Ранний опыт государственного строительства большевиков и Конституция РСФСР 1918 года
7
22888
|
Официальные извинения
962
96432
|
Становление корпоративизма в современной России. Угрозы и возможности
231
77754
ЗАПИСКИ О ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЕ. Мифы и правда истории 0
4499
Сто лет назад разразившаяся в России братоубийственная Гражданская война подходила к концу. На Европейской части страны в 1920-1921 гг. кровопролитная национальная трагедия практически завершилась. Лишь на Дальнем Востоке власть продолжала переходить из рук в руки. Да на Кавказе и в Средней Азии еще кое-где шли бои. И, как это нередко случается после войны, ее история сразу же стала обрастать легендами и мифами, многие из которых оказались очень живучи. В последние годы стараниями российских СМИ создан новый миф, заменивший прежний, советский. Если раньше бойцы Красной армии времен Гражданской войны провозглашались средоточием всех положительных качеств, а белые – воплощением зла, то сейчас все поменялось местами. Стало принято априори считать, что ужасы террора большевиков в отношении «классового врага» есть вещь абсолютно доказанная. Модно утверждать, что кроме террора, никакого иного отношения к офицерам, да и ко всему слою «бывших людей», не существовало. Что «красный» террор являлся повсеместным и обязательным явлением. Ну, а террора «белого» вроде бы и не наблюдалось вовсе. Певцы и кинематографисты дружно изображают ныне всех белых этакими ангелами во плоти. По современному синодику лишь «красные - дьяволы» и законченные исчадия ада. Но так ли это? Чтобы ответить на этот вопрос, лучше всего обратиться к свидетельствам очевидцев, участников событий тех лет. Когда знакомишься с их мемуарами, картина складывается далеко не одномерная. * * * Вот, например, что пишет в книге «Врангель в Крыму» Н. Росс: «Генерал Е. К. Климович был не менее одиозной фигурой для левых... Климович был жандармским генералом и еще до революции приобрел большой опыт борьбы с революционным подпольем. При Временном правительстве он был арестован, но оправдан в 1918-м году "большевистским" трибуналом» [4]. Что еще сказать? Большевики оправдали жандармского генерала, которого арестовало Временное правительство, хотя по логике современных толкователей истории такого генерала красным зверям следовало бы поставить «к стенке» одним из первых без всякого следствия и трибунала. Кстати говоря, при Врангеле генерал Климович нашел дело по опыту и душе, став начальником контрразведки. 2 июня 1918 года находившийся в Харбине барон А. Будберг делает весьма интересную запись в своем «Дневнике»: «У нас продолжаются бесчинства. В ответ на арест одного семеновца, обвиненного в грабеже и мошенничестве, Семенов приказал захватить начальника первого отдела охранной стражи генерала Марковского. Семеновцы в 4 часа утра ворвались в квартиру М. на станции Бухеду и, не найдя его дома (он был в Харбине), перерыли все вещи и залезли даже в спальню жены генерала; когда же последняя указала им на грубость их поведения и добавила, что когда в Иркутске их обыскивали большевики, то оказались вежливее и не входили в ее спальню, то производивший обыск крикнул, чтобы она не читала им нотаций, а то они с ней разделаются так, что она навсегда разучится это делать» [1]. Таков образчик поведения белых джентльменов по отношению к жене белого же генерала. Можно только представить себе, что произошло, окажись на ее месте жена простого местного обывателя или, не дай Бог, пролетария. Удивляет следующий факт. Как видим, до белых генерала обыскивали большевики в Иркутске. Опять же, по логике современной трактовки истории, зверствующие «красные дьяволы» должны были генерала с супружницей немедленно расстрелять, а вещички семейства похитить. В первую голову изъять в пользу Республики генеральское золотишко, наверняка хранившееся в спальне генеральши. Ничего подобного не произошло. И сам генерал, и его супружница