Использование конкретной методологии в антропологических исследованиях – это способ расстановки акцентов: демонстрация, вынос на первый план одного и умалчивание, избегание другого. Жизнь человека и социума всегда сложнее, чем кажется на первый взгляд. Ценности общества, практику межличностных отношений возможно постичь только во всем объеме их процессуальности, в динамике. Стройные теории в ряде случаев оказываются комбинацией из цитат актуальных авторов, подогнанных под необходимые критерии. Прежде всего это относится к работам, лейтмотивом которых является «переосмысление» социалистического прошлого и «деконструкция» его образов. Авторы подобных исследований полагают, что существует только одна истина, концептуализированная именно в их построениях. Не соответствующие последним точки зрения не рассматриваются.
Пока постсоветская российская этнография занималась изучением и воображением традиций, в Монголии не просто сменилось поколение – важную роль в социокультурных процессах стали играть люди, имеющие отдаленное представление о своем прошлом, и не только о легендарном «золотом» XIII в., но, в первую очередь, о социалистической эпохе. Параллельно с этим формировался новый слой ученых монгольского происхождения, высвободившихся из-под гнета «социалистической репрессивной машины», эмигрировавших на Запад и получивших образование и докторские степени в лучших американо-европейских вузах. Представители нового поколения исследователей являются ключевыми действующими лицами, формирующими определенные тренды в современном мировом монголоведении.
В данной статье предпринята попытка анализа аргументации и языка современных постколониальных исследований бывшей Монгольской Народной Республики. Фактически она является критическим ответом на статью доцента факультета антропологии Массачусетского технологического университета Б. Мандухай [1].
2
Постколониальная риторика при изучении социалистических стран несет в себе заведомо негативное отношение к советской/российской истории, выстраиваемое через отрицательные категории анализа и описания. Само слово «колониальный» практически всегда синонимично слову «насильственный». Такой подход находится на тонкой грани, отделяющей науку от политики, трезвую исследовательскую оценку от эмоций.
Известными представителями постколониального подхода в монголоведении являются британские антропологи К. Каплонски, Д. Снит и монгольский исследователь Л. Мунх-Эрдэнэ. Работы указанных авторов широко известны в англоязычном мире. Они формируют представление западного читателя о прошлом Монголии и о современной ситуации в стране. В сложившуюся традицию изучения социализма в стране степей, как уже было сказано, вливаются новые антропологи и историки монгольского происхождения, получающие образование на Западе и продолжающие свои научные изыскания вдали от родины.
Среди российских исследователей обсуждение постколониальной методики предпринималось А.В. Михалевым. Автор считает, что осмысление опыта советско-монгольского сотрудничества с позиций «негативных оценок вступает в противоречие с теоретическими построениями постсоветских исследований» [5. С. 132–133]. Он предлагает заменить термин «колония» понятием «сателлит» О. Латтимора, подразумевающим «зеркальное отражение социально-политических процессов в стране-патроне» [5. С. 134]. Несоответствие реальности стройной концепции постколониализма, по мнению исследователя, сводится к антиколониальной, по сути, советской политической риторике и декларируемым руководством СССР правом нации на самоопределение.
Спустя 5 лет А.В. Михалев уже утвердительно пишет о ситуации якобы колониализма, которую формировали советские специалисты в МНР 1960-1980-х гг., и приводит основные черты, характеризующие якобы колониальный опыт взаимодействия специалистов из СССР с монголами. Во-первых, советские специалисты воспроизводили в повседневности марксистское критическое понимание Азии как колонии Запада; во-вторых, актуализации европейскости советских специалистов в МНР формировало новые социальные границы; в-третьих, сама идея «великой цивилизационной миссии советского народа» базировалась на дихотомии старший - младший брат [6. С. 103]. В заключении автор приходит к выводу о «травме неудачного монгольского опыта» СССР и ставит проблему «доминирующей группы и подчиненных» [6. С. 109–110], отмечая отсутствие адекватных моделей объяснения происходящего.
