Об одном парадоксе общественного сознания
В 2017 г. в Германии была опубликована книга Акселя Хоннета «Идея социализма. Попытка актуализации» [14]. Автор – видный представитель третьего поколения деятелей Франкфуртской школы, к которой принадлежали такие известные ученые левых взглядов, как Теодор Адорно, Макс Хоркхаймер, Юрген Хабермас, Ульрих Бек. Работа Хоннета (он ученик и последователь Хабермаса) обратила на себя внимание непривычной для нашего времени постановкой вопроса: почему в Западной Европе социалистическое движение, целое столетие с нарастающим размахом сопутствовавшее развитию капитализма, вдруг утратило влияние в массах? И как объяснить утрату привлекательности идеи социализма на фоне разочарования в капитализме?
Хоннет не согласен с теми, кто считает, что социализм уже не возродится. Он поставил своей задачей доказать, что в социализме «еще скрыта живая искра. Надо только высвободить его ведущую идею из прежнего индустриалистского мышления и поставить её в новые теоретические рамки», отвечающие изменившимся общественным условиям.
На западных обществах, по словам Хоннета, лежит труднообъяснимая печать. С одной стороны, возросшее за последние десятилетия чувство дискомфорта, недовольства социально-экономическим положением, условиями труда, социальными последствиями распространившейся в мире рыночной экономики капитализма. С другой – то, что проявления недовольства лишены «направляющего смысла», какого-либо исторического следа цели, основанной на критическом отношении к действительности. Кажется, что утрачена наличествовавшая в прошлом, со времен Французской революции, способность людей вообразить возможность выхода за пределы существующей системы, представить себе общественное состояние «по ту сторону капитализма». Протестные акции указывают на то, что их участники знают, чего они не хотят, что их возмущает, но не имеют никакого представления о том, куда именно протесты должны и могли бы привести.
Хоннет рассматривает три предполагаемых и возможных объяснения этого.
Первое – крах коммунистических режимов в Восточной Европе, распад СССР. На это, мол, часто указывают западные интеллектуалы, делая отсюда вывод о «размывании» надежд на какое-то состояние «по ту сторону» капитализма. Хоннет не разделяет этого мнения. Он считает, что падение Берлинской стены не могло убедить немцев в том, что государственный социализм советского образца жертвовал социальным благополучием ради «несвободы». И это вряд ли ослабило бы возмущение растущей на Западе пропастью между частным богатством и общественным благом. До Российской революции 1917 г. реальной альтернативы капитализму не было, но это не мешало людям в ХIХ в. представлять себе возможность «ненасильственного социализма в солидарном и справедливом обществе».
Другое часто приводимое объяснение - изменение коллективного сознания в обществе эпохи Постмодерна. Характерные для предшествующей эпохи Модерна представления о направленном прогрессе сменились разочарованием в нем, безразличием к изменению общественного устройства. Будущее стало восприниматься как простое повторение прошлого. В результате утрачена возможность предвидения нового. Но и это суждение представляется Хоннету неубедительным, поскольку оно не учитывает надежд (им самим сильно завышаемых) на «всемирно» признаваемое утверждение прав человека.
Объяснение, которое Хоннет считает наиболее близким к действительности, касается политической, институциональной сферы, того, что «политическая материя», несмотря на объективные препятствия, доступна целенаправленным изменениям, выходящим за пределы существующего порядка. Хоннет стремится развить этот тезис с позиции своей «теории признания» – способности индивидов признавать чувства и права других людей, а общества – заслуг каждого человека, его «общественной ценности» в контексте экзистенциальных ценностей свободы и справедливости.
Решение проблемы видится Хоннету исключительно в сфере общественного сознания, нравственных ценностей, вне зависимости от существующих социально-экономических условий капиталистического общества. Прежний утопический социализм (в который он включает и марксизм) он критикует за сведение возможности реализации «социальной свободы» к сфере экономических отношений. В этом, по его мнению, ограниченность «исторического социализма». Лозунг «демократического социализма» не меняет дела, поскольку за ним стоит будто бы недооценка институтов либеральной демократии, ведущая к отрицанию их самоценности. Позитивная программа левых в Западной Европе мыслится ими якобы «исключительно в плане социально-экономических мер, не затрагивающих сферу политической свободы».
