«Привычное дело» исторического человека
В истории, т.е. в развивающемся человеческом бытии, есть такие явления, которые потрясают, ломают, раздвигают и сдвигают пласты исторической действительности. Эта историческая тектоника меняет внутренние границы человеческой жизни, преобразуя самого человека. Потрясают они и сознание. Но прерывисто-беспрерывно длящимся своим бытием они вводят ум и чувства человека в привычные формы, не вызывают удивления тем, что они происходят, но каждый раз вводят и чувства, и сознание в такие пределы, за которыми открывается бездна, бесконечный ужас, мрак и ничто. Смерть. И жизнь. Преображенное бытие.
«Война – зло, - говорил один из героев рассказа Всеволода Гаршина; - и вы, и я, и очень многие такого мнения; но ведь она неизбежна; любите вы ее или не любите, все равно, она будет, и если не пойдете драться вы, возьмут другого, и все-таки человек будет изуродован или измучен походом. Я боюсь, что вы не понимаете меня: я плохо выражаюсь. Вот что: по-моему, война есть общее горе, общее страдание, и уклониться от нее, может быть, и позволительно, но мне это не нравится» [3. С. 3].
Война, действительно, стала столь привычным делом, что мало кто задумывается над ее природой, и когда дискуссии касаются этого предмета, обсуждают обычно только конкретное содержание военной ситуации. Даже там, где разговор касается борьбы (войны!) за мир, рассматриваются действия, вытекающие из состава конкретной мировой ситуации, но вопрос об уничтожении основания этого исторического явления даже не ставится. Порождающая войну основа остается не тронутой мыслью, привыкшей не заглядывать в глубины бытия. Эта привычка, защищая свою ограниченность, даже обвиняет тот теоретический анализ, который исследует причины подобного рода социально-исторических феноменов, - обвиняет в абстрактности и отвлеченности, указывая на «конкретный» состав фактов, требующих якобы неотлагательного действия. Теоретическая выверенность этих действий потому часто и оказывается недостаточной, - и необходимость основательных преобразований действительности подменяется возможностью разрешения сиюминутных задач.
История так и развивается. Исторический субъект не исходит из фундаментальных идей своего бытия, он всегда соизмеряет свои задачи со своими реальными возможностями, а вместе с этим и сама идейная основа жизни развивается вместе с реальным практическим действием. Потому ничего удивительного и нет в том, что война мыслится почти как естественная форма разрешения социально-политических проблем.
Но дело не только в мышлении. Само мышление здесь опирается на действительность и воспроизводит в себе ее устойчивые формы и эти формы принимает как естественные основания бытия. В разрешении математических задач математик не занимается каждый раз обоснованием исходных математических понятий и алгоритмов своей работы. До поры до времени эта его метаматематическая работа откладывается, - как откладывается и метафизический, философский анализ оснований человеческого бытия, внутри которых как будто таится и потом вдруг обнаруживается и начинает жить развернутой жизнью такая нравственно-страшная и объективно необходимая форма человеческой жизни, как война.
Тот факт, что даже писаная история заполняет себя историей войн, говорит, какое значение война имеет для исторического человечества. Ведь именно в войне проявляются все те накопившиеся силы человека, которые требуют условий их дальнейшего развития. Война – это всегда некий сдвиг, который, естественно, несет в себе разрушающий, но одновременно и творящий момент.
По словам В.И. Ленина, «война забивает и надламывает одних, закаляет и просвещает других, - как и всякий кризис в жизни человека или в истории народов» [4. C. 68].
Война, однако, творит не сама по себе. Но через ее форму ищутся и утверждаются новые условия бытия. Она разрушает старую форму. Но разрушает лишь настолько, чтобы дать возможность деятельным силам человека развернуть новый масштаб своих действий. Война, конечно, представляет собой предельную форму человеческой жизни, но всякое изменение предполагает предел, через который осуществляется смена реальных форм действительности. Эта смена и есть то, что называется революцией. Революция как смена реальных форм бытия, меняющая принцип организации его, совсем не предполагает войну в обязательном порядке. Но между ними имеется глубокая внутренняя связь, которая внешним образом обнаруживается в самых различных формах.
