Трудно найти более известное произведение марксистской литературы, раскрывающее политико-экономическую сущность и противоречия мировой империалистической системы начала прошлого века, чем классическая работа В. И. Ленина «Империализм как высшая стадия капитализма». Теория империализма, предельно четко и лаконично изложенная в небольшом ленинском «очерке», от начала до конца диалектична. Ленин не только вскрыл внутренние противоречия трансформации геоэкономического и геополитического пространств начала XX в., но и показал наиболее значимые тенденции эволюции мирохозяйственной системы.
С началом неолиберальной глобализации большинство западных марксистов поспешило отказаться от ленинской теории империализма (и от концепции империализма вообще) как от потерявшей якобы актуальность после окончания Второй мировой войны. Однако истина, как неоднократно подчеркивал Ленин, всегда конкретна. Следовательно, актуальность ленинской теории империализма определяется той мерой, в какой всеобщие и необходимые закономерности, характеризующие мирохозяйственную систему, остаются неизменными на протяжении ее развития.
Кризис сложившегося к началу XXI в. неолиберального миропорядка заставляет все чаще использовать (в той иной интерпретации) понятие «империализм». Оно вновь становится предметом политико-экономического дискурса и основой теоретических конструкций[1]. В связи с этим необходимость адекватного отображения происходящей сегодня кризисной трансформации и реконфигурации геополитэкономического пространства делает обращение к ленинской теории империализма актуальным.
Историко-генетический подход:
к вопросу о методологии ленинской теории империализма
Прежде чем приступить к анализу сущности и ключевых признаков неолиберальной (де)глобализации начала XX в. обратимся к теоретико-методологическому подходу В. И. Ленина при анализе империализма начала прошлого столетия.
Напомним признаки империализма, сформулированные Лениным в разгар всемирной империалистической войны 1914-1918 гг.: «1) концентрация производства и капитала, дошедшая до такой высокой ступени развития, что она создала монополии, играющие решающую роль в хозяйственной жизни; 2) слияние банкового капитала с промышленным и создание, на базе этого “финансового капитала”, финансовой олигархии; 3) вывоз капитала, в отличие от вывоза товаров, приобретает особо важное значение; 4) образуются международные монополистические союзы капиталистов, делящие мир, и 5) закончен территориальный раздел земли крупнейшими капиталистическими державами» [7. C. 386].
Важно подчеркнуть: Ленин исследует империализм как социально-историческую тотальность, представляющую собой сплетение различных противоречий. В силу этого он раскрывает империализм через диалектически противоречивое единство категорий качества и количества (например, при анализе перехода от капитализма свободной конкуренции к монополистическому капитализму), сущности и явления (политический раздел мира как результат развития отношений капиталистической монополии), возможного и действительного (критика ультраимпериализма К. Каутского) и т.д.
Важнейшей особенностью ленинской методологии является использование историко-генетического подхода. На его основе Ленин показывает «становление и развитие основных признаков и свойств империализма как генетический процесс» [15. C. 17][2]. В этом смысле ленинская теория империализма является (воспользуемся выражением Э. В. Ильенкова) «диалектически расчлененным целым». Указанные признаки в нем являются не случайным набором абстрактно-всеобщих элементов, а системой, внутри которой каждый признак существует как «момент» этого целого и может быть понят только посредством восхождения от абстрактного к конкретному вследствие их внутренней взаимообусловленности в процессе развития капиталистического способа производства.
В частности, решающую роль, которую приобретает экспорт капитала в эпоху империализма, нельзя теоретически понять вскрытия природы образования финансового капитала как результата сращивания промышленного и банковского капитала, что, в свою очередь, является продуктом развития производственных отношений капиталистической монополии. Вне связи с конкретно-историческим анализом развития монополистического капитала борьба за хозяйственные территории и захват колоний «великими» империалистическими державами в конце XIX – начале XX вв. попросту теряет свое конкретное (а тем самым и объективно истинное) содержание. Поэтому в ленинской трактовке агрессивная политика империалистических держав по захвату и последующему переделу «хозяйственных территорий» представляет собой лишь верхушку империалистического айсберга.
При этом монополистический капитал или капиталистическая монополия как форма производственных отношений, развившаяся в процессе эволюции классического капитализма свободной конкуренции, является тем стержнем, на который один за другим нанизываются известные ленинские признаки империализма. Напомним, что основой и сущностью товарного производства является система обособленных производителей на базе общественного разделения труда [15. C. 40]. Однако становление монополистического капитала приводит к преодолению обособленности товаропроизводителей, что подрывает основы товарного производства, а следовательно – рынка и конкуренции. Тем самым монополистический капитал был понят Лениным как объективная реальность, развивающаяся через свои внутренние противоречия в систему политико-экономических форм и признаков, характерных для «высокоразвитого, зрелого и перезрелого капитализма» [8. C. 94][3].
