влияние чисто личных и случайных обстоятельств и тем самым понизится опасность раскола» [17. C. 386-387]. Члены этой новой организации «должны составить сплочённую группу, которая, «не взирая на лица», должна будет следить за тем, чтобы ничей авторитет, ни генсека (вот: и Сталина возьмут под контроль! – Г.В.), ни кого-либо из других членов ЦК (наркома Троцкого, руководителя питерских коммунистов Зиновьева и московских – Каменева! – Г.В.) не мог помешать им сделать запрос, проверить документы и вообще добиться безусловной осведомлённости и строжайшей правильности дел» [17. С. 387]. Увы, красивая утопия в стиле Фурье! Кто будет подбирать несколько сотен этих прекрасных контролёров высшей власти? «Служащих Рабкрина мы (кто это «мы»? – по-видимому, руководители партии – Г.В.) должны подбирать совершенно особо и не иначе, как на основании строжайшего испытания (кто их будет «испытывать»? – ну, конечно, высшее партийное руководство, кто же ещё! – Г.В.)… Рабочие, которых мы привлекаем в качестве членов ЦКК, должны быть безупречны, как коммунисты (кто это будет определять? – по-видимому, высшие партийные инстанции, которые потом и будут контролироваться подобранными ими людьми – Г.В.)» [17. С. 393]. И что показала практика? Ну, подобрали высшие партийные руководители (во главе с генсеком Сталиным) несколько сотен людей для новой организации (положив им, по совету Ленина, высокие оклады – в целях их «независимости»), поставили во главе верного сталинского оруженосца - Куйбышева (того самого, кто высказал предложение напечатать статью Ленина в одном экземпляре «Правды»). И начала эта новая организация «контролировать». Кого? Сталина (тщательно подбиравшего её членов)? Предохранила она Политбюро от раскола? Да, нет, катастрофически этот раскол ускорила, став дубинкой в руках формировавшего её Сталина. С её помощью он хорошо «проконтролировал» своих соперников из Политбюро… А ХII съезд, к которому с такой надеждой обращался Ленин, вопрос о Рабкрине даже не внёс в повестку дня и никаких намеченных Лениным полномочий ЦКК не предоставил (и не стал ЦКК органом, равноправным ЦК). Вот и вся история с реорганизацией Рабкрина и ЦКК. Не об этом мечтал Владимир Ильич!.. Хотя нельзя не обратить внимание на особенность ленинских мыслей: в них туманно, но просвечивает идея создания второго центра власти, ограничивающего всевластие и всемогущество первого центра (ЦК, Политбюро) и получающего право контроля над ним (некий намёк на двухпартийность). Так, может, и стоило прописать эту идею и довести её до логического конца в теории и до реализации её на практике? И, может, пришёл бы тогда Владимир Ильич к констатации того, что вообще «диктатура пролетариата» (которой, хотя и менее уверенно, но всё же держался он до последних дней) не может быть политической системой нового, основанного на нэпе, социалистического общества. Ведь нэп усиливал многообразие и разнообразие интересов социальных сил. И задача, следовательно, была – находить эффективные способы согласования интересов этих различных социальных слоёв, групп, классов. А такое возможно, только если эти различные социальные силы будут иметь своих политических представителей, политические организации, формулирующие и защищающие эти интересы. Придётся продумать механизмы согласования интересов, способы реализации согласованных ими программ действия. Это могут быть только демократические механизмы и способы. Диктатура таких механизмов не имеет. В ней доминирует «механизм подавления» - всех, кто не согласен с навязываемой обществу «генеральной линии» партии. Значит, следовало бы, по-видимому, «коренным образом» пересмотреть «всю точку зрения» не только на экономическую систему социализма, но и на диктатуру пролетариата, на всю политическую систему, сложившуюся в период военного коммунизма. Нужна была, иначе говоря, по аналогии с новой экономической политикой (НЭП) новая политическая политика (НПП), а не просто «ряд изменений» в политическом строе. «Новая политическая политика», которая исключала бы слова «диктатура», «революционная целесообразность» и которая была бы теорией новой демократии и правового государства. Я представляю, насколько сложно было в тех, драматических, условиях 20-х годов придти к мысли о необходимости демократии (вместо диктатуры), насколько сложно было разработать концепцию Демократии применительно к российским условиям той поры и тем более воплотить её в жизнь. И всё же следовало бы, наверное, поискать приемлемых демократических форм, испробовать разные варианты, пусть и рискованные.
