В русской истории много загадочных фигур. Об одной из самых крупных – Петре I– «поныне спорят вновь». Петр сегодня злободневен так же, как и триста лет назад. Есть попытки преодолеть крайности и создать «объективный», «научный» портрет. Но в итоге от этого портрета возникает ощущение, что на нас смотрит человек, все предвидевший, подчинявший свои действия абсолютно рациональным мотивам, безошибочным планам и воплощавшим их в жизнь в строгой последовательности, единственно верным на тот момент способом.
Петр в наши дни актуален не только в образе великого преобразователя внутренних порядков России, но и как правитель, перестроивший всю систему военно-политических, дипломатических, культурных, экономических отношений с Европой. Против идеи о непоколебимом западничестве Петра есть слишком много убедительных возражений, чтобы принимать ее как аксиому. Как и против мнения о непогрешимости и безальтернативности некоторых его фундаментальных решений.
Историографический канон
Общим местом в исторической литературе давно стала мысль о том, что генезис Великой Северной войны был процессом необратимо поступательным и абсолютно закономерным. Эта война была неизбежным, единственным средством преодоления противоестественной для России географической замкнутости, одновременно обрекавшей на замкнутость и внешнеполитическую, экономическую, культурную, - словом, цивилизационную. Без выхода к морям, в данном случае к Балтийскому, решить проблему было невозможно. Параллельно звучит мотив о счастливом и неслучайном совпадении этого объективного фактора с появлением гениальной личности Петра I, которого сама история призвала к выполнению великой миссии.
Однако, когда открывается грандиозная в своей трагической величественности картина народного подвига, которым была куплена победа в войне, возникают вопросы, на которые в рамках этой концепции нет ответа. Трудно подсчитать астрономические расходы на армию и флот, а еще труднее представить, сколько людского и материального капитала было израсходовано впустую. Поневоле задумываешься над тем, почему война длилась так долго и почему огромную часть усилий России Петр потратил на решение чужих проблем. Пытаешься найти причины вовсе не обязательных стратегических и тактических ошибок, допущенных царем, одна из которых – Прутский поход – едва не оказалась роковой, и не можешь взять в толк, ради чего почти вся страна была мобилизована на строительство Азовского флота, если через пару лет его оставили гнить на стапелях и рейдах, а черноморскую проблему отложили на полвека.
Какое исступление должно было сойти на Петра, чтобы подвигнуть его на головокружительный разворот внешней политики громадного государства с черноморского направления на балтийское? Зачем он отказался от продолжения последовательного наращивания военных сил для продвижения на юг и неожиданно для всех бросился на север, где еще ничего не было готово для прорыва к Балтике? Удачное ли время выбрал Петр для Северной войны, и тех ли европейских правителей избрал в качестве союзников? Что заставило уже не юного, проницательного и набравшегося опыта государя судить о международной ситуации в Европе, исходя из желаемого в ущерб действительному?
Многие исследователи обходят эти вопросы. Среди тех, кому проблема представлялась далеко не однозначной, был В. О. Ключевский. Он куда более критически своего учителя С. М. Соловьева оценивал многие внешнеполитические решения Петра. Ключевский не отказывал балтийским устремлениям царя в логике, давая им традиционное объяснение, но не скрывал своего недоумения. «Новой столицей государства суждено было стать не Азову или Таганрогу, а С.-Петербургу. Таким образом, задача исправления южной границы была покинута ради ограждения северо-западных пределов …Новая европейская конъюнктура перебросила его(Петра – В.Д.), как игрушечный мяч(выделено мною – В.Д.),с устья Дона на Нарову и Неву, где у него ничего не было заготовлено…».Взятый на север курс Ключевский расценивал как «сужение»внешнеполитической программы предшественников Петра [5. С.47-48].
Не отрицая, что на рубеже XVII-XVIIIвв. в Европе произошла «переверстка»международных отношений, историк не видит в ней достаточных причин для срочного вмешательства России, тем более ценой безрасчетной траты «людских средств и жизней». Эта «переверстка», как намекает Ключевский, была сомнительным соблазном, чтобы жертвовать южными делами и решать на Балтике больше европейские, чем русские проблемы, ибо потенциальные союзники России отводили ей постыдно мизерную долю тех трофеев, которые предполагалось добыть в войне со Швецией. И Петр на эту долю первоначально соглашался.
