С момента принятия Конституции 1993 г. в России ведется дискуссия о возможности существования государства без идеологии. Будучи антагонистом ст.6 Конституции СССР 1977 г., содержащаяся в ч.2. ст.13 Конституции Российской Федерации норма предполагает, что «никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной» [8]. В науке конституционного права неоднократно поднимался вопрос о том, каким образом следует интерпретировать это положение при условии, что Конституционный Суд Российской Федерации так и не дал его легального толкования.
Суть спора сводится к тому, что Основным Законом введен запрет на установление обязательной идеологии, в то время как сама Конституция де-факто содержит нормы идеологического характера, вследствие чего в отечественной литературе выдвигались версии о «парадоксе самоотрицания»: «Конституция России, как акт государственной воли, запрещает установление государственной идеологии, но при этом сама является идеологическим документом» [7. С.283]. За неимением детализации, что именно законодатель понимает под идеологией, исследователями указывалось, что сама категория фигурирует лишь в одной статье Конституции. Тем не менее, можно говорить о т.н. «конституционной идеологии» «как закрепленной в конституции системы ценностей и идей, сплачивающих множество людей в единый народ и отражающих ее отношение к социальной действительности» [1. С.52].
Хотя этот вопрос рассматривался не только в правовом измерении, именно специалистами в области конституционного права были сформулированы различные предложения на тему возможного решения этой коллизии. Одни авторы, трактуя идеологию в качестве одного из неотъемлемых признаков государства, приходили к выводу о необходимости исключения ч.2. ст.13 из Конституции, не касаясь, впрочем, процедурных проблем, связанных с особым порядком пересмотра положений глав 1, 2 и 9 Конституции [20. С.90]. Другие исходили из принципиальности позиции Конституционного Суда, отмечая маловероятность наличия подвижек в этом вопросе и складывание в России т.н. «неидеологической» идеологии, основными характеристиками которой в сфере государственного управления следовало бы считать «обтекаемость и неконкретность» [7. С.287]. Наконец, популярна и позиция, что никакого запрета на идеологию per se в государстве нет, речь идет лишь о невозможности перехода к безальтернативности в идеологическом измерении, а также недопустимости именования идеологии таковой [1. С.54].
«Запрет» на идеологию vs государство-цивилизация
Возможно, эта проблематика так и осталась бы предметом научных изысканий теоретиков в области конституционного права, если бы не тот факт, что в 2023 г. российскими властями в новую редакцию такого значимого доктринального документа, как Концепция внешней политики, была включена категория «государства-цивилизации».
Релевантности вопросу придала и речь президента Российской Федерации В.В. Путина, выступившего в октябре 2023 г. на полях международного дискуссионного форума «Валдай» и уточнившего ряд деталей, связанных с «государством-цивилизацией». Главой государства было подчеркнуто, что основными качественными характеристиками цивилизации являются «многообразие и самодостаточность», а сами цивилизации черпают «свои идейно-ценностные принципы в собственной истории и в своих собственных традициях» [14]. Разговор об ориентирах и основывающемся на историко-культурных особенностях базисе неизбежно ведет к признанию существования идеологии, чтовновь актуализирует эту тематику в России.
Однако в рамках данной статьи эта проблематика будет рассмотрена с позиций истории и политологии. Очевидна потребность в детализации того, на каких категориях основывались наиболее значимые идеологемы, выдвигавшиеся на протяжении российской истории, и могут ли они быть переосмыслены в контексте современных поисков ценностных ориентиров.
Само сочетание нормы об отсутствии в России государственной идеологии и указания на цивилизационный статус государства выглядит странно. Если у ученых возникал вопрос, как любое государственное образование может существовать без идеологии, то в отношении политической единицы, претендующей на цивилизационный характер, этот вопрос еще серьезнее. Причем если самодостаточность, упомянутую в речи президента, можно интерпретировать как концентрацию на внутренних аспектах развития государства, т.е. основной упор мог быть сделан на внутриполитическую идеологию, то большинство цивилизаций, существовавших в истории, располагали и идеологией внешнеполитической, которая в случае России содержится в профильных доктринальных документах.