В войне преобразуются не только реальные условия существования (расширение, например, пространства бытия, захват материально-вещественных благ, оборона, избавление от гнета и др.), но и сам человек. Она потрясает и преобразует души, уничтожает и уродует тела. Но она мобилизует людей, интенсифицирует их труд, предельно вынуждает развивать средства нападения и защиты, средства разрушения и сохранения и т.д., т.е. работает на технический прогресс. Она выявляет нравственные и умственные пределы человечества. Раздвигает горизонты его возможностей и, сколь бы странным это ни казалось, развивает и распространяет культуру. Человек здесь являет себя самому себе. Это, однако, побочные следствия войн.
«Детский эгоцентризм» исторического мышления
Природа войны, конечно, давно изучена. Что в общественном сознании она представлена далеко неоднозначно, это дело самого общественного сознания, далекого от теоретического взгляда на действительность. И с понятием революции в общественном сознании дело обстоит тоже не лучшим образом. Разумеется, такая ситуация имеет место не только с этими понятиями.
Будь все хорошо с понимающей способностью, наверное, не было бы и дискуссий, и споров. В спорах, говорят, рождается истина, т.е. якобы достигается понимание сути дела. Но столь же известно, что споры приводят к ссорам, а ссоры – к «мордобою». Психология хорошо знает явление эгоцентризма раннего детского возраста. Двое малышей смотрят на одну и ту же вещь с противоположных сторон, и каждый утверждает только то, что видит; ситуация не меняется и от того, что вещь переворачивают: теперь каждый начинает утверждать противоположное. Глазами другого малыш видеть еще не умеет. А собственно человеческое восприятие действительности – это видеть вещь глазами всех людей, всего человечества. Глаз и ум человека впитывают в себя знание, выработанное историей, и превращают его в способ своей деятельности, в способность созерцания и мышления.
Поэтому, если имеет место истинное знание о вещи, то спору тут никакого нет и быть не может. Он может возникать, только если это истинное знание вещи разным людям дано не во всей полноте. И тут, если они не упрямы в своей ограниченной позиции, то дискуссия, конечно, может взаимодополнять их представления.
Разумеется, если эту истину как исчерпывающее знание о вещи история еще не имеет, то и спор, обоснование каждым своей, отличной от других, позиции – дело неизбежное. А если такое знание уже есть, то любой спор возникает только по незнанию, только по недоумию. Дискуссии, демонстрирующие сегодня свой ум глазу телезрителя и воспитывающие его сознание, как раз грешат этим недоумием, - потому как в них нет той самой основательности, на которую претендует теоретическое мышление. А поверхностность мысли прячется за красивой риторикой, видимой информированностью, жонглированием фактами, сомнительная истинность которых тут же оспаривается.
И оспаривается тем же методом. В первую очередь - путем противопоставления другим сомнительным фактам. Они, эти дискуссии, уму не учат, ибо скорее напоминают людей, оказавшихся в болоте и во имя своего спасения готовых утопить других. Эмпирическое мышление давно уже было названо «болотом», ум здесь, даже самый изощренный, не достигает сути вещей, ибо прыгает с кочки на кочку (с факта на факт) - и вязнет. Хотя как будто ставит целью познание. Теорией как формой развернутого понятия здесь и не пахнет.
А на политическое поле, доступное обзору огромных аудиторий, даже специально вбрасываются «факты» - как некие суждения неких людей, то ли авторитетных, то ли из подворотни. Потом те, кому доступен микрофон, начинают активно, с пеной у рта и гневом, разворачивать все, якобы стоящее за этим фактом, содержание, клеймить и обобщать – сходу и безоговорочно – каким-нибудь «измом», тем самым научая обывателя самой логикой своих рассуждений поверхностным суждениям и, даже бессознательно, выдавая эту ложь за истину.
Так формируется общественное мнение, уверенное в том, что оно тоже судит и судит якобы своим умом. А ведь спроси банальность из школьного содержания, скажем, почему дважды два четыре, в демагогии обвинят. Сюжеты гегелевского памфлета «Кто мыслит абстрактно» здесь разворачиваются, как на рынке дешевых смыслов. Не забудем, однако, что теледискуссии – это шоу, и цель у них далека от поиска истины, истина здесь – только ширма. Но ведь обыватель – от слесаря до ученого – этого то ли не знает, то ли начинает сам «мозгами шуметь». И вязнуть в болоте. Демократия, как будто опирающаяся на мысль и волю народа, здесь начинает казаться сомнительной. И можно с этой позиции понять тех великих мыслителей от античности до наших дней, которые выступают против этой формы общественно-государственного устройства. Ибо и мысль, и воля далеко не всегда адекватны истине.