Другая важная мысль Ключевского касалась надежности тогдашних европейских коалиций, которые не объединяли государства, «а только осложняли международные отношения».В первую очередь он имел в виду русских союзников, разбежавшихся в разные стороны при появлении шведских войск и поспешивших заключить с Карлом XIIмирные договоры, оставившие Петра наедине с грозным противником. Эта «опереточная коалиция»думала лишь о том, чтобы руками царя достичь своих целей [5. С.48][1].
Общий вывод Ключевского таков: ни одна война России не была так плохо обдумана и подготовлена, «как Северная». Он подтверждает это и откровением самого государя, который «имел мужество признаться…, что начал шведскую войну, как слепой, не ведая ни своего состояния, ни силы противника» [5. С.50].
Громадную работу по изучению Северной войны проделали советские историки, авторы классических исследований на эту тему. Но трудно оставить без внимания некоторые спорные постулаты советской историографии. В частности, утвердившуюся в качестве аксиомы мысль о своевременном осознании Петром опасности промедления в решении балтийской проблемы, которая «усилилась бы из-за отвлечения сил к югу» [6. С.116; 9. С.26].
Но в чем заключалась «опасность»? В Европе назревала большая война за испанское наследство, никак не касавшаяся России. Ни одна из великих держав не была заинтересована в переориентации усилий потенциальных участников войны на ревизию балтийской ситуации. Меньше всего – Швеция, хлопотавшая о подтверждении мирных договоров с Москвой. Дания, Польша, Бранденбург, конечно, хотели бы вернуть свои территориальные потери, но без России не могли решиться. А Россия была занята на юге, откуда ей действительно грозила опасность. С севера в обозримом будущем не грозил никто. Там уже давно хозяйничала держава, довольная своим положением и озабоченная лишь его сохранением. Ни на кого нападать она не собиралась.
Разумеется, бесконечно продолжаться так не могло. Европейские государства, помимо Швеции, тоже располагали первоклассными военными флотами, вдобавок к своим ненасытным аппетитам. В перспективе эти обстоятельства делали восточную часть Балтики ахиллесовой пятой России. Оставлять незащищенными морские доступы к русским северо-западным территориям было бы верхом неблагоразумия. С сугубо военно-стратегической точки зрения важнее было не столько «прорубить окно в Европу», сколько закрыть дверь собственного дома, чтобы уберечься от недобрых гостей, которые рано или поздно появятся на пороге. Но до категории «смертельно опасной» эта угроза пока явно не дотягивала.
Из всего этого никак не складываются «фундаментальные» причины, не допускавшие промедления с военными действиями на Балтике.
Сопоставление перспектив развития военно-экономических потенциалов России и Швеции показывает, что время работало против Швеции, миновавшей пик могущества и приближавшейся к утрате статуса великой державы, приобретенного после Тридцатилетней войны. Королевская власть с трудом справлялась с внутриполитическими раздорами и находилась в остром конфликте с рикстагом (однопалатным парламентом) и аристократией, особенно провинциальной. Россия, напротив, набирала мощь и уверенно шла по пути строительства империи с соответствующими армией, флотом, административно-хозяйственной организацией. Почему бы не предположить, что через десяток-другой лет столь стремительного роста выход на Балтику стоил бы России гораздо меньших жертв? И, как знать, пришлось бы Петру оставлять в наследство своим преемникам решение еще одной жизненно важной проблемы – черноморской?
Объяснение необходимости внезапного «разворота на север» сводится к тому, что Петр поехал в Европу для подготовки к продолжению войны за Черное море, а вернулся с твердым намерением воевать на Балтике. Или: в 1700 г., после подписания мира с Турцией, «на очереди появился Балтийский вопрос» [2. С.391].
Историки, чувствуя пустоту подобных фраз, стараются поместить их в какой-то логический контекст, из которого следует, будто царь после относительно успешного завершения южных дел должен был сосредоточиться на северных. По форме это решение казалось неожиданным, но по содержанию было исторически преемственным и глубоко мотивированным. При этом никто не отрицает, что результаты длительной борьбы с турками были «довольно скромные»по сравнению с замыслами. Но если результаты скромные, то оправдывают ли они внезапное прекращение войны на юге ради рискованной авантюры на севере с туманными шансами на выигрыш?
Историки скованы правилами профессии: расставлять все по своим местам в уже состоявшемся, а не в «альтернативном», прошлом. Но между строк многих научно-исторических текстов сомнения все же проскальзывают[2]. Это лишний раз говорит о том, что при любом количестве аргументов в оправдание сделанной Петром принципиальной перестановки внешнеполитических приоритетов, в ней навсегда останется примесь загадки.