Односторонность аргументации Хоннета бросается в глаза. Он игнорирует влияние социально-экономических условий на политическую, культурную, моральную сферу, на общественное сознание. Отрывает его от реальных экономических, социальных и политических интересов – действительной движущей силы развития капиталистического общества. Идеализирует либеральную демократию, извращаемую на каждом шагу вследствие вмешательства больших денег, особых интересов т.н. «элиты» и использования медиа для манипулирования массовым сознанием.
Роль общественного сознания, безусловно, велика. Но само по себе оно не может изменить общественное устройство, так как испытывает постоянное воздействие социально-экономической среды, навязывающей людям определенные стереотипы представлений и модусы поведения. Изменение сознания предполагает и практические действия, направленные на изменения в общественном бытии. Критикуя утопический социализм, Хоннет сам создает очередную идеалистическую конструкцию.
Хоннета можно упрекнуть и в том, что он сильно преувеличил то, что назвал «всеобщей» утратой на Западе видения всякой альтернативы будущего. Результаты социологических опросов свидетельствуют, что антикапиталистические настроения там, явные или подспудные, по-прежнему существуют. Разительные («скандальные», по словам Хоннета) контрасты богатства и бедности многими и там воспринимаются как несправедливость, как проявление дефективности существующего общественного устройства.
В 2016 г. британское агентство YouGov провело в трех крупнейших западных странах опрос на тему «капитализм или социализм»? Результаты удивили многих. В Германии социализм предпочди 45% респондентов, капитализм - 26%. В Англии это соотношение оказалось не столь выразительным, но выбор в пользу социализма тоже преобладал – 36% «за» и 32% «против», тогда как в поддержку капитализма высказалось 33%, а против – 39%. Даже в США, где приверженность капитализму в массовом сознании преобладает (52%, согласно тому же опросу), 29% высказались в пользу социализма и 27% – против капитализма [16].
В США в 2017 г. среди населения в целом выбор в пользу капитализма поддержали бы 59%, в пользу социализма – 34%. Но представители молодого поколения («милленарии») предпочли бы социализм (49%) капитализму (42%). Правда, среди них лишь треть смогли дать сколько-нибудь внятное определение социализма. То есть речь идет об интуитивном, смутном, скорее эмоциональном, чем четко осознаваемом выборе [15].
Когда респондентам задают вопрос в более конкретной форме – о предпочтительности той или иной политики в социально-экономической области, то результаты получаются еще более выразительные. В Англии в начале 20-х гг. более половины опрошенных высказались за национализацию в отраслях, предоставляющих ряд важнейших общественных услуг [18]:
Услуги | Передать в общественный сектор (%) | Оставить в частном секторе (%) |
Пожарная служба | 73 | 11 |
Скорая помощь | 67 | 17 |
Водоснабжение | 63 | 14 |
Национальная служба здравоохранения | 61 | 22 |
Социальная поддержка | 57 | 24 |
Железнодорожное сообщение | 57 | 24 |
Энергетика | 55 | 20 |
Доля высказываний за национализацию выше, естественно, среди сторонников лейбористской партии. В связи с этим лейбористы, которые ранее сняли этот лозунг из своей программы, вынуждены были пообещать вернуться к нему. Но сторонников национализации немало и среди тех, кто голосует за консерваторов. Например, за ренационализацию железных дорог среди приверженцев лейбористской партии – 77%, в консервативном лагере – 44%. Среди последних немало предпочитающих гибридную систему, т.е. сочетание частного и публичного секторов.