Понимание сути дела, конечно, опирается на субъективную позицию: «каждый мнит себя в истине». Но в самом ли деле взаимонепонимание, споры и дискуссии и т.д. есть следствие субъективных позиций различных субъектов? Ведь различие предполагает единство, и сколь бы эти позиции ни расходились, за ними стоит нечто объективное. И даже полнота понятия этого объективного нечто, разумеется, необходимая для сознательно-разумного действия, не исключает «мордобоя». Ведь детишки-эгоцентрики, заканчивающие свои споры кулаками, сколь бы мы ни судили их позиции как субъективно-определенные, опираются на вполне объективные характеристики предмета. Разумеется, плохо, что они не видят целого, но каждый из них видит то, что видит, т.е. то, что есть. Но только то, что соотносимо с его эгоцентрической позицией. В которой неявно представлено суждение, отождествляющее вещь с ее отдельным свойством.
Реальный человек (не только обыватель, но и ученый) тоже не видит всю действительность, он определен конкретно-историческими условиями его бытия и объективно, всем своим существом, погружен именно в эти обстоятельства. Ведь явно же будет ошибкой сказать, что классовая позиция – это заблуждение эгоцентрика. И поменяй вы (как наш текущий исторический опыт показывает) свое классовое положение, и вы увидите бытие глазами другого эгоцентрика. И будете «вострить» свои кулаки, защищая свою позицию. В хижинах не только живут, но и думают иначе, чем во дворцах.
Но столь же объективно существует и «общечеловеческая» позиция, т.е. та позиция, которая снимает односторонность эгоцентриков. С субъективной стороны она восходит к истинному пониманию действительности, т.е. человеческой истории, исторического человеческого бытия. К пониманию природы классов, их исторического возникновения и исторического снятия. Красно-белый мяч, предъявляемый малышам-эгоцентрикам, конечно, можно перекрасить в серый, и этим внешним действием разрешить возникшие проблемы восприятия.
Попытки перекрасить историю, скажем, в религиозный цвет – это попытки вывести человека за пределы тех обстоятельств, в которых он получает свою классовую и профессиональную определенность; это значит выровнять его перед неким абсолютным содержанием, перед богом, открыть ему другой мир, отвернуть глаза от предмета раздора, от этого красно-белого мячика. Превратить человеческую жизнь в один цвет – религиозный. Религиозное чувство и религиозная жизнь уводят человека от проблем этого мира – и это одна из попыток исторического разрешения классовых противоречий: увидеть мир глазами бога, а не глазами исторического человечества, и это представление почесть за истину.
Но жизнь в религии, однако, все равно остается земной жизнью, религиозной жизнью на земле. И религиозные представления ничуть не выше представлений ребяческого эгоцентризма, только злее, и борьба между ними далеко не всегда есть борьба представлений, - это настоящие войны, имеющие откровенно религиозный характер. «Уже полтораста лет Германия, - восклицает герой Б. Брехта Галилей, – это бойня, с цитатами из Библии на устах люди там рубят друг друга на части» [2. C. 301].
Если мы имеем истинное знание о вещи, проработанное и обоснованное понятие о ней, то это еще не исключает дискуссий об ее, этой вещи, понимании: само понятие, отражающее суть вещи, т.е. истинное понятие, с необходимостью содержит в себе противоречие, поскольку противоречива сама вещь. А вещь противоречива по одной причине, имеющей всеобщий характер, - она находится в движении, движется, изменяется. Это обстоятельство обосновано всей диалектической традицией философии, противоречие есть момент истины, говорит Гегель. И здесь спор всегда уходит в философско-логическую проблематику.
Что совершенно справедливо, поскольку вне философской рефлексии своего знания знание нельзя обосновать как истинное. Но и философские понятия не менее проблематичны. Однако все научные проблемы должны исключать «младенческий субъективизм эгоцентриков».
«Страшное дело» человеческой нравственности
Так дело выглядит с субъективной, умственно-методологической стороны. Ясно, что за этой стороной лежит вполне объективный процесс. Хотя обыденное сознание исходит в объяснении войны из именно субъективно-психических представлений, скорее, случайных чувств, чем логических обоснований позиций противников.
«В этом страшном деле я помню и вижу только одно – гору трупов, служащую пьедесталом грандиозным делам, которые занесутся на страницы истории, - говорит один из героев уже цитировавшегося рассказа В.Гаршина. - Может быть, это необходимо; я не берусь судить, да и не могу; я не рассуждаю о войне и отношусь к ней непосредственным чувством, возмущенным массою пролитой крови» [3. C. 1].
