Германия в поисках новой миссии и стратегии
19
 12140
Приближающийся 70-летний юбилей Великой Победы будет от-
мечаться в глубоко изменившихся условиях. Украинский кризис
и война на Донбассе, грозящие вылиться в конфликт куда боль-
шей интенсивности, геополитическое и геоэкономическое противосто-
яние России и Запада, способное перерасти в новую «холодную войну»,
подвели черту под постсоветской эпохой. Не будет ни малейшим преуве-
личением утверждать, что эта эпоха закончилась безвозвратно. И мир,
и Россия вступают в эпоху новых фундаментальных вызовов. Совер-
шенно очевидно, что сегодня необходимы качественно новые подходы
и стратегии, позволяющие ослабить или нейтрализовать существующие
либо возникающие угрозы. Один из таких вызовов зреет в недрах ЕС и
связан с очередной актуализацией «германского вопроса». Во-первых —
в контексте кризиса общеевропейских институтов и самого европей-
ского процесса, а во-вторых — из-за позиции современного Берлина
относительно воссоединения Крыма с Россией и кризиса на Украине.
Распад «Восточного блока», объединение Германии и подписание Ма-
астрихтского договора в 1992 году, равно как и ситуация экономическо-
го кризиса, начавшегося в 2008-м, создали для Германии широкое «окно
возможностей» для реализации заявленных ранее принципов, идей
и инициатив. На фоне кризиса других европейских обществ и стран
Германия накопила значительные социально-экономические и куль-
турно-информационные ресурсы, нарастила «символический капитал»
(П. Бурдье) до уровня, позволяющего ей выдвигать собственные поли-
тические проекты, выходящие за рамки наложенных на нее в 1945 году
военно-политических ограничений. Кризис Еврозоны и подъем Герма-
нии поставили под сомнение существующую архитектуру европейского
и мирового порядка. Как полагает российский историк и социолог Ан-
дрей Фурсов, кризис Еврозоны — одно из важнейших событий послед-
них лет, причем у него несколько уровней и целый спектр политических
последствий. По мнению ученого, этот кризис свидетельствует о кризисе неолиберальной системы и глобализации в целом. Известная ис-
кусственность Евросоюза в том виде, в каком он конструировался, стала
проявляться уже в конце 1990-х. Кризис 2008 года сделал эту искусствен-
ность более чем очевидной. В переживающей кризис Европе выделяется
постнеолиберальный лидер — Германия как центр «каролингского ядра»
(Германия, Франция, Северная Италия), который призван консолиди-
ровать Европу на качественно новых основаниях. Внешне это выглядит
как распад глобальной системы на блоки, напоминающие «большие
пространства» или «пан-регионы». Такие импероподобные образования
(ИПО) предполагают, согласно Фурсову, соединение атрибутов надна-
циональной власти, суперконцерна и ордена, а также комбинацию ин-
ституционально-иерархического и сетевого принципов. По форме они
представляют собой более или менее органичные наднациональные
блоки с населением не менее 300—350 миллионов человек1.
Германия — кандидат номер один на роль создателя политического
объединения подобного типа. Показательно, что имперский дискурс
постепенно возвращается в повестку дня в самой Германии. Так, бер-
линский историк X. Мюнклер пытается реабилитировать этот дискурс,
рассматривая империи как воплощение порядка, противостоящего ха-
осу, и призывает к превращению Европы в «субцентр имперского про-
странства», преодолевающий свою «периферийность» по отношению
к США2. Развивая эту тему, публицист А. Позенер утверждает, что Европа
должна стать «мировой державой» и «империей будущего»3. А социологи
У. Бек и Е. Гранде выдвигают концепцию «космополитической Европы»,
которая, по их мнению, должна прийти к модели «новой империи», ос-
нованной на «экспансии без гегемонии», «мультинациональных граж-
данских структурах», «сетевой власти» и принципе «космополитическо-
го суверенитета»4.
Чтобы понять смысл и перспективы этого нового геополитического
и геоэкономического проекта, необходимо обратиться к рассмотрению
эволюции германской стратегии национально-государственного стро-
ительства и внешнеполитического позиционирования по отношению
к Европе и миру.