Впрочем, если победителей не судят, то на эту историю можно посмотреть иначе. Северная война стала для Петра высшей школой стратегии, политики, дипломатии. Движущей силой реформ. Горнилом, закалившим царя жестокими испытаниями, которые окупились триумфом и открыли в нем великую личность. Территориальные приобретения на Балтике многократно превысили то, чем готов был удовольствоваться Петр, сделали Россию настоящей империей и вынудили Европу признать это. Везение, ошибки Карла XII, ход Испанской войны и другие факторы, конечно, сыграли на руку царю. Но по большому историческому счету своими блистательными успехами он был обязан стоическому характеру русского народа, в очередной раз проявившего волю к самопожертвованию. Принимая эти жертвы как должное, Петр, к сожалению, не стал подражать голландцам, построившим Амстердам «на селедочных костях». Петербург он строил на костях человеческих.
В морализировании по этому поводу мало проку. Сколько ни рассуждай о резервах экономии людского материала, которыми Петр пренебрег вольно или невольно, факт остается фактом: великие победы стоят очень дорого.
Самодержавие, крепостное право и армия были теми материальными силами, которые определяли вектор русской истории: от смертельно опасной раздробленности – через централизованное государство – к империи [12. Passim]. Внутреннее порабощение защитило Россию от порабощения внешнего. Цари были всесильны в той степени, в какой они являлись частью Системы, ее добровольными узниками. От предшественников Петра отличало другое видение путей сохранения и укрепления Системы. Но и он был невольником – невольником закона необходимости имперского строительства, сопряженного с войнами, преобразованиями, жертвами. И колоссальным риском, сознательно идти на который способен был только правитель с недюжинным умом и волей.
Мы ограничили свою задачу исследованием роли петровской дипломатии в предотвращении другого, трагического сценария. Именно так: «петровской дипломатии», а не «дипломатии Петра». Хотя царь, безусловно, был сам себе министром иностранных дел[3], ему едва ли удалось бы претворить свои замыслы в жизнь без даровитых и опытных профессионалов.
«Великий препораториум»
После возвращения из заграничного путешествия в конце августа 1698 г. Петр Iдва месяца расследовал стрелецкий мятеж, с нетерпением ожидая возможности отправиться в Воронеж, чтобы увидеть свой новый флот и подготовить его к военно-морской экспедиции против турок, то есть продолжить войну.
Еще будучи в Вене, он негативно воспринял известие о готовившихся за его спиной переговорах между Священной лигой и Портой, крайне неохотно согласившись на участие России в Карловицком мирном конгрессе. Он совсем не возражал против провала этого предприятия, о чем было дано знать русскому представителю на конгрессе П. Б. Возницыну [4].
С ноября Петр почти безотлучно в Воронеже, где кипит работа на донских верфях, царит «препораториум великий». Прибрежные склады были наполнены корабельными снастями, снарядами и орудиями, в числе которых - 300 пушек, подаренных шведским королем. Петр также приказал подготовить для наступательных действий в Северном Причерноморье полки регулярной армии, усиленные 40-тысячным стрелецким войском [10. С.249,258].
После завершения Карловицкого конгресса Возницын докладывал царю (18 февраля 1699 г.), что вопрос о войне или мире между Россией и Турцией остался открытым, стороны договорились о продолжении русско-турецких переговоров в Стамбуле. Для этой миссии Петр выбрал опытнейшего дипломата Е. И. Украинцева, «но хотел, чтобы посланник его явился в Царьград не по-прежнему, не смиренным искателем мира, а с достоинством представителя великой державы, готовой к миру, готовой и к войне на суше и на море»[10. С.273].
Для доказательства этой готовности в Стамбул Украинцева отправили на огромном 46-пушечном корабле «Крепость», построенном по последнему слову судостроительной техники. Чтобы при выходе из Азовского моря не возникло проблем, до Керчи корабль шел в сопровождении боевой эскадры[4]под командованием Петра. Комендант турецкой крепости пытался протестовать против столь необычной дипломатической миссии, но задержать ее не посмел. В конце августа 1699 г. корабль Украинцева взял курс на Стамбул и через считанные дни уже стоял на рейде против султанского сераля, громыхая приветственными залпами.
МустафуIIпереполнили чувства возмущения и удивления. Это был беспрецедентно дерзкий вызов. Впервые в истории в Черном море появился не просто чужой корабль, а первоклассный русский «линкор». И не просто в Черном море, а у стен падишахского дворца. До сих пор никому и в голову не приходило оспаривать турецкую черноморскую монополию. Произошло неслыханное, оскорблена честь «непорочной красавицы из гарема султана»[5].Порта с полным основанием могла воспринять русский демарш как casusbelli,если бы формально не продолжалось состояние войны с Россией.