Неудивительно, что на фоне быстро меняющейся обстановки в мире и принятия новой редакции Концепции внешней политики все чаще стали звучать голоса представителей власти о необходимости решить идеологический вопрос. В мае 2023 г. главой Министерства юстиции К.А. Чуйченко было замечено, что норма, содержащаяся в ч.2 ст.13 Конституции Российской Федерации, была включена в Основной Закон «по совету наших так называемых партнеров» [4]. Помимо этого, К.А. Чуйченко признал, что закрепленные в Конституции ценности и так формируют идеологическую базу, на основе которой должно развиваться российское государство, следовательно, необходимо определить соотношение упомянутых категорий: «Как вариант, Конституционный суд, получив соответствующий запрос, может дать разъяснение. Наша доктрина должна … определиться с формированием правового института государственной идеологии и, соответственно, определить соотношение идеологии с нравственными нормами» [3].
В ноябре 2023 г. эту мысль развил председатель Следственного Комитета А.И. Бастрыкин, в выступлении которого на тему продолжения работы над Конституцией прозвучало, что «просто отмахнуться, что не может быть никакой идеологии государственной, не получится» [2]. Заметим, что с точки зрения государства шаги в направлении изменения подхода к идеологии были сделаны еще в 2020 г. в ходе конституционной реформы, когда в Основной Закон были включены положения, явно претендующие на идейно-ценностный характер (ст.67.1).
Vox populi, vox Dei
Ни один из представителей власти не указал, на чем именно должна базироваться идеологическая компонента современной России и каким образом могла бы быть сформулирована конституционная норма, посвященная этому вопросу.
Для уточнения сущности взгляда законодателя необходимо вновь вернуться к речи В.В. Путина и Концепции внешней политики. Помимо уже обозначенных нами моментов, президент остановился и на том, что российская цивилизация основывается на этническом, религиозном и культурном многообразии, а также отражает чаяния народа.
В июне 2023 г. россиянами в пятерку категорий, которые должны составлять отечественный ценностный базис, были включены справедливость, мир, порядок, права человека и закон, причем, именно в такой последовательности. Популярность в России этих установок менялась (до 2012 г. первое место все же занимал закон, лишь впоследствии уступив пьедестал справедливости, а мир для современного россиянина приоритетнее прав человека и порядка). Но принципиально образом за три десятилетия существования Российской Федерации ничего не поменялось, т.е. можно говорить о том, что чаяния народа, о которых рассуждал президент, заключены именно в этой пятерке категорий [10. С.47].
С ценностной точки зрения представляет интерес и наблюдение, что в 2022-2023 гг. на вопрос о том, в каком обществе хотели бы жить респонденты, чаще всего (48%) называли общество социалистическое. Ранее, на протяжении 2000-2023 гг., такая ситуация, согласно материалам ФНИСЦ РАН, наблюдалась лишь один раз – в 2012 г., в то время как во всех остальных случаях число респондентов, затруднившихся дать ответ, превышало число сторонников социализма[1] [10. С.46].
Определяя наиболее значимые для базиса «идеальной России» понятия, россияне не остановили свой выбор ни на государственности и патриотизме (12 и 11% соответственно против 20% у замыкающего пятерку лидеров закона), ни на исторических предшественниках современной России в лице СССР и Российской империи (6 и 5%). Входившие когда-то в триаду С.С. Уварова православие и самодержавие смогли набрать 3 и 2%, оказавшись невостребованными. Это говорит о том, что бездумное копирование старых идеологем не найдет отклика, а социальное измерение современных общественных запросов несравнимо шире идеологического.
Государство-цивилизация и Русский мир
Концепция внешней политики также не содержит конкретной дефиниции государства-цивилизации, но добавляет несколько штрихов к образу, который можно было составить по выступлению президента. Россия как государство-цивилизация и Русский мир как культурно-цивилизационная общность (эта номинативная формулировка использована дважды) являются, по меньшей мере, контекстуальными синонимами.
Уточняется, что Российская Федерация – лишь ядро Русского мира, а к самой «цивилизационной единице», вероятно, также могут быть отнесены государства СНГ, с народами которых сохраняются «цивилизационные и духовные связи». Четкого списка государств/народов/общностей, претендующих на цивилизационный характер, Концепция не содержит, но признает факт существования «дружественной исламской цивилизации», выделяя в таком амплуа лишь её среди всех глобальных и региональных акторов [9]. Сущностные характеристики исследуемой нами категории в документе фактически дублируют сказанные впоследствии слова российского лидера – упор на эндогенные факторы, самодостаточность, культурное многообразие.