Идеология экспансии: истоки и последствия
Немецкий подход к проблемам строительства Единой Европы из-
начально являлся противоречивым и сложным, что предопределялось
непростой эволюцией германской внешнеполитической стратегии. Гер-
мания, намного позже Франции пришедшая к решению проблем национально-государственного самоопределения и объединения, прошла че-
рез драматичный процесс становления собственной геополитической
традиции. Немецкое национальное «пробуждение» было связано с Ве-
ликой французской революцией. Разразившиеся после 1792 года войны
вызвали во всей Европе не только революционные ожидания, но и рост
национального самосознания и возникновение идеи борьбы за права
народов, которая нередко принимала форму национализма. При всей
условности традиционной характеристики германского национализ-
ма следует признать, что это течение нигде не приняло столь жестких
форм выражения, как в тихой и косной до определенной поры среде
герман ского общества. Возникший в этот период германский национа-
лизм должен был решить вопрос о взаимоотношениях между нацией,
культурой и территорией, от чего напрямую зависело будущее страны и
народа. И в конце концов такое решение было найдено.
Рассуждая о проблеме восприятия национальной территории в не-
мецкой истории ХIХ—ХХ веков, германский исследователь О. Данн ут-
верждает, что в 1813—1990 годах, оцениваемых автором как единый пе-
риод, в отношениях между нацией и территорией присутствовала одна
специфическая дилемма. Она была связана с неясностью вопроса о со-
отношении между собственно нацией и территорией, что впоследствии
положило начало имперской традиции5. Нация и территория долгое
время рассматривались в отрыве друг от друга, и это привело к конку-
ренции между «великогерманской» и «малогерманской» стратегиями.
«Великогерманцы» (Grossdeutsch) стремились к объединению Германии
на федеративном основании, включая Австрию, причем даже с негер-
манскими ее провинциями, в рамках так называемой «семидесятимил-
лионной державы». Целью же «малогерманской» партии (Kleindeutsche
Losung der Deutschen Frage) было объединение Германии с Пруссией во
главе и с исключением Австрии; эта цель была достигнута в результате
побед прусского оружия 1866 и 1870 годов.
В конечном итоге идея пространственной экспансии победила идею
этнотерриториальной гомогенности. Имперский принцип в итоге во-
зобладал, на долгое время заменив собой идею национальной государ-
ственности. Будучи соединенным с идеей «жизненного пространства» и
экспансии, в ХХ столетии он привел к весьма драматичным геополити-
ческим последствиям.
В связи с этим следует напомнить, что Германия пережила сложное и
противоречивое развитие геополитической традиции. Главным вопро-
сом эпохи, последовавшей за наполеоновскими войнами, был вопрос
об историческом месте немцев среди других народов, и решался он в
«культуроцентричном» духе, без масштабных политических рефлексий.
Так, окончательное крушение Священной Римской империи герман-
ской нации в годы побед революции (1794—1806) было встречено ин-
теллектуальными кругами Германии с полным равнодушием. Своеобразной моральной компенсацией за это стало освобождение «жизненных
сил» немецкого народа. При виде произошедшей катастрофы Фридрих
Шиллер, например, утешал себя мечтой о культурной силе немцев, не
зависящей от судьбы его правителей. В сходном ключе рассуждал и его
великий современник и соотечественник — Иоганн-Вольфганг Гете. За-
логом единства немецкого народа он считал немецкий язык и культуру,
распространению которой уделял особое внимание: «Германия — ничто,
но каждый германец в отдельности значит много… Надо, чтобы герман-
цы рассеялись и были рассеяны, как евреи, для того, чтобы к благу всех
наций и во всей силе развить ту массу добрых качеств, которые заложе-
ны в них самих»6.
Продолжателем идей Гете и Шиллера выступил выдающийся немецкий
философ и историк Иоганн-Готфрид Гердер, выразивший свои взгляды в
«Идеях к философии истории человечества». Философия Гердера осно-
вана на идее, что человечество в своем развитии закономерно приходит
к гуманизму, то есть к совершенному порядку социально-политического
устройства и отношений между людьми. Историческое развитие имеет
прогрессивный, восходящий характер, который ведет его к идеалу, но не
напрямую, а через эпохи, выразителями духа которых были отдельные
выдающиеся народы (Египет, Персия, Греция, Рим, европейские народы,
и в том числе немцы)7.
