Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
22894
|
Официальные извинения
962
96442
|
Становление корпоративизма в современной России. Угрозы и возможности
231
77763
Латинская Америка. Запрос на новый общественный договор 0
4749
Весна 2020 г., точнее, период коронавируса, стала временем относительного политического затишья в большинстве латиноамериканских стран (кроме разве что Бразилии) после богатой на протесты и попытки госпереворотов осени 2019 г.. Нынешнее спокойствие временное, оно вызвано сплочением населения против общей внешней угрозы – вируса SARS-CoV-2. Но дальнейшие последствия жестких карантинных мер вкупе с давно назревшими, «допандемийными» претензиями общества к власти, вероятно, приведут к новой волне политического кризиса во многих странах региона. Российской и мировой латиноамериканистике при интерпретации всех событий последних лет было свойственно держаться в русле право-левой дихотомии и право-левой цикличности как универсальных инструментов описания внутриполитической динамики стран региона. Эти мейнстримные подходы справлялась с анализом электоральных циклов 2000-х и начала 2010-х гг., но не способны дать полное описание текущей действительности. Поэтому актуальными становятся исследования, базирующиеся на иных концептуально-теоретических основах. Среди них такие ранее распространенные исключительно в среде профессионалов-политологов подходы, как институциональный, неоинституциональный и иные, строящиеся не на идеологии, а на структурном и функциональном методах, изучающие организационно-правовую специфику политических систем. Часто вспоминается и такое понятие социальной и политической философии, как «общественный договор»[1]. Этот термин звучал в предвыборной программе президента Аргентины Альберто Фернандеса в 2019 г., о необходимости нового социального контракта говорили власти в Чили во время беспрецедентной волны протестов в октябре 2019 года. Драматические изменения в экономической и социальной жизни, спровоцированные коронавирусом, неизбежно поставят в общественно-политической повестке большинства латиноамериканских стран запрос на новый договор между народом и властью, условиями которого могут стать гарантии защиты в обмен на новые уступки в свободах или готовность к ограничениям. Однако следует разобраться и в причинах, почему прежние схемы общественно-политических договоренностей работали нестабильно.
Про общественный договор Прежде всего, стоит задаться вопросом: является ли наличие общественного договора условием стабильности политических режимов? Нет смысла углубляться в общепринятые понимания этого термина, которые относятся скорее к процессу формирования государств, чем к проблемам поддержания их стабильности. Так как договор никак не формализован (конституции в данном случае не в счет), возможны и разные оценки сторонами факта его существования или соблюдения / несоблюдения. Возможны примеры, когда контракты не устойчивы, но власти постоянно пытаются предложить обществу новые его формы и условия, как происходит в современной России. Следует различать и понятия устойчивости режимов и внутриполитической стабильности. Так, в Венесуэле режим Николаса Мадуро поразительно устойчив, несмотря на мощнейшее внешнее и внутренне давление, но это не позволяет говорить о внутриполитическом консенсусе, когда значительная часть населения отказывает ему в легитимности, хотя и не проявляет это в активной протестной деятельности [8. С. 24]. Автор исходит из предположения, что большинство латиноамериканских стран не имеют устойчивых общественных договоров и эффективных инструментов их достижения. На каждом новом этапе внутриполитических циклов зачастую происходит усиление позиций новых социальных слоев при одновременном ослаблении прежде доминировавших. Общественный договор, как известно из теории, бывает вертикальным (между обществом и властью) и горизонтальным (между субъектами общества). Предполагается, что именно горизонтальный договор является важнейшим условием устойчивости общего общественного контракта, но требует развитого гражданского общества со сформированными субъектами и институтами. В Латинской Америке формирование такого рода горизонтальных пактов было осложнено огромным социальным неравенством и внутренним расколом в обществе. В большинстве стран общество делилось на белый высший класс, аккумулирующий основные экономические ресурсы, и цветное нищее большинство. Разрыв между этими двумя слоями настолько огромен, что им крайне сложно прийти к каким-либо устойчивым договоренностям или компромиссам. Да и приходящие к власти элиты, которые могли бы способствовать налаживанию гражданского диалога, как правило, представляют только один из классов, упорно не желая считаться с интересами других. К сожалению, и с вертикальным договором ситуация не сильно лучше. Эффективность государственных институтов в Латинской Америке традиционно низкая, и ситуация усугубляется рядом хронических проблем. Знаменитый