Тем не менее в одной из недавних публикаций указанный автор отмечает, что интерпретация прошлого Монголии в колониальных терминах «явно несправедлива», поскольку советские специалисты «обучали, поддерживали», а также «ликвидировали эпидемии болезней»; кроме того, руководством Советского Союза осуществлялись «масштабные денежные вливания в экономику страны» [9].
Мы уже обращали внимание на имеющуюся проблему ограниченности постколониального подхода при изучении прошлого Монголии, ставя, по своей сути, риторический вопрос: «чем западные исследователи, сохраняющие в своем мировидении пережитки времен “холодной войны”, отличаются от активно критикуемых ими советских историков, строго придерживавшихся марксистско-ленинских взглядов?» [12. С. 46].
3
Возможно, одной из причин существования постколониального синдрома в современном мировом монголоведении является отсутствие позитивных оценок социалистического прошлого. В современном российском и монгольском общественном и научном дискурсах практически отсутствует аналитическое обсуждение всего колоссального материально-технического и физического вклада советского государства и его граждан в становление и развитие МНР. Об этом вкладе не принято было говорить и в социалистические годы.
Так, российские архитекторы отмечают, что, несмотря на достаточную изученность истории «военно-политических и экономических взаимоотношений…, материальное наследие второй половины XIX – XX вв. в виде градостроительных, инженерных и архитектурных объектов, разбросанных практически по всем малым и средним населенным пунктам, осталось без должного внимания историков, географов, архитекторов и градостроителей» [2. С. 151]. В это же время при поддержке МИД Монголии и Посольства КНР в Улан-Баторе к 70-летию установления монголо-китайских дипломатических отношений в 2019 г. был издан юбилейный двуязычный альбом, в котором игнорируется вклад СССР в архитектуру Монголии. Публикация 520-ти фотографий призвана подчеркнуть значимость и исключительность участия китайских рабочих в постройке фактически советско-монгольских зданий [10. С. 78]. Именно архитектурные и инфраструктурные объекты являются видимым результатом советской модернизационной политики в МНР и, собственно, материальным проявлением советско-монгольской дружбы. Данные объекты унаследованы современной Монголией.
Сегодня исключения в тенденциозной исторической амнезии случаются в период празднования юбилейных дат, связанных с победой на р. Халхин-гол и в Великой Отечественной войне. Во время этих праздников вспоминается крайне важная и необходимая помощь монгольского народа, оказанная СССР, в виде финансовых средств (на приобретение танковой бригады «Революционная Монголия» и авиаэскадрильи «Монгольский арат»), лошадей, мяса, масла, колбасных изделий, меховых полушубков и жилетов, валяных сапог, армейских шинелей, хозяйственного мыла. В денежном отношении вся безвозмездная помощь МНР Советскому Союзу равна сумме в 65,8 млн. тугр. (ок. 86,4 млн. руб.) [14. С. 29].
Братская помощь была взаимна. Монголия для укрепления собственной обороны получила от СССР в 1941–1945 гг. оружие, технику и боеприпасы на 100 млн. руб. или ок. 80 млн тугр.. Помимо этого, стабильно развивалось научно-техническое сотрудничество в образовательной (обучение монгольских граждан в советских высших учебных заведениях), строительной (сооружение фабрик, заводов, комбинатов, шахт, автодорог, мостов), сельскохозяйственной (работа совместной пастбищной экспедиции) сферах [4. С. 167–171]. Данные факты упоминаются в единичных случаях. Одновременно с этим не говорится об особом вкладе русских и советских специалистов, работавших в МНР, в победу в Великой Отечественной войне. Ими было собрано порядка 1 млн. тугр., несколько тысяч лошадей, скот, теплая одежда. На полном обеспечении советских женщин, проживавших в Селенгинском аймаке на севере МНР, находились два детских дома в г. Кяхта, вмещавшие 500 детей [3. С. 78–80].
Бескорыстная помощь Советского Союза выстраивалась в контексте пролетарского интернационализма, который невозможно по-настоящему постичь с позиций западной современности. В социалистическую эпоху воспитывался гражданин своей страны и надежный товарищ, брат и помощник всем нуждающимся, а не индивидуалист, думающий о своем собственном благополучии, достичь которого необходимо немедленно и любыми способами.