Между тем большинство современных марксистов игнорируют тот факт, что в эпоху позднего («перезрелого») капитализма монополистический капитал как господствующая форма общественных отношений есть (используем ленинское выражение) не «сторона дела», а «суть дела». Сегодня термин «империализм», как справедливо указывают американские экономисты Л. Панич и С. Гиндин, достаточно вольно используется применительно лишь к отношениям центра-периферии, зависимости и неравного обмена [31. Р. 12]. Так, по мнению другого американского исследователя, Дж. Смита, источником империалистической прибыли и ренты является сверхэксплуатация рабочей силы стран периферии, а не монополизация производственных отношений [34. Р. 187].
Определенным исключением является политэкономическая школа, сложившаяся вокруг журнала Monthly Review и его основателей П. Суизи и П. Барана[4]. Так, главный редактор этого журнала Дж. Б. Фостер, подчеркивая преемственность своей концепции с ленинской теорией империализма, отмечает, что глобальная капиталистическая система начала XXI в. представляет собой «поздний империализм», который характеризуется господством глобального финансового монополистического капитала, основанного на глобализации производства и финансов [24]. Такая характеристика современного «перезрелого» капитализма во многом перекликается с позицией профессора А. А. Пороховского, который в своем исследовании места и роли товарных отношений в системе государственно-монополистического капитализма середины 80-х гг. ХХ века показал политико-экономическую основу системы монополистического господства. Со стороны производительных сил, отмечал он, господство монополистического капитала опирается на высоко обобществлённое производство, а со стороны производственных отношений – на отношения финансового капитала, которые пронизывают все общественные отношения [12. C. 49].
Далее мы покажем, что система монополистического господства приобрела глобальный характер в результате развертывания неолиберальной глобализации, ключевыми признаками которой стали процессы офшоризации как формы глобального обобществления производства и финансиализации как результата дальнейшего развития финансового капитала. При этом вследствие обострения противоречия между глобальным обобществлением производства и его подчинением глобальному финансовому капиталу получил развитие процесс деглобализации, которая представляет собой начало борьбы за передел геоэкономического пространства между монополистическими группировками «национальных империализмов».
Офшоризация как форма глобального обобществления производства
В марксистской политэкономии обобществление является одной из важнейших категорий, отражающей одновременно развитие и самоотрицание капиталистического способа производства. Не случайно в своей первой крупной политэкономической работе «Развитие капитализма в России» Ленин резюмирует прогрессивную историческую роль капитализма следующим образом: «повышение производительных сил общественного труда и обобществление его» [9. C. 597]. По Ленину, процесс обобществления производства, «гигантский прогресс» которого обусловлен трансформацией конкуренции в монополию, лежит в основе преодоления обособления товаропроизводителей, а значит – в основе подрыва товарного производства и самоотрицания сущности капитализма.
Обобществление производства при этом не сводится исключительно к концентрации и централизации производства, но и выражает растущую взаимосвязь и взаимозависимость хозяйствующих субъектов, технико-организационные и экономические отношения между которыми уже не опосредованы рынком, а замкнуты непосредственно на управляющее ядро крупнейших монополий[5].
Конец XX – начало XXI вв. ознаменовались качественно иным по сравнению с началом предшествующего столетия обобществлением производства и труда в форме глобальных производственных сетей (или так называемых глобальных цепочек создания стоимости). Их стремительное развертывание началось в 1980-х гг. вследствие массового переноса промышленных производств из стран ядра в страны с низким уровнем зарплаты. В 2013 г. на глобальные производственные сети приходилось около 80% мировой торговли, а две трети объема мировой торговли представляли собой передвижение промежуточной продукции различной степени передела в рамках глобальной системы офшоринга[6].
Взрывной рост промышленного производства на основе экспортно-ориентированной индустриализации в странах периферии привел к «раскрестьяниванию» более одного миллиарда человек (прежде всего, в Китае), в результате чего резервная армия труда глобального капитала выросла в два раза с 1980-го по 2010 гг. [34. Р. 101]. По оценкам Международной организации труда, в 2013 г. в сорока крупнейших экономиках мира более 450 млн человек были заняты непосредственно на предприятиях, работающих в рамках глобальных производственных сетей.