Как видно, современный политический лексикон включает в себя такие категории, как Русский мир и Россия как государство-цивилизация, которые не могут существовать без конкретных целей и задач, де-факто складывающихся в идеологию, не предусмотренную напрямую конституционными нормами. На прошедшем в конце ноября 2023 г. пленарном заседании Всемирного русского народного собора (ВРНС) было справедливо замечено, что критичным представляется разграничение идеологии и идентичности. Если первая отвечает за приоритеты, вторая – за то, «кто мы», как это емко сформулировал ректор Российского православного университета св. Иоанна Богослова А.В. Щипков [17].
Это мероприятие было отмечено также озвучиванием еще одной отличительной черты России в цивилизационном плане: «Русский мир – это все поколения наших предков и наши потомки, которые будут жить после нас. Русский мир – это Древняя Русь, Московское царство, Российская империя, Советский Союз, это современная Россия, которая возвращает, укрепляет и умножает свой суверенитет как мировая держава. Русский мир объединяет всех, кто чувствует духовную связь с нашей Родиной, кто считает себя носителем русского языка, истории, культуры независимо даже от национальной или религиозной принадлежности» [13].
Приведенную фразу В.В. Путина можно интерпретировать как акцентирование культурно-исторической преемственности, причем, кажущуюся эклектичность этого подхода относительно просто объяснить через отсутствие намерения копировать идеологические штампы различных режимов и правительств, сменявших друг друга на российском пространстве на протяжении столетий.
На фоне этой мысли особенно примечательно выступление Патриарха Московского и всея Руси Кирилла, являющегося главой Собора: предстоятелем РПЦ была представлена цивилизационная формула – «культурное многообразие от Римского до Русского мира» [13]. Эта формула совмещает в себе и элементы концепции «Москва – третий Рим» (преемственность в отношении центров христианского мира), и свойственный современной России посыл, предполагающий культурное и этноконфессиональное богатство как российского государства, так и человечества в целом.
Идеологемы прошлого в идеологии настоящего
Если собрать те немногие субстантивные описания, что были сделаны в отношении российской цивилизации (государства-цивилизации, Русского мира и прочих категорий, выступающих в качестве контекстуальных синонимов), должен получиться некий синтез уважения к историческому наследию и культурного многообразия современности. Попробуем разобраться, насколько реалистично транспонировать значимые для российской государственности идеологемы прошлого в матрицу современной идеологии, не имеющей пока названия.
Очевидно, в каждую историческую эпоху любыми властями проводился курс, элементы которого современные исследователи назвали бы символической политикой и политикой памяти. «Политика памяти неизбежна – нет обществ, даже племенных, которые … не регулировали бы эту сферу… Политика памяти является одним из важнейших инструментов формирования идентичности» [11. С.128].
Россия не стала исключением – в домонгольской Руси часто обращались к образам св. Бориса и Глеба (Вышгородский съезд 1072 г., легендарный меч св. Бориса, похищенный у Андрея Боголюбского), Московское государство при Иване Грозном все активнее прибегало к канонизации как к коммеморативной практике, Екатерина Великая напоминала о своей преемственности в отношении Петра Алексеевича в целях легитимации власти и т.д. При этом ни одна из указанных практик, несмотря на бытность их идеологией или ее компонентом на конкретный момент времени, не претендует на использование разными политическими режимами и политическую долговечность.
В истории немного идеологем и тем более целостных идеологий, которые одновременно были бы четко сформулированы, имели бы сущностное наполнение (концепция «сильного государства», к примеру, не проходит по этому критерию, так как максимально размыта) и при этом проходили с российской государственностью сквозь века.