В непосредственном чувстве война и в самом деле выглядит страшным делом и, кажется, что ни чувством, ни умом ее нельзя оправдать. А «здравый смысл», соединенный с нравственно-человеческим чувством, относится к ней так же, как выражает это тот же герой Гаршина: «Бык, на глазах которого убивают подобных ему быков, чувствует, вероятно, что-нибудь похожее… Он не понимает, чему его смерть послужит, и только с ужасом смотрит выкатившимися глазами на кровь и ревет отчаянным, надрывающим душу голосом» [3. C. 1].
Потому все буржуазные войны, как правило, используют наемников, и деньги легко заменяют (покупают) нравственное чувство: человек продает в себе человеческое. Маркс отмечал: «…Деньги являются… всеобщим извращением индивидуальностей, которые они превращают в их противоположность и которым они придают свойства, противоречащие их действительным свойствам.
В качестве этой извращающей силы деньги выступают затем и по отношению к индивиду и по отношению к общественным и прочим связям, претендующим на роль и значение самостоятельных сущностей. Они превращают верность в измену, любовь в ненависть, ненависть в любовь, добродетель в порок, порок в добродетель, раба в господина, господина в раба, глупость в ум, ум в глупость.
Так как деньги, в качестве существующего и действующего понятия стоимости, смешивают и обменивают все вещи, то они представляют собой всеобщее смешение и подмену всех вещей, следовательно, мир навыворот, смешение и подмену всех природных и человеческих качеств.
Кто может купить храбрость, тот храбр, хотя бы он и был трусом. Так как деньги обмениваются не на какое-нибудь одно определенное качество, не на какую-нибудь одну определенную вещь или определенные сущностные силы человека, а на весь человеческий и природный предметный мир, то, с точки зрения их владельца, они обменивают любое свойство и любой предмет на любое другое свойство или предмет, хотя бы и противоречащие обмениваемому. Деньги осуществляют братание невозможностей; они принуждают к поцелую то, что противоречит друг другу» [5. C. 620]. А рекрутированный солдат мотивируется в своем «бычьем» деле или фальшивыми идеями (от господа Бога до жажды участия в дележе завоеванных благ), или «заградительными батальонами».
«…Обыватели способны всякую войну оправдать, говоря “мы защищаем отечество”» [4. C. 82], - писал В. И. Ленин. И далее: «Обыватель не понимает, что война есть “продолжение политики”, и потому ограничивается тем, что-де “неприятель нападает”, “неприятель вторгся в мою страну”, не разбирая, из-за чего ведется война, какими классами, ради какой политической цели...» [4. C. 83]. Но «теоретически было бы совершенно ошибочно забывать, что всякая война является только продолжением политики другими средствами» [4. C. 134].
Да, есть глубокая и непосредственная связь войны с политикой, но есть и связь с войной нравственных человеческих чувств. Полководец, плачущий вместе с Достоевским над слезинкой ребенка, никакие полки никуда не поведет. В нем каким-то образом должны и совмещаются жестокость и человечность, он решает задачи, не видимые рядовому солдату, и оценить его личностную силу можно только соответствующим историческим масштабом. Масштабом тех задач, которые стоят перед историей. В таком человеке таится всемирно-историческая личность, основанием его действий является всеобщее содержание действительности, он, скажем так, выражает и представляет субстанцию исторического человеческого бытия.
Вот «величаво-скорбный образ царя Бориса, - описывал Леонид Андреев творчество Федора Шаляпина. - Величественная плавная поступь, которой нельзя подделать, ибо годами повелительности создается она. Красивое сожженное страстью лицо тирана, преступника, героя, пытавшегося на святой крови утвердить свой трон; мощный ум и воля и слабое человеческое сердце» [1. C. 432]. Наполеона Гегель назвал «мировым духом». Александр Македонский – вечный герой в нашем сознании, никто из творцов культуры не сравнится с ним. Не ищите у таких людей недостатки, их сонм, величие их - в их субъектности, в их личности, погрузившей в себя предельный масштаб исторических проблем.
Разрешая «великие» противоречия бытия, история жертвует многим в человеке, буквально преобразуя его в течение некоторого, даже очень короткого периода. Мы, конечно, понимаем, что история есть развитие общественного бытия во времени, и общественное содержание сохраняет себя в наличной культуре, в ее чувственно-предметной и духовной формах. Именно в этом содержании и через эти формы бытует индивид.