Отдельные моменты личной заинтересованности выезда в зарубежную МНР из Советского Союза были, но они имеют конкретную временную привязку. Проблемы повседневности, сводящиеся в ряде случаев к экономическим практикам функционирования «спецмагазинов» в условиях известного дефицита, о которых пишет С.А. Панарин [7], существовали не только во взаимодействии советских и монгольских граждан в МНР. Они были присущи и самому Советскому Союзу. Причем в Монголии это явление стало распространятся именно с 1970-х гг., когда в страну стали приезжать более прагматично настроенные специалисты из СССР [9].
Одним из столпов т.н. колониальной политики СССР в Монголии, по мнению исследователей, работающих в русле постколониального подхода, была риторика братства, которая якобы занижала цивилизационный и культурный статус монголов через навешивание им ярлыка «младший брат». Подобный образ мысли может возникнуть в условиях, оторванных от монгольских этнографических реалий.
Возможно, в глазах монгольского населения усилия, приложенные СССР, воспринимались как данность, ведь, назвавшись старшим братом и выстраивая международное сотрудничество в духе братства, нужно было соответствовать принятой роли, что не всегда до конца осознавалось советским руководством и специалистами на местах. Здесь требуется дополнительный комментарий.
В монгольском языке нет эквивалента нейтральному «брат». Есть «старший брат» (монг. ах) и «младший брат» (монг. дүү). Став старшим, СССР взял на себя все обязательства, связанные со старшинством, которые можно понять через традиционную культуру и фольклор монголов. Старшие обязаны заботиться о младших, младшие – уважать старших. Это хорошо иллюстрируется монгольскими пословицами: ах нь сургаж, дүү нь сонсдог (монг. «старший брат поучает, младший – слушает»), аав ухээд ах – аав, ээж ухээд эгч – ээж (монг. «если умрет отец, старший брат – отец, если умрет мать, старшая сестра – мать») [12. С. 47].
4
Обозначим некоторые дискуссионные утверждения американского антрополога монгольского происхождения Б. Мандухай[1], демонстрирующие противоречие выстраиваемой им концепции. Сюжет рассматриваемого текста отталкивается от случая, произошедшего в 1976 г. с корреспондентом газеты «Новости Улан-Батора» Г. Джамьяном (монг. Жамьян), который был обвинен в покушении на советско-монгольскую дружбу после публикации им истории о спасении молодым рабочим ценою своей жизни коллег после аварии, случившейся по вине советского гражданина. Данный случай Г. Джамьян описал в своей автобиографии.
Несмотря на то, что, по утверждению самой Б. Мандухай, Г. Джамьян не затрагивал в своем жизнеописании «вопрос советского влияния и ни в чем не винит Советский Союз» [1. С. 201], данное важное утверждение, обращающее внимание на отсутствие критики советского присутствия со стороны «репрессированного», обходится стороной с целью выстраивания собственной стройной концепции. Конечно, отсутствие «враждебности, ненависти или неприязни к русским» [1. С. 215] в автобиографии Г. Джамьяна – единственном источнике повествования – очевидным образом удручает автора и разрушает концепцию колониализма.
Автор упоминает, что «немало обычных советских граждан устанавливали и поддерживали дружеские отношения с местными жителями» [1. С. 202], таким образом отмечая сам факт дружбы, но данный факт автором закавычивается и превращается в «идеологический конструкт “дружбы народов”». Парадоксально, что сами советские специалисты, по утверждению автора, имели «в лучшем случае смутное представление о своей роли колонизаторов». Так, например, учителя «играли роль важнейших проводников идеологии дружбы и, как правило, сами того не подозревая, помогали маскировать колониальную подоплеку политики СССР» [1. С. 214]. Такой парадокс удобно вписывается в модель цитируемого тут же австралийского исследователя Б. Эшкрофта. Так автор характеризует «колониализм советского режима» как «скрытый».