Поиск подобных ориентиров, вероятно, приведет исследователей в эпохи, когда страна являлась единой/централизованной, обладающей четкой системой государственных институтов и стремящейся обозначить свои внешнеполитические задачи. Обращение к моментам исторической слабости не востребовано в силу принципиальной разницы целей, стоящих перед Россией тогдашней и нынешней. Соответственно, актуальная работа с коллективной памятью, с точки зрения власти, скорее всего, должна концентрироваться на успехах и победах, но подобная героизация неизбежно повлечет за собой отторжение и замалчивание аспектов, не вписывающихся в общую картину. Очевидно, недопущение подобных перекосов в интересах самой власти, которая может столкнуться с последствиями негибкости данного курса.
Далеко не все идеологические концепции, пользующиеся известностью, смогут пройти по трем указанным выше критериям. К примеру, упоминавшаяся ранее теория официальной народности, сформулированная в 1833 г. министром народного просвещения Российской империи С.С. Уваровым и продолжающая традиции политического творчества Н.М. Карамзина может рассматриваться в качестве государственной идеологии начиная с правления Николая I и вплоть до падения империи, однако в силу очевидных причин она так и не нашла свое отражение в советской идеологической политике.
При этом сама триада С.С. Уварова грешит недетализированностью своей последней компоненты, по поводу которой как велись, так и ведутся дискуссии на тему того, что же следует понимать под «народностью». Потребности в заимствовании неконкретных и расплывчатых идеологем у современной России нет в силу достаточного количества таковых и, наоборот, стремления сделать их четче и понятнее российской аудитории. Часть трактовок «народности» даже были бы близки тому, что пытаются передать российские деятели XXI в. в своих выступлениях: так, А.О. Мещерякова предлагает воспринимать «народность» в качестве «национальной самобытности и национального самосознания, включающих в себя и связь с национальными традициями, и историческую память, и представления о своем пути и предназначении» [18. С.73].
В представлении же известного американского историка-русиста Р. Пайпса в эту категорию должна быть включена русская культура во всем ее многообразии [12. С.29]. В науке поднимался вопрос, насколько продуктивной можно считать попытку адаптировать уваровский концепт под российские реалии. Рассматривая такие идеологемы, как духовность, державность и социальное государство (своеобразный ответ на «православие, самодержавие, народность»), Н.В. Шатина пришла к выводу об «абсурдных технологиях легитимации власти, не способных в долгосрочной перспективе повторить успех копируемого оригинала» [22. С.150].
Существует по меньшей мере две причины, по которым заинтересованности в копировании имперских лекал быть не должно. В советскую эпоху категория «народности» нередко интерпретировалась как добавленная лишь в целях облагородить внешний вид триады: «Третий член формулы был введен для придания официальному курсу видимости опоры на народ» [5. С.16]. Сегодня, как замечалось нами ранее, у российских граждан де-факто не возникает понимания и ностальгии в отношении имперских идеологем, из-за чего реальной социальной поддержки они не получат.
Конечно, это отнюдь не означает полного отрицания идейно-ценностного базиса российского государства в XIX – начале XX вв., отдельные символы, лозунги и т.п. в своем модернизированном виде могут быть актуальны для достижения отдельных целей государства и общества (к примеру, мобилизация общественных сил в рамках внутри- или внешнеполитической повестки), но служить базисом при долгосрочном горизонте планирования они не могут. Значит ли это, что искомое находится лишь в ХХ в. и советской эпохе? В силу поляризации общества, неизбежной в условиях попыток строить свои идеологию и идентичность лишь на советском фундаменте, ответ очевиден.
Силясь приспособить старые концепты под новые реалии, исследователи могут столкнуться и с дополнительной проблемой. До определенного момента идеологические и идентитарные вопросы, на наш взгляд, не дифференцировались, а потому многие исторические примеры находились бы сразу в двух измерениях, ныне разделяемых научным сообществом. Российские идеология и идентичность не могут строиться на этническом базисе, соответственно, Москва озабочена поиском гражданской идентичности. На этом месте возникает вопрос: насколько продуктивен поиск ее основ в «догражданской эпохе»? Как таковая гражданская идентичность есть результат построения политической нации, что можно наблюдать с рубежа XVIII – XIX вв., т.е. после американской войны за независимость и Великой французской революции. Разнесшиеся после этого по Европе национальные тренды дошли и до России: российская культура так же была облечена в национал-романтические одежды, в стране все чаще стали обращаться к отечественной истории и т.д.