Султан был не только рассержен, но и растерян. Единственное средство поставить зарвавшегося царя на место он нашел в том, что заставил Украинцева дожидаться аудиенции полтора месяца. Не спешил он и с переговорами, которые начались лишь во второй половине ноября и продлились до конца июля 1700 г. Шли они очень трудно. Для подготовки итогового документа потребовалось 23 конференции.
Инструкции Украинцеву были составлены так, чтобы избежать обвинений в явном стремлении сорвать подписание мира, но оставить России повод для продолжения войны[6]. Такую перспективу Петр рассматривал как реальную. Об этом говорит его наказ дипломату: тайно посоветоваться с константинопольским патриархом о наилучшем способе ведения войны с учетом намерения царя включить в сферу боевых действий, кроме Северного Причерноморья, еще и Дунайские княжества [10. С.279-281].[7]
Европейский пасьянс
В конце 90-х гг. XVIIв. международные отношения в Европе находились в состоянии крайней неопределенности. Рисвикский (или Ресвейкский) мирный договор, которым завершилась Война Аугсбургской лиги против Франции (1688-1697 гг.), оставил нерешенными многие проблемы. Неизменными остались и катализаторы взрывоопасных ситуаций: междинастические и внутридинастические распри, связанные с борьбой за престолы, наследственные права, разделы и переделы территорий[8]. Не утратили своего деструктивного потенциала и религиозные вопросы.
Альянсы менялись быстро и не всегда логично. Вчерашние союзники становились врагами и наоборот. Никто никому не доверял. Заговоры, интриги, измены, личная неприязнь определяли тогдашние международные отношения едва ли не сильнее подписанных договоров, устных соглашений, дипломатических правил и приличий. Вестфальская система теряла и без того невесть какую способность справляться с реальностью, которая становилась все более непредсказуемой и хаотичной. Все дробилось на мелкие кусочки, соединялось в причудливые, колеблющиеся формы, перетекало и вибрировало, подобно ртутным каплям. Бал правили сиюминутные интересы космополитической камарильи, прожектерство и авантюризм, жадность и коррупция, трусость и предательство, гонор и тщеславие. Сквозь них трудно разглядеть глубокие исторические закономерности, хотя историки и пытаются добиться этого.
Петр поехал в Европу не только учиться строить корабли, но и понимать, как нужно играть в запутанные и коварные политические игры. Царь видел неустойчивость европейской расстановки сил и намеревался использовать ее для достижения своей главной и, на протяжении всего пребывания за границей, единственной цели – решительной победы над турками, вознагражденной внушительными материальными и моральными трофеями. Балтийский вопрос ни разу не появился в царском списке практических задач. (Этот неоспоримый факт порой не мешает историкам искать едва ли не во всех шагах Петра «балтийскую» подноготную). Однако из поля «бокового» зрения Петра он не выпадал. Да и сами шведы, как и их соперники в Северной Европе, постоянно напоминали о себе.
Одни настойчивым стремлением сохранить статус-кво, другие столь же явным желанием сломать его. Обе стороны, остро нуждаясь в России, пытались разного рода посулами (и подарками[9]) вовлечь ее в реализацию своихпланов. Петр реагировал на эти попытки осторожно, хотя тайные беседы на шведскую тему не отвергал. До поры он пропускал мимо ушей предложения «балтийских реваншистов» (Дании, Бранденбурга) о заключении серии двусторонних союзов для создания антишведской коалиции. Напротив, на просьбу Стокгольма о подтверждении Кардисского мира 1661 г., ущербного для России, Петр ответил согласием.
В международных событиях конца 90-х гг. XVIIв. и в реакции на них русского царя легче проследить хронологическую, чем логическую последовательность, хотя задним числом можно найти и ее. При изучении генезиса Северной войны путеводной нитью для историков обычно служат факты, иллюстрирующие накопление, а затем взрывоподобное высвобождение конфликтного потенциала в балтийском вопросе. Нам придется исходить из этой традиции, поскольку мы не занимаемся альтернативной историей. Но и «классическая» методология оставляет место для идеи о нелинейности международных процессов и наличии в них вероятностных, случайных элементов, которые находятся в сложной взаимосвязи с закономерным началом.
Если бы не кровная заинтересованность Петра в балтийских делах, Северной войны не было бы, по крайней мере, в том виде, в котором она произошла.