Может быть, стоило прислушаться к советам Розы Люксембург: «Историческая задача пролетариата, когда он приходит к власти, — создать вместо буржуазной демократии социалистическую демократию, а не упразднить всякую демократию» [19. С. 331]; - «Без свободной, неограниченной прессы, без беспрепятственной жизни союзов и собраний …немыслимо именно господство широких народных масс» [19. С. 326-327]; - «Единственный путь к возрождению: школа самой общественной жизни, неограниченная широчайшая демократия (курсив мой – Г.В.)» [19. С. 330];- «Свобода лишь для сторонников правительства, лишь для членов одной партии — сколь бы многочисленными они ни были — это не свобода. Свобода всегда есть свобода для инакомыслящих. Не из-за фанатизма «справедливости», а потому, что от этой сути зависит все оживляющее, исцеляющее и очищающее действие политической свободы; оно прекращается, если «свобода» становится привилегией» [19. С. 331]. Ещё раз: экономическая демократия нэпа нуждалась в помощи политической демократии. Фундаментальная экономическая реформа нэпа нуждалась в дополнении её фундаментальной же политической реформой. Предложенный Лениным «ряд политических изменений», шедших в общем и в целом в направлении демократизации общественного строя, эту фундаментальную задачу, однако, не решал. Как и идея реорганизации Рабкрина и ЦКК, не дало результата и предложениеоб увеличении числа членов ЦК как средства ограничения всевластия партийной верхушки, избежания раскола и условия «обучения цекистской работе» более широкого круга партийцев[8]. Наконец, - о предложении сместить с поста генсека Сталина, который «сосредоточил в своих руках необъятную власть» и вряд ли сумеет «достаточно осторожно пользоваться этой властью» [16. С. 345]. Ленин делает акцент на грубости Сталина. «Это …может показаться …мелочью, но с точки зрения предохранения от раскола… это не мелочь, или это такая мелочь, которая может получить решающее значение» [16. С. 346]. При этом Ленин называет Сталина (наряду с Троцким) «выдающимся вождём современного ЦК» [16. С. 346]. Но «выдающийся вождь» - «груб», поэтому сместите его с поста генсека. На чашах весов – две характеристики, данных Лениным Сталину: на одной – «выдающийся вождь», на другой – «грубость». Ну, разве какая-то там «грубость» может перевесить чашу с «выдающимся вождём»? И кто, скажите, не бывал «груб» в то сложное и «грубое» время? Да и сам Ленин пишет, «грубость» - это «недостаток, вполне терпимый в среде и в общении между нами, коммунистами» [16. С. 346]. Он предлагает на место генсека назначить другого человека, который отличался бы «от тов. Сталина только одним (! – Г.В.) перевесом, именно более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т.д.» [16. С. 346]. Начинаем искать такого человека. Зиновьев и Каменев? Но в том же письме Ленин счёл нужным напомнить, что «не является случайностью» их «октябрьский эпизод» (когда они выступили против восстания, сообщили об этом в открытой печати, выдав секретное решение ЦК»). Струсили. Предали. Все же помнят, что сам Ленин назвал их штрейкбрехерами, которых больше «товарищами» не считает, и требовал исключения их из партии. А Сталин-то не струсил, не предал. Куда же Зиновьеву с Каменевым соперничать со Сталиным? Бухарин? Да, «самый выдающийся» «из молодых», «ценнейший и крупнейший теоретик», «любимец всей партии». И тут же: «но его теоретические воззрения очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нём есть нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диалектики)» [16. С. 345]. Ну, и куда же ему, «не вполне марксисту», человеку, не вполне понимавшему диалектику, соревноваться с генсеком (который всего лишь «груб»)? Наконец, Троцкий. Да, «выдающихся способностей» человек, и «пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК» [16. С. 345]. Но тут же Ленин напоминает о прошлом «небольшевизме» Троцкого (что, впрочем, не надо ставить ему «в вину лично»). Но Сталин был большевиком всегда, неколебимым и твёрдым. Нет, и Троцкий, стало быть, ему не соперник. Таким образом, объективно своим «Письмом к съезду» Ленин не только не дезавуировал Сталина, но скорее поднял его над всеми другими