Стоит заметить, что дружба была реальной, с чем соглашается в приведенной цитате сама Б. Мандухай, но для аргументации именует дружбу эшкрофтовским «туманным обоснованием» [1. С. 203]. Скорее, приведение отдаленных по смыслу концепций и цитат, написанных по другому случаю, как раз и является «туманным обоснованием».
Малодоказательно, несмотря на ссылки на К. Каплонски и Д. Ульзийбаатара, утверждение о непосредственном давлении со стороны И.В. Сталина на процесс политических репрессий в МНР [1. С. 203]. Здесь следовало бы обратить взвешенное внимание не только на роль советского лидера, но и на участие Коминтерна.
Сомнительным выглядит в тексте указание на потенциальное желание И.В. Сталина отказаться от защиты независимости МНР (выполнявшей, в том числе, роль пресловутого «буфера»), поскольку именно решение И.В. Сталина на Ялтинской конференции февраля 1945 г. было одним из ключевых в решении монгольского вопроса, сводящегося к предоставлению ей суверенитета («сохранению status quo», по определению Крымского соглашения [13. С. 103]).
Ссылка на французского антрополога Ф. Бийе при упоминании поддержания СССР негативного имиджа Китая в глазах монголов [1. С. 203] требует хронологического комментария: подобная политика Советского Союза началась после смерти И.В. Сталина и развенчивания культа личности последнего в связи с ухудшившимися советско-китайскими отношениями. При этом необходимо учитывать традиционные синофобские настроения у монголов, ставшие частью их этничности задолго до установления социализма [11].
Характеризуемая автором формационная теория не только «свидетельствовала о жестком навязывании колониальной системы», но, по факту, демонстрировала неразвитость монгольских общественных институтов с точки зрения советского модернизационного проекта. Сама же краткосрочность антисоветских настроений в Монголии 1990-х гг., судя по интонации, вызывает у автора разочарование [1. С. 204].
Б. Мандухай определяет возрождение национальной памяти в 1990-е гг. как «преодоление коллективной травмы, полученной населением страны во времена политического социализма» [1. С. 206]. Гармоничным продолжением врачевания индивидуальных травм, по моему мнению, должны были стать снос всех сооружений (жилых домов, аэропортов, заводов, образовательных учреждений, электростанций), демонтаж электросетей и транспортных линий социалистического времени, уничтожение всех общественных институтов, сформированных в МНР, и возвращение обратно к состоянию начала XX в..
Беспочвенны фразы о страданиях «многих граждан» Монголии «от внутриличностных ограничений и конфликтов» [1. С. 206]. Мои многочисленные беседы на протяжении последних 12 лет с представителями поколения «советских монголов» 1940-1970-х гг. рождения позволяют утверждать об отсутствии подобных страданий, и это никак не объясняется ностальгией по юности. Собеседники регулярно обращают внимание на колоссальную роль СССР в становлении инфраструктуры, развитии системы образования и культуры в МНР. Негатив является маргинальным явлением, свойственным националистически эмоционально настроенным монголам. Хотя здесь нам могут возразить, что наши информанты имеют всего лишь «ложное “я”», как социалистические румыны, согласно калифорнийскому антропологу Г. Клигман, которую цитирует в дальнейшем Б. Мандухай [1. С. 209].
В продолжительном рассуждении [1. С. 205–207] о роли автобиографий «многих жертв советских репрессий и преследований» [1. С. 217] как источников, объясняющих концепцию, не приводится ни одного примера, кроме уже известного текста Джамьяна, ни конкретного количества этих безликих «многих». Также, кроме опять же случая Джамьяна, не указывается конкретных «разного рода ситуаций недопонимания» [1. С. 207], а только абстрактно обозначается их наличие.