Эта тенденция нарастает уже долгое время, но не трансформируется в широкое общественное движение. Одна из причин, по-видимому, - укоренившееся в массовом сознании не только у нас, но и на Западе отождествление социализма с коммунизмом. А коммунизма – с советским государственным социализмом, который, с подачи официальной пропаганды, воспринимается там как синоним экономической неэффективности и полицейского режима.
На это обстоятельство указывали, в частности, оппоненты Хоннета. Говоря в общей форме о предпочтительности социализма в сравнении с капитализмом, участники опросов в то же время не хотят «экспериментов», так как боятся, что они приведут к утрате тех прав и свобод, которыми они в той или иной мере пользуются сейчас.
Социализм и коммунизм – не синонимы
Идеи социализма и коммунизма имеют, конечно, общие корни (как и идеи социализма и либерализма), уходящие в далекое прошлое, а Новое время – в эпоху Просвещения и Великой Французской революции. Маркс и Энгельс восприняли коммунизм, получивший распространение в Западной Европе в начале XIX в., как идею, в которой виделся ответ на волновавшую их проблему эмансипации человека, преодоления эксплуатации и угнетения человека человеком, устроения общества на гуманистических началах. Переход на позиции коммунизма как самого радикального направления социалистической мысли того времени был для них естественной нравственной реакцией на отчаянное положение наемных рабочих-пролетариев в условиях промышленной революции и закономерным выводом из сложившихся у них в молодости философских воззрений.
С идеей коммунизма Маркс связывал возвращение человека к его сущности, к общественному бытию. Коммунизм виделся ему как совершенный натурализм, равный гуманизму, а в качестве завершенного гуманизма – равный натурализму (еще непреодоленная тогда дань натурфилософии), как «подлинное разрешение противоречий между человеком и природой, между человеком и человеком…» [12. С. 116]. Позднее Маркс расширил и углубил свое понимание оснований для неизбежного в будущем перехода от капитализма к коммунизму. В совместной с Энгельсом работе «Немецкая идеология» говорилось: коммунизм «не идеал, с которым должна сообразовываться действительность», а «действительное движение, которое уничтожает теперешнее состояние» [13. С. 34].
Они исходили из того, что одна из таких предпосылок – превращение большинства человечества в пролетариев, противостоящих «миру богатства», а другая – огромный рост производительных сил, поскольку лишь это позволило бы устранить всеобщую бедность и установить универсальное общение людей, придав коммунизму необходимый исторический масштаб. Но, по логике вещей, при этом в действительном движении к новому состоянию общества должны были бы создаваться и предпосылки для ослабления революционной энергии рабочего движения и усиливаться (что впоследствии и произошло) предпосылки для «исторического компромисса» (А.Грамши) между трудом и капиталом, для распространения тред-юнионизма и реформизма в социалистическом рабочем движении.
Подтверждение этому можно найти и в выводах, к которым пришел Маркс позднее, при более конкретном исследовании капиталистического способа производства. Существующее общество, констатировал Маркс в предисловии к первому тому «Капитала», «не твердый кристалл, а организм, способный к превращениям и находящийся в постоянном процессе превращения» [10. С. 11]. Успехи тред-юнионизма в Англии и зарождение профсоюзного движения на континенте указывали на возможность реальных сдвигов в отношениях между капиталом и трудом.
В написанном Марксом Учредительном манифесте Международного товарищества рабочих (1864) упор делался на практическом значении достижений рабочего движения – законодательном сокращении рабочего дня, успешной работе кооперативных фабрик и пр. Маркс убедительно опроверг догму о неизменном рабочем фонде, согласно которой общее повышение зарплаты считалось бесполезным для рабочих, так как это дало бы обратный результат вследствие роста безработицы, из-за чего стачки и профсоюзы якобы бесполезны [9. С. 101-155]. Он показал, что это не так: верхняя граница стоимости рабочей силы подвижна, эластична. Уровень зарплаты зависит от соотношения сил между сторонами. Организованными действиями рабочие могут противостоять снижению зарплаты, добиваться её повышения, улучшения условий труда.