В дальнейшем происходил постепенный переход от идеи общечело-
веческого призвания немецкой национальной культуры к обоснованию
особого немецкого пути и национальной исключительности. Предста-
вители более позднего поколения мыслителей, рассуждавших об исто-
рической судьбе немецкого народа, попытались соединить «немецкую
национальную идею» с идеей государственности, и их национализм уже
носил не «культурно-просветительский», но достаточно жесткий и шо-
винистический характер, что отчасти было вызвано реакцией на заво-
евания Наполеона. При этом национализму новой когорты немецких
мыслителей был присущ скорее изоляционистский характер, нацелен-
ный на обособление немцев от культурного влияния других европей-
ских народов. Это прежде всего касалось тезиса о «пространственной
замкнутости» страны и ее «естественных границах». Последние, с одной
стороны, должны были создавать чувство безопасности, а с другой —
служить исходным пунктом для дальнейшего развития.
Наиболее значимые представители этой когорты мыслителей —
И.-Г. Фихте, А. Мюллер и Ф. Лист, во многом предвосхитившие будущую
науку о границах. Их подход подразумевал, что любая великая держава
должна быть защищена от соседних стран морями и высокими горами.
Главной идеей на время становится «оборонная самодостаточность».
Так, профессор основанного в 1810 году Берлинского университета
Иоганн-Готлиб Фихте разрабатывает концепцию полусоциалистического и автаркического по своему духу «Замкнутого торгового государства»
(1800)8, представлявшую собой идеализацию прусских порядков (Ос-
вальд Шпенглер впоследствии назовет это «прусским социализмом»). Под
впечатлением побед Наполеона Фихте печатает свои «Речи к германской
нации», проникнутые враждой к идеям Просвещения и культуре роман-
ских народов. Немцы определяются в качестве «молодого народа», при-
званного с «чистого листа» создать адекватные им культурные формы9.
В то же время заявленная стратегия «культурного обособления» и
«оборонной самодостаточности» вовсе не исключала идеи экспансии,
подтверждавшей «историческую избранность» немецкого народа.
Квинтэссенция экспансионизма неразрывно связана с творчеством
Георга Вильгельма Фридриха Гегеля. В своей «Философии истории» он
указывал на предопределенность истории разных народов географиче-
скими факторами. Все народы делились им на «исторические» и «неис-
торические». При этом только в «исторических народах», по его мнению,
был воплощен мировой дух, именно они создают великие государства,
осуществляют территориальную экспансию. «Неисторические народы»
(в том числе, по его мнению, и славяне) выступают у Гегеля лишь как
объект покорения. Главное воплощение миссии «исторического наро-
да» — создание великого государства, выражающего национальный дух.
Подобное государство, выступая как естественный враг всех иных го-
сударств, должно утверждать свое существование путем войны, которая
нравственно оправданна и укрепляет дух и единство народа10. Именно
с Гегелем связано торжество «прусской» традиции в немецкой полити-
ческой мысли над более гибкими и взвешенными подходами к пробле-
ме «германского самоопределения».
Положения гегелевской историософии были вскоре конкретизиро-
ваны немецкими мыслителями применительно к европейскому про-
странству. Положение Германии в центре Европы, по мысли ряда не-
мецких теоретиков, создавало предпосылки для ее господства над всем континентом. «Срединная Европа» представляла собой, по их убежде-
нию, естественную область для германского проникновения. В частно-
сти, видный немецкий экономист, политик и публицист Фридрих Лист
рассматривал «Срединную Европу» как переходный этап в процессе со-
здания всемирной германской империи. Главным требованием Листа
был доступ Германии к морям, без которого, по его мнению, «немецкий
народ был бы подобен птице без крыльев»11.
Развивая этот подход, видный немецкий поэт и идеолог германского
единства Франц Мориц Арндт предлагал рассматривать Германию в каче-
стве «середины нашей планеты» и «центрального пункта европейской жиз-
ни». Границы Германии, согласно Арндту, должны были простираться от
Северного до Балтийского и от Черного до Балтийского морей. Именно в
этом случае Германия смогла бы обладать «двумя руками и двумя глазами»,
с помощью которых была бы в состоянии «контролировать всю Европу».