Автору, по его личному высказыванию, малоизвестны т.н. «страницы истории советской эксплуатации ресурсов Монголии» [1. С. 214]. Приведенные далее в тексте упоминания о поиске и добыче урана советскими специалистами на территории МНР могут быть малоизвестны исследователю, не знакомому с русскоязычными источниками. История геологических разведок и экономически нецелесообразной добычи урана в МНР отлично проработана в отечественной литературе. Вопреки утверждению Б. Мандухай, вывоз урана продолжался не «десятилетиями с 1970-х гг.», а фактически несколько лет: с 1988 по 1991-1995 гг. [15. С. 164-165]. Тем более, урановая тематика хорошо известна в постсоциалистической Монголии. Она была одной из карт, разыгрываемых антисоветски настроенными националистами на волне монгольской перестройки в начале 1990-х гг., в то время как американские и канадские горнодобывающие компании беспрепятственно приобретали не всегда законным путем лицензии на выработку урана [8]. В современном присутствии иностранных компаний в горнорудной сфере страны автор не видит колониального подтекста.
В качестве, возможно, стилистической неточности приведу заключительный пример. В аннотации автор утверждает, что «риторика дружбы (вкупе с политическими репрессиями) маскировала колониальную политику и вмешательство СССР в дела Монголии» [1. С. 199]. Поскольку в предложении, предшествовавшем процитированному отрывку, повествование шло о 1960-е гг., уместно задать вопрос: какие конкретно репрессии происходили в указанные годы? В любом случае, обращать внимание на параллельное существование риторики дружбы и политических репрессий – значит утверждать о постоянстве последних во всей истории МНР.
***
Рассмотренная статья – идеальный пример текста, формирующего собой авторскую концепцию, построенную на единичном документальном прецеденте (причем его главное действующее лицо отрицает идеологические основы авторской модели, и это известно самому автору) и снабженную более чем достаточным числом цитирований западной литературы, в которой всегда находятся необходимые подтверждения, в ряде случаев крайне маловразумительно соответствующие приводимым утверждениям.
Ни СССР, ни советские люди, ни граждане МНР – никто, по мнению Б. Мандухай, не осознавал процесса колонизации, поэтому скрытой задачей обсуждаемого текста стало стремление навязать, в первую очередь, монголам специфический образ мысли при интеллектуальном постижении прошлого, сомнительно основанный на отвлеченных повествованиях и зарубежных концепциях, взращённых в реальных постколониальных условиях и идеологических противостояниях. Причем в статье отсутствуют мнения самих монголов по этому поводу, не говоря уже о позитивной оценке прошлого.
Статья Б. Мандухай является также довольно яркой иллюстрацией автоэтнографического исследования. Оно характеризует местную ситуацию автором, являющимся выходцем из изучаемой культуры, но с опорой на западный (возможно навязанный) методологический подход. В этом заключается стиль монгольского варианта автоэтнографии: попытка приблизиться к пониманию собственного общества и родной культуры через искусственно вплетаемые в повествование тексты и неестественную для данной ситуации методологию.
Итак, на фоне отсутствия в современном монголоведении популярных изданий о выдающейся цивилизационной роли СССР в становлении и развитии МНР на Западе популярным становится постколониальный подход, который, действительно, разрушает риторику братства. Особенно важно, что данный подход стал ведущим в исследованиях западных авторов монгольского происхождения, которые формируют отношение к социалистическому прошлому страны и к современной России.
В то время, пока производятся попытки осмыслить пролетарский интернационализм с позиции постколониализма, КНР активно использует бывшую советскую риторику братства в своих межгосударственных взаимоотношениях с Монголией, что не смущает и не огорчает исследователей. Зависимость Монголии от внешних кредитных обязательств, активная деятельность на территории страны зарубежных горнорудных компаний – именно это может служить сюжетами текущего колониального положения страны, о чем почти 20 лет назад писал один из апологетов постколониальных исследований К. Каплонски [16].
Сегодня указанные обстоятельства, очевидно, намеренно остаются вне поля зрения антропологов и историков, поскольку социалистическое прошлое, в отличие от современных реалий, – это пространство научных изысканий, менее защищенное в интеллектуальном и политическом смыслах.
Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
Каталог [url=https://eurogaz.su/product-category/izmeritelnye-kompleksy-i-jelektronnye-korrektory-gaza/jelektronnye-korrektory-gaza/]электронных корректоров газа[/url] в ассортименте в Москве от компании еврогаз. Большой ассортимент корректоров газа.