перуанский экономист-неоинституционалист Эрнандо де Сото не раз отмечал высокую долю неформального сектора в собственности, в экономике, в занятости, что исключало их из государственного права и регулирования. Высокая доля неформального сектора – это реакция на двойственность правовых норм в большинстве государств региона. Очевидно, что теневой сектор сложнее сделать объектом общественного договора, то есть из вертикального контракта изначально выпадает значимый социальный сегмент. Невозможность достичь устойчивого вертикального контракта вела к череде государственных переворотов, постоянной смене режимов. Наиболее ярко это проявилось в период с конца 80-х гг. XX в. до начала 2000-х гг., когда отдельные страны региона меняли лидеров по несколько раз в год. Левый поворот 2000-х гг. во многом был возвращением сильного государства, способного достигать договоренности и исполнять их. Запрос на сильное государство был ответом на популярные в период неолиберальных реформ в среде западных экономистов, но отвергаемые латиноамериканцами идеи о «растворении» национальных государств в процессе глобализации [7. С. 87]. В результате мы увидели стабильные по латиноамериканским меркам режимы в Аргентине, Боливии, Венесуэле, Эквадоре, ряде других государств. Длительность их пребывания у власти в некоторых из них на поздних этапах становилась порой уже результатом злоупотреблений, но изначально им действительно удалось стабилизировать общество. Однако целая серия протестов и государственных переворотов или их попыток осенью 2019 г. продемонстрировали, что прежние параметры контрактов более не действуют, а возможные варианты новых еще не ясны. В чем же заключались особенности общественных договоров в латиноамериканских странах с левыми, или прогрессистскими (этот термин куда более распространен в регионе, чем «левые») режимами? Разумно привести ряд параллелей с Россией, где в 2000-е гг. также происходило усиление государства в условиях экономического подъема национальной экономики. В 2005 г. А.Аузан сформулировал суть общественного договора начала 2000-х гг. в РФ: деловые, интеллектуальные и региональные элиты и население в обмен на рост благосостояния, стабильность и порядок расстались с частью политических и гражданских прав [1. С. 16]. Государство ограничило свободу слова, право выбирать и возможность влиять на политику в качестве платы за выполнение функций, которыми оно пренебрегало в 1990-е годы. В Латинской Америке, народы которой, как и Россия, пережили в 90-е гг. резкий экономический спад и нестабильность и, теоретически, тоже могли пойти на уступки в правах и свободах в обмен на процветание, такой конфигурации договора не сложилось. Элиты у власти не требовали от общества в обмен на рост доходов ослабления института выборов (кроме отдельных случаев), никто не претендовал на базовые гражданские права, включая свободу слова. Напротив, для любой власти соблюдение демократических норм было важным инструментом придания легитимности своим мандату и решениям. Если тот или иной политик пытался нарушить электоральные правила, он тут же лишался легитимности и терял устойчивость. Причин такой сознательности большинства латиноамериканских властей несколько. Во-первых, целый ряд государств в 60-70-е гг. пережили период жестких военных диктатур (Аргентина, Чили, Бразилия, Парагвай, Боливия, Уругвай, Гватемала и др.), когда как раз и был навязан обществу договор «экономическая и политическая стабильность в обмен на демократические свободы». Рефлексия этих потрясений до сих пор составляет важную часть общественной жизни в Чили, Аргентине или Уругвае, и любые попытки посягнуть на права личности вызывают яростное отторжение. Яркой иллюстрацией этого стала гневная реакция чилийцев (лозунг «Nunca más», никогда больше) на решение президента С. Пиньеры использовать армию при подавлении протестов осенью 2019 года. Во-вторых, в регионе существуют значительно более развитые демократические традиции, более сложная и представительная партийная система. Если в современной России институт выборов возник в 90-е гг. и во многом быстро себя дискредитировал в глазах населения, то в Латинской Америке демократический транзит, начавшийся в основных странах в 80-е гг. (Чили, Аргентина, Бразилия, Боливия, Парагвай и др.), дал больше времени на выстраивание эффективно работающих электоральных механизмов. В-третьих, в большинстве стран довольно сильны институты гражданского общества, хотя горизонтальные связи между ними и слабы. Независимые профсоюзы, политические партии и движения, неформальные гражданские формирования, в том числе с силовым ресурсом (и здесь речь не только о чистом криминале), – все они не раз доказывали способность выступать субъектами политического процесса. Элиты, пришедшие демократическим путем к власти в 2000-е гг., не нуждались в ущемлении свобод граждан. Конфигурация общественного договора, который сформировался в тот период в большинстве латиноамериканских