Балтийская тема в русской истории
За выход на Балтику Русь-Россия боролась веками. Побережье Финского залива с крепостями Ям, Копорье, Ивангород, Корела (расположенные на территориях, известных как Ижора, Водская пятина, Ингрия, Ингерманландия) когда-то принадлежало Новгородскому княжеству. Потом оно было потеряно в результате Ливонской войны, но сохранилась единственная точка доступа к заливу – устье Невы. По Столбовскому договору 1617 г. шведы забрали всю Неву с крепостью Орешек (Нотебург), обеспечив себе проход в Ладожское озеро. В таких обстоятельствах о выходе к морю можно было забыть. Русские цари, однако, не забывали. За возвращение утраченных земель Алексей Михайлович воевал со Швецией, но безрезультатно. Кардисский мир 1661 г. оставил все без изменений.
Таким образом, для Петра Iи его сановников балтийский вопрос новостью не являлся. Что решить его совсем не просто, показала вся история русско-шведских войн. Нужны сильные союзники и благоприятная международная конъюнктура. А в конце 90-х гг. XVIIв. конъюнктура отличалась предельной неопределенностью. Что до союзников, то искать их следовало среди жертв шведской экспансии, не только готовых, но и способных к реваншу. Были ли такие и насколько можно считать их «жертвами»?
В XIII-XVIвв. подавляющее преимущество в борьбе за господство на Балтике принадлежало Дании. Она владела обширными территориями: южно-шведские провинции, северо-германские земли от устья Эльбы до восточных границ Померании, Эстляндия с прилегающими островами, не говоря уже о тотальном и экономически очень доходном контроле над Зундским проливом, соединяющим Северное море с Балтийским. Экспансия Дании была остановлена Швецией, которая сначала боролась за освобождение из-под власти датской короны, а затем сама стала захватывать чужие территории. Датско-шведское соперничество в виде многочисленных войн продолжилось в XVIIв., в течение которого место одного гегемониста на Балтике занял другой. Говорить здесь о «жертве» агрессии не вполне справедливо. А вот датские реваншистские планы были очевидны.
Вынашивала такие планы и Польша (Речь Посполитая), у которой Швеция отняла Лифляндию (Ливонию) с Ригой. Экспансионистские настроения шляхетства поддержал саксонский курфюрст Август II, провозглашенный в 1697 г. польским королем. Отчасти именно «лифляндская» часть его внешнеполитической программы позволила Августу взойти на трон и удержать его. (Не будем здесь упоминать о решающей роли Петра за самоочевидностью этого фактора.).
Претензии к Швеции имел и Бранденбург, которого она лишила Померании после смерти курфюрста Георга Вильгельма (1595-1640 гг.). Его внук Фридрих III(1657-1713 гг.) мечтал вернуть владения деда. Кроме того, Швеция была одной из главных преград на пути «собирания» германских земель под эгидой Гогенцоллернов, великодержавные замыслы которых передавались из поколения в поколение как священный завет.
Несмотря на шведское доминирование, под контролем у потенциальных союзников России остались обширные участки южного побережья Балтики. Дания, Польша, Бранденбург не нуждались в «окнах» в Европу, они сами были Европой. Для них война против Швеции не являлась вопросом жизни и смерти.
Лишь для России выход к морю был наглухо заколочен. Насущную необходимость покончить с этим неестественным положением не стоит и обсуждать. Это, однако, не упрощает проблему изучения шансов на успех партнерства Петра Iс балтийскими то ли реваншистами, то ли экспансионистами. Та легкость, с которой Швеция расправилась с ними, говорила не только о полководческом гении Карла XII. Были ли они способны, даже в объединенном виде, оказать Петру реальную военную помощь? И самое главное: какого размера «окно» на Балтику собирались предоставить России ее будущие союзники?
Призрак антишведской коалиции бродил по Северной Европе давно. Но Петр желал иметь дело не с призраком, а с реальностью, которая позволила бы ему объединиться с теми, кто достоин доверия и дееспособен как военный союзник. Отправляясь в 1697 г. за границу, русский царь, будучи жестким прагматиком во внутриполитических делах, еще не избавился от юношеского идеализма в своих представлениях о делах международных. Просветление началось в Бранденбурге, продолжилось в Голландии и Англии, а окончательно наступило в Вене, где Петру был преподан мастер-класс от Леопольда Iи его высших сановников. Результатом этого блистательного урока по предмету «основы макиавеллизма» стало усвоение царем совершенно тривиальной для Европы морали: нет обязательств, ради соблюдения которых стоило бы жертвовать собственной выгодой. Этот принцип давно уже перестал быть (ввиду опыта и возраста) откровением для Возницына, царского представителя на Карловицком конгрессе, открывшемся вскоре после возвращения государя домой.