Можно ли в этих условиях быть уверенным в том, что образцы «догражданской эпохи» будут актуальны и в нашу? В случае России можно сделать такое допущение потому, что в силу своих размеров и особенностей развития государство практически никогда не претендовало на статус моноэтнического. Отличительной характеристикой исторического пути России является в том числе умение интегрировать до недавнего времени враждовавшие с ней элиты, государственные образования и даже народы. Хрестоматийным примером могло бы являться вхождение в состав России Касимовского ханства, с середины XV в. тесно сотрудничавшего с Москвой, а в дальнейшем и прочих татарских элит.
Следовательно, обращение к образцам «догражданской эпохи» не будет превращаться в изучение «этнических идолов» и может отвечать интересам современности.
«Мессир, мне больше нравится Рим»
Если самая известная концепция XIX в. слабо стыкуется с нынешними потребностями России либо не может быть формализована таким образом, чтобы пользоваться популярностью, то куда интереснее, на наш взгляд, ситуация с, вероятно, самой долговечной доктриной в российской истории – формулой «Москва – третий Рим».
Сама по себе идея преемственности вкупе с позиционированием себя в качестве центра православного мира не является уникальной, по-своему она эксплуатировалась и другими европейскими государствами, однако именно в случае России она смогла проделать долгий путь, переживая самые разные политические пертурбации и подстраиваясь под новые обстоятельства.
Если на рубеже XV-XVI вв. идея получила свою вербальную формализацию («Два Рима падоши…»), визуализацию (Успенский собор Московского Кремля, геральдическая преемственность Руси по отношению к Византии) и политическое развитие (сближение России с Афоном в правление Василия III), то ее дальнейшая эволюция куда оригинальнее. Природе и проявлениям доктрины в позднее Средневековье и раннее Новое время посвящено множество работ, среди которых стоило бы отдельно отметить труд Н.В. Синицыной [16], в то время как к проблематике отражения и применения концепции на более современных этапах истории обращаются скорее эпизодически.
По-своему интересно и то, что сегодня не принято говорить о данной концепции как об идеологии Московской Руси: идеологизация концепта, начавшаяся в XVII в., актуализировалась лишь во второй половине XIX в. Образ со временем стал важнее оригинала, а «Москва – третий Рим» де-факто стала симулякром, но с точки зрения политических наук уже не столь важно, каково было реальное содержание концепции в Московской Руси: важно, как она воспринималась и воспроизводилась в дальнейшем.
«Москва – третий Рим» – доктрина, успех которой во многом был обеспечен ее балансированием между внутри- и внешнеполитическим измерениями. С точки зрения внутриполитического поля декларируется богоизбранность народа и государства, его уникальность, а при расширительной трактовке – и обращенность к себе или внутрь себя. Можно вспомнить, как в 1830-1840-е гг. российские консерваторы, находясь под впечатлением от волн революций в Европе, заявляли о России как о Святом Ковчеге, звучали претензии на мессианство, связанное с ярким противопоставлением России Западу.
В современных условиях может быть актуальна идея самодостаточности, но не замкнутости, доходящей до самоизоляционизма: за последние годы эта мысль была развита Д.В. Трениным, продолжившим посыл В.О. Ключевского о национализации православия и напомнившим о национализации социализма [19. С.97]. Даже идея построения социализма, а затем коммунизма, имевшая куда большую привлекательность с точки зрения пересечения с традиционной мечтой российского населения о справедливости, со временем национализировалась, видоизменив вместе с собой в 1940-е гг. и концепт патриотизма под влиянием государственных потребностей и внешних факторов.
Мессианство любого рода, которое в российском политическом дискурсе зачастую ассоциируется с американской доктриной, в целом не выглядит надежным фундаментом для многонационального и поликонфессионального государства, которым является Россия. Любые мессианские идеи не могут быть взяты за основу еще и потому, что они бы кардинальным образом расходились с положениями доктринальных документов Российской Федерации: постулаты о многообразии цивилизаций и недопустимости упрощения идейно-ценностной картины мира до нескольких слагаемых ставят крест на любом мессианстве, так или иначе предполагающем универсализм.