При этом организация, координация и контроль глобальных производственных сетей осуществляется крупнейшими транснациональными корпорациями, странами базирования которых являются наиболее развитые экономики ядра мировой капиталистической системы (США, Западная Европа и Япония). Хорошо известно, что в рамках глобальных цепочек добавленной стоимости высокодоходные производственные звенья (НИОКР, дизайн, маркетинг, брэндинг) сконцентрированы на территории стран «центра», а само производство расположено в странах (полу)периферии с низкой стоимостью рабочей силы, что позволяет транснациональным монополиям присваивать основную часть вновь созданной стоимости. Иллюстрацией такого неравномерного распределения стоимости в рамках глобальных производственных сетей является «улыбающаяся кривая» (smiling curve), марксистская интерпретация которой дана, в частности, Т. Лаусеном и З. Коупом [28].
Применение гибких, сложных сетей взаимодействия между поставщиками, использование различных режимов управления, а также повсеместное внедрение так называемых специальных экспортных зон в странах (полу)периферии позволяет международным монополиям, с одной стороны, более гибко регулировать производственный процесс, циклически запуская или останавливая производство в зависимости от ожидаемых экономических выгод, а с другой – перекладывать бремя социально-экологических издержек на компрадорский капитал, сращенный с государственной бюрократией эксплуатируемой (полу)периферии[7].
Категория обобществления подзабыта современным западным марксизмом из-за видимости возврата к нерегулируемому рынку и свободной конкуренции при развертывания неолиберальной глобализации. Но политэкономическая обособленность предприятий малого бизнеса и так называемых фрилансеров, обеспечивающих индивидуализированное производство, ориентированное на конкретного потребителя, совершенно фиктивна. В системе глобального производства они либо прямо включены в производственно-сбытовые цепочки международных монополий, либо вынесены за формально-юридические рамки производственно-экономического комплекса крупнейших корпораций, являясь при этом фактически придатком финансового капитала[8].
Финансиализация как усиление господства финансового капитала
На неолиберальном этапе современного капитализма, отмечает американский экономист Д. Котц, роль финансового сектора и финансовых институтов как в национальной, так и в мировой экономике существенно возросла, что проявилось в процессе финансиализации [27. Р. 32-33]. Стремительное разрастание финансового сектора в форме финансиализации во многом обязано сверхприбылям от офшоризации производства. Транснациональные промышленно-торговые гиганты стран «центра» предпочитали расходовать их на покупку финансовых активов, выплату сверхвысоких дивидендов и компенсаций высшему менеджменту, а не инвестировать в реальное производство [30. Р. 237]. В связи с этим трудно переоценить актуальность ленинского тезиса о том, что выгоды от гигантского обобществления производства присваиваются «гениями финансовых проделок», или финансовым капиталом [7. C. 322].
В начале XXI в. тотальное господство финансового капитала в международных экономических отношений выражается в том, что по величине активов в списке 500 крупнейших компаний мира Fortune Global 500 за 2019 г. первые 56 мест принадлежали банковским, страховым и инвестиционным конгломератам. А активы крупнейших западных промышленных корпораций – американской AT&T и немецкой Volkswagen Group – более чем в 8 раз меньше активов крупнейшего банка мира – китайского ICBC [23].
В начале прошлого столетия Ленин отмечал, что финансовый капитал «…особенно подвижен и гибок, особенно переплетен, внутри страны и интернационально, — особенно безличен и оторван от непосредственного производства» [8. C. 95]. Прогресс производительных сил (прежде всего в сфере информационно-коммуникационных технологий) во второй половине XX в. привел к тому, что финансовый капитал получил, выражаясь языком Гегеля, адекватную форму своего наличного бытия, став «на деле» обезличенным, виртуальным и глобальным.
Максимальная обезличенность и виртуальность чрезвычайно затруднила выявление действительных бенефициаров глобального финансового капитала, требуя для этого анализа взаимосвязей структуры собственности десятков миллионов компаний и частных инвесторов, аффилированных между собой посредством различных схем перекрестного владения, личной унии, холдинговых структур, оффшорных «облаков» и номинального владения ценными бумагами. На основании такой диффузии собственности ряд марксистов делают вывод о том, что ни одно, даже самое «передовое» государство, сегодня не может жить за счет «финансового удушения» (В. И. Ленин) капиталистической периферии. Так, П. Патнаик утверждает, что эксплуатация большинства населения земного шара осуществляется глобальным финансовым капиталом, «составными частями которого являются финансовые капиталы отдельных стран и который не принадлежит какой-либо конкретной стране» [32. Р. 5].