Донесения Возницына из Карловиц, где австрийцы за спиной России (и других участников Священной лиги) заключили сепаратный договор с турками, лишили Петра последних иллюзий[10]. Если жизненно необходимая для Европы антиосманская лига рассыпалась как карточный домик, то новые внутриевропейские союзные комбинации и подавно могут оказаться для «варварской» России заведомой ловушкой. Во время Тридцатилетней войны в такой ловушке оказались германо-протестантские союзники Швеции, которая открыто предала их, вступив в «противоестественный» альянс с католической Францией. Кто после этого будет испытывать угрызения совести по поводу принесения в жертву интересов «дикой» России?
Находясь за границей, Петр приобрел солидный багаж знаний о международной политике и дипломатии. Там получил развитие его талант к извлечению уроков из заблуждений[11], не исключающий новых ошибок, в свою очередь вызывающих жажду преодоления и жажду победы. Государь вернулся домой с твердым убеждением, что надеяться следует лишь на собственные силы. И эти силы он хотел употребить на победоносное завершение войны с Турцией.
Нет оснований полагать, что Петр сделал ставку на результаты Карловицкого конгресса. Доказательство тому – его молчание на отчаянные просьбы попавшего в сложнейшее положение Возницына дать инструкции[12]. Почти все время с момента возвращения в Россию (конец августа 1698 г.) и до конца сентября 1699-го царь провел в Азове и Воронеже, готовя полномасштабную войну против Турции на море и на суше.
Но Петр не был бы гениальным политиком, если бы он, хотя бы гипотетически, не рассматривал вероятностьповорота на север. Хотя все обстояло далеко не так «естественно и органично», как оно выглядит в этом отрывке из монументального труда С.М. Соловьева: «не удалось на Черном море – надобно утвердиться на Балтийском, что гораздо выгоднее: ближе и к настоящей России, и к настоящей Европе»[8. С.583]. Красиво! Но не слишком ли просто для такой личности, как Петр, по воле судьбы очутившейся на чрезвычайно каверзной исторической развилке? Соловьев все же стремится уйти от упрощений, заметив, что прежде чем царь отдал предпочтение шведскому вопросу, он столкнулся с дилеммой: «или один взять на свои плечи войну(с Портой после развала Священной лиги – В.Д.), или заключить мир, который останавливал его на половине дороги (к полной победе над турками – В.Д.)». Продолжать южную войну без союзников, по мнению историка, было невозможно: «понятно, что тут же (выделено мною – В.Д.)должна была в голове Петра родиться мысль»о Швеции [8. С.583].
Несостоявшийся сценарий
Бесполезный спор о том, что «гораздо выгоднее»России – Черное море или Балтика – оставим евразийцам и западникам. Попробуем придерживаться примирительной формулы: исторический порыв Петра к морям раздваивался между югом и севером. Что же касается утверждения о невозможности воевать с турками без союзников, то против него есть аргументы, которыми царь мог бы воспользоваться с не меньшей долей успеха, чем доводами в пользу возможности воевать без союзников со шведами.
На протяжении XVIIв. Османская империя переживала медленный, но неуклонный упадок. Пришла в расстройство патриархальная экономика, уже не справлявшаяся со своими задачами. Происходили крупные провалы в финансовой, налоговой и земельной сфере. Периодически резко обострялись социально-имущественные противоречия, как по «вертикали» (богатые, «средний класс», бедняки), так и по «горизонтали» (между разными этническими, экономическими, внутрисословными, внутриэлитными, профессиональными и религиозными группами). На фоне демографического спада из-за непрекращающихся эпидемий чумы и холеры опасно менялась структура населения за счет притока кочевых племен с востока, который был больше похож на нашествие. Двигаясь на запад, они разоряли все, что попадалось на их пути.
В плачевном состоянии находилась армия. Ее потрепали войны второй половины XVIIв. – с Венецией (1645–1669 гг.), Австрией (1663-1664 гг.), Польшей (1666-1672 гг.), Россией (1676-1681 гг.), «Священной лигой» (1684-1698 гг.). Восполнять потери становилось все труднее. Моральное состояние наемного войска было низким из-за постоянных поражений и невыплат жалования. Янычары всегда отличались плохой боевой дисциплиной, строптивостью и непредсказуемостью. Их легко было подбить на крупный мятеж или дворцовый переворот. Падишаху также приходилось опасаться заговоров внутри правящей элиты, против которой он часто предпринимал жестокие превентивные меры, оборачивавшиеся бумерангом.