вождями. В прошлом возникали ситуации, когда обладающий непререкаемым авторитетом Ленин мог в одночасье сместить Сталина, - хотя бы за его позицию в вопросах так называемой «автономизации», за поддержку Орджоникидзе в так называемом «грузинском инциденте». «Если дело дошло до того, - писал Ленин, - что Орджоникидзе мог зарваться до применения физического насилия…, то можно представить, в какое болото мы слетели. Видимо, вся эта затея «автономизации» в корне была неверна и несвоевременна», «я думаю, тут сыграли роковую роль торопливость и администраторское увлечение Сталина, а также его озлобление против пресловутого «социал-национализма». Озлобление вообще играет в политике обычно самую худую роль» [17. С. 356-357]. И далее – с прозрачными намёками на Сталина и Орджоникидзе: «Тот грузин, который… пренебрежительно швыряется обвинением в национал-социализме (тогда как он сам является настоящим и истинным не только «социал-националом», но и грубым русским держимордой)…, в сущности, нарушает интересы пролетарской классовой солидарности…» [17. С. 360]. Или другой эпизод, о котором рассказано в записках М.И. Ульяновой: «…узнав о болезни Мартова, В.И. просил Сталина послать ему денег. «Чтобы я стал тратить деньги на врага рабочего дела! Ищите себе для этого другого секретаря», - сказал ему Ст(алин). В.И. был очень расстроен этим, очень рассержен на Ст(алина)». В общем, предложенные Лениным «перемены в нашем политическом строе» результата не дали.
Сопутствовавшая демократическому нэпу авторитарная политическая система и была той «мёртвой водой», от которой нужно уберечь программу и стратегию современного социализма.
* * * Современная социально-преобразовательная стратегия невозможна без решения вопроса о роли нравственности в революционном (или шире – в политическом) процессе. Ленинские установки на сей счёт были подчас неудачны, или, скажем мягче, весьма неосторожны. Они как раз из разряда той «мёртвой воды», от которой мы хотели бы уберечь теорию современного социализма. Критический анализ этих установок тем более необходим, что именно их (предельно, впрочем, огрубляя и доводя до абсурда) брала на вооружение сталинская команда. Приступая к критическому анализу ленинских установок, я хотел бы сказать несколько слов о своеобразии этой критики. Сейчас развелось много мудрецов, которые, надев домашний халат и комнатные тапочки, удобно устроившись у мягко светящей настольной лампы, начинают «вершить историю», повелевая давно ушедшими в небытие классами и политическими партиями, просвещая политических лидеров далёкого прошлого, вынося им оценки за поведение, а то и привлекая чуть ли не к юридическому суду. И кажутся они себе в эти моменты значительными политическими персонами, чуть ли не всемирно-исторического масштаба, запросто встающими в один ряд, с Марксом, Энгельсом, Лениным, Чернышевским. Да даже не «на равных», а выше, значительно выше их, вечно «ошибавшихся», вечно говоривших и делавших что-то «не то». Я хотел бы избежать такой интонации. Я бы хотел не поучать великих деятелей прошлого, а учиться у них, учиться на их достижениях и ошибках (выявляемых ходом истории). Я хотел бы относиться к «ошибкам» Владимира Ильича примерно так, как он сам относился, например, к «ошибкам» бесконечно ценимой им Розы Люксембург. «Мы, - писал он в своих знаменитых «Заметках публициста», - ответим на это (на попытки скомпрометировать Розу отдельными её ошибками – Г.В.) двумя строками из одной хорошей русской басни: орлам случается и ниже кур спускаться, но курам никогда, как орлы, не подняться. Роза Люксембург…, несмотря на эти свои ошибки, …была и остается орлом; и не только память о ней будет всегда ценна для коммунистов всего мира, но ее биография и полное собрание ее сочинений… будут полезнейшим уроком для воспитания многих поколений коммунистов всего мира» [12. С. 421-422]. Жалки современные «куры», кудахтающие о «фундаментальных провалах» ленинской стратегии, не способные подняться до орлиного полёта ленинской мысли. Я же всего лишь констатирую, что в силу разных причин «орлиный полёт» Ленина иногда вдруг снижался. Вот об этих «иногда», о некоторых неудачных, неосторожных (способных