Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
24026
|
Официальные извинения
971
99558
|
Становление корпоративизма в современной России. Угрозы и возможности
239
80838
Деградация евроатлантической цивилизации 0
24
Последнее время в многочисленных политических ток-шоу российского ТВ, особенно после смерти Г. Киссинджера, постоянно звучит мысль об интеллектуальной деградации европейских и североамериканских политических элит. Начав свой «крестовый поход» с экономических санкций против России и «отмены» ее культуры, теперь они ведут свои страны к Рубикону ядерной войны, перейдя который, человечество в лучшем случае откатится далеко назад — во времена неолита. Такой сценарий, к сожалению, исключить нельзя. Высокую вероятность его осуществления убедительно обосновал Сергей Караганов, предложивший в качестве ответной меры западной агрессии «правильно построить стратегию устрашения и даже применения ядерного оружия». В этом случае, по его мнению, «риск «ответного» ядерного, да и любого другого удара по нашей территории можно свести к минимуму» [10]. Однако С. Караганов намеренно исходит из пессимистических вариантов развития событий, педалируя сценарий ядерного Апокалипсиса. Скорее всего, до этого дело не дойдет. На протяжении последних тысячелетий история человечества подчиняется действию закона технико-гуманитарного баланса, согласно которому рост производственных и боевых технологий всегда компенсировался все более совершенными и все более жесткими средствами культурной регуляции социумов, необходимых для их сохранения. И нет оснований считать, что эта закономерность утратит силу. К тому же деградация западных элит проявляется не только в утрате рациональных оснований их внешнеполитических действий, но и в утрате «силы воли», в том числе — «воли к власти». Они готовы воевать, но лишь чужими руками. Когда же Россия одержит победу в СВО на Украине на своих условиях, то не только США, но и даже ненавидящие «русских» поляки, скорее всего, не решатся вступить в конфликт. А что же дальше? А дальше продолжится движение к многополярному миру, в контексте которого очень вероятен сценарий деколлективизации Запада, а в более отдаленной перспективе — и деградации евроатлантической цивилизации. Сейчас «Запад» репрезентирует собой совокупность государств евроатлантики, связанных не только военными, политическими и экономическими обязательствами и связями, но и системой культурных смыслов, ценностей и норм совместной жизни, оцениваемыми ими в качестве наилучших для всего человечества, — то есть представляет собой «евроатлантическую цивилизацию», политико-экономическим ядром которой являются США. С XXI в. ценностно-смысловой каркас этой цивилизации начинает разрушаться. Одна из центральных и мало обсуждаемых проблем — нарушение расового и этнокультурного баланса в Европейском Союзе и США. Предварить обсуждение этой темы целесообразно с более общего вопроса: анализа «цивилизаций» и факторов их трансформации. «Цивилизации» и факторы их трансформацииНевзирая на многолетнюю историю изучения «цивилизаций», общепринятого понимания этих феноменов так и не выработано. Более того, до сего дня в работах наших коллег по академическому цеху бытует мнение о необходимости элиминировать понятие «цивилизация» из научного дискурса в силу «многозначности» и «смутности» его содержания [1, 14]. Но это «слабый аргумент». Большинство понятий, используемых в философских, социальных и гуманитарных дисциплинах («общество», «культура», «этнос», «нация», «государство» и ряд других), тоже не имеют общепринятого толкования. Но это не значит, что от них следует отказаться. Однако в каждом конкретном случае их использования необходимо эксплицировать философские основания, на которых они выстраиваются. В нашем случае одним из таких оснований служит социально-конструктивистское понимание истории человечества, в пространстве которого термин «цивилизация» обретает всемирно-исторический смысл, фиксируя один из многовековых периодов и одновременно процессов социальной эволюции человечества. В контексте этого понимания социальная эволюция человечества интерпретируется как нелинейный процесс смены состояний развития: от «первобытности» (дикости) через «варварство» к «цивилизации». Каждое из них характеризуется особыми общественными (т. е. политическими, социальными, экономическими, культурными, ментальными и иными) порядками жизни. Эти общественные порядки организации и развития экономической, политической, социальной и иных сфер жизни человеческих сообществ взаимно обусловливают друг друга. Ведущая роль принадлежит культурным (и соответствующим им ментальным) порядкам как основным средствам трансляции социального опыта. Так, эволюция социальных порядков от состояния первобытности к варварству шла по линии «семья — семейная группа (сосредотачивающаяся в «стойбища» или «деревни») — род — племя — этнос». Эти сообщества характеризовались разными политическими формами организации: сообщества без постоянного лидерства — сообщество с бигменом — вождество (чифдом) — сложное вождество (сложный чифдом) иначе — протогосударство. Экономическое