Развивая свои выводы, Маркс четко сформулировал: миссия пролетариата – дать простор элементам нового общества, которые развиваются в недрах существующего. При этом рабочему классу «придется пережить целый ряд исторических процессов, которые совершенно изменят и общество, и людей» [8. С. 347]. В этой мысли присутствовало, по сути дела, предвосхищение возможности появления в странах более высокого уровня развития социально-экономической системы, сочетающей элементы социалистического уклада с капиталистическим.
Постепенное распространение в странах Западной Европы гражданских прав и свобод открывало перед рабочим движением возможность создавать свои легальные организации, в том числе общественно-политические. Маркс внимательно следил за этим процессом, поддерживал борьбу за расширение прав трудящихся. Хотя, к его разочарованию, возникавшие рабочие партии называли себя «социалистическими», «социал-демократическими» или как-то иначе, но не «коммунистическими». Между тем еще в «Коммунистическом манифесте» Маркс и Энгельс подвергли тогдашние социалистические теории суровой критике за их мелкобуржуазную или буржуазную ограниченность. Они опасались, что такой социализм только отвлекает рабочее движение от борьбы за «конечную цель».
Этого мнения они придерживались и в дальнейшем. Когда Социал-демократическая рабочая партия Германии опубликовала свою программу (1875), которая несла на себе отпечаток влияния примкнувших к ней лассальянцев с их мелкобуржуазной идеологией и склонностью к заигрыванию с властью, Маркс в гневном письме, направленном руководителям партии, заявил: «программа никуда не годная и деморализует партию» [11. С. 11]. При этом он не отрицал возможности достижения определенных перемен посредством реформ, законодательного регулирования. В частности, оценил фабричное законодательство Англии как «первое сознательное и планомерное воздействие общества на стихийно сложившийся строй его процесса производства» [10. С. 492].
Важным новым моментом в марксистской критике Готской программы немецких социал-демократов было различение двух фаз коммунистического общества. На первой фазе еще сохранялся бы «узкий горизонт» буржуазного права: распределение «по труду», а не «по потребностям». Равная мера распределения (социалистический принцип!), без учета различий индивидов и их потребностей, означала бы сохранение фактического неравенства. Т.е. первая фаза – это неполный, незрелый коммунизм, каким он выходит из капиталистического общества. Эта ограниченность должна и может быть преодолена только на высшей фазе, «когда все источники общественного богатства польются полным потоком» [11. С. 18-20].
Маркс, таким образом, учитывая тенденции в европейском рабочем движении, стремился увести его, если воспользоваться словами Ленина, от «бесплодного спора о словах (что есть социализм и что коммунизм)…» [5. С. 98][1]. Обоснованное Марксом понимание взаимосвязи и соотношения социализма и коммунизма не предотвратило последующего, все более явного размежевания между реформистским социализмом и его революционной трактовкой как в отдельных странах, так и в международном рабочем движении. Это стало особенно очевидным в начале ХХ в., в условиях нараставшего в Европе нового революционного подъема.
Мировая война и Российская революция 1917 г. поставили социалистические силы Западной Европы перед выбором: следовать примеру большевиков или искать свой «путь к власти». Перед социалистами, остававшимися на революционных позициях, вставал вопрос: как бороться за власть в условиях, существенно отличавшихся от российских? В данном вопросе рабочее движение оказалось более зрелым. Массовые профсоюзы, представлявшие уже миллионы организованных членов, стали, если воспользоваться выражением Маркса, «экономическим фактом». А рабочие партии – и политической силой. В Западной Европе они насчитывали в общей сложности до 4,2 млн членов, в том числе СДПГ – более 1 миллиона. На парламентских выборах 1890 г. социал-демократы в Германии получили 1,5 млн голосов, в 1909 г. – 3 млн, в 1912-м – 35%. Меняющееся понимание европейской социал-демократией своих задач обозначил не сразу понятый Эд. Бернштейн: «Движение – всё, конечная цель – ничто».