Он подчинен этому бытию, здесь он рождается, находит свою судьбу и здесь завершает свою жизнь. Эта судьба выстраивается и перестраивается теми историческими событиями, в которые он по необходимости втягивается. Солдаты, вернувшиеся с фронта Второй мировой войны, были уже другими людьми. И образы художественной литературы, где истина схватывается чувствами, воссоздают нам не только картину этих страшных событий, где сталкиваются в душе человека нравственные чувства и бесчеловечная необходимость убийства, но и саму нашу чувственность погружают в эти противоречия.
Война, однако, повторю, не только разрушает. Нравственное самосознание человека, коснувшись пределов жизни, пройдя по грани жизни и смерти, выводит себя в другие измерения бытия. Обособленная уютная тихая жизнь индивида внутри обыденности здесь определяется категориями исторического содержания, связью индивидуального со всеобщим. И если рассудок еще продолжает видеть ее, эту связь единичного и всеобщего, как насильственную или иллюзорно-обманчивую, то чувство, искушенное и глубоко спрятанное, меняет человеческую позицию. И, разумеется, здесь никогда нельзя однозначно сказать, какова будет эта послевоенная нравственная позиция, и каким умом окажется исполнена, но что она предстанет как преображенная, - это точно.
Тот ошибется, кто прочитает в моих словах апофеоз войне, но не обнаружит ума и тот, кто не увидит в общественно значимых делах и поступках формирование личности. Значение войны как активного политического действия определяется ее задачами и целями, составом тех проблем, которые этим способом пытаются разрешить. И если индивидуальное сознание и чувственное бытие субъективности интуитивно-бессознательным образом не испытывают действия ее, войны, остаются умственно и нравственно глухими и слепыми, то остающаяся бесчувственность и тупоумие вполне определенно и однозначно свидетельствуют о мере человеческого в человеке. Война, конечно, уродует тела и уродует души, но там, где существует их сила, в предельных условиях эта сила возвышает дух.
Некривое зеркало человека
Это – всеобщая ситуация, и не обязательно она представлена только в войне в прямом ее смысле. Война (шире - борьба) есть всеобщая форма развития, и модификация ее форм зависит от объективного содержания возникающих противоречий. Поэтому и сама война мыслится как одна из форм этой борьбы, борьбы противоположностей, говоря языком традиционной философии, и возникает она по исторической необходимости, и чтобы эту форму, бесчеловечный и безнравственный способ разрешения противоречий устранить, не допустить, предупредить, - для этого необходимы определенные условия.
Вот что фиксирует ум писателя: «Великое заблуждение думать, что такие явления, как война, могут быть уничтожены механическим, так сказать, путем. Как бы гениально ни было изобретение средства разрушения, в противовес ему всегда будут придуманы не менее гениальные средства самозащиты и самосохранения. Природа слишком сложна и богата, гений человеческий слишком гибок и разносторонен, чтобы средства борьбы и защиты держать всегда в равновесии» [6. C. 317].
«Нет, не механическим путем, - продолжает свою мысль Александр Серафимович, - будут уничтожены войны. Только рост сознания в народных массах положит им предел. Открытие одной школы, выпуск хорошей книжки, организация библиотеки, всякого просветительского учреждения – в тысячу крат ценнее в смысле приближения к уничтожению войн, чем самое гениальное изобретение наиболее разрушительного средства борьбы, которое в силу самой огромности производимых им разрушений якобы ведет к уничтожению этой борьбы» [6. C. 318].
Давно это сказано, почти сто лет назад, но войны длятся уже тысячелетия, с начала возникновения человечества. И давно ясно, что взаимозапугиванием ни войны не остановить, ни проблем, возникающих в экономике и политике, не разрешить. Не уничтожить войну и сокращениями вооружений. Прятать ножи и вилки – не способ воспитания ребенка, из ситуации «воинствующего» эгоцентризма этим его не выведешь.
Этим вы закроете сиюминутную проблему, но суть дела этим не меняется, проблема отодвигается: мама в случае с ребенком спокойно вздохнет, общественное сознание с отведением угрозы войны испытает такое же облегчение. И борьба переходит в другую форму. Ибо корни ее никуда не исчезли.
Развитие производительных сил преобразует разделение труда. Сохранение рода требует сознания (сознавания) родовых отношений и сознания отношений внутри разделенного труда. Кровнородственные отношения и отношения трудовые связываются между собой, формируется семья, возникает частная собственность. Человек с самого начала своей истории занят организацией и переорганизацией своих трудовых отношений, поскольку труд, производство своей жизни осуществляется человеком в коллективной форме.