стран, заключался скорее в лояльности и электоральной поддержке в обмен на экономический рост и перераспределение ресурсов. Подобные схемы договоренностей между обществом и властью свойственны большинству современных развитых государств. Впрочем, отдельные политические лидеры все-таки пытались выбить из избирателей определенные уступки, хотя часто и не добивались успеха. Два наиболее убедительных примера – это попытки самых ярких левых лидеров, Уго Чавеса и Эво Моралеса, снять ограничения на количество президентских сроков, что позволило бы им легально оставаться у власти неограниченный срок. В 2007 г. Уго Чавес проиграл референдум об отмене ограничения на число президентских сроков, хотя и продолжал оставаться самым популярным политиком в стране с очевидными экономическими достижениями. Правда, в 2009 г. ему все же удалось провести через референдум соответствующую поправку к Конституции. Его путь решил повторить и боливийский лидер Эво Моралес, просившей в 2016 г. поддержки населения на референдуме о возможности избираться на третий срок. Несмотря на высокую популярность и поразительные экономические успехи, боливийцы отказали ему в праве требовать для себя исключения из устоявшихся демократических норм. Не пытались власти на фоне благоприятной экономической конъюнктуры и проводить болезненные реформы (по аналогии с реформой монетизации льгот в России). Основная часть подобных мер, направленных на либерализацию экономик, была проведена в 90-е гг., и левые лидеры стремились скорее совершить откат, проводя национализацию важнейших отраслей (Венесуэла, Боливия, Аргентина). Политика по увеличению государственного регулирования экономики, к проведению которой склонны левые, напротив, поддерживалась населением. Интересно, что в столь благоприятных условиях 2000-х гг. власти латиноамериканских стран, в основном левые, пытались представить сложившуюся систему отношений «общество-правительство» как новый социальный договор. Научное сообщество и близкие к властям эксперты часто оперировали эти термином, характеризуя его эпитетами «инклюзивный» или «про-социальный». Несмотря на кажущиеся очевидные плюсы складывавшейся ситуации, реальное положение дел было не столь однозначно позитивным. Пришедшие на волне массового недовольства последствиями неолиберальных реформ 90-х гг. левые элиты обращались в ходе своих электоральных кампаний к наиболее пострадавшей части общества – крестьянам, рабочим, нижним слоям среднего класса. В андских странах в центре общественно-политической повестки были права коренных народов, не имевших полноценного политического представительства ранее. Уго Чавес, Эво Моралес, Алехандро Толедо и Ольянта Умала активно эксплуатировали факт своей принадлежности к индейским народам (в Боливии, например, Моралес стал первым индейским президентом в истории). Но подобный «индейский ренессанс» и расцвет индихенизма зачастую противопоставлялся той доминирующей роли, которую традиционно играли в латиноамериканских странах белые креольские католические элиты. В странах с большой долей индейского населения начался процесс справедливого выравнивания политических и экономических прав коренного населения, что делало индейских лидеров популярными не только на национальном уровне, но и на региональном и глобальном. Однако, даже несмотря на усилия по минимизации перегибов, белое меньшинство все равно чувствовало себя ущемленным, в нем копилось недовольство резкой сменой устоявшегося этнического и социального баланса. Именно прорвавшееся недовольство креольской части населения вылилось в очень неприглядный подъем расизма в ходе смещения Моралеса в 2019 году. Демонстративная антииндейская кампания с «заменой Пачамамы на Христа» и сжиганием Випалы – новой национальной эмблемы, символизирующей мультиэтничность, – все это стало отражением «белого ренессанса», раздражения на то, что в течение десятилетия креольская часть населения была, по ее мнению, дискриминирована и игнорирована [3. С. 178]. Подобное недовольство новой ролью коренных индейских народов, добивающихся равных политических и экономических прав, вызывало острое неприятие и в других латиноамериканских странах, например, в Венесуэле, Перу, Эквадоре. Новый социальный разлом проходил не только по этническим, расовым границам. Левая политическая и экономическая повестка в отдельных случаях не могла не затронуть и интересы бизнес-сообщества. Требовавшие больших уступок от предпринимателей в реализации своей про-социальной политики некоторые леворадикальные лидеры невольно вступали с ними в конфликт. Наиболее ярко это проявилось в Венесуэле, где Уго Чавес проводил весьма жесткую политику по регулированию цен, а активы несогласных бизнесменов просто национализировались. Конфликт происходил не только с национальным бизнесом, который, безусловно, является субъектом общественного договора. Серьезные разногласия накапливались и с международными компаниями по вопросам изменения правил ведения бизнеса