В программах еще сохранялась революционная риторика, но социалистическое рабочее движение сдвигалось на реформистские позиции. Не в последнюю очередь и потому, что правящие круги постепенно склонялись к умеренным социальным реформам. Это, наряду с наметившимся в последней трети XIX в. некоторым улучшением условий труда и повышением уровня реальной зарплаты, во многом предопределило подспудно нараставший раскол в международном социалистическом движении.
Ленин, расценив позицию лидеров II Интернационала в годы мировой войны как предательство, предложил переименовать партию большевиков в коммунистическую и взять за образец организации власти в России Парижскую Коммуну. Он призвал к полному разрыву с западной социал-демократией, к созданию нового, Коммунистического Интернационала. Такой революционный максимализм не мог объединить международное социалистическое движение. На Западе реформистские течения сохранили преобладающее влияние в рабочем движении. Социализм раздвоился на два противостоящих друг другу течения.
Скоро пришлось признать тщетность надежды на быстрый перескок в коммунизм (опыт т.н. «военного коммунизма»). Настояв на НЭПе, Ленин предложил соединить свободу торговли с кооперацией, исходя из того, что вовлечение крестьянской массы, составлявшей тогда большинство населения России, в кооперативное движение и есть социализм[2]. Он признал, что такой подход означает «коренную перемену всей нашей точки зрения на социализм» [6. С. 376]. В его заметках (март-апрель 1921 г.) появилась и такая формула: «капитализм +социализм».
Ленин пояснял: речь идет о переносе центра тяжести с политических задач на экономические. В статье «О кооперации» он высказал эту мысль в более общей форме - о соединении частных интересов с общими, о найденной, наконец, той степени «соединения частного интереса, частного торгового интереса, проверки и контроля его государством, степени подчинения его общим интересам, которые раньше составляли камень преткновения для многих и многих социалистов» [6. С. 370]. Это дает, возможно, ключ к пониманию того, в каком направлении, проживи он дольше, эволюционировали бы его взгляды на социалистическое общество.
Но на то, чтобы развернуть содержание этого тезиса, у него уже не оставалось времени. После кончины Ленина довольно скоро началось постепенное свертывание НЭПа. Во внутренней политике взяли верх административные, принудительные, волюнтаристские методы «строительства социализма/коммунизма». Неотъемлемой чертой советской политики стала враждебность к европейской социал-демократии (вплоть до обвинений ее в «социал-фашизме»). Лидеры социал-демократии отвечали обвинением большевиков в извращении социализма и отмежеванием от «советского коммунизма».
Уроки фашизма и Второй мировой войны, обострение международной обстановки в годы «холодной войны» и появление ядерного оружия побудили стороны к корректировке отношения друг к другу. Вилли Брандт, лидер немецкой социал-демократии (1964-1987), связал перспективы преодоления раскола Европы с политикой мирного сосуществования. Отклоняя «гипертрофированные теории» тоталитаризма, он признал, что коммунистический режим «не столь уж статичен» [2. С. 78]. Практические потребности развития политики разрядки побудили европейских социал-демократов пойти на контакты с КПСС, другими правящими партиями Восточной Европы. Решающий сдвиг в этом направлении произошел в годы горбачевской перестройки (которую задним числом можно рассматривать как социал-демократический проект), однако по ее итогам маятник как у нас, так и на Западе качнулся вправо.
Другой социализм
Многое изменилось в мире после Маркса. Промышленные страны Запада вышли на качественно новый уровень развития производительных сил. Изменился тип экономического развития. Впечатляющие достижения технического прогресса обусловили громадный рост производительности труда. В сфере общественного производства стало преобладать производство услуг. Соответственно изменилась структура занятости. Среди работников по найму большинство теперь составляют люди умственного труда, конторские служащие со свойственным этому типу особым психологическим складом.