и социальное неравенство, разрушившее ритуалы солидарности и взаимопомощи, появляются при переходе первобытных сообществ в состояние «варварства», а затем — и в состояние «цивилизации» (цивилизованности). Для этого состояния характерно наличие общественных институтов, обеспечивающих воспроизводство и трансляцию общих норм и ценностей — регуляторов порядков совместной жизни. Самыми важными из них становятся корпорации, организованные по профессиональной принадлежности (жреческие, ремесленные, торговые, военные и др.), системы образования (школы) и, разумеется, «государства» как главные факторы появления письменного права и обособившихся видов духовно-практической деятельности: первых «наук» и «искусств». В рамках статьи нет возможности подробно разбирать отличия «варварских» и «цивилизованных» сообществ. Отмечу лишь очевидные дисциплинарные «разрывы» в совокупном научном дискурсе: изучение «варварских сообществ» осуществлялось (и продолжается) специалистами в области исторической, политической и культурной антропологии, тогда как изучение «цивилизаций» и формирование «цивилизационного подхода» к анализу исторического процесса оказалось уделом философов, социологов, культурологов и макроисториков. В итоге был сформирован и обоснован комплекс идей и гипотез, наиболее значимыми из которых были и остаются: а) восходящая к Ф. Броделю идея изучения цивилизаций в качестве сложных «человеческих ассоциаций», которые б) не следует путать с «культурными системами» (П. Сорокин), а продуктивно рассматривать в) как системно организованные и структурированные большие сообщества (общности) людей, базовыми источниками эволюции которых оказываются «модернизации» и социальные революции. Опираясь на эти эмпирически подтверждаемые гипотезы, можно предложить социально-философское (трансдисциплинарное) определение термина «цивилизация»: понятие «для обозначения разнообразия культурно-исторических типов развития экономически и политически связанных больших сообществ людей и/или их совокупностей (общностей), субъективно-символически интегрированных в относительно единое целое посредством исторического и социального воображения, культурных смыслов, ценностей и норм, которые служат причиной, целью и основой организации и функционирования этих общностей» [6. С. 37]. Последние продуктивно интерпретировать в двух модусах осуществления: как процессы и как состояния. Каждый отдельно взятый момент времени цивилизации в качестве больших, но неоднородных сообществ характеризуется определенным состоянием общественных (политических, экономических, культурных и т.д.) порядков совместной жизни для многочисленных народов (этносов), проживающих на их территориях. Но это состояние общественных порядков процессуально: оно изменяемо в ходе модернизаций и социальных революций. Последние являются основными внутренними факторами цивилизационной динамики, главным источником которой оказывается фундаментальное духовно-интеллектуальное напряжение между мировоззренчески выраженными «трансцендентным и мирским порядком» жизни, с одной стороны, и «трансцендентальными и мирскими порядками» совместной жизни, с другой [7]. В предыдущих работах я подробно анализировал этот вопрос, обращая внимание на культурную и этническую разноликость цивилизаций, их довольно сложную структуру: наличие «центрального ядра» цивилизации — «основного народа», «официального языка межэтнического общения» и созданной на его основе доминантной транскультуры (от лат. trans — сквозь, через, за) и корреспондирующей с ней исторической метаидеологии. Она вырабатывается и распространяется религиозными и светскими интеллектуалами в виде совокупности концептуально оформленных сакральных и светских представлений и идей о месте цивилизации (территориально большого и этнически многообразного сообщества людей) на «шкале истории». А та соотносит государственное строительство этого сообщества, его социальные предпочтения и официальную (ядерную) культуру и «стиль жизни» с предполагаемым трансцендентным назначением человечества. Так в пространстве большого сообщества формируется «картина (модель) мира» (природного и социального) как упорядоченной целостности, соответствующие ей и господствующим практикам смыслы, ценности и нормы жизни. Она выступает формой санкционирования цивилизации как наилучшего политического, социального и иного порядка совместной жизни, формирует, не устраняя различий интересов и воззрений, общее всем видение своего места в истории, представление об «общности» исторической судьбы и совместного проживания разных социальных групп и народов в одном государстве. Разумеется, структура цивилизаций этим перечнем не исчерпывается. Но важно подчеркнуть ее институциональное измерение: каждая конкретно-историческая цивилизация представляет собой некое социокультурное целое, образованное соединением «культурного ядра» со многими социальными институтами и закрепленное ими. Самым важным из таких институтов оказывалось «государство», которое, будучи одновременно и отделенным от основной части «общества» системой власти, в свою очередь становится политической