На рубеже ХIХ—ХХ веков идеи избранности и экспансии были до-
полнены природно-географическим детерминизмом, благодаря чему
произошел перенос биологических закономерностей на политику. Как
отмечает польская исследовательница А. Вольф-Повеска, атмосфера
политического мистицизма, которая определяла состояние народной
идеологии и политическое развитие Германии в первой половине ХIХ
века, побуждала многих мыслителей использовать естественно-геогра-
фическую аргументацию в пользу германского объединения.
Свое логическое завершение этот подход получил в творчестве Фрид-
риха Ратцеля, стоявшего у истоков классической германской геополи-
тики. Он сформулировал такие ключевые для нее понятия, как «антро-
погеография», «политическая география» и «жизненное пространство».
Для Ратцеля было характерно отождествление государства с «живым ор-
ганизмом». В итоге пространство постепенно превращается в детерми-
нируемую государственной волей категорию. Государство оказывается
неразрывно связанным с определенными функциями обеспечения, ин-
теграции и поддержания коллективных идентичностей, а также с опре-
деленной идеологией, в рамках которой оно выступает как «народное
тело», «культурное тело», «Отечество».
По мнению Ратцеля, общая «ситуация господства» определяется в зави-
симости от пространственного положения государств. Сформулирован-
ный им закон гласил, что «государственное пространство», понимаемое
в качестве «жизненного пространства», должно возрастать вместе с ро-
стом населения страны. Последнее предполагает неизбежное изменение
границ, выступающих в качестве периферийных органов государства. Таким образом, Ф. Ратцель рассматривал переход государств от малых
пространственных форм к более крупным как проявление «естественно-
го права растущих пространств». Границы в рамках его теории рассмат-
ривались как «постоянно изменяющиеся органы государства».
Ратцель выступал как принципиальный критик «малогерманской кон-
цепции», отвергая для Германии принцип «один народ — одно государ-
ство». Анализируя логику развития исторических (то есть национальных)
движений, Ратцель приходил к заключению о «запоздалости» создания
немецкого национального государства в центре Европы и необходимо-
сти территориальной экспансии. Из рассуждений Ратцеля о «жизненном
пространстве» вытекало требование к Германии наращивать свое «госу-
дарственное пространство», стремиться к изменению границ и покоре-
нию «периферийных областей».
Развивая идеи Ратцеля, видный немецкий национал-либерал Фрид-
рих Науманн на волне германских военных успехов опубликовал
в 1915 году книгу «Срединная Европа», в которой призвал страны Вос-
точной Европы консолидироваться вокруг Германии и Австро-Венгрии
и создать оборонный, таможенный и экономический союз. Консоли-
дированная таким образом «Срединная Европа» была призвана, по На-
уманну, составить «экономическую область», способную стать ведущим
фактором мировой экономики15. Поражение Германии в Первой ми-
ровой войне отложило реализацию этих планов — но, как выяснилось,
ненадолго.
В период между двумя войнами концепция Ратцеля получила даль-
нейшее развитие в рамках классической немецкой геополитики, в част-
ности в творчестве Карла Шмитта. Ключевые понятия разработанной
им теории — «империя», «большое пространство», «интервенция», «по-
литическая идея», «права народа» — выражали новое политическое ми-
роощущение, вдохновляемое идеей реванша за болезненное поражение
Германии. В апреле 1919 года Шмитт представил свою теорию «больших
пространств» общественности. На место преодоленных «прав челове-
ка», по его мнению, должен был прийти новый, основанный на «правах
народа» порядок «больших пространств». Идея такого порядка импера-
тивно содержала в себе запрет на вмешательство в дела «большого про-
странства» любых чуждых и внешних по отношению к нему сил16. По
мнению Шмитта, каждое «крупное государство» в рамках данного «боль-
шого пространства» призвано создать свою империю, придав собствен-
ной конституирующей идее форму гегемониального порядка.
Исследователь творчества Шмитта М. Шмекель подчеркивает много-
значность теории «больших пространств», которая вытекает из поня-
тийной неясности и систематической противоречивости шмиттовской
концепции. В частности, Шмитт не дает никакого четкого ответа на
вопрос о статусе и правах других государств, объединяемых импери-
ей в рамках «большого пространства». Вследствие этого так до конца и остается неясным, что же представляют собой «большие пространства»,
объединенные политической идеей империи17.