Однако юридическая «прописка» и национальный состав управляющих органов крупнейших транснациональных финансово-промышленных конгломератов четко указывают на национальный «мундир» сквозь оболочку космополитизма неолиберальной формы глобализации. В результате анализа 37 млн хозяйствующих субъектов, проведенного в 2011 г. группой ученых Швейцарского федерального технологического института в Цюрихе, было выявлено «малое ядро» из 147 транснациональных монополий, контролирующих 40% мировых активов и 90% активов банковского сектора [35. Р. 6]. ¾ этих компаний - финансовые конгломераты, абсолютное большинство которых прописаны в империалистических державах (США, Англия, Германия, Франция и Япония). Как отметил итальянский марксист А. Борон, сферой интересов глобального финансового капитала выступает весь мир, но владельцы капитала, как и их собственность, имеют очевидную национальную основу [20. Р. 46].
В результате, как и сто лет назад, «преобладание финансового капитала над всеми остальными формами капитала означает… выделение немногих государств, обладающих финансовой̆ “мощью”, из всех остальных» [7. C. 357]. Глобальное социально-экономическое пространство в резко очерченной форме разделено на субъекты («центр») и объекты («периферия») «глобальной гегемонии капитала» в соответствии со своим местом в системе международного разделения труда, сформировавшимся под прямым давлением и в интересах глобального финансового капитала. Последний сопрягает различные пласты иерархической структуры позднего капитализма в единое целое на основе качественно более высокого по сравнению с началом прошлого века уровня обобществления производства и развития производительных сил.
Деглобализация как проявление борьбы за передел геоэкономического пространства
Ленин показал, что в эпоху империализма монополистический капитал, опираясь на обобществление производства как объективный процесс развития производительных сил, присущий капиталистическому способу производства, стягивает разнородные национальные экономические пространства в единое мировое капиталистическое хозяйство. Оно не гомогенно, а иерархически выстроено в интересах финансового капитала «горстки» наиболее развитых империалистических держав. При этом в целях более эффективного осваивания «хозяйственных территорий» (полу)колоний между монополистическими группировками возникает «тенденция к солидаризации интернациональных капиталистических интересов» [5. C. 394].
В начале XXI в. произошло переформатирование центр-периферийной системы глобального капитализма, в результате которого, по выражению британского экономиста З. Коупа, страны «центра» стали «экономиками потребления» (consumption economies), а страны капиталистической периферии – «экономиками производства» (production economies) [21]. Но более точную, на наш взгляд, политэкономическую характеристику центр-периферийного устройства всемирного капиталистического хозяйства начала XXI в. дал профессор Р. Т. Рязанов: «глобальные финансы и избыточное потребление – центр, производственный сектор и недостающее потребление – периферия» [13. C. 72].
Сформировавшаяся в результате процессов обобществления финансово-экономическая и технико-производственная взаимозависимость национальных экономик, взаимообусловленность существования центра и периферии мирового капиталистического хозяйства, наконец, органическая взаимосвязь между финансовым капиталом ведущих мировых держав – все это является важнейшим фактором воспроизводства глобального монополистического капитала как господствующей формы общественных отношений в современную эпоху «перезрелого» капитализма. Такое тесное переплетение интересов финансового капитала наиболее развитых экономик обусловило необходимость межимпериалистической кооперации или «коллективного империализма» [17. Р. 29]. Она принимает различное институциональное оформление: от неформальных встреч глобальной финансовой олигархии (например, в рамках Бильдербергского клуба) и всемирных экономических форумов в Давосе до официальных саммитов глав государств и наднациональных финансово-экономических институтов (ВТО, МВФ, Всемирный Банк).
Такая межимпериалистическая кооперация породила иллюзию, что «глобальный империализм» начала XXI в. представляет собой, по мнению итальянского марксиста Э. Скрепанти, «систему управления мировой экономикой без существенных межимпериалистических противоречий» [33. Р. 51]. Однако, как отмечал Ленин, «неравномерность и скачкообразность в развитии отдельных предприятий, отдельных отраслей промышленности, отдельных стран неизбежны при капитализме» [7. C. 359].
При анализе империализма Ленин следовал логике Маркса, указавшего на диалектическое единство конкуренции и монополии в рамках капиталистического способа производства[9]. В связи с этим Ленин замечал, что, несмотря на господствующий характер монополии, последняя, тем не менее, находится «в постоянном и безысходном противоречии» с конкуренцией, рынком и товарным производством [7. C. 397]. Отсюда, в частности, следует известный ленинский вывод о невозможности «всемирного объединения национальных финансовых капиталов» [8. C. 98]. В этом отличие ленинской диалектики от метафизики «мертвых абстракций» ультраимпериализма различного толка, основанных на вычленении только одной центростремительной тенденции в развитии капитализма[10].