Изменились условия труда большинства трудящихся. Улучшилось материальное положение, сложились развитые системы, пусть не вполне надежной, но все же значимой социальной защиты. Вместе с тем резко возросла степень дифференциации армии наемного труда, особенно в международном плане, что подрывает возможности действенной солидарности в противостоянии трудящихся капиталу. В этих условиях уже не приходится связывать с промышленным рабочим классом особую, уникальную роль выразителя общих интересов. Тем более, что центр их тяжести сместился в сторону новых, глобальных вызовов, касающихся всех людей, независимо от социального положения.
Эти изменения в общественном бытии позволяют говорить о размывании оснований, на которых строилась теория «научного коммунизма». К тому же те общие принципы устройства будущего нового общества, которые выдвигали Маркс и Энгельс (следуя диалектическому принципу «отрицание отрицания»), не могли не вызывать вопросов и сомнений. Каким мог бы быть механизм нерыночной, коллективистской экономики в условиях дальнейшей диверсификации производства и усложнения экономических, производственных взаимосвязей? Какие институты негосударственного управления могли бы обеспечить разрешение неизбежных и в новом обществе социальных проблем и конфликтов? Насколько совместимы предполагаемая рациональная организация общества на основе самодеятельности масс и «свободное развитие каждого…»? Очевидной стала нереализуемость принципа распределения «по потребностям» – даже с неубедительной оговоркой о «разумных» потребностях…
Но по-прежнему сохраняется многое из того, что вызывает протест у людей, обладающих чувством социальной справедливости. Остается печать эгоистических частных интересов, которая лежит на капиталистическом обществе. Культ денег, материальных благ, жажда наживы, снедающая многих из т.н. «элиты». Разительные контрасты вызывающего богатства, изощренной роскоши – и шокирующей бедности. Вседозволенность, попрание традиционных норм поведения, угроза деградации культуры. Фурии частного интереса – эти «самые яростные, самые низменные и самые отвратительные страсти человеческой души» [10. С. 10], как и прежде, отравляют общественно-политический климат буржуазного общества.
Частные интересы, как и общие, остаются неотъемлемыми сторонами общественной жизни. Ориентация рыночных сил на частные интересы, на состоятельные слои, противоречивая взаимосвязь частного и общего наращивают издержки. Крупные корпорации деформируют рыночные отношения в ущерб обществу. Они предлагают все новые виды товаров и услуг – часто бесполезные или даже вредные и опасные. С переходом к потребительскому типу развития степень удовлетворения индивидов от пользования благами и услугами все больше зависит от общей потребительской деятельности, порождая ощущение дискомфорта. Поэтому растет значение социальных условий потребительской деятельности, роль коллективного обеспечения важных индивидуальных потребностей, защиты потребителей от злоупотреблений [17].
Разлад между частными интересами и общественными потребностями указывает на пределы рыночной эффективности: «рынки – хорошие слуги, но плохие хозяева». Экономические императивы и побуждают к изменениям формы организации капитала, да и общества в целом, включая и его «надстройку». Государству приходится брать на себя новые функции – регулирование рынка труда и трудовых отношений, соцстрахование, решение проблем, которые рынок сам не может или не хочет решать – в области народного образования, здравоохранения, водо- и энергоснабжения, развития железнодорожного транспорта, защиты окружающей среды и пр.
Все это тот «невольный коллективизм», который стихийно пробивается сквозь индивидуалистический строй капиталистического общества вопреки господству частнособственнических отношений. Эту тенденцию известный американский экономист Дж. Гэлбрейт прямо называл социалистическим императивом. «С ростом рыночной и планирующей систем и соответствующего неравенства в их развитии доводы в пользу государственной собственности приобрели гораздо более общий характер. Дело не в том, что рынок, действующий, в общем, удовлетворительно, оказывается несостоятельным в отдельных случаях. Дело, скорее, в том, что рыночная система вообще несовершенна по сравнению с планирующей системой. Поэтому имеется предпосылка в пользу государственного вмешательства в любой части рыночной системы» [3. С. 351-352].