Вот такая Османская империя противостояла Петру I. Парадокс, но Турция была сильна своей немощью, благодаря которой она помимо воли сохраняла влияние на международные дела. По мере угасания Порта становилась незаменимой в европейском геополитическом пасьянсе. В ней нуждались все, кто не желал ее чрезмерного ослабления, с какой бы горячностью ни звучали призывы к христианскому единению.
Франция использовала Турцию как часть «восточного барьера» (наряду со Швецией и Польшей), чтобы сдерживать Австрию и не дать возвыситься России. Шведам тоже был невыгоден распад Османской империи, отвлекавшей русских и поляков от балтийской проблемы. Идею раздела никто из великих держав в практическом плане не рассматривал. Одно дело вытеснить Турцию из Европы или просто потеснить. Совсем другое – брать на себя неподъемное бремя дележа огромных территорий. Тут дай бог разобраться с европейскими «выморочными» наследствами без новой Тридцатилетней войны. Кроме того, дерзкие помыслы «диких московитов» заставляли опасаться, что они могут прочно обосноваться на развалинах империи. В страхе перед такой перспективой и в стремлении исключить ее Европа была едина.
Какой бы изнуренной ни казалась Османская империя, до смертного одра ей было еще далеко. Отсюда вопрос: а смогла бы Россия одолеть именно такого противника и с гораздо более убедительным результатом (чем тот, которым предпочел удовольствоваться Петр), учитывая, что европейские державы испытывали растущую тревогу по поводу ее планов и находились в постоянной готовности остановить продвижение русских «варваров» на юг[13]?
В конце XVIIв. Османская империя находилась на нисходящей траектории своего цивилизационного и геополитического развития, а Россия на восходящей. У петровского государства тоже были немалые проблемы, - но, в отличие от Порты, был еще и неисчерпаемый потенциал для их решения. Для Османской империи времена Сулеймана Великолепного (1494-1566 гг.) остались в далеком прошлом. А в настоящем никого из турецкой элиты нельзя было поставить рядом с ним. Россией же правил царь «с задатками великого человека», как считали его западные современники [3. С.389]. К концу 1690-х гг. Петр уже построил боеспособный флот на основе европейских технологий, успел многого добиться в создании новой, регулярной армии и быстро продолжал военное и военно-морское строительство. Дух русского воинства был на подъеме. Солдаты и их командиры уже почувствовали вкус побед и жаждали распробовать его до конца.
Против этого Порта располагала слабыми аргументами. Старофеодальная армия состояла из насильственно рекрутированных, необученных ополченцев. Во главе их стояли полководцы, понятия не имевшие о современной европейской военной науке и практике. Более дееспособную силу представляли янычары, опытные, отчаянно храбрые, фанатичные, искусные в рукопашном бою, сообразительные там, где нужно было защищать или атаковать крепости. Но составленные из них войска трудно поддавались управлению, зачастую сбиваясь в толпы, бегущие вперед так же быстро, как и назад.
Хотя османский флот являлся серьезным противником, все же к началу XVIIIв. он миновал вершину своего могущества, и в Черном море с ним, если верить военно-статистическим данным, можно было соперничать, по крайней мере, на равных.
Другой важный фактор - вероятность затяжного характера боевых действий и их влияния на общий исход. Со шведами Россия воевала 20 лет, и с каждым годом становилась все сильнее (в том числе благодаря реформам). Располагала ли Порта материальными и моральными ресурсами, которые она могла бы использовать так долго? И способностью быстро оправляться от поражений, извлекать из них уроки и неумолимо идти к конечной победе?
Скорее нет, чем да. Хотя ответа на эти вопросы сегодня уже никто не даст.
Литература
- Богословский М. М.Петр I. Материалы для биографии. Т.3.М.,1946.
- Брикнер А. Г.История Петра Великого. СПБ., 1882.
- Дегоев В. В.Внешняя политика Петра I. Т.1: Русское Великое посольство (1697-1698 гг.). М.: Изд-во «МГИМО-Университет», 2019.
- Дегоев В. В.Дипломат петровского призыва Прокопий Возницын. М.: Изд-во «МГИМО-Университет», 2018.
- Ключевский В. О.Курс русской истории. Ч.4. // Ключевский В. О.Сочинения. Т.4. М.: Изд-во «Мысль», 1989.
- Молчанов Н. Н.Дипломатия Петра Первого. М.: Международные отношения, 1984.