формой организации и распространения «цивилизации». Наличие развитого «государства» — то, что всегда принципиально отличало «цивилизации» от окружающего их «варварского мира», кочевые и оседлые социумы которого характеризовались (и характеризуются) в лучшем случае «протогосударственными» формами политической организации совместной жизни. А наиболее успешной государственной формой и фактором распространения цивилизаций на большие расстояния во многих регионах планеты были самые крупные государственные образования: «империи», которые лучше называть «универсальными государствами». Этот вопрос требует специального рассмотрения. Империи как универсальные государстваПрежде всего следует напомнить о многообразии форм имперских образований, которые различались не только формами правления (аристократическими, олигархическими, монархическими, демократическими) и государственного устройства (унитарные и федеративные империи), но и множеством других характеристик. Поэтому общепринятой трактовки феномена империя и его «классического определения» в научной литературе не существует. Зато господствуют идеологически ангажированные и ошибочные квалификации империй как «наихудших форм правления» и «тюрем народов», основанных на военном и экономическом насилии. При этом благополучно забывают, что государства всех типов, в том числе и «национальные государства» Европы, были образованы путем войн и поддерживали свое существование путем масштабного насилия. Не случайно Ч. Тилли, блестяще проанализировавший историю формирования европейских государств, назвал этот процесс «узаконенным рэкетом» [13]. Так что апелляция к «завоеваниям» и «насилию» как якобы специфической характеристике империй не является аргументом для отказа от этой формы государственного устройства. Большинство империй действительно образовывались и расширялись путем завоеваний. Но их дальнейшая судьба была связана отнюдь не с «насилием одного этноса над другими», как считают, например, Абалов и Иноземцев* [1], а с различными формами легитимного господства и культурного доминирования, искусным осуществлением которых можно объяснить многовековое существование большинства империй. В контексте всемирной истории последние продуктивно интерпретировать как большие высокоцентрализованные полиэтнические государства с «открытыми порядками жизни», универсальный (т.е. пригодный для многих целей) характер которых, (вне зависимости от форм правления и государственного устройства), оказывался наиболее эффективной политической формой легитимного сосуществования народов и распространения «цивилизаций» на большие пространства. Разумеется, ни одно определение империи, абстрагирующееся от многообразия исторических воплощений имперских государств, не может вместить их феноменальное разнообразие. Реагируя на эту очевидность, Доминик Ливен писал: «Империя — это сложная и изысканная область науки, населенная леопардами и другими дикими созданиями. Свести все это к определениям и формулам — значит превратить леопарда в домашнюю киску: дефективную, уродливую, трехногую и бесхвостую» [11. С. 682]. Однако, опираясь на гигантское собрание исторических нарративов, посвященных империям, можно без труда обнаружить, что эти «леопарды истории» совсем не были «дикими созданиями», стремящимися поглотить и насытиться «плотью и кровью» сопредельных с ними народов. Таковыми они выглядят лишь из пространства агрессивной геополитики. В масштабе другого исторического анализа — всемирно-исторического движения человечества от «варварских» к цивилизованным формам и порядкам совместной жизни — жизнь этих «диких созданий» обретает совсем иной смысл. Это сейчас «империя» и соответствующие ей реалии воспринимаются как нечто регрессивное. Однако на протяжении многих столетий до и после новой эры имперская политическая форма несла в себе позитивный культурно-исторический и социальный смысл, утверждая в «колониях» и «провинциях» единую для всех государственную политическую идеологию и единые законы совместного проживания миллионов этнически и религиозно разных людей. Исключение составляли «степные империи» (Чингисхана, Тамерлана и др.), милитарное властвование которых над покоренными народами не вело ни к какому (экономическому, политическому и культурному) развитию. Их правильно именовать полуварварскими «восточными деспотиями» и отличать от собственно империй. По моему мнению, «империи» от «неимперий» отличаются не формой правления и государственного устройства, а «цивилизационно»: в истории Евразии «империи» выступали наиболее адекватной политической формой цивилизаций, были политическим способом существования и распространения разнообразных «цивилизационных моделей» жизни — форм и институтов политического, экономического, социального и культурно-духовного развития. Их возникновение, повторим, оказывалось важным фактором мировой динамики, формируя попеременно меняющиеся «центры» международного развития — «места» военного, социально-экономического и культурного доминирования в пределах нескольких географических регионов одной из локальных цивилизаций. В чем, например, всемирно-историческое