С усложнением общества сфера и значимость общих интересов объективно возрастают. Изменяется и видение будущего, характер задач, целей, в том числе и представления приверженцев социалистической идеи. Сегодня социализм – не то (или не совсем то), что вкладывалось в это понятие социалистами в прошлом. Интеллектуальный порыв к новому осмыслению социализма в годы перестройки многое прояснил, но вызванные ею надежды не оправдались.
Далеко не праздный вопрос о том, что такое социализм сегодня, остается, хотя и не на первом плане, в повестке дня. Дискуссии и споры о сущности и будущности социализма продолжаются. Одно можно сказать определенно: современный социализм – это не особая формация, призванная сменить капитализм, а постоянная политическая задача, отражение общих (всеобщих) интересов людей в каждой стране и в мире, в их отличии от частных интересов, которые должны сообразовываться с общими интересами, с их приоритетным значением.
Оптимальное сочетание, соединение частного и общественного – одна из важнейших проблем современности, необходимое условие как нормального развития общества, противодействия новым вызовам, так и возможности реализации общественно признанных индивидуальных потребностей и интересов. В этом плане стремление А. Хоннета актуализировать идею социализма заслуживает уважения, хотя предлагаемый им путь вряд ли мог бы привести к желаемому результату.
Ошибочно отрицать вклад европейских социалистов в реконцептуализацию идеи социализма применительно к современному, постиндустриальному обществу. Новое понимание формировалось в острой идейной борьбе на протяжении долгих лет. После Второй мировой войны важную роль в этом процессе сыграл один из главных тогда теоретиков СДПГ Вилли Айхлер. Ему принадлежит заслуга в формулировании принципов этического реализма как ценностного основания социализма. Он понимал этический принцип, прежде всего, как смысловое содержание политической деятельности, направленной на социальные изменения, на создание условий для реализации основных ценностей социальной демократии – свободы, справедливости, солидарности [1].
В актив социал-демократов можно записать её причастность к разработке концепции программируемого устойчивого развития как альтернативы рыночной стихийности. В этой в конце концов одобренной мировым сообществом концепции принцип сочетания частных и общих интересов получил признание применительно к новому, глобальному уровню, к условиям глобализации и новым, судьбоносным для человечества глобальным вызовам (хотя цели устойчивого развития так и не стали пока приоритетом мировой политики).
Квинтэссенция принципов социал-демократизма – тезис, содержавшийся в Бад-Годесбергской программе СДПГ (1959): «Конкуренция, насколько возможно, – планирование, насколько необходимо». Сочетание рыночного капитализма и регулирования следует понимать так же, как ограничение рыночного порядка коммерческой сферой, ориентированной преимущественно на частные интересы, на доходы от предпринимательской деятельности (производство средств производства, товаров массового спроса и частных услуг). А с другой стороны - планируемое, коллективное по преимуществу, обеспечение общих и общественных интересов (социальное страхование, здравоохранение, народное образование, наука, культура, защита окружающей среды и пр.). Двойственность (дихотомия) заложена в природе вещей, и она может быть не только антагонистичной или конфликтной, но и продуктивной.
В наше время руководство социалистических и социал-демократических партий Западной Европы отступило от ранее декларированных программных принципов и целей. Сегодня во главе этих партий не видно политиков калибра Вилли Брандта или Улофа Пальме, переживших трагедию мировой войны и вынесших из своего опыта твердые идейные убеждения. Но при всем этом социалистические ценности, принципы и цели в их современном понимании не утратили своего значения.
Как ни парадоксально, приведенный выше тезис Бад-Годесбергской программы перекликается с цитированными выше словами Ленина о значении сочетания частных интересов с общими, об искомой степени подчинения первых вторым, что становилось камнем преткновения для многих социалистов прошлого. Планирование, насколько необходимо – это и есть искомая степень подчинения стихийного развития правильно понятым общим интересам.