обернуться большой бедой) его формулировках я и хочу сказать несколько слов. Итак, какие же «неудачные» формулировки Ленина имею я в виду? Первая: в «марксизме… нет ни грана этики» [5. С. 440]. Вообще-то это сказал Зомбарт. Но Ленин принял и решительно поддержал этот тезис. Никаких этически сдерживающих политическое действие факторов не существует, во имя намеченных целей «всё позволено», - так сталинцы трактовали ленинскую мысль, так вершили свои дела на практике. Это было, конечно, страшное упрощение, огрубление ленинской мысли, доведение её до абсолютного макиавеллизма. У Ленина она имеет другой подтекст, а именно: только нравственная проповедь не способна поколебать (а тем более устранить) буржуазный, антинародный режим. Нужна организованная политическая борьба угнетённых и эксплуатируемых классов – в ней главный залог успеха. Но сформулирована эта в принципе верная мысль очень неудачно, что и облегчало сталинцам трактовать её в макиавеллистском смысле, приспосабливая её к своему диктаторскому, тоталитарному режиму. В таких принципиальных, важных формулировках не должно быть двусмысленностей, должна быть исключена возможность их интерпретации в макиавеллистском духе. Должно быть ясно подчёркнуто, что марксизм – есть учение не за границами этики, а, напротив, - сама Этика, что марксизм в сути своей учение этическое, нравственное. Именно на это указывает сформулированная Марксом и Энгельсом в «Манифесте коммунистической партии» главная цель социалистического общества: всестороннее и универсальное развитие «прекрасной индивидуальности», «свободное развитие каждого есть условие развития всех». Об этом пишет Маркс в Манифесте первого Интернационала: «добиваться того, чтобы простые законы нравственности и справедливости, которыми должны руководствоваться в своих взаимоотношениях частные лица, стали высшими законами и в отношениях между народами». [23. С. 11]. Наконец, совершенно недвусмысленное определение Марксом сути своего учения: «Реальный гуманизм»! [21. С. 7,139,146]. И другой ленинский тезис: «Нравственность это то, что служит разрушению старого эксплуататорского общества и объединению всех трудящихся вокруг пролетариата, созидающего новое общество коммунистов» [7. С. 311]. Или, как обычно, в краткой форме излагают суть этой ленинской мысли: «Нравственно всё то, что служит созиданию «нового общества» (коммунизму, социализму…)». Заметим, что здесь Ленин признаёт-таки существование нравственности в марксизме (вот вам и «ни грана этики»!). И при этом справедливо указывает, что нравственность эта должна быть связана с созиданием «нового» (социалистического) общества. Но вот характер этой связи формулируется Лениным неудачно («неосторожно») – что позволяет интерпретировать его в макиавеллистском духе: «Всё, что приближает нас к желанной цели (коммунизму, социализму, как мы их понимаем) – всё допустимо, всё позволено, всё нравственно (цель оправдывает любые средства!)» Стоило бы, на мой взгляд, поменять местами части этой формулы. И тогда она приняла бы такой вид: «Всё, что нравственно, - служит будущему» «совершенному», «новому» строю («коммунизму», «социализму»). То есть не приближением к «совершенному» строю (на разные лады понимаемому) оценивать нравственность действий, а нравственностью оценивать - к «совершенному» ли строю движемся или в какую-то другую сторону. Ещё раз: «Всё, что нравственно, то служит социализму» (понимаемому как демократическое и гуманное «новое общество»). Не нравственность подчинять социализму, а социализм - нравственности! «Неудачность», «неосторожность» формулировок я также связываю с тем, что в них даже великим политиком не всегда учитывается уровень политической (да и общей) культуры людей, к которым он обращается с тем или иным лозунгом. Опасно в неразвитое политическое сознание вносить идеи и лозунги, которые это сознание не способно адекватно интерпретировать, которые допускают возможность их превратного толкования. К сожалению, таковы ленинские формулировки, касающиеся соотношения марксизма и демократии, политики и морали, нравственности и социализма. К такого рода неудачным формулировкам я бы отнёс и ленинское определение