значение образования империи Александра Македонского и Римской империи? Прежде всего, они способствовали распространению великой греко-римской культуры и новых моделей жизни на огромных пространствах Ойкумены, утверждая в «колониях» и «провинциях» единую для всех этносов и народов государственную надэтническую идеологию и единые законы совместного проживания. Правовой порядок совместной жизни, верховенство закона над контролируемым обычаем самовластия, присущим патримониальным (племенным) сообществам окружающего цивилизации «варварского мира». Такова характерная черта «империума», интерпретируемая его гражданами и подданными как наилучшая форма государственного устройства, как Благо, нести которое «дикарям» имеют право и обязаны «цивилизованные» народы. А им было чем гордиться. Они прокладывали торговые пути, строили дороги и акведуки, величественные театры и цирки, общественные термы и школы, библиотеки, создавали великие произведения науки и техники, архитектуры, поэзии, драматургии и философии. В общем — тот мир «цивилизации», при виде которого прибывающие в империи из лесов и степей варвары испытывали культурный шок, сравнивая свой убогий мир с величием империй. Конечно, не все цивилизации и не все империи были равновеликими. Но когда, например, Великое княжество Московское, а затем и Россия осваивали в XV—XIX столетиях сначала земли за Волгой и за Уралом, затем в Крыму, Новороссии, на Кавказе и в Средней Азии, они, по сути, выполняли все ту же цивилизаторскую миссию, реализуя римскую идею организации «единого пространства» и единых «прав гражданина и подданного» в Евразии. В данном случае неважно, чей юридический кодекс, римский или московский, был лучше. Важно, что превращение десятков миллионов этнически и конфессионально разных людей в «граждан» или «подданных» одного государства создавало возможность для сосуществования и взаимообогащения различных культур и религий, для нормальной хозяйственной жизни, научного и технического прогресса. Фактически речь шла об «оцивилизовывании» огромных масс людей имперских территорий. Имея в виду это обстоятельство, некоторые исследователи справедливо предпочитают говорить не о локальных «цивилизациях», а о «цивилизационно-имперских системах». Их, пишет М. В. Ильин, «характеризует концентричность и иерархичность организации, наличие имперского центра, асимметричного и непрямого правления, лимеса как переходной зоны от цивилизации к варварству» [8. С.298]. Но главное — следует помнить об «открытости» империи как особой политической формы. Эта открытость империи внешнему миру порождена «избытком благ разного рода, прежде всего общественных благ в доминирующем цивилизованном ядре и их дефицитом в окружающей варварской среде». Опираясь на идею блага как универсального принципа имперской организации, автор предлагает крайне интересную модель динамики Римской империи на всех этапах ее политической эволюции, которая обусловлена процессом концентрации и распределения «общественных благ», включая их экспорт в варварскую среду. Подобный экспорт «как раз и является основой для пресловутого имперского экспансионизма. Расширение империи продолжается столь мощно и долго, сколь велик избыток общественных благ и потребность в них варварской среды». Но с каждым новым притоком «варваров» и истощением, по разным причинам, общественных благ и усилением сопредельного имперского центра (центров) постепенно происходит истощение цивилизационных возможностей империи, завершающееся своего рода «схлопыванием» имперской системы. «Происходит знаменитое и не раз описанное историками падение исторических империй, ее «завоевание» варварами, а фактически засасывание варварских масс в истощенное пространство прежней цивилизации. Имперская иерархия уже не производит достаточно общественных благ для собственного поддержания, однако внутри есть еще немало частных, клубных и прочих благ, которые влекут варваров и новые империи» [там же]. Такова, по мнению Ильина, общая логика образования и распада всех древних, окруженных варварской периферией империй Европы, Ближнего, Среднего и Дальнего Востока. Идея обмена общественных благ цивилизации на политическую и иную лояльность «варварских народов» может быть использована как типическая черта коммерческих и «народных (спонтанных) колонизаций», характерная и для других империй уже Нового времени. В этом контексте между ними просматриваются любопытные параллели и «перпендикуляры», в частности, между Россией и США. Последние можно в полном смысле именовать колониальной страной и «либерально-демократической империей». Об их сходствах и различиях мне уже довелось ранее писать [4]. Здесь же следует подчеркнуть лишь одно обстоятельство. США были задуманы отцами-основателями как реинкарнация Римской империи: создавались по образу и подобию Республиканского имперского Рима, который в провинциях и государствах-сателлитах реализовывал стратегию «плавильного котла». То есть политическую и культурную «латинизацию» (романизацию) инородческого населения (прежде всего, местных элит) присоединяемых территорий, которая потенциально