- Памятники дипломатических сношений Древней Руси с державами иностранными. Т.9. СПб., 1868.
- Соловьев С. М.Сочинения. Кн.7. Т.14.
- Тарле Е. В.Северная война и шведское нашествие на Россию. Русский флот и внешняя политика Петра I. М.: АСТ: Астрель, 2011.
- Устрялов Н. Г.История царствования Петра Великого. Т.3.СПб., 1858.
- Форстен Г. В.Датские дипломаты при Московском дворе во второй половине XVIIвека. // Журнал Министерства Народного Просвещения. 1904, ноябрь.
- Fuller W.C. (Jr.)Strategy and Power in Russia 1600-1914. N.Y.-Toronto-Oxford, 1992.
[1]Почти такую же метафору – «комическая русско-датско-польская лига, на первых же порах оказавшаяся пустым фантомом»– употребляет русский историк Г. В. Форстен [11. С.99].
[2]Явно чувствуются они даже у Н. Н. Молчанова, маститого советского историка, одного из самых последовательных и убедительных сторонников идеи об объективной неизбежности поворота Петра к северу, откуда исходила «неизмеримо более грозная, чем с юга, опасность». Ученый видит заслугу Петра в интуитивном осознании того, что тогда «непосредственно не ощущалось», в умении «отдать предпочтение важному перед срочным»[6. С.116-117]. При всем глубоком уважении к автору фундаментального труда о петровской дипломатии, нам трудно согласиться с критериями, при помощи которых Молчанов определяет «важность» одних задач внешней политики России и поднимает их над «срочностью» других.
[3]Похоже, впервые этот образ использовал русский историк Г. В. Форстен: «он – свой собственный министр иностранных дел» [11. С.301-302].
[4]Двадцать боевых единиц, в том числе десять линейных кораблей, включая 44-пушечный флагман «Апостол Петр».
[5]Эту метафору турки использовали в отношении Черного моря, именовавшегося также «османским озером».
[6]Петр требовал от Порты заведомо неприемлемых для нее уступок, во многом совпадавших с теми, которых добьется от турок Екатерина IIв Кючук-Кайнарджийском договоре 1774 г.
[7]В свете государевых указаний Украинцеву трудно принять распространенное в историографии мнение, будто у Петра «никаких стратегических замыслов дальнего прицела не было» [6. С.116].
[8]Многие войны в Европе вели между собой близкие родственники, и начальный этап Северной войны не исключение: соперники Карла XIIна Балтике – датский король ФредерикIVи саксонский король Август II– приходились ему, как и друг другу, кузенами.
[9]Приезжавшие в Москву посланники шведского короля Карл XIимели при себе внушительную «представительскую» казну, магическое воздействие которой на правительство Софьи Алексеевны зафиксировано источниками [11. С.82-83]. Позже последовало распоряжение короля об отправке в Россию 300 пушек, исполненное уже его сыном Карлом XII.
[10]Как сообщают источники, известие о заключении в Карловице неудовлетворительного для России мира с турками, полученные в феврале 1699 г., огорчило царя и, видимо, заставило его ускорить ход подготовки войны с ними. Отсюда, вероятно, и спешка с отъездом из Москвы в Воронеж, куда Петр отправился в ночь с 19 на 20 февраля, покинув увеселительное пиршество у Лефорта [1. С.233-234].
[11]В новейшей социологии эта человеческая способность получила название «антихрупкость» (antifragility).
[12]Петр прислал их, когда конгресс уже закончился. Источники не подтверждают высказанную в историографии мысль, будто «Возницын знал о реальной возможности»поворота с юга на север и «полностью одобрял его еще до того, как он стал свершившимся фактом»[6. С.131]. Возможно, тут имеется в виду промелькнувший в одном из сообщений Возницына из Карловиц осторожный вопрос: «не взять ли (России – В.Д.)какого союза»с Бранденбургом и Данией? Но посол совершенно ясно давал понять, что его вопрос связан не с Балтикой, а с перспективой продолжения турецкой войны, которой могут воспользоваться поляки и шведы. Для защиты от потенциальной угрозы и предлагалось подумать о противовесе в виде оборонительного альянса, чтобы не оглядываться на западных соседей [7. С.292].
[13]Вспомним «посреднические» хлопоты англичан и голландцев на Карловицком конгрессе. Свою задачу они видели в том, чтобы свести к «максимальному минимуму» территориальные приобретения России, а в идеале вообще оставить ее ни с чем [4. Passim].
Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
ccccccdddddddddddddddddddddddddddddddddddddddddddddddddddddddddddddddddd