новой революционной государственности («диктатуры пролетариата»): «власть, опирающаяся непосредственно на насилие, не связанная никакими законами» [6. С. 245], исходящая в своей деятельности из «революционной целесообразности». Такое определение в сознании угнетённых (и потому радикально, революционно настроенных, но политически «тёмных») людей, которых было немало в народных низах, однозначно будет истолковано, как оправдание абсолютного произвола: если «никаких законов» нет, значит «всё позволено» и можно делать всё, что будет нами сочтено «революционной целесообразностью». Тут – с учётом неразвитого сознания значительной части революционной массы – нужна другая формулировка содержания и задач «новой государственности». Да, новая государственность не может опираться на прежние законы. Она действительно не связана никакими законами … прежней государственности. Но у неё должны быть свои, новые, законы, в рамках которых она и будет действовать. Да, поскольку новая государственность пробивает себе дорогу с помощью революционного насилия, она не может не применять насильственные методы («непосредственное насилие»!) Но у этого насилия тоже должны быть свои нормы, принципы, пределы, ограничения - дабы оно не превратилось в абсолютный произвол. Их должна установить новая, революционная государственность. Да, они будут ставить во главу угла «революционную целесообразность. Но содержание этой «целесообразности» тоже должно определяться не произвольными решениями того или другого политика (которые могут быть эмоциональными, субъективными, наносящими вред революционным преобразованиям), а тщательно продуманными, взвешенными, демократически обсуждёнными решениями институтов этой «новой государственности». И, следовательно, нужно искать формулировки и лозунги, которые отражали бы всю сложность задач, стоящих перед революционным народом. Иначе добрые намерения обернутся Большой Бедой. Итожим: ленинские определения соотношения нравственности и революции, политики и морали, содержания «новой государственности» следует отнести к тому, что мы назвали «мёртвой водой», и потому они не могут и не должны входить в состав современных социально-преобразовательных теорий. И ещё одна струя «мёртвой воды» в большевизме: обожествление партии и её решений. Вы только посмотрите, что говорят и пишут виднейшие соратники Ленина, которых он прочил в «наследники». Это же невозможно читать! Л.Д. Троцкий (в мае 1924 г., на ХIII съезде партии): «Партия в последнем счёте всегда права, потому что партия есть единственный исторический инструмент, данный пролетариату… Я знаю, что быть правым против партии нельзя. Правым можно быть только с партией и через партию, ибо других путей для реализации правоты история не создала» [4. С. 158]. Вот так готовился править Лев Давидович. Н.И. Бухарин («ценнейший и крупнейший теоретик партии», по известной характеристике Ленина): «Дискуссия недопустима потому, что она расшатывает самую основу диктатуры пролетариата, единство нашей партии и её господствующее положение в стране, что она льёт воду на мельницу групп и группировочек, жаждущих политической демократии» [2. С. 217]. (О, какое страшное преступление – «жажда демократии»!) Сталин, готовя впоследствии расправу над Бухариным, хорошо воспользовался этими сентенциями «крупнейшего теоретика». Л.Б. Каменев (дублируя Троцкого): «Целиком и полностью подчиниться партии. Мы избираем этот путь, ибо глубоко уверены, что правильная ленинская политика может восторжествовать только в нашей партии и только через неё, а не вне партии, вопреки ей» [2. С. 202]. И именно соглашаясь с ними, практик, «выдающийся менеджер» Сталин ставил борьбу с инакомыслящими «группировочками» внутри партии на почву практической политики, переходя от слов к делу: «Да, мы их арестовываем и будем арестовывать… Говорят, что история нашей партии не знает таких примеров. Это неправда. А группа Мясникова? А группа «рабочей правды»? Кому не известно, что члены этих групп арестовывались при прямой поддержке со стороны Зиновьева, Троцкого и Каменева?» [2. С. 203]. Вставить бы товарищу Сталину в компанию этой троицы ещё А.