Общественная сила как сила здесь проявляется в организации коллективного субъекта и становится предметом сознания и деятельности, т.е. общественного самосознания. Организационное преобразование выступает необходимым условием жизненного самосохранения. Особая роль здесь принадлежит войне. Это силовая вооруженная форма переорганизации общественного бытия через изменение условий жизни, через перераспределение материального состава собственности. Собственность как производственное отношение человека к человеку здесь по существу может не меняться, меняться может субъектный состав этих отношений. Там же, где война меняет принцип отношения человека к человеку в содержании общественного производства, там налицо революция.
Война – это отношение человека к человеку. В некоторой предельной форме. Мелкобуржуазное сознание враждебно всему, что тревожит жизнь мелкого собственника. Но, разумеется, самым тревожным и опасным для своего бытия для каждого частного собственника выступает другой человек. Из этой психологии частного собственника вырастают целые теории, как, скажем, теория Т. Гоббса с ее выводом, что человеческая действительность представляет собой «войну всех против всех».
Но эта общественная психология и теории, на ней базирующиеся, отражают собой совершенно поверхностный слой бытия. Вместе с ними актуализируются вопросы типа «зол человек по своей природе или добр». И перестановка и комбинация различных свойств человека – от нравственных до профессиональных - начинает уходить в бесконечную даль и, с помощью «современной науки», останавливается на уровне комбинаций элементов генного материала и особенностей нейронных сетей головного мозга.
Германский фашизм прочно завязывал себя на мистике, хорошо понимая, что «общественное слабоумие» легко проглотит полуживотный характер этих представлений, и человек, освобожденный от совести фюрером, будет податливо делать все, что укажут. Сегодняшнее телевидение изощряется в подаче этого «сознательного бреда», и современный подвижный ум молодого поколения, легко обходя фундаментальные поиски исторического человечества, не ломая головы над проблемами истории и философии, делает то, в рамки чего эта самая история его сегодня ставит.
Понять принцип бытия самого человека – это даже ум ученых не тянет. А что выражает собой фашизм без всякой увязки его с мистицизмом – такой ум, конечно, «современный» и «ученый» понять не в силах. Потому в сознании немец отождествляется с фашистом. Этот реальный бред реальной действительности, начиненный ракетами и атомными боеголовками, легко может прорваться в стихийный бессознательный бунт. В войну. Которая порождается не прямо этим сознанием, а отсутствием ума, способного удержать собой человеческую действительность в человеческих формах. Путем практического погружения в бытие. Но пока бытие далеко от ума и активно втягивает в себя безумие.
Разумеется, никакая война не порождается никаким бредом, примитивно-ехидной издевкой над Гитлером не снимешь проблему войны. Пройти путь эмоционально-нравственного возмущения, умом чуть смягчить гневное чувство мщения и успокоить себя отеческим итоговым суждением партийно-государственной власти делу поможет. Будет ошибкой думать, что истина найдена, война уничтожена. Но любое проявление субъективности — от бреда до истины понятия — катализирует объективный исторический процесс. В какую именно сторону — зависит от способностей субъективности. Война порождена не бредом, но что через бред она может возникнуть, сомнений нет.
Природа войны, повторю, в противоречиях самой человеческой действительности, и сам бред, какого бы он характера ни был, определен бытием. И ясно сознающее мир сознание, и все его бредовые состояния есть отражения действительности, и их внутренние различия определяются только различающей способностью самого ума, мышления, субъективной силой человека. Поэтому умное понимание проблем действительности дает и умное их практическое решение. Это как раз относится к тем методологическим сюжетам, которые я завязал на детский эгоцентризм.
Война внутри революции
Частная собственность создает постоянную угрозу войны, и «холодная» ее форма представляет собой сознаваемость этой угрозы, подготовку и готовность ее реального осуществления. Гонка вооружений для ума может показаться смешной, но этот «смех сквозь слезы» непосредственно умом не остановишь. Война таится не в бомбах и ракетах, а в особенностях человеческих отношений, Чтобы дети не поранили друг друга, у них отнимают «ножи и вилки», но дети обходят взрослых и начинают играть в войну, изготавливать ножи и покупать пулеметы. То ли ради игры, понарошку, то ли готовясь к профессиональной торговле бомбами и ракетами, авианосцами и знаменитыми «калашниковыми». Совершенно мирная и безобидная деятельность.