создавала возможность его интеграции в «надэтническую целостность». Этот процесс социокультурного и политического интегрирования не только в Риме, но и в других империях (например, в царской России или СССР), так и не был завершен. Полиэтничность и мультикультурность империй, политический сепаратизм элит подвластных им территорий всегда таили в себе историческую возможность их распада на более однородные в этнокультурном отношении политические образования. Эта возможность становилась действительностью в той мере, в какой имперско-цивилизационная система утрачивала расовый и этнокультурный баланс образующих ее групп населения. Устойчивость и перспективы всех цивилизаций характеризуются наличием этого баланса — доминированием в их составе населения одной расовой принадлежности и одного (базового) этноса: «основного народа», его языка и создаваемой на его основе «высокой культуры», которые формируют «ценностно смысловой каркас» цивилизации и ее «картину мира». Как только этот баланс нарушается, цивилизации начинают деградировать, переходя, по терминологии Л. Гумилева, в фазу обскурации. Наиболее характерный пример являет собой греко-римская цивилизация в ее классической форме — Римской империи. Характерной чертой ее эволюции после перехода от республиканской формы правления к единовластной (в специфической форме принципата) оказалось постепенное демографическое сжатие «основного народа» империи (италийцев), утрата им доминирующего положения и представительства в кадровом составе государства и его основных институтов. Так, с I века н.э. военная служба, бывшая делом чести и предметом амбиций в Римской республике, постепенно становится обременительной обязанностью для жителей Апеннинского полуострова. В отличие от аборигенов инокультурных провинций, они не нуждались в «римском гражданстве», которое гарантированно давала служба в армии. Она же была и самым надежным социальным лифтом для покоренных варваров, которые за 300 лет эпохи принципата сформировали новую военную элиту. Во II в. ее число пополнили галлы и иберийцы, а еще столетие спустя — африканцы и иллирийцы. Так оформилась тенденция метисизации и провинциализации элит, опережавшая процесс их романизации. Даже государственный корпус «римских императоров» все чаще формировался из инокультурных провинциалов. «Так, например, Отон (69 г. н. э.) был выходцем из Этрурии; Траян (98–117 гг. н. э.) — из Умбрии, но фактически провел юность в Испании; Антонин Пий (138–161 гг. н. э.) и Кар (282–283 гг. н. э.) — из Нарбоннской Галлии; Вителлий (69 г. н. э.) и Веспасиан (69–79 гг. н. э.) были сабинянами; Пертинакс (193 г. н. э.) — лигурийцем; Песцений Нигер (193 г. н. э.) и Септимий Север (193–211 гг. н. э.) — африканцами. Последний до конца своих дней говорил с сильным африканским акцентом, а его жена (сирийка) не знала ни слова по-латински» [12]. И этот перечень с каждым десятилетием пополнялся новыми людьми. Почти все они приходили к власти с помощью оружия: были «солдатскими императорами». И эта же тенденция была распространена в сфере гражданской администрации: в результате властная вертикаль Рима оказалась подвержена серьезной этнокультурной трансформации. Этот исторический пример не противоречит тезису о продуктивности имперской парадигмы развития для многонародных социумов. В большинстве случаев империи оказывались наилучшими политическими формами легитимного сосуществования этносов в одном государстве — особенно в условиях их экономического и культурного расцвета, появления и господства на их территориях одной из основных монотеистических религий в качестве государственной идеологии. Принадлежность к ней создавала возможность ротации правящих элит, размывало этническое самосознание, заменяя его надэтнической лояльностью «империи». Так было в Византийской империи, где «православие» заменяло этническую принадлежность общим понятием «ромей». Среди византийской знати значительным было число фамилий самого разного иноземного происхождения. Высшие военные и гражданские должности занимали лица латинского, арабского, турецкого, кавказского, славянского происхождения. Этническое самосознание у иноземных представителей византийской знати отсутствовало [9]. Принятие ислама в Османской империи могло открыть путь к высшим постам тому, кто не был этническим турком. Из шести человек, имевших в Турции в период войн середины XIX в. титул генералиссимуса, только один был этническим турком, остальные — чеченец, черкес, венгр, немец, еврей. Но все они осознавали себя турками и подданными султана. Та же ситуация была характерна и для Российской империи, славу которой составили сотни государственных деятелей с иностранными именами. Значительную, если не определяющую роль во всех перечисленных случаях играла высокая степень креативности и образованности «иноземцев», способствовавшая их социокультурной интеграции в имперскую целостность, трансперсональная идеология которой характеризовалась «внутренним космополитизмом». Последний, безусловно, был характерен для Римской империи времен принципата и более поздних времен. Но ее императоры и сенат, возводя новые