И. Рыкова с его самодовольно-победительной репликой по адресу инакомыслящих в заключительной речи на ХV съезде партии: «Я думаю, что нельзя ручаться за то, что население тюрем не придётся в ближайшее время несколько увеличить» [2. С. 202]. Какая изящная ирония! И, конечно, под «бурные аплодисменты». Бедный, несчастный, недальновидный, через десяток с небольшим лет расстрелянный за инакомыслие Алексей Иванович!.. Справедливости ради следует сказать, что скоро, очень скоро эти товарищи (за исключением, разумеется, Сталина), поняли всю чудовищность этих своих высказываний и начали борьбу за демократическую атмосферу в партии, но поняли слишком поздно, когда исправить уже было ничего нельзя. Ну, это всё же только «соратники» Ленина. У самого Владимира Ильича таких крайних высказываний не найдёте. Но всё же где-то близко к этому - позиция, занятая им на Х съезде по вопросу о «единстве партии». В чём тут проблема? Да, партия большевиков после Октябрьской революции была доминирующей политической структурой России. Она завоевала право определять пути развития страны. Но как эффективно определять эти пути развития? Ситуация 20-х – трудная и сложная. Сам Ленин пишет о том, что многие старые теоретические концепции не работают, что «мы вынуждены признать коренную перемену всей точки зрения нашей на социализм». А что же именно «переменить» и как «переменить»? Как определить в новых условиях перспективу развития? Тут необходима напряжённая работа всех теоретических сил. В ходе этой работы, в ходе поиска эффективных решений неизбежно появление разных предложений, разных концепций. Неизбежны и дискуссии вокруг них. И вот именно в этот период, в этой ситуации «поиска» Х съезд принимает решение «О единстве партии». Речь там идёт о запрете фракций, ибо фракции подрывают-де единство и сплочённость партии. На самом же деле это решение подрывало жизненность партии. Во-первых, «фракциями» можно было объявить (что постоянно впоследствии и случалось) любую коллективную поддержку предложений, противоречащих «официальной точке зрения». А во-вторых (и это главное), в тех условиях «запрет фракций» был на деле запретом на выдвижение и обоснование альтернативных точек зрения. Реально это выглядело так. Узкий круг вождей (по сути, Ленин, когда он был во главе партии) разрабатывает эту стратегию и предлагает её. Поскольку дискуссии, другие точки зрения запрещены (как ведущие к созданию «фракций), идеи приходящей сверху стратегии принимаются без особого обсуждения. Кто посмеет оспаривать предложения вождей, того (как «фракционера») вышибают из партии. Нелепейшая ситуация! А что, если в предложениях вождей есть ошибки, которые следует исправить? Ведь сам же Ленин криком кричал – при выработке нэповской стратегии: мы наделали массу серьёзных ошибок. И где же механизм их обнаружения, обсуждения и исправления? Х съезд сделал всё, чтобы такой механизм не сложился. И Ленин защищал это решение. Вот так, ещё до прихода к власти сталинской команды, закладывались основы будущей Большой Беды. В стране – «диктатура пролетариата», всю её политику определяет целиком и полностью единственная партия. Это означает (как признавали сами партийные вожди) «диктатуру партии». «Диктатура партии» (поскольку в ней многоголосие, инакомыслие запрещены) превращается в «диктатуру политбюро», та – в диктатуру группы доминирующих вождей, группа выдвигает главного своего лидера - рождается режим единоличной диктатуры. Так формируется печальной памяти цепочка: диктатура пролетариата – диктатура партии – диктатура политбюро – диктатура господствующей в политбюро группы вождей – единоличная диктатура Вождя (пресловутый культ личности!) Решение Х съезда о «единстве» содержала оговорки и дополнения: возможность в непосредственном преддверии съездов проводить в узком партийном кругу нечто вроде «обсуждений», издавая некие дискуссионные листки. Да, и лидерство Ленина существенно отличалось от будущего сталинского культа. Ленин в большинстве случаев стремился и умел действовать убеждением, а не репрессиями. Он, критикуя ошибочные, по его мнению, позиции товарищей, постоянно подчёркивал значимость и заслуги критикуемых. Это была товарищеская критика. Так, на ХI съезде