и порой насильственной национализации. В Боливии удалось провести национализацию газовой промышленности без серьезных конфликтов (хотя определенное недовольство все же имело место). А вот власти Венесуэлы и Аргентины пошли на открытый конфликт с иностранными ТНК, что вылилось в ухудшение рейтингов этих стран и судебные разбирательства [9. С. 40]. Учитывая традиционную зависимость латиноамериканских государств от иностранного капитала, конфликты с ним не могут быть ограничены лишь узкой отраслевой сферой, они становятся важным внутриполитическим фактором. Новые линии разломов между этническими группами или между властью и бизнесом позволяют говорить не о подлинно инклюзивном, как заявлялось, характере сложившихся общественных договоров, а скорее об их селективности. Решение проблем одних групп населения за счет других порой порождает внутренний конфликт, лишающий систему устойчивости. Подобная негативная ситуация складывалась не во всех странах региона. В более развитых Аргентине, Уругвае нет столь сильной поляризации общества, хотя и существуют отдельные небольшие социальные группы, находящиеся вне рамок устоявшихся социальных контрактов (например, индейцы арауканы в Чили и Аргентине). Долгосрочно устойчивый общественный договор возможен только в странах со стабильным уровнем развития, сложившейся и постоянной во времени социальной структурой. Однако никакие договоренности не могут неизменно существовать в государствах с постоянно эволюционирующим, меняющимся социумом, где возникают новые субъекты гражданского общества, новые социальные слои. Латиноамериканские правительства попали в подобную ловушку, когда не учли усложнение своих народов, эволюцию их запросов и ожиданий. Это, как ни парадоксально, во многом стало результатом их собственных достижений, когда за счет активной социальной политики в некоторых странах возник достаточно обширный средний класс. Это был не тот средний класс, который десятилетиями существует в развитых государствах, обладая способностью самовоспроизводиться и самостоятельно поддерживать свой уровень благосостояния. В Латинской Америке это был созданный на «подпорках» бюджетных вливаний слой вчерашних бедных, получивших доступ к образованию, улучшенной медицине, но чьи доходы зависели в основном от текущих финансовых возможностей правительств. Обретя возможность путешествовать, получать высшее образование и перенимать модель потребления развитых стран, новый средний класс достаточно быстро изменил свои ожидания от государства и требования к нему, выбрав для себя в качестве ориентира более развитые страны. Ожидания стали опережать возможности элит, а, главное, из-за недостаточной развитости общественно-политических институтов отсутствовали механизмы эффективного и оперативного диалога между обществом и властью. Существующие партии, по меткому выражению бывшего президента Бразилии Ф. Э. Кардозу, перестали играть роль «приводных ремней» политического процесса, а новых механизмов не возникло. В итоге общество выбрало привычный и традиционный инструмент – площадь. Массовые манифестации не могли быть проигнорированы властями, но сильно уводили в сторону реальный внутренний общественный дискурс из-за неизбежного роста популизма и усиления радикальных элементов. Толпа не может быть конструктивнее цивилизованной дискуссии между осознающими свои интересы субъектами общества. Новые запросы нарождающегося среднего класса лежали не только в экономической плоскости, они касались и необходимости переосмысления роли государства и демократических институтов, ожиданий большего уважения. Народ стал требовать от власти, чтобы та спрашивала и учитывала его мнение по широкому кругу вопросов: от реформы конституций до повышения тарифов на транспорт, что мы увидели в Бразилии и Чили. Именно это новое самосознание своего народа не учел боливийский лидер Эво Моралес, решивший пойти на новый срок вопреки решению референдума и нормам конституции. Показательно, что против него в октябре 2019 г. выступили не только представители чувствовавшего себя ущемленным креольского меньшинства, но и вырвавшаяся из бедности благодаря экономическим успехам власти часть индейского населения, потребовавшая строгого соблюдения демократических норм. Поднявший голову средний класс стал нетерпим и к такой традиционной для латиноамериканцев проблеме, как коррупция. Обвинения практически всей властной верхушки Бразилии в коррупционных преступлениях в рамках т.н. операции «Автомойка» в 2014 г. вывело на улицы миллионы бразильцев, хотя в этой стране брать взятки – это часть общественной философии «жейтиньо». Положительное восприятие способности извлечь из всего личную выгоду, даже сомнительным путем, традиционно было неотъемлемым элементом менталитета бразильцев. Бразильские элиты оказались не готовы к столь стремительному отказу общества от своего традиционного мировоззрения, недооценив масштаб народного возмущения этой, казалось, «невинной шалостью» [5. С. 6].