Представляется, что сама концепция наложила больший отпечаток именно на внешнеполитическую деятельность российского государства. Своеобразные предложения Петра Великого и Павла I рассмотреть возможность воссоединения православия и католицизма, прозвучавшие в разных исторических контекстах, но одинаково привязанные к международному измерению, как и покровительство Российской империи христианским народам на Кавказе и Балканском полуострове, стремление сохранить статусность посредством поддержания диалога с Афоном – все это указывает на то, что как православная вера в целом, так и доктрина «Москва – третий Рим», в частности, оказали серьезное воздействие на политическую активность России на международной арене.
Даже в ХХ в. советские власти пробовали возродить рассматриваемую формулу, ставшую актуальной в контексте «холодной войны». Поместный собор, проведенный в начале 1945 г. и известный в первую очередь интронизацией патриарха Алексия I, позволил вновь обратиться к знакомой максиме для использования политических потенциала и веса МП РПЦ в условиях предстоявшего гибридного конфликта. «И то, что мы здесь слышим, показывает, что приблизился момент, когда должно вновь появиться истинное христианство, когда свет христианства с нашего Православного Востока должен осветить и Запад», – на протяжении 1945-1948 гг. подобные изречения становятся привычным делом, намекающим на претензии Москвы как в церковной, так и в международной системах координат [6. С.44].
Даже в ортодоксально-ленинских временах, когда был образован Коммунистический Интернационал, современные авторы находят отзвуки концепции-долгожителя: «Ленин создал Третий (коммунистический) Интернационал, то есть всемирную коммунистическую партию, руководимую Москвой. Согласно марксистской идеологии, Коминтерн был призван закрыть предысторию человечества и открыть новую эру его подлинной истории. В этом слышатся отголоски идеи Москвы как Третьего Рима, центра истинного православия («а четвертому не бывать»)» [19. С.66].
В послевоенное время З.А. Каменский в предисловии к полному собранию сочинений П.Я. Чаадаева предположил, что формула «Москва – третий Рим» является первой попыткой «осознания особенностей развития русского народа». К той же категории источников советский философ отнес «и рассуждения Ивана Грозного, и радищевское «Путешествие...», и некоторые декабристские разработки, например, «Русская правда» Пестеля или другие конституционные проекты» [21. С.19]. Признавая за «Философическими письмами» П.Я. Чаадаева хронологическое первенство среди документов, в которых отечественное самосознание анализируется с философско-исторических позиций, З.А. Каменский разглядел в средневековой максиме идейную глубину.
В чем причины такого успеха концепта, который не являлся основой идеологии на момент его формулирования, не содержал четкого алгоритма действий и не претендовал на строгость дефиниции? С исторической точки зрения необходимо было бы изучать причины обращения власти и общества к данной идее применительно к каждому конкретному случаю по отдельности. Однако рискнем все же выделить общие факторы, обусловившие жизнеспособность, а отчасти и фундаментальность доктрины.
Продолжительность жизни любой подобной концепции напрямую зависит от степени ее гибкости и возможности подстроить ее под требования времени. Отсутствие конкретики пошло формуле в плюс, позволяя трактовать ее так, как того требует политический момент – от удержания первенства в христианском мире до расширения сферы влияния на территориях, на которых проживают христиане. Кроме того, церковь, будучи традиционным институтом, по умолчанию ассоциирующимся с духовностью и святостью, лучше других альтернатив вписалась в российские требования «справедливости». Это уникальное сочетание дало возможность помещать доктрину в любой контекст: с ее помощью можно было продвигать, казалось бы, противоположные смыслы – хоть христианский универсализм, хоть концентрацию на самом себе и богоизбранность.
Перспективы переноса формулы на современное идеологическое поле противоречивы. Как уже отмечалось ранее, потребности в копировании размытых концепций прошлого у России настоящего нет. Духовность, православие и религиозность как категории лишь теряют свою популярность. Рекордсменом среди данных понятий в 2023 г. стала духовность, которую назвали основой для дальнейшего государственного развития страны лишь 7% россиян [10. С.47].
В то же время законодателем подчеркивается значимость духовных ценностей, что нашло свое отражение в конституционной реформе 2020 г. На протяжении последних десятилетий наблюдалось постепенное укрепление РПЦ, хотя и говорить о ее самостоятельности не приходится. По мнению В.А. Ракунова, обратившего внимание на доктрину «Москва – третий Рим» в контексте современных геополитических вызовов, «центральная роль Православной Церкви в национальной идентичности направлена на заполнение идеологического вакуума, оставшегося после распада Советского Союза, и сыграла важную роль в укреплении российского государства как глобальной противоположности западному миру» [15. С.1942].