РКП(б) Ленин в «Заключительном слове по политическому отчёту ЦК РКП(б)» в пух и прах раскритиковал позиции Ларина, Осинского и Преображенского. И тут же, сразу после разносной критики, замечает. О Ларине: «В его преданности и знании дела и тени нет ни у кого сомнения», «он человек очень способный и обладает большой фантазией»; «эта способность чрезвычайно ценна» [14. С. 125]. Об Осинском: «У Осинского сильная его сторона – с энергией и нажимом наступать на то дело, за которое он берётся. Надо сделать так, чтобы эта сильная сторона была так обставлена, чтобы его слабая сторона была урезана… Я думаю, что мы в ЦК приняли меры, чтобы сочетать его слабые стороны с сильными». [14. С. 123]. О Преображенском: «Он подходит ко всему с тем, что составляет его сильную сторону: он теоретик, устремлённый на определённые рамки, …пропагандист, который занят разными мерами, направленными к тому, чтобы пропагандировать. Все знают и ценят эту сильную сторону…» [14. С. 121]. Резолюция Х съезда «О единстве партии» была той «мёртвой водой», от которой современная социально-преобразовательная теория должна решительно оградить себя. И, в заключение, - дополнение, диктуемое спецификой современного социального развития мира и России (как его составной части). Сегодня, в ХХI в., человечество вступает в принципиально новую социальную реальность. Оно у черты перехода к новым формам социальной жизни, мышления и идеологических парадигм. Это переход: от истории локального развития стран и цивилизаций к их взаимодействию в рамках глобализации; от ситуации миро-человеческого бессмертия к ситуации, когда человечество (после создания ядерного оружия) стало смертным (т.е. способным уничтожить самое себя); от «узко-социального» мышления к «ноосферному»; от антагонизма либеральной и социалистической идеологий к их сближению и конвергенции; от понимания прогресса как «развития материальных, производительных сил» человечества к пониманию прогресса как процесса снятия «отчуждения», как процесса «очеловечивания» мира и человека, как процесса освоения («присвоения») каждым индивидом всего богатства человеческой сущности. Речь идет о рождении принципиально нового субъекта мировой истории и о возникновении нового мира, в котором тому предстоит действовать, - по-новому, формулируя новые цели и идеалы, определяя новые средства их достижения. И в силу этого должно прийти новое мировоззрение, императив которого - «очеловечивание человека и среды его обитания», отвечающее на вызовы ХХI века. Оно должно быть по праву названо «новым гуманизмом» или «неогуманизмом». «Бессмертный» ранее Человек мог, не терзаясь сомнениями, произносить: «революции – праздник угнетённых», «насилие – повивальная бабка истории», «пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической революцией». Нынешний, «смертный» Человек остережётся без ограничительных добавлений, бросать подобные лозунги, ибо «революционный праздник» может обернуться общечеловеческим пепелищем, а от иных «революций» могут «содрогнуться» не только «господствующие классы», но всё человечество. Революции как процесс коренных социальных преобразований не уйдут в прошлое, но формы и характер их должны будут обрести более гуманные формы. Классовые интересы сохранятся, но борьба за их реализацию будет подчинена общечеловеческим, общемировым интересам и ценностям. Национальные интересы не исчезают, но должны быть соподчинены с глобальными, общечеловеческими интересами. Прежние идеологии (в первую очередь, наиболее значимые – социализм и либерализм), не отбрасываются, поскольку в них сохраняется живое содержание, сыгравшее серьёзную позитивную роль в истории человечества и способное ещё сыграть в будущем. Но они должны быть преобразованы с учётом вызовов современного о развития и в преобразованном виде включены в корпус идей неогуманизма, этой мировоззренческой парадигмы ХХI века. Её идеологический, социально-политической эквивалент, сочетающий демократически-социалистические ценности и императивы гуманизма, может быть назван (употребим знаменитую формулу Маркса) реальным гуманизмом. «Реальный гуманизм» - это и есть современный социализм, устремлённый в будущее.