Конец «золотого десятилетия» Временно сложившийся в период процветания 2000-х гг. общественный договор «лояльность в обмен на благосостояние», невзирая на все его изъяны, мог существовать только в период постоянного экономического роста. Когда его темпы начали снижаться в середине 2010-х гг., государствам стало нечего предложить народу взамен. Народ ожидал от властей сближения со странами Центра по уровню развития и качеству жизни, многие из правителей пребывали в иллюзорной надежде без особых усилий и реформ догнать Запад. Вспоминается пример Нигерии 1970-х гг., которая благодаря потоку нефтедолларов укрепилась в амбициях войти в стан развитых стран, при этом ничего не делая с чудовищно устаревшими, еще колониальными укладами. Иллюзии о сотворенном своими руками экономическом чуде питали и некоторые латиноамериканские лидеры. Разрыв между ожиданиями латиноамериканцев и реальностью укладывается в известный теоретический спор между эволюционным подходом Армена Алчиана, полагавшего, что выравнивание происходит автоматически, и доказавшими в итоге свою правоту теоретиками во главе с еще одним американским экономистом Дугласом Нортом, считающими, что «эффект колеи» конкретной страной преодолеть возможно, но на практике крайне сложно. Справедливо отмечая свои экономические достижения, латиноамериканские левые в очередной раз повторили известную ошибку многих своих предшественников: залог успешного, устойчивого развития –прежде всего в институтах, а не в экономических показателях. А в плане ключевых институтов – институт собственности, представительность, независимость судов, центробанков от исполнительной власти – со всем этим при левых дела стали обстоять хуже, чем у предшественников. Среди упомянутых институтов одну из ключевых ролей играет институт собственности, являющийся одним из важнейших элементов общественного договора. Упоминавшийся ранее Эрнандо де Сото именно в слабости гарантий собственности при достаточном объеме реального владения видел ключевое ограничение на пути экономического процветания в развивающихся странах [10]. Когда Сото делал этот вывод в 90-х гг. XX в., латиноамериканская действительность заключалась в слабых гарантиях собственности именно беднейших слоев, прежде всего индейских народов. Активная разработка иностранными компаниями месторождений в зонах их традиционного проживания порождала множество конфликтов, так как малые народы считали эти земли своими при отсутствии формальной фиксации их прав. Широкую известность получила проблема т.н. безземельных в Бразилии, занимавшихся самовольным захватом земель из-за массовой централизации собственности в руках нескольких крупных компаний АПК, включая иностранные. Движение безземельных стремилось к заключению нового общественного договора, который позволил бы беднякам в сельской местности самим обеспечивать свои основные жизненные нужды путём ведения экологически устойчивого сельского хозяйства [11. Р. 148]. Высокая доля неформального сектора, не платящего налоги, и лояльное отношение населения к такой форме занятости было ответом на несоблюдение государством своих обязательств: низкое качество социальных услуг или исключенность из них части наиболее уязвимых слоев общества. При этом государство эффективно обеспечивало защиту прав компаний и корпораций. Характеризуя эту ситуацию, Эрнандо де Сото отмечал, что в развивающихся странах сложились т.н. «анклавы» или «колпаки Броделя» в виде нескольких центров, где сильны формальные, легальные механизмы гарантий собственности, в то время как подавляющая часть страны живет скорее в условиях неформальных правил, часто противоречащих закону. В период правления правых режимов гарантии собственности для иностранных компаний исполнялись полностью. Сами иностранные ТНК зачастую не обращали внимания на неформальные правовые устои, обеспечивающие режим собственности крестьян или индейских общин. Конфликты за права на землю были одной из причин ответной волны террора со стороны ущемленных. Местное сообщество, видя, как мало корпорации платят налогов в бюджет, само было не заинтересовано повышать свою финансовую ассоциированность с государством. Левые, придя к власти, постарались перевернуть ситуацию с асимметрией прав собственности. Национализации компаний, а также масштабное огосударствление под благими лозунгами часто, хотя и в разной степени, практиковались латиноамериканскими левыми. В этой связи можно вспомнить примеры Венесуэлы, Аргентины, в чем-то Боливии и Никарагуа. Левые справедливо возразят, что одно дело защищать справедливо распределенную собственность, а другое – консервировать доставшееся с колониальных времен и усилившееся в эпоху неолиберальных реформ крайне несправедливое неравенство. В результате продвигавшие новые элементы социального контракта перераспределительные группы стали преобладать над теми, кто был нацелен на создание новых доходов. Наиболее ярко эта политика проявилась в Венесуэле, где взамен частным компаниям создавались т.