Известную незавершенность концепции Шмитта стремился компен-
сировать в своем творчестве другой классик немецкой геополитики —
его современник Карл Хаусхофер. Ревизия духа и принципов Версаля,
призывы к торжеству немецкой культуры и духа — вот те идейные ос-
новы, которые вдохновляли творчество этого мюнхенского теоретика
«больших пространств». В конечном итоге именно Хаусхофер придал
геополитике нормативный характер. Для него, как и для Ратцеля, «по-
литика государств является неизбежным следствием их географических
данных». Хаусхофер полагал, что геополитическое сознание государ-
ства должно в решающей степени определяться «пространственным по-
ниманием», «пространственным сознанием» и «волей к оружию».
Из этих рассуждений вытекает идея мира, состоящего из замкнутых,
автаркичных и конкурирующих друг с другом «пространств», которые
сосредоточены в континентальной Европе. По мнению Хаусхофера, «уг-
нетение немецкого народа, а также 40 миллионов других национальных
меньшинств» должно быть преодолено благодаря глубокому преобразо-
ванию общеевропейского пространства. Анализируя общее положение
дел в Европе и в мире, Хаусхофер пришел к выводу, что «в современной
ситуации насильственное изменение и реорганизация пространства
имеют плодотворный и конструктивный базис»18.
Упреждая возможные упреки, Хаусхофер осуждал те немногие голо-
са в Германии, которые требовали «уважать интересы других наций и
в качестве равноправного партнера бороться за их интересы». Одно-
временно Хаусхофер ставил под вопрос жизнеспособность государств
Восточной Европы19, оспаривая само их право на существование. При
этом хаусхоферовское видение организации «больших пространств»
не предусматривало никаких межгосударственных отношений внутри
предполагаемого нового рейха.
После прихода к власти Гитлера и созданной им НСДАП немецкая
геополитика была значительно трансформирована и использована
для обоснования насильственных целей национал-социалистического
режима. В итоге она приобрела ярко выраженный экспансионистский
и милитаристский характер, воплотившись в политической практике
«Третьего рейха». Ряд современных немецких исследователей усматри-
вает в этом не только торжество «великогерманской» концепции над
«малогерманской», но и победу «прусской» традиции над «рейнской».
Дело в том, что в политико-географическом смысле политический
центр Германии в течение многих десятилетий находился главным об-
разом в Берлине и Вене, но никак не на Рейне. Крах фашистской Гер-
мании в 1945 году резко изменил ситуацию. Образовавшаяся после
окончания Второй мировой войны ФРГ сложилась именно как «Рейнская Германия», включив в себя население, которое в судьбоносный для
германского объединения период с 1815-го по 1866 год по большей час-
ти придерживалось антипрусской традиции. Так, например, Рейнланд и
Вестфалия оказались под властью Пруссии лишь по решениям Венского
конгресса, а в войне 1866 года на стороне Австрии выступили крупней-
шие немецкие государства того времени — Бавария, Вюртемберг, Баден,
а также Ганновер и Нассау.
Конрад Аденауэр, ставший первым канцлером ФРГ, был одним из по-
следовательных сторонников «антипрусской» линии. Еще в декабре 1945
года в беседе с представителем британской оккупационной админи-
страции он заявлял, что величайшей ошибкой британцев в отношении
Германии было то, что они позволили «безумной Пруссии» установить
свое владычество над Рейном20. Правительство британских лейбористов
во главе с Клементом Эттли предприняло тогда ряд шагов, всемерно со-
действуя переносу политического «центра» Германии с берегов Шпрее на
берега Рейна. Так, еще до официального создания ФРГ местом пребыва-
ния западногерманского правительства был определен тихий рейнский
город Бонн, что не в последнюю очередь содействовало существенной
трансформации немецкой геополитической традиции в сторону либе-
рализма и общеевропейских ценностей.