Результатом сдвига промышленного производства на глобальный «Юг» оказался экономический подъем крупных периферийных стран и, прежде всего, Китая, который с началом периода «реформ и открытости» стремительно интегрировался в мировую капиталистическую систему [29. Р. 107]. Противоречие между возросшей в результате глобального обобществления производства ролью КНР, ставшей по многим параметрам крупнейшей экономикой мира, и других (полу)периферийных стран в международных экономических отношениях, с одной стороны, и усилившимся в процессе становления и развития неолиберальной глобализации доминированием финансового капитала «триады»США, ЕС и Японии – с другой, приводит к возрастающей подвижности в расстановке сил внутри существующих международных политико-экономических блоков и вновь ставит на повестку дня вопрос об экономическом переделе геоэкономического пространства.
В результате процесс деглобализации, ставший объективной реальностью в посткризисное десятилетие и лишь усиленный COVID-19[11], вкупе с прогрессом производительных сил (цифровизация, роботизация, 3D-печать и другие аддитивные технологии) приводит к ослаблению и разрыву сложившихся производственно-экономических связей, о чем свидетельствуют набирающие в посткризисное десятилетие обороты процессы решоринга (возврат промышленного производства из стран (полу)периферии в страны центра) и регионализации производственных сетей.
Тем самым обострение противоречия между всемирным обобществлением производства и его подчинением глобальному финансовому капиталу возвращает мир к состоянию, близкому к тому, что господствовало перед Первой мировой войной.
* * *
В заключение кратко остановимся на важнейшем вопросе, связанном с ленинской теорией империализма. Ленин указывал, что империализм «втаскивает… капиталистов, вопреки их воли и сознания, в какой-то новый общественный порядок, переходный от полной свободы конкуренции к полному обобществлению» [7. C.320-321]. Однако полное обобществление производства в форме «комплексной автоматизации производства автоматов автоматами» возможно лишь в условиях полной планомерности и, следовательно, является адекватной материально-технической базой зрелого коммунистического общества, а не “перезрелого капитализма”» [4. C. 334].
Между тем условиях позднего капитализма гигантское обобществление производства сопровождается мощной экспансией рынка во все сферы жизнедеятельности человека и чрезмерным увеличением доли торгово-посреднических услуг, финансового сектора и военно-промышленного комплекса в структуре общественного воспроизводства. В связи с этим происходит торможение развития производительных сил в сфере материального производства, а направление и характер развития производительных сил в целом принимает «перекошенный» вид, подчиняясь преимущественно целям глобального финансового капитала по манипулированию общественным сознанием и обеспечению симулятивного потребления [1. C.23].
Так насколько обоснованной была уверенность Ленина в переходе от империализма к качественно иному способу существования человечества? На наш взгляд, в той мере, в какой социальная практика, понимаемая как общественная деятельность разотчуждающегося человека по изменению окружающей его действительности (или «живое творчество масс», по ленинскому выражению), может служить критерием истинности теоретических конструкций, Ленин в своих выводах безусловно оказался прав.
Ленин препарировал империализм начала XX в. с тем, чтобы изменять в соответствии с познанными законами действительности современную ему систему общественных отношений. Практический опыт попыток продвижения к «царству свободы» в XX в., несмотря на все трагические ошибки и противоречия, показал, что массовый революционный энтузиазм, во многом движимый неистовой энергией самого Ленина, оказался достаточен для того, чтобы развитие империализма как ансамбля общественных отношений, характеризующегося господством монополистического капитала, отклонилось от своего магистрального, «естественно-исторического» пути. Подтверждение тому - социалистические революции и формирование альтернативной империализму мировой социалистической системы, национально-освободительное движение в странах периферии и распад колониальной системы, социально-классовая борьба и установление социал-демократической модели капитализма в наиболее развитых странах «ядра».
Отказ от массового социального творчества во второй половине XX в. и, как следствие, утрата общественным индивидом исторической субъектности привели к тому, что интернациональный импульс «красного Октября» сменился серой «лавочной формой глобализации». Как видим, из ее расширяющихся трещин сегодня снова, как и сто лет назад, выползают ультраправый национализм, религиозный фундаментализм и мракобесие.
В этих условиях обращение к научному наследию и практическому опыту В. И. Ленина, насквозь пронизанным идеей революционного переустройства капиталистического мира отчуждения, остается актуальным и необходимым для понимания тектонических сдвигов, происходящих сегодня в глобальной системе социально-экономических отношений.
Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
[url=https://vslevitrav.com/]brandlevitra on line[/url]