н. социальные предприятия, народные кооперативы и коммуны, призванные содействовать улучшению жизненных условий бедных слоев населения. К сожалению, результаты работы предприятий с такой формой собственности хорошо известны – стабильное падение объемов производства почти во всех отраслях. Да и собственность работников была скорее виртуальной, реального рынка акционерного капитала таких предприятий не появилось. Заигрывали с упомянутыми ранее безземельными крестьянами и бразильские левые. Активно взаимодействуя с Движением безземельных крестьян, Партия трудящихся Л. И. Лулы да Силвы поддерживала их предложения по радикальной аграрной реформе, которую, правда, так и не провела после прихода к власти. В результате в ряде стран сложилась ситуация, когда проблему легитимизации массовой собственности решить не удалось, но при этом оказались нарушены те гарантии, которые были даны крупному бизнесу. Последний из-за нарушений условий существовавшего прежде договора с властями начал снижать инвестиционную активность, что привело к замедлению роста производительности и технологическому отставанию, которые стали одним из механизмов запуска структурного кризиса середины 2010-х годов. Латиноамериканские левые, нацеленные на выполнение своей части общественного договора в части повышения благосостояния широких масс, зачастую забывали о рисках искусственной накачки населения деньгами без решения сложных структурных проблем своих экономик. В результате в ряде стран возникло сильное отставание роста производительности труда от среднего уровня зарплаты. Доходы населения росли не только за счет прямых выплат, но и косвенно, за счет субсидирования важнейших статей расходов: коммунальных тарифов, транспорта, бензина, продажи валюты по более выгодному курсу, чем рыночный, и т.д. Цели такой политики были абсолютно благими, из бедности вырвались десятки миллионов людей во многих странах региона, однако закономерным итогом стали опасные перекосы. Так, в Аргентине в период второго срока президентства Кристины Фернандес де Киршнер было минимальное среди крупных развивающихся стран расхождение между средней производительностью труда на одного работника и средней зарплатой[2]. Удорожание труда подрывало конкурентоспособность местной обрабатывающей промышленности. На фоне совпавшей во времени экспортной экспансии Китая в Латинской Америке это сделало страны сильно зависимыми от импорта. Увы, благородные стремления искусственно поднять уровень жизни, даже громко именующиеся «социальными инвестициями», без адекватного роста эффективности экономики в целом приводят к возникновению крайне неустойчивых моделей развития. Пока у правительства есть экспортные доходы, и оно наполняет внутренний рынок деньгами, создается иллюзия процветания, но это не создает механизма устойчивого, самоподдерживающегося роста. Это и продемонстрировал кризис, начавшийся в большинстве стран в середине 2010-х гг., когда внутренний рынок не стал опорой экономического роста, как рассчитывали левые лидеры, а быстро сжался из-за резкого удорожания импорта, который составлял уже значимую часть потребления. Левые правительства хорошо осознавали риски своей экономической политики, но не могли нарушать условия своего договора с населением. В таких странах, как Аргентина или Бразилия, традиционно сильны профсоюзы, являющиеся важным субъектом внутренней политики. Левые лидеры Луис Инасиу Лула да Силва или Эво Моралес сами происходили из профсоюзной среды, которая послужила плацдармом для их прихода во власть. Любые разговоры об отмене субсидий на тарифы или реформировании рынка труда в сторону большей гибкости для работодателей моментально вызывали протест профсоюзов, мобилизующих тысячи и миллионы своих активистов на улицах.