города со всеми атрибутами римской культуры в 32 имперских провинциях, никогда не ставили задачи федерализации империи, предполагающей увеличение возможностей самоуправления ее территорий, и массового образования их многомиллионного населения. Оно продолжало жить в пределах этноплеменных мифологий, и паллиативные меры вроде привоза статуй богов покоренных народов в Рим или же совмещения в одном храме римских и неримских божеств лишь увеличивали религиозный плюрализм. А неграмотность и жестокость все увеличивающегося населения империи оказывались серьезным препятствием для его христианизации. Последняя шла крайне неравномерно в западной и восточной частях имперского социума. В конечном счете его западная часть распалась не только под напором внешних (варварских) вторжений, но, главным образом, под дезинтегрирующим влиянием «внутреннего варварства» — многочисленных инокультурных переселенцев из германских и иных племен, которые Рим так и не смог ассимилировать и которые в V столетии н.э. образовали «варварские королевства» на месте имперских провинций. В наши дни такая же участь постепенной деградации ждет евроатлантическую цивилизацию и ее «ядро» — США, если тенденция нарушения этнокультурного и расового баланса, не соотнесенная с политикой опережающей социокультурной ассимиляции, в странах евроатлантики будет продолжена. Во многом это связано с политикой расового разнообразия, которую продолжают исповедовать большинство государств Запада. Политика расового разнообразияОна возникла сравнительно недавно. До второй половины ХХ века в большинстве стран Западной Европы, Канаде, Австралии, США и многих других «по умолчанию», а где-то открыто (США) действовала политика «расовой сегрегации» и этнического доминирования. Она апеллировала к антропологическим учениям, базировавшимся на дарвиновской теории эволюции видов и рассматривавшим «расы» как подвиды Homo sapiens, которые не должны смешиваться. Разумеется, это подводило «научную базу» под политический и культурный «расизм», но способствовало сохранению расового и этнического баланса. А мир, несмотря на не прекращающиеся локальные конфликты и войны, «холодную войну» между США и СССР, в целом оставался довольно устойчивым. Деколонизация Азии, Африки и Океании привела к появлению большого количества «национальных» и псевдонациональных государств с относительно стабильным расовым и этническим балансом, а большие полиэтнические государства имперского типа (США, СССР, Китай и др.) уповали на веками проверенный этнокультурный тигль переплавки разнородного населения в новые гражданские общности. Мир был разделен на «страны золотого миллиарда», «полупериферию» и «периферию», эмиграция из которой на первых порах была не столь значительной, чтобы вызвать серьезные опасения. Правда, уже в 1990-е гг. дальновидные теоретики, в частности С. Хантингтон, предупреждали об опасности утраты США и Западом цивилизационной идентичности. Но они не были услышаны. Возобладал расовый и этнический дальтонизм, ставший предпосылкой появления и использования концепции расового разнообразия в европейских странах. Так, в 2000 г. министр внутренних дел Франции Жан-Пьер Шевенман заявлял, что Европа должна стать местом смешивания рас, а правительства должны приложить усилия, чтобы убедить европейцев принять этот факт. Спустя 7 лет оба кандидата в президенты Франции (социалист Сеголен Руаяль и консерватор Николя Саркози) поддержали эту идею. Однако многотысячные волны мигрантов с Ближнего Востока, из Северной Африки и Афганистана, захлестнувшие Европу в 2014-2016 гг. и быстро превратившие многие страны благополучной Европы в «Новый Вавилон», немного отрезвили расовых и культурных оптимистов. Только за 2015 г. в Германии было зарегистрировано более 442 тыс. беженцев из стран Ближнего Востока. Заявки на получение убежища в ЕС тогда подали свыше 1,2 млн человек. Сколько мигрантов на деле остались на нелегальном положении, остается догадываться. С тех пор ситуация только обострялась. Несколько государств, в том числе Чехия, Венгрия, Румыния и Словакия, отказались принимать мигрантов. Некоторые страны ЕС ужесточили миграционные нормы: сократили сроки пребывания кандидатов на получение статуса беженца, снизили размеры пособий, усилили карательные механизмы по выдворению нелегальных мигрантов за пределы Евросоюза. Казалось, перечисленные меры должны были снизить миграционный поток и упростить интеграцию тех, кого уже приняли. Но план не сработал — беженцы продолжали прибывать. И с этого момента (2020 г.) миграционный кризис постепенно начал превращаться в кризис европейского единства. Выяснилось, что далеко не все европейцы готовы принимать искателей лучшей жизни и оплачивать им эту жизнь своими налогами. Многих смущает не столько экономическая нагрузка на национальные европейские государства, вынужденные содержать десятки и сотни тысяч иммигрантов, сколько откровенное нежелание последних интегрироваться в новую конфессиональную, социальную, политическую и культурную среду. Они предпочитают жить общинами, сохраняя собственный культурный и социальный уклад, разветвленные связи