* * * Закончить разговор о ленинском наследии я хотел бы цитатой из уже цитировавшейся блистательной «Рукописи о русской революции» Розы Люксембург. В ней автор выступает с острой критикой недемократических аспектов стратегии большевиков. Но вот финал: «Нельзя требовать от Ленина и его товарищей сверхчеловеческого, ожидать еще и того, чтобы они при таких обстоятельствах оказались бы способны сотворить чудо, создав самую прекрасную демократию, самую образцовую диктатуру пролетариата и процветающую социалистическую экономику. Своим решительным революционным поведением, своей образцовой энергией и своей нерушимой верностью интернациональному социализму они… сделали достаточно из того, что было возможно сделать в столь дьявольски трудных условиях… Большевики показали, что они могут все, что только в состоянии сделать истинно революционная партия в границах исторических возможностей... Надо отличать в политике большевиков существенное от несущественного, коренное от случайного... В этом отношении Ленин и Троцкий со своими друзьями были первыми, кто пошел впереди мирового пролетариата, показав ему пример; они до сих пор все еще единственные, кто мог бы воскликнуть вместе с Гуттеном: «Я отважился!» Вот что самое существенное и непреходящее в политике большевиков. В этом смысле им принадлежит бессмертная историческая заслуга: завоеванием политической власти и практической постановкой проблемы осуществления социализма они пошли впереди международного пролетариата и мощно продвинули вперед борьбу между капиталом и трудом во всем мире. В России проблема могла быть только поставлена. Она не могла быть решена в России, она может быть решена только интернационально. И в этом смысле будущее повсюду принадлежит «большевизму» [19. С. 332-333].
Литература 1. Буртин Ю. Другой социализм. // Альманах «Красные холмы», 1999. [1] «…Коммунисты могут выразить свою теорию одним положением: уничтожение частной собственности» [22. С. 438]. [2] «Все общество будет одной конторой и одной фабрикой с равенством труда и равенством оплаты» [18. С.101]. [3] «Торговля есть единственно возможная экономическая связь между десятками миллионов мелких земледельцев и крупной промышленностью» [11. С. 226]. [4] Резолюция Х съезда РКП(б). Пункт 8: «Все запасы продовольствия, сырья и фуража, остающиеся у земледельцев после выполнения ими налога, находятся в полном их распоряжении и могут быть используемы ими для улучшения и укрепления своего хозяйства, для повышения личного потребления и для обмена на продукты фабрично-заводской и кустарной промышленности и сельскохозяйственного производства. Обмен допускается в пределах местного хозяйственного оборота».. [6]Именно так ставит вопрос Ленин: «…новая экономическая политика есть отступление, мы зашли дальше, чем могли удержать (курсив мой – Г.В.)», «мы предпринимали (после Октябрьской революции – Г.В.) каждый день с величайшей поспешностью… различные новые хозяйственные мероприятия, которые нельзя назвать иначе, как социалистическими. И всё же я тогда полагал, что государственный капитализм по сравнению с тогдашним хозяйственным положением Советской республики представляет собой шаг вперёд (курсив мой – Г.В.), «государственный капитализм был бы шагом вперёд (а не назад, не «отступлением» - Г.В.) против теперешнего положения дел в нашей Советской республике», «госкапитализм», этот «несоциалистический элемент, расценивается выше, признаётся вышестоящим, чем социализм». [17. C. 8, 279, 280]. [7] «Я предлагаю съезду выбрать 75-100 (цифры все, конечно, примерные) новых членов ЦКК из рабочих и крестьян» [17. С. 384]. [8] «Увеличение числа членов ЦК до количества 50 или даже 100 человек должно служить, по-моему, двоякой или даже троякой цели: чем больше будет членов ЦК, те больше будет обучение цекистской работе и тем меньше будет опасности раскола от какой-нибудь неосторожности. Привлечение многих рабочих в ЦК будет помогать рабочим улучшать наш аппарат, который из рук вон плох» [16. С. 346-347].
комментарии - 0
Мой комментарий
|
Подписка
|