Правые перехватывают инициативу С проблемой выстраивания нового общественного договора в условиях экономического спада в этот период столкнулись многие развивающиеся страны, не только латиноамериканские. В России в середине 2010-х гг. такой заменой роста благосостояния в рамках общественного контракта стали присоединение Крыма и события в Донбассе. Другими словами, ощущение себя частью «встающей с колен» великой державы, ради которого удалось потребовать от общества не только лояльности, но и самоограничения в уровне жизни. Латиноамериканские лидеры тоже пытались разыграть карту внешней угрозы в своей внутренней политике. В Венесуэле это стало частью дискурса и риторики еще при Уго Чавесе, прибегали к этому и почти все другие левые лидеры региона. Однако в общественных настроениях антиамериканизм имеет гораздо более сложную и противоречивую природу, усиление антиамериканской повестки далеко не всегда способно было стать сплачивающим и мобилизующим элементом. Левые оказались не способны предложить новую повестку, потеряв шансы на успех на новом электоральном цикле середины 2010-х гг.. Прежнее обращение к темам борьбы с неравенством, социальными последствиями неолиберального курса перестало быть главным фактором популярности среди избирателей. Хотя негативное отношение к реформам 90-х гг. и политикам, их проводившим, сохранялось у значительной части общества. Правые сумели грамотно сменить общественно-политическую повестку, перефокусировав внимание населения на проблемы, лежащие вне плоскости социально-экономического развития. Правые не могут агитировать электорат обещаниями большей экономической справедливости, поэтому их стратегия строится на акцентировании недовольства части населения на слабостях или дефектах левых режимов, благо последних накопилось предостаточно. Чрезмерное усиление роли государства в экономике, чем зачастую грешили некоторые левые лидеры, неминуемо приводит к росту значимости отдельных правительственных институтов или даже конкретных чиновников. Массовые злоупотребления полномочиями и коррупция стали мощнейшим общественным раздражителем. В коррупционных скандалах погрязла вся властная верхушка Аргентины времен второго срока Кристины Фернандес де Киршнер, чем воспользовался правый кандидат Маурисио Макри во время предвыборной кампании 2014 года. Он активно разоблачал коррупционные преступления киршнеристов, перекладывая в глазах общественности именно на них основную вину за начавшийся экономический кризис. В итоге в его избирательной кампании почти не звучала тема реформирования социальной сферы, а доминировала борьба с коррупцией, чистка госаппарата, борьба со злоупотреблениями, прекращение «кампании лжи» на государственном уровне. Вообще, тема «правды» и «лжи» стала центральной во многом и из-за громкого скандала вокруг якобы самоубийства прокурора Альберто Нисмана, занимавшегося расследованием возможного сговора Кристины Киршнер с иранскими лидерами. Макри взамен социальному равенству и процветанию предложил нации новые условия договора: готовность к самоограничениям и болезненным реформам в обмен на экономическую стабилизацию, победу над коррупцией и право знать истину. В Бразилии, помимо темы коррупции, праворадикальный политик Жаир Болсонару сумел грамотно воспользоваться еще одним трендом, лежащим вне плоскости право-левой дихотомии. В последние годы в Латинской Америке и в Бразилии особенно происходило усиление присутствия протестантских сект, главным образом, евангелистов, чьи консервативные системы взглядов находят все больше поддержки у широких слоев бразильского общества [4. С. 88]. Левые правительства Л. И. Лулы да Силвы и Дилмы Русефф, в отличие от своих соседей по региону, не так уж сильно педалировали тему социальной либерализации, но не могли игнорировать тренд на борьбу за права секс-меньшинств, право женщин на аборты и т.д. Тренд на выравнивание положения различных расово-этнических групп также вызывал раздражение у белых консерваторов, так как нарушал сложившуюся систему доминирования белой креольской верхушки почти во всех общественно-политических институтах. В итоге провокационная президентская кампания Болсонару, изобиловавшая сексистскими, расистскими, гомофобными высказываниями, нашла своего избирателя и увела важную часть общественного дискурса в сторону от невыгодных правому политику тем и предлагаемых им непопулярных, болезненных реформ [6. С. 25]. Болсонару провозгласил себя проводником истинно демократических ценностей, ориентированным на союз со странами Запада, прежде всего США, традиционно недружественно относившихся к прогрессистским режимам. Поставив себя в один ряд с развитым миром, он сумел смикшировать несоответствие своих ультраконсервативных взглядов критериям демократии и свободы, хотя бразильские левые были гораздо ближе к системе ценностей рядовых европейцев или американцев, чем Болсонару. Провал М. Макри на выборах президента Аргентины 2019 г., а также результаты первых полутора лет правления Ж. Болсонару в Бразилии говорят о том, что «правая альтернатива» оказалась менее жизнеспособна, чем критикуемая ими левая идея. Любые посягательства на социальные завоевания предшественников ради стабилизации экономики вызывали активную негативную реакцию населения. Макри из-за сопротивления в парламенте не удалось провести трудовую реформу. Болсонару столкнулся не только с внешней оппозицией со стороны идеологических оппонентов, но и с внутренней оппозицией