Периодически церковь активизируется и на международном треке: в частности, церковная дипломатия порой оказывается актуальна при посредничестве между сторонами конфликтов на постсоветском пространстве, примером чего являются встречи предстоятелей РПЦ, Армянской апостольской церкви (ААЦ) и Управления мусульман Кавказа (УМК).
Несмотря на отдельные плюсы, и формула «Москва – третий Рим» не может служить ответом на текущие запросы российского общества. По крайней мере, в силу того, что она не является ориентиром, сопряженным с поликонфессиональным характером государства. Однако и полностью отказываться от нее неверно: сохраняется возможность интеграции отдельных элементов доктрины в российское идеологическое поле. При этом позаимствовать следовало бы не столько формальную сторону вопроса, не востребованную российскими гражданами, сколько те смыслы, что позволили концепции стать политическим долгожителем.
Опора на справедливость в качестве ключевой категории должна быть развита посредством укрепления тех институтов, что воспринимаются россиянами в качестве ее оплота. Во главу угла должны быть поставлены эндогенные процессы, отражающие стремление населения заниматься в первую очередь развитием страны, а не поиском экзогенных факторов, это развитие осложняющих.
С точки же зрения внешней политики, концепция должна обладать гибкостью, позволяющей опираться на новую формулу, не превращая ее в канон или догму. Меньше всего в текущих условиях любой крупной державе требуются искусственные ограничения, усложняющие взаимодействие страны с другими центрами силы и вынуждающие ее действовать строго по алгоритму. Если внешнеполитический успех доктрины «Москва – третий Рим» был в известной степени обеспечен присущей ей гибкостью, ее преемник должен обладать тем же качеством.
Кроме того, идеология должна отражать заявленное в официальных документах положение о цивилизационном многообразии и множественности форм развития, а также пункт о культурно-исторической преемственности. Лишь подобная комбинация в современном мире претендовала бы на долговечность. Удачным примером такого синтеза, на наш взгляд, является ч.2 ст.67.1 Конституции: «Российская Федерация, объединенная тысячелетней историей, сохраняя память предков, передавших нам идеалы и веру в Бога, а также преемственность в развитии Российского государства, признает исторически сложившееся государственное единство» [8]. Эта формулировка отражает как историческую, так и ценностную компоненты, не указывая ни на одну из конфессий прямо и тем самым давая возможность всем гражданам видеть в ней то, что им близко.
Пока между специалистами в области конституционного права идут споры на тему того, каким образом должен быть разрешен «идеологический парадокс», в рамках других направлений гуманитарной мысли должна быть предпринята попытка достигнуть консенсуса на тему идеологии современной России. Вне зависимости от того, будет ли она так именоваться или она останется «тем, что нельзя называть», без идеологии в том или ином виде общество и государство существовать не могут.
Появление в российских доктринальных документах рассмотренных нами идеологем является прямым признанием этого факта. Необходимость учета исторического опыта требует обращения и к использовавшимся ранее концепциям и формулам, однако нужды в их дословном копировании нет в силу разницы исторических эпох. Вместо этого надо обратить внимание на то, какие факторы обусловили их значимость и долговечность, и постараться исходить из этих факторов при конструировании нового идеологического поля.
[1] Исключением является конец 2000 г., когда «социалисты» и «затруднившиеся ответить» составили по 31% от общего числа респондентов.
Литература
1. Абакумова Е.Б. К вопросу правового значения государственной идеологии в Российской Федерации // Вестник Кемеровского государственного университета. Серия: Гуманитарные и общественные науки. 2018. №2.
2. Бастрыкин призвал продолжать работу над Конституцией // РИА Новости. 22.11.2023. URL: https://ria.ru/20231122/konstitutsiya-1911001021.html (дата обращения: 22.11.2023).
3. Глава Минюста РФ: нашей доктрине нужно определиться с формированием государственной идеологии //Интерфакс. 13.05.2023. URL: https://www.interfax.ru/interview/901325 (дата обращения: 19.11.2023).