Послевоенные рефлексии и современность
Послевоенное поколение немцев получило возможность развивать
национальную идею, свободную от рухнувших имперских тезисов о не-
обходимости завоевания новых территорий. Провозглашенная извест-
ным немецким журналистом и экспертом по внешней политике Ф.-Р. Ал-
леманном формула «Бонн — не Веймар» наиболее точно отражала
настроение многих умов в тогдашней Германии. В своей одноименной
книге он приходил к заключению, что поражение 1945 года «уничто-
жило национальный нерв» и одновременно создало новые перспекти-
вы развития21. Аллеманн, в частности, призывал извлечь из «немецкой
катастрофы» «новую национальную энергию», благодаря которой «тво-
рение победителей превратилось бы в результат творчества самих нем-
цев». Предпосылкой этой разительной перемены, по мнению экспер-
та, стало то, что в сознании немецкого народа после Второй мировой
войны произошли глубокие «не столько политические, сколько, прежде
всего, идеологические сдвиги, последствия которых глубоко отразились
на политической жизни, на отношении людей к государству и его кон-
кретным формам». Естественным ориентиром во внешней политике для
возрожденной Германии стала Европа, которая предоставляла стране
возможность выхода из «состояния слабости», в котором она оказалась
после разгрома 1945 года. В результате все то, в чем Германии отныне было отказано на национальной почве, оказалось перенесено на «над-
национальный уровень».
Подобное изменение мировоззренческих ориентиров общества поз-
волило немецким исследователям по-иному рассматривать проблему
самоопределения Германии в рамках общеевропейского пространства.
Важной частью дебатов, развернувшихся по этому вопросу, были споры
о концепции германского нейтралитета и пацифистского движения, ко-
торые проходили еще в период сохранения «железного занавеса». Для
участников подобных дискуссий Европа 1980-х годов представлялась
безмолвным, несамостоятельным, разделенным на сферы влияния кон-
тинентом, а Германия, казалось, была призвана — исходя из своего по-
литического положения — стать вдохновительницей процессов, целью
которых должно было стать преодоление границ между политическими
блоками.
Критическому переосмыслению подверглось, прежде всего, «средин-
ное положение» Германии в Европе. В свое время именно оно рассмат-
ривалось историком Х. Шульце как проявление ее неминуемой «исто-
рической судьбы». В своем труде «Веймарская Германия, 1917—1933» он,
в частности, писал: «Ключевой константой немецкой истории является
срединное положение в Европе, немецкой судьбой является география».
По мнению другого историка, А. Хильгрубера, именно «срединное поло-
жение» Германии «превращает ее в безвольный объект многочисленных
манипуляций, что оказывает вполне определенное влияние на немец-
кую политику».
Изменение политической ситуации в канун падения «железного за-
навеса» привело к переменам в оценках и суждениях. В условиях ослаб-
ления напряженности между Востоком и Западом немцы снова начали
открывать для себя как «светлые», так и «темные» стороны своего гео-
графического положения. Осознанное по-новому значение геополи-
тической ситуации, в свою очередь, способствовало выработке идей
формирования нового европейского порядка, в рамках которого Герма-
ния могла бы играть роль посредника в урегулировании существующих
конфликтов. Эта миссия, как представлялось многим исследователям,
неизбежно вытекала из «европейского выбора» Германии с момента со-
здания ФРГ. Именно об этом шла речь в ряде концептов, которые стали
выдвигаться немецкими политиками и интеллектуалами еще в период
разделения Европы на два военно-политических блока.
Так, берлинский историк П. Брандт, сын бывшего канцлера ФРГ, высту-
пая совместно с Х. Амоном, провозглашали желание видеть в «Средней
Европе» «землю мира», жители которой, свободные от предубеждений,
созданных политической реальностью, сформировали бы в итоге еди-
ное государство. Освобождение Германии от членства в военных блоках, в свою очередь, могло бы дать шанс на создание «сферы разрядки»
и фундамента для мира на всем европейском континенте25.
Развивая эту тему, бывший канцлер ФРГ Гельмут Шмидт указывал на
неразрывную связь между политическим позиционированием Герма-
нии и ее взаимоотношениями с соседями: «Мы, немцы, имеем гораздо
больше соседей, чем все другие нации Европы. Географическое располо-
жение в середине нашей относительно маленькой, но густонаселенной
части земного шара делает для нас весьма сложным делом существовать
в мире со всеми соседями, которые живут как на периферии континен-
та, так и на его островах или полуостровах… Рассматривая географию
и историю Европы, любой увидит, что отсутствие мира красной нитью
проходит через всю судьбу немцев»26.