И мудрые политики не прячут ножи и вилки, пренебрегая древними правилами детского воспитания. Они хорошо знают, как и что надо воспитывать и что хорошо идет в торговле. Знают, что атомными бомбами не стоит торговать, эта бомба обоюдоострая, тут можно и о гуманизме поговорить. Ибо с этими «спичками» играть не стоит, безумием и бредом головы человеческие переполнены. Но в этом дорогом товаре есть общественно-мировая потребность, и потребность эта создается условиями частной собственности вообще.
Борьба между производящими (хозяйствующими) компаниями, их конкуренция не всегда завершается уничтожением (или поглощением) одной из них, они остаются сосуществовать, и их конкуренция признается ведущей формой развития. Но каждая из них отрабатывает соответствующее «оружие» уничтожения другой. И, как понятно, совсем не через вытеснение продукта производства. И не всегда через стрельбу гранатометов и запуск баллистических ракет.
И, разумеется, не через развитие нравственного самосознания, человеческого доверия и т.д. Даже межгосударственное доверие требует «бронепоезда на запасном пути» и прочих юридических гарантий и соответствующих надгосударственных институтов. Так сохраняется и защищается частная собственность. Которая объективно стремится перерасти во всеобщую частную собственность, в подчинение себе всего и вся. С точки зрения субъективности это выглядит как стремление к мировому господству. Как подчеркивал в той же работе В. И. Ленин, «мировое господство есть, говоря кратко, содержание империалистической политики, продолжением которой является империалистическая война» [4. C. 85].
Развитие капитализма объективно выступает условием и основанием социалистической революции, т.е. ведет к устранению эксплуатации человека человеком, к свободному развитию человечества, - это понятно и давно доказано на практике. Реальные противоречия капитализма таковы, что они никогда не могут быть разрешены своим собственным развитием. Но они формируют сознание, способное за любой односторонней позицией видеть целое. Сознание, не забудем, есть атрибут человеческой субъектности, и Гегель не случайно видел в понятии силу человека, его способность быть субъектом. Субъект революционного действия вырастает отсюда.
Революционное сознание, однако, развивается только в активной деятельности, в деятельности по преобразованию общественного бытия. Общественных отношений. Совокупность которых и представляет собой, по Марксу, сущность человека. Деятельность, которая меняет эти отношения, есть преобразование самого человека. И то, что мы видим в непосредственном восприятии войны, в сломах и преображениях человеческих душ, - это лишь исчезающий момент, сохраняющий себя в чувственной культуре человечества, в сознании его, фиксированном в искусстве и науке.
Революционная смена общественных отношений есть реальный факт общественного бытия. Того самого бытия, которое определяет, в конечном счете, любое сознание и чувство. И любую субъективную индивидуальность. Три десятка последних лет, прошедших со дня реставрации буржуазно-капиталистических отношений на территории Советского Союза, - прекрасная иллюстрация изменения человеческого лица.
Какими бы стоящими за спиной объективными причинами ни формировалась та или иная позиция человека, формируется и развивается она, повторю, только в активном преобразовании общественного бытия. Именно и только общественного. И сознание, формирующееся тут и опосредствующее это преобразование, это сознание так или иначе есть революционное сознание, сознание политическое, т.е. связанное со всеобщим содержанием общественной действительности. Оно выражает тенденции ее развития и знает формы и способы ее преобразования.
Война в прямом смысле – это насилие в вооруженной форме. И потому война всегда разрушает. Но разрушение как процесс должно, как и все, чего касается понятие, пониматься конкретно. Оно, разрушение, вписано в контекст общего смысла военных действий. Если оно не является значащим, оно бессмысленно, и в сознательных действиях оно не осуществляется. Однако война преисполнена случайностями: разрушается и то, в разрушении чего смысла нет. Но открыто классовые войны далеко не только разрушают, этот момент имеет подчиненный характер. Как, собственно, и в любой войне. Уничтожению подвергается только то, что враждебно и опасно действующей социально-исторической силе.
Война есть продолжение политики вооруженной силой. Война таится в самой политике и обязывает понять суть политических отношений. А политические отношения выражают отношения экономические, политика есть концентрированное выражение экономики, говорил классик. В первую очередь, разумеется, отношения собственности. Отношения собственности – это отношения людей по поводу условий их бытия, в чем бы эти условия ни заключались. В них, в этих отношениях, выражается различное отношение различных индивидов к одним и тем же условиям их существования. Присвоение условий и господство над условиями ставит индивида в другое положение, нежели тот, который лишен этих условий существования.