со странами происхождения и родственными диаспорами в других государствах. Это было замечено всеми, кто задумывался над возможностями культурного «самоупразднения» европейских государств в ходе тотального изменения их культурно-национального ландшафта [3]. Но политических последствий этот демарш интеллектуалов не возымел. Даже регулярные террористические атаки не привели к пересмотру политического курса на толерантность и политкорректность, а, возможно, только укрепили его, «переведя стрелки» на радикальный политический ислам. Подавляющее большинство политиков Запада не воспринимает проблему фрагментаризации (утраты, размывания) складывавшихся веками традиционных идентичностей, вызванную наплывом в расовом и культурном отношении мигрантов. На «демократическом и толерантном Западе» исследования в области человеческого разнообразия, специфики интеллектуального потенциала, особенностей девиантного поведения, моральных и прочих ценностей представителей разных рас подвергаются яростным нападкам под предлогом «расизма» и по причинам, с наукой ничего общего не имеющим. Напомним: сам термин «раса» возник еще в XVIII столетии отнюдь не в рамках «народной социологии» и не является лишь продуктом европейских колониальных практик. Он появился в границах «физической антропологии». Последняя, испытав на себе влияние культурных смыслов, зафиксировала объективные различия между людьми. Цвет кожи, особенности строения тела, обменных процессов, наследственности — эти и другие физиологические различия имеют объективный характер, и ученые-антропологи, признающие биосоциальный характер природы человека, эти различия учитывают. Так что «раса» была и остается компонентом «научной (антропологической) реальности» и отказываться от него только потому, что его используют дельцы от политики, наука не спешит. Свидетельство тому — набирающее силу в последние годы направление «расового реализма», о котором стоит сказать особо. «Расовый реализм» и «критическая расовая теория»Термин «расовый реализм» в его современной трактовке впервые был использован в начале 1970-х известным американским психологом и генетиком Артуром Дженсеном (1923-2012), который указывал на биологическую реальность рас, различающихся физиологически, поведенчески, генетически и фенотипически. Этот подход сейчас разделяют такие известные ученые, как Дж. Филипп Раштон, Ричард Линн, Крис Брэнд, Фрэнк Зэлтер, Стэнли М. Гарн, Ричард Голдсби, Томас Джексон, Гедалия Браун, Вильм Боггс и, конечно, Джаред Тэйлор, которого по праву можно назвать «идеологом» расового реализма. Это направление неоднородно. Общим является представление о том, что «существование рас имеет биологический и генетический базис». Однако ученые не могут договориться о том, что следует понимать под понятием «раса», сколько рас существует на планете, и как их классифицировать. Количество рас действительно впечатляет, варьируя от трех до нескольких десятков. Наиболее известным является представление о наличии пяти рас — европеоидной, монголоидной, австралоидной, американоидной и негроидной. В качестве основы их дифференциации берутся различия в формах черепа, скелета, цвете кожи, запахе тела, форме века, носа, губ и ряд других характерных признаков, которые были зафиксированы и описаны еще в XIX столетии. При этом одни исследователи определяют расы как «подвиды» или «популяции» одного вида Homo sapiens, тогда как другие исходят из того, что расы представляют собой отдельные «виды» общего рода «человечество». Так, известнейший американский антрополог Карлтон Стивенс Кун (1904–1981), автор знаменитой книги «Расы Европы» (1962), создатель «мультирегиональной концепции» происхождения рас, пришел к выводу, что разные современные расы произошли от пяти основных самостоятельных предковых форм в пяти географических зонах и в разное время. Многие специалисты в области генетики и геномики, фиксируя незначительность генетических различий континентальных и субконтинентальных групп людей, ставят под сомнение продуктивность использования понятия «раса». И тем не менее не вводят нового термина для дифференциации очевидного человеческого разнообразия, выраженного, помимо внешних различий, в различиях психики и поведения, в том числе девиантного. Ранее я подробно анализировал теоретические взгляды представителей «расового реализма», подчеркивая, что в их работах отчетливо виден налет биологического фатализма [5]. Однако они опираются на большой массив демографических исследований и статистики. А последняя убедительно свидетельствует о грядущем исчезновении «белой расы» не только в Америке, но и в глобальном масштабе, а главное — о неэффективности политики «расового разнообразия» и «расового смешения», которую подняли на щит университетские интеллектуалы США, еще в 1970-х гг. провозгласившие необходимость следования «критической расовой теории». Спустя годы она принесла плоды в виде «обратного расизма» — борьбы с так называемыми привилегиями белой расы, которая многократно усилилась после убийства белым полицейским чернокожего американца Джорджа Флойда и начала массовых протестов под лозунгом