Следует заметить, что Германия, мыслившая себя неотъемлемой час-
тью объединенной Европы, в процессе переосмысления прежних гео-
политических концепций еще на исходе «холодной войны» предлагала
собственный вариант «мягкой интеграции». Так, бывший председатель
СДПГ, приверженец идеи «Европы регионов» Петер Глоц в одной из сво-
их статей призывал «использовать концепцию “Срединной Европы” как
инструмент второй фазы политики разрядки». Он высказывал пожела-
ние, чтобы границы между Прагой и Франкфуртом, Веной и Будапештом
были снова преодолены: «Срединная Европа… побуждает нас к интен-
сивной торговле и тесному переплетению наших глубоко род ственных
культур»27. Идея «Срединной Европы», согласно Глоцу, представляла
собой версию немецкого пути к разрядке, приглашение к открытости
культур небольших государств Центральной и Восточной Европы. Пре-
творение в жизнь этой идеи, по мысли политика, должно было вести
не к созданию какого-либо германского командного «центра» в Евро-
пе, а к выдвижению Германией мирной инициативы, направленной на
смягчение политического и блокового противостояния.
Падение «железного занавеса» и объединение Германии изменили
сложившуюся ситуацию. Перенос столицы на берега Шпрее и возник-
новение «Берлинской республики» не привели к возрождению прусской
традиции, а скорее уравновесили рейнскую концепцию возросшим
восточногерманским влиянием. Масштабная дискуссия о перспекти-
вах внешнеполитической стратегии 1990 года (тематически связанная
с аналогичными дискуссиями 1950-х и 1970-х годов), ставшая реакцией
на произошедшие изменения, не позволила, однако, сформулировать
глубокий и содержательный ответ на волнующие германскую и евро-
пейскую общественность вопросы.
Благодаря ситуации, сложившейся после объединения ФРГ и ГДР, Гер-
мания впервые четко определила размер своей территории, консолидировавшись в качестве национального государства и не ставя более под
вопрос свои национальные границы. Современное поколение немцев
впервые имеет возможность развивать национальную идею, которая не
содержит имперских тезисов о необходимости завоевания новых тер-
риторий. Это обстоятельство позволяет немецким исследователям по-
новому подходить к рассмотрению проблемы самоопределения Герма-
нии в рамках общеевропейского пространства.
В 1992 году политолог Х. Маулль высказал убеждение в том, что Герма-
ния призвана действовать на международной арене как «цивилизован-
ная сила» (Zivilmacht), содействуя распространению цивилизованных
принципов международной политики на региональном и глобальном
уровнях, причем не только мирными, но и военными средствами28. Раз-
вивая эту идею, другие ученые высказывали мнение о том, что, «пока
германское будущее лежит в Европе, Германия останется цивилизован-
ной силой»29.
В качестве альтернативы концепции Zivilmacht исследователь М. Шта-
ак выдвинул идею о Германии как о «торговом государстве» (Handelstaat),
имеющем своей целью «экономическое развитие и максимизацию бла-
госостояния» и действующем «в кооперации с важнейшими трансна-
циональными акторами… за счет использования ресурсов мягкой силы
(soft power)»30. А политолог Ю. Гросс полагал оптимальной для Германии
«стратегию многополярности», позволяющую приспособиться к реали-
ям глобального мира и ставящую целью стабильность для Европы.
Кризис 2008 года внес изменения в сложившуюся ситуацию, что по-
влекло за собой пересмотр понимания «европейской миссии» Германии.
В частности, У. Герот, возглавляющий берлинское бюро Европейского
совета по международным отношениям (European Council on Foreign
Relations, ECFR), выступая в 2012 году в Аахене, так обрисовал свое виде-
ние новых германских задач в объединенной Европе: «Германия должна
продемонстрировать стратегический взгляд и лидерские качества… Бла-
годаря евро Германия стала мировой державой. Несмотря на это, она,
к ущербу для себя, не понимает — или не хочет понять, — что евро по
самой своей природе является политическим».