По поводу гражданской войны сегодня разносится представление как о войне самой страшной, самой бесчеловечной, где свой убивает своего, сын отца, отец сына, брат брата и т.д. Эта «плачущая» идеология направлена, разумеется, на сохранение статус-кво наличных общественных отношений как внутренних условий реального господства господствующих классовых сил. Но плакать мало, говорил Спиноза, надо понимать. «Откровенный оппортунизм, - писал Ленин, - открыто и прямо против революции и против начинающихся революционных движений и взрывов, в прямом союзе с правительствами, как бы ни были различны формы этого союза, начиная от участия в министерстве и кончая участием в военно-промышленных комитетах…» [4. C. 139]. Сегодняшняя действительность это наглядно демонстрирует.
Любая революция разрушает старую общественную форму. Именно она, революция, есть активное действие изменения, преобразования общественных отношений. Способ этого действия и его средства определяются (вполне объективно) конкретным содержанием всех обстоятельств реальных отношений противоположных классов, своим статус-кво фиксирующих основополагающие общественные отношения. Это, если угодно, особая форма труда, изменяющая, преобразующая уже исторически определенную действительность в форму, соответствующую свободному развитию человека.
Революционная деятельность, труд революции, в какой бы форме история нам его ни обнаруживала, в конечном счете, всегда использует адекватные этому труду средства. И если революция этого не делает или не умеет делать, то она погибает. Революция должна уметь защищаться, и потому возникают ситуации, когда война неизбежна. Попытки уничтожить противоречие уничтожением одной из сторон никогда не приводят к положительному результату. Противоречие должно быть разрешено, и история уже давно обнажила логику этого разрешения.
Будучи, как уже отмечалось, продолжением политики в вооруженной форме, война как форма политической деятельности никогда не исключает себя из арсенала средств объективных интересов сохранения общественного бытия. Либеральное сознание воюет против войны и тем подкупает обыденное сознание, оставляя его в мелкобуржуазных представлениях. Потому это сознание и не замечает своей парадоксальности, когда творит зло. Дело в том, что миллионы немецких рабочих с великим воодушевлением начинают поддерживать нацизм, а массы американских обывателей жаждут напалмовых войн во Вьетнаме.
Сознательное революционное действие, однако, должно понимать состав и содержание той действительности, которую оно преобразует. Социалистическая революция хорошо понимала, что ее основа есть общественная собственность, и что ее цель – уничтожение классов и формирование человеческой личности (нового человека). В конкретных условиях она искала конкретные возможности осуществления этого процесса преобразования человека. Хорошо понимая, что человек есть тотальность общественных отношений (Маркс). И столь же понимая, что никакая школа (образовательная система), никакая мораль (в марксизме нет ни грана этики – Ленин) этой задачи не выполнит. Но школа может сыграть великую роль в этом деле воспитания нового человека: ликвидация безграмотности была одной из главных задач социалистической революции. В этом заключалась ее последовательность.
Столь же последовательна и буржуазная революция, утверждая условия осуществления интересов капитала и не ставя задачи личностного развития. Ее школа направляет свои образовательные усилия лишь на формирование профессиональных способностей. Тут можно сколь угодно плакать, но это надо понимать.
В войне как форме абсолютно безнравственного отношения человека к человеку проявляется то, что существует в реальном человеческом общежитии, помимо ее окопов. Здесь совесть, сущая как предел бессознательного знания, сознает себя через свою прямую противоположность. Война – предел, который таится в человеческих отношениях и вне войны. Чтобы понять все это, необходимо усилие ума, вскрывающее и удерживающее в составе сознания истину этого общественно-исторического содержания.
Литература
1. Андреев Л. Шаляпин // Андреев Л. Рассказы. Сатирические пьесы. Фельетоны. М.: Правда, 1988.
2. Брехт Бертольд. Жизнь Галилея // Брехт Бертольд. Избранное: Пьесы. Рассказы. М.: Правда, 1990.
3. Гаршин В. М. Рассказ «Трус» [litmir.me] // URL: https://www.litmir.me/br/?b=9873&p=1
4. Ленин В. И. О рождающемся направлении «экономического империализма». // Ленин В. И. Полное собрание сочинений, т.30, М., Издательство политической литературы, 1973.
5. Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., Издательство Госполитиздат, 1956.
6. Серафимович А. С. Собрание сочинений в четырех томах. Т. 4. М., «Правда», 1987.
Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