Какое планирование, с какой направленностью – это вопрос общественного выбора. Возможность разумного выбора всегда существует, Возможное богаче реального. Воспользуются ли этим – зависит от обстоятельств времени, от качества политики, от интеллектуального кругозора и политической воли тех, кто принимает решения, от способности руководителей государств мыслить глобально, выходя за ограниченный горизонт повседневности, от понимания ими фундаментального значения общей судьбы человечества и своей ответственности за будущее.
Литература
- 1. Айхлер В. Этический реализм и социальная демократия. Избранные труды. – М.: ИВФ Антал, 1996.
- 2. Брандт В. Воспоминания. Пер. с нем. – М.: «Новости», 1991.
- 3. Гэлбрейт Дж. К. Экономические теории и цели общества. Пер. с англ. – М.: «Прогресс», 1979.
- 4. Ленин В. И. Две тактики социал-демократии в демократической революции // В. И. Ленин. ПСС. М.: Государственное издательство политической литературы, 1960, т. 11.
- 5. Ленин В. И. Государство и революция // В. И. Ленин. ПСС. М.: Государственное издательство политической литературы, 1969, т. 33.
- 6. Ленин В. И. О кооперации // В. И. Ленин. ПСС. М.: Государственное издательство политической литературы, 1970, т. 45.
- 7. Ленин В. И. Речь на собрании уполномоченных Московского Центрального рабочего кооператива //В. И.Ленин. ПСС. М.: Государственное издательство политической литературы, 1969, т. 37.
- 8. Маркс К. Гражданская война во Франции // К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. М.: Государственное издательство политической литературы, 1960. т. 17.
- 9. Маркс К. Заработная плата, цена и прибыль // Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. М.: Государственное издательство политической литературы, 1960, т. 16.
- 10. Маркс К. Капитал // К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. М.: Государственное издательство политической литературы, 1960, т. 23.
- 11. Маркс К. Критика Готской программы // К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. М.: Государственное издательство политической литературы, 1961, т. 19.
- 12. Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. М.: Государственное издательство политической литературы, 1974, т. 42.
- 13. Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. М.: Государственное издательство политической литературы, 1955, т. 3.
- 14. Хоннет А. Идея социализма. Попытка актуализации. Пер. с нем. А.К.Судакова. – М., Берлин: Директмедиа Паблишинг, 2020. (Honneth A. Die Idee des Sozializmus. Versuch einer Aktualiesierung. 2. Auflage. Berlin: Suhrkamp Verlag, 2020.).
- 15. Annual report on US attitudes towards socialism. // URL:<victims-of-communism.org/wp-ccontent/uploads/2017/YouGov-VOC-2017-for-Media-Reliese-November-2-2017-final > [дата посещения: 09.01.2018]
- 16. British people keener on socialism than capitalism // Url: https://yougov.co.uk/news/2016/02/23/ [датапосещения: 09.01.2018]
- 17. Hirsch F. Social Limits to Growth. – Cambridge, Massachusets: // Harvard University Press, 1978.
- 18. Nationalisation of utilities pols. URL://https://yougov.co.uk>issue [дата посещения: 10.09.2022].
[1] В работе «Государство и революция», откуда взята цитата, Ленин так объяснял смысл «научного различия» между коммунизмом и социализмом. Различие в строгом смысле относится к полному, зрелому коммунизму, т.е. к отдаленному будущему. А первая, низшая фаза коммунизма, каким он, как представлялось, рождается из недр капитализма, будучи еще ограничен буржуазным правом, есть то, что «принято называть социализмом».
[2] Отношение Ленина к кооперативному движению менялось. До революции он настороженно относился к рабочим потребительским кооперативам («кусочки социализма», но «жалкие кусочки»), считая, что это порождает иллюзии, сбивает рабочее движение с революционного пути [4. С. 369-370]. А выступая в ноябре 1918 г. на съезде Московского центрального рабочего кооператива, признал: кооперативы «на основе самодеятельности масс построили большие хозяйственные организации», которые «в некоторых случаях развились в организации, могущие заменять и дополнять капиталистический аппарат…» [7. С. 201-202].
Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