Профессор публичного права К. Шенбергер, в свою очередь, описал,
каким образом изменилась миссия Германии в связи с общеевропей-
ским финансовым кризисом: «Гегемония в рамках ЕС требует от немец-
ких элит и немецкой общественности того, к чему Германия с учетом
ее положения в центре Европы стремилась всегда: отказа от националь-
ной интроверсии; внимательного изучения, наблюдения и оказания влияния на соседей; определения собственных интересов с учетом ин-
тересов партнеров». Исходя из изменившейся ситуации и открывшихся
перед Германией новых возможностей, автор категорично заключает:
«И ментальная и институциональная сосредоточенность на себе, и огра-
ничение управлением собственной территорией непозволительны для
Федеративной республики… Германия должна нести бремя гегемонии,
даже если оно оставляет болезненные следы на ее плечах»33.
Впрочем, в германской экспертной среде звучат и более сдержанные
оценки перспектив Германии в складывающейся ситуации. Так, напри-
мер, Б. Ульрих, главный редактор влиятельного гамбургского ежене-
дельника «Die Zeit», высказался об этом так: «Германия — это средняя по
своему потенциалу мировая держава, которая сильнее любой из стран
Европы, но при этом очевидно слабее США и современного Китая. До
момента объединения и после него в интересах Германии было не по-
казывать свою силу, чтобы не мобилизовать против себя существующие
“исторические предрассудки”»34. А Х. Кунднани из Европейского совета
по международным отношениям придерживается мнения, что «Герма-
ния способна перерасти свои “естественные рамки”. Соседи больше не
в силах ее сдерживать, однако Германия недостаточно велика для того,
чтобы стать гегемоном»35.
Все сказанное позволяет заключить, что исходная «идея ЕС», пред-
полагавшая создание общеевропейского «мирного порядка» за
счет «сдерживания Германии» с помощью блоковых структур и
за счет включения других стран, во многом исчерпала себя. Германия,
неоднократно до этого проявлявшая стремление к доминированию на
континенте и ставшая инициатором двух мировых войн, долгое время
была «уравновешена» с учетом возможностей «третьей попытки». Се-
годня возможность такой попытки — разумеется, в совершенно ином
обличье и совершенно иными методами — представляется весьма веро-
ятной. Безусловно, она едва ли примет форму традиционного реванша
и, наверняка, не будет основана на «лобовом» противопоставлении гер-
манских интересов и общеевропейских ценностей. На месте идеи до-
минирования над континентом скорее всего окажется идея лидерства и
консолидации ради совместного выживания и движения вперед.
Интересы германской корпоратократии, очевидно, будут продви-
гаться под лозунгами «экономической эффективности»; они же при оп-
ределенных условиях могут послужить обоснованием для демонтажа
остатков европейского социального государства. Не будет возврата к
германскому национализму и шовинизму — вместо этого, в противовес устоявшимся национальным суверенитетам, видимо, будут поощряться
«малые национализмы» и региональные идентичности. «Малым наци-
ям» вместо ассимиляции в духе германских теорий XIX—XX веков в той
или иной форме может быть предложена опека со стороны Берлина.
Оппонентами «нового германского порядка» как в Европе, так и в самой
Германии, очевидно, выступят приверженцы традиционной концепции
национального государства, радикальные левые и радикальные правые,
а сторонниками и сподвижниками — либералы, умеренно правые и си-
стемные левые (социал-демократы, постепенно переходящие на пози-
ции социал-либерализма).
Так или иначе, возникновение нового глобального центра силы —
большого импероподобного пространства «Европа» с германским яд-
ром, решая одни проблемы, создаст другие — как для европейских со-
седей ФРГ, так и для России. Дальнейшая постепенная ревизия целого
ряда постулатов и ограничений германской внешней политики в связи
с этим представляется практически неизбежной. Что это может означать
для российских интересов? В краткосрочной, а возможно, и в средне-
срочной перспективе подъем Германии является положительным фак-
тором для нового геополитического позиционирования России. Наша
страна получает мощный стимул быстрее и эффективнее выстраивать
свое «большое пространство», продвигая идею евразийской интеграции,
а равно и вырабатывать новую стратегию взаимодействия с перестраи-
вающимся на глазах европейским пространством — причем используя
не прежние идеологемы и набивший оскомину экономикоцентричный
подход, но предлагая свой собственный вариант «soft power». От успеш-
ности этих интеграционных начинаний будет зависеть качество рос-
сийского «ответа» на современные «вызовы».комментарии - 19
|
Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
германия оккупирована сша
http://www.pravda.ru/world/europe/european/25-08-2014/1220153-sovereign_germany-0/
"Германия: от победы над Римом до колонии США"