из-за противоречивой позиции по многим вопросам внешне- и внутриполитической повестки. Не лучше себя чувствует и и. о. президента Боливии Жаннин Аньес. Ряд членов ее кабинета уже обвиняются в коррупции на фоне первого за многие годы резкого экономического спада, вызванного в числе прочего и коронавирусом. Интересно, как в Латинской Америке отразились те глобальные тренды развития левых движений, которые мы наблюдаем в других регионах мира, прежде всего в Европе. Б. Кагарлицкий к одной из ключевых тенденций относит перехват правыми части традиционно левой повестки, так как последние оказались недостаточно радикальными в преобразованиях социально-экономических укладов своих стран [2. С. 12]. Массовое возмущение и недоверие к элите, усугубляемое финансовым кризисом, привело к расширению поддержки националистических и нелиберальных политиков. Это видно по нарастающему снижению ощущения благополучия и доверия во многих странах. Именно доверие, уверенность в решительности и способности политиков к смелым преобразованиям стало все чаще вытеснять в общественных ожиданиях латиноамериканцев социальную повестку. Не сумевшая воплотить значительную часть своих предвыборных обещаний Партия трудящихся, не решившая проблему безземельных крестьян, стала менее привлекательной, чем резкий, готовый к конфликтам Болсонару, по типажу политика напоминающий многим в нашей стране молодого Б. Ельцина. Эта особенность Латинской Америки показала несостоятельность тех прогнозов, которые говорили, что из-за инерции левого курса правые политики не смогут полностью отказаться от части их повестки и что это приведет не к «правому повороту», а к смещению региона к центру. Однако такой подход не учел реальные требования общества к новому общественному договору. На первое место для латиноамериканских избирателей вышла именно радикальность политика, а не конкретное содержание его обещаний относительно социально-экономического курса. Однако отчетливого перехвата левой повестки правыми, что ярко проявилось в Европе или США, в Латинской Америке не произошло. В отличие от европейских правых или президента США Д. Трампа, латиноамериканские правые лидеры не стали отрицать сложившуюся в мире модель глобализации, требуя лишь большего протекционизма и ограничений свободы передвижения товаров, капитала и людей. М. Макри и Ж. Болсонару в данном вопросе выступали скорее в противофазе западным правым, продолжая отстаивать неолиберальные идеалы свободной торговли и рынка. В этом смысле правый популизм в Европе или США сильно отличается от его латиноамериканской версии.
Испытание коронавирусом. Вместо заключения Сейчас широко распространены рассуждения и дискуссии о новом посткоронавирусном мире. Новая реальность уже требует от общества и власти очередного пересмотра общественного пакта. Драматическая ситуация в Бразилии, где масштабное распространение вируса породило острейший политический кризис, показывает, что пришедшей на волне запроса на радикализм Болсонару более не соответствует ожиданиям практически всех слоев бразильского общества и элит. Даже переживающей острейший политический и экономический кризис Венесуэле удается сдерживать распространение коронавируса. Общая угроза в этой стране стала элементом общенационального сплочения, отодвинув на второй план острые разногласия и общественный раскол. Ряд оппозиционных сил, кроме партии Хуана Гуайдо Народная воля, призвали к общенациональной мобилизации и единению ради борьбы с угрозой. В Аргентине также удалось ввести и поддерживать жесткий карантинный режим, не дав резко вырасти числу заболевших. Правые политики в Латинской Америке гораздо более технократичны, чем левые, их ключевой приоритет – экономический рост, в то время как народы требуют от власти главного – безопасности. Именно опасения возврата к экономическому спаду в 2020 г. вызвали у Болсонару столь яростное отторжение любых ограничительных мер. Политик недооценил приоритеты бразильцев. Он пришел к власти под обещания перезапустить экономику, но не осознал, что общество оказалось не готово «положить свои жизни на алтарь экономического процветания». Похожую ошибку допустил и Маурисио Макри. Пытаясь провести выгодную корпорациям трудовую реформу, он натолкнулся на гневную реакцию не только оппозиции и профсоюзов, но и всего общества. Оно оказалось не готовым нести жертвы ради обещавшихся Макри «правды и победы над коррупцией». Эпидемии обычно способствуют сглаживанию неравенства, но в латиноамериканских странах мы, скорее, увидим обратное. Свою негативную роль сыграет и описанный выше огромный неформальный сектор. Это исключает из мер антикризисной поддержки, хорошо зарекомендовавших свою эффективность в развитых странах, значительную часть хозяйства и населения. В обществе, как и после болезненных неолиберальных реформ 1990-х гг., вновь возникнет мощный запрос на равенство и социальную справедливость, который правые политики выполнить никак не смогут. Латиноамериканские левые снова получат исторический шанс переписать общественный договор.
Литература
[1] Здесь и далее под термином «общественный договор» будет подразумеваться не понятие из классической теории общественного договора Т. Гоббса, Д. Локка и Ж.-Ж. Руссо, а его современная интерпретация, популярная среди ряда политологов и экономистов (Д. Роулса, Д. Гутьера и др.). [2] Рассчитано автором по данным International Labour Organization и World Bank. комментарии - 0
Мой комментарий
|
Подписка
|