4. Глава Минюста считает необходимым однажды решить вопрос с запретом на идеологию в Конституции // Коммерсантъ. 11.05.2023. URL: https://www.kommersant.ru/doc/5979085 (дата обращения: 11.2023).
5. Егоров Б.Ф. Петрашевцы. – Ленинград: Наука, 1968.
6. Исторические дни // Журнал Московской Патриархии. Февраль 1945. №2.
7. Козырев М.С. Идеология в государственном управлении в современной России // Перспективы науки и образования. 2013. №4.
8. Конституция Российской Федерации: [принята всенародным голосованием 12 декабря 1993 г. с изменениями, одобренными в ходе общероссийского голосования 01 июля 2020 г.] // Официальный интернет-портал правовой информации. URL: http://publication.pravo.gov.ru/Document/View/0001202210060013 (дата обращения: 22.11.2023).
9. Концепция внешней политики Российской Федерации (утверждена Президентом Российской Федерации В.В. Путиным 31 марта 2023 г.) // Официальный сайт Министерства иностранных дел Российской Федерации. 31.03.2023. URL: https://www.mid.ru/ru/detail-material-page/1860586/ (дата обращения: 22.11.2023)
10. Левашов В.К., Великая Н.М., Шушпанова И.С., Гребняк О.В., Новоженина О.П. Как живешь, Россия? Экспресс-информация. 53 этап социологического мониторинга, июнь 2023 года: [бюллетень] / В.К. Левашов, Н.М. Великая, И.С. Шушпанова [и др.]; ФНИСЦ РАН. – М.: ФНИСЦ РАН, 2023.
11. Миллер А.И., Малинова О.Ю., Ефременко Д.В. Политика памяти и историческая наука // Российская история. 2018. №5.
12. Пайпс Р. Семен Семенович Уваров: Жизнеописание. – М.: Посев, 2013.
13. Пленарное заседание Всемирного русского народного собора // Официальный сайт Президента Российской Федерации. 28.11.2023. URL: http://www.kremlin.ru/events/president/news/72863 (дата обращения: 29.11.2023)
14. Полный текст выступления Владимира Путина на заседании дискуссионного клуба «Валдай» 5 октября 2023: о чем говорил президент России // Комсомольская правда. 05.10.2023. URL: https://kp-ru.turbopages.org/kp.ru/s/daily/27564/4833298/ (дата обращения: 19.11.2023).
15. Ракунов В.А. Доктрина «Москва – третий Рим» и вызовы современной геополитической ситуации // Вопросы национальных и федеральных отношений. 2022. Т.12. №6 (87).
16. Синицына Н.В. Третий Рим. Истоки и эволюция русской средневековой концепции (XV-XVI вв.). – М.: Издательство «Индрик», 1998.
17. Состоялось заседание идеологической секции XXV Всемирного русского народного собора // Официальный сайт Всемирного русского народного собора. 28.11.2023. URL: https://vrns.ru/news/sostoyalos-zasedanie-ideologicheskoy-sessii-xxv-vsemirnogo-russkogo-narodnogo-sobora/ (дата обращения: 29.11.2023)
18. Тетради по консерватизму: Альманах. – № 1. – М.: Некоммерческий фонд – Институт социально-экономических и политических исследований (Фонд ИСЭПИ), 2018.
19. Тренин Д.В. Новый баланс сил: Россия в поисках внешнеполитического равновесия / Дмитрий Тренин. – М.: Альбина Паблишер, 2021.
20. Цалиев А.М. О государственной идеологии в контексте статьи 13 Конституции Российской Федерации // Ленинградский юридический журнал. 2018. №4 (54). С.82-92.
21. Чаадаев П.Я. Полное собрание сочинений и избранные письма в 2-х тт. Том 1. – М.: Изд-во «Наука», 1991.
22. Шатина Н.В. «Официальная народность» XXI века: старые идеологемы в формировании политического сознания «новых» россиян // Вестник РГГУ. Серия: Политология. История. Международные отношения. Зарубежное регионоведение. Востоковедение. 2014. №1 (123).
Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
Delete it,please! [url=https://rekonstrukce-domy-na-klic.cz/].[/url]