Black Lives Matter, BLM («Жизни чернокожих важны»). Эти протесты оформились в специфическую идеологию борьбы с «белыми»: они объявлены «потомками угнетателей». И теперь в некоторых штатах США сносят памятники даже отцам-основателям, а профессора университетов стыдят белых студентов за то, что их предки могли угнетать этнические меньшинства. Потомкам предполагаемых расистов в ответ остается только оправдываться и следовать совету социолога Робин Джоан ДиАнджело, на работы которой во многом опирается новое поколение идеологов BLM, «стать менее белыми» — то есть «порвать с белой солидарностью», которая интерпретируется в типично расистском ключе: каждый белый — расист от рождения и по воспитанию, так как с пеленок он впитывает расовые установки своего белого окружения. В этом пункте идеологи «критической расовой теории» и BLM смыкаются со сторонниками концепции «расового реализма», обосновывающими врожденные поведенческие различия и предпочтения людей разной расовой принадлежности. Представители разных рас действительно предпочитают на смешиваться, а «жить на особицу»: в США на протяжении последних десятилетий белые забирают своих детей даже из некогда престижных, прекрасно оборудованных школ, как только в них начинают преобладать «латинос», афроамериканцы или азиаты. В последние годы они вообще все чаще переезжают в другие районы и города, лишь бы жить в своей расовой среде. Их можно понять: они стремятся избежать даже не «культурного шока» вынужденного соседства, а банального насилия, — нападения на «белых» стали видом забавы в США, с непременной съемкой на видеокамеру. Так вместо провозглашенной, но провалившейся «расовой интеграции» спонтанно и естественно возникает «расовая сегрегация». Она идет на фоне очередного наплыва в 2023 г. экономических мигрантов из стран Латинской Америки. Как когда-то Римская и Китайская империи, США во времена первого президентства Трампа попытались построить «Великую стену» на американо-мексиканской границе. Но закрыть границу не получилось. 11 мая 2023 г. истёк срок действия последних пандемических ограничений на въезд в США, действовавших почти два года. С этого времени число желающих попасть в США увеличилось в разы, а попытки погранично-таможенной службы сократить поток нелегалов не увенчались успехом. С октября 2022-го по сентябрь 2023-го было зафиксировано около 1,43 млн попыток нелегального проникновения через американо-мексиканскую границу. Ситуация продолжает оставаться крайне напряженной, поскольку власти ряда городов США голосуют за принятие статуса «города-убежища». , и «Латинизация» США продолжает набирать темпы: если в 1980 г. латиноамериканцы (основная расовая группа мигрантов, прибывающих сегодня в Америку) составляли лишь 6% населения США, то в 2020-м — 19,5%. Еще более быстрыми темпами растет доля их детей: в 2022 г. процент «латинос» составлял уже 25,5% от общего числа рожденных в США. Таким образом, расово-этнический баланс населения Западной Европы и Штатов стремительно меняется. А вместе с ним разрушается ценностно-смысловой каркас всей евроатлантической цивилизации, устойчивость и геополитическую экспансию которой гарантировали когда-то западноевропейские христианские ценности. Они, как известно, базировались не на «свободе» и «правах» сексуальных, расовых, этнических и других «меньшинств», а на их подавлении, на «обязанностях христианина», ставших духовно-практической основой и западноевропейского «капитализма», и «колониализма». Итогом стало ограбление большинства территорий Азии, Африки и Южной Америки, население которых теперь справедливо требует компенсаций, а не дождавшись их, массово эмигрирует в США и Европу. Особенно тяжела ситуация на Африканском континенте. Помимо неутихающих межэтнических конфликтов (только в 2021 г. их число превысило 7 тыс.) и коррупции, усиливается глобальное потепление, которое влечет за собой стремительное опустынивание Северной Африки и неумолимо расширяет географию голода, ежегодно принуждая сотни тысяч людей искать лучшей доли за пределами континента. Усугубляют ситуацию конфликты на Ближнем Востоке. Поэтому в обозримой перспективе Европа столкнется с очередным «великим переселением народов», череда которых в свое время погубила великий Рим, а грядущие, с большой вероятностью, чреваты эрозией ценностно-смысловых оснований евроатлантической цивилизации. Осуществленная США временная «коллективизация» Запада на основе безумной геополитической «отмены России» не имеет перспективы. Она деградирует по мере достижения Россией поставленных целей СВО и ее экономического усиления. Появятся новые центры силы, которые будут формироваться вокруг крупных государств-цивилизаций. В этом грядущем переформатировании мира США займут свое, но отнюдь не первое место, а ЕС (если не распадется) сможет вместе с другими сконцентрировать усилия на реальных опасностях, грозящих всему человечеству. Но до этой поры еще далеко. Литература1. Абалов А., Иноземцев В. Бесконечная империя. Россия в поисках себя. М.: Альпина Паблишер, 2021.
* Признан в России иностранным агентом. комментарии - 0
Мой комментарий
|
Подписка
|