оказались в безопасном Харбине. Большевики, в отличие от белых, спальню не обыскивали, а, следовательно, и вещички генеральши не похитили. У красных, скорее всего, террористические фокусы с расстрелами на месте и конфискацией золотишка в собственный карман производили не идейные большевики, а примкнувший к победителям сброд, ставший на сторону большевиков, но в действительности к большевизму как политическому течению никакого отношения не имевший. У белых дело обысков и реквизиций, напротив, часто оказывалось, организовано весьма профессионально. Тот же барон Будберг приводит пример деятельности атамана Калмыкова: «На днях Калмыков приказал расстрелять свой "юридический отдел", занимавшийся арестами, обысками и калмыкациями (конфискациями по Калмыкову); кара разразилась за то, что атаман узнал, что чины отдела брали не по чину и мало сдавали начальству из полученной добычи; перед расстрелом чинам отдела отдали на изнасилование захваченных разведкой девушек, обвиненных в большевизме, последнее было обычным приемом для добывания себе женщин, которые по миновании надобности выводились в расход" [1]. Не отставал от атамана Калмыкова и атаман Семенов. В Чите безобразия Семенова и его армии довели до самоубийства семерых офицеров Генерального штаба. Вообще же: «Расстрелы идут сотнями, и начальники состязаются в числе расстрелянных; про порку и говорить нечего, это обычное занятие» [1]. Оказывается, состязание в числе расстрелянных - не чекистский вид спорта. Тут «белые» мастера заплечных дел могут по итогам Гражданской войны дать мастерам «красным» хорошую фору. * * * После падения Одессы бывший член Государственной думы и один из организаторов белого движения В. Шульгин и бежавшие вместе с ним офицеры оказались на льду Днестра, ограбленные и раздетые «благодарными румынскими союзниками». К счастью, их приютил местный рыбак, отогрел в маленькой хатке. Этот берег Днестра контролировала конница Г. Котовского. О нем у местного населения мнение сложилось весьма положительное – хороший человек и запрещает грабить. Прислушавшись к гласу народному, большинство офицеров решает идти в Тирасполь и там сдаваться Котовскому. Почему так далеко? Да потому, что местное население поголовно вооружено. Местные настроены против белых, помнят их слоган «от благодарного населения» и уж точно, если не пристрелят офицеров, то наверняка разденут догола и пустят скакать по морозу нагишом. А мороз таков, что Днестр покрыт льдом во всю ширину. Румыны же даже голого назад не примут. Шульгин выводит группу к городу. Возле Тирасполя происходит первая мирная встреча с красными. Вот как описывает ее Шульгин в книге «1920»: «Эскадрон дивизии Котовского. Очень приличный внешний вид. Хорошие лошади, седла, амуниция – все в порядке. Если бы они носили погоны, это напомнило бы старую русскую армию. - Вы кто такие? – Это спрашивает офицер не офицер, ну словом, то, что у них заменяет офицера – "товарищ командир". - Мы... мы пленные. – Это тут так принято отвечать». Спрашивают уже не первых, таких групп выходит много и никто их не трогает, не пытает, не расстреливает. Так и бредут себе. «- Так вы пленные... полковника Стесселя? - Да. - Ну, так вам к коменданту... В Тирасполь – прямо. Вошли в предместье города. - Товарищи, будем меняться. – Это он ко мне обращается. В воротах стоял мальчишка красноармеец: - Что менять? - Вот папаху менять... Вам товарищ, в вашем положении лучше меняться». Шульгин сменялся и не прогадал. Поменял офицерские папаху и бекешу на ушанку и гражданское пальто. Причем пальто выменял у комиссара в кожанке. Вид его сразу преобразился, что в дальнейшем помогло благополучно выбраться сначала из Тирасполя, а затем и пробраться в Крым к Врангелю. Примечателен диалог занятых торгом комиссара и Шульгина. Итак, комиссар: «Как мы все довольны, что товарищ Котовский прекратил это безобразие... - Какое безобразие? Расстрелы? - Да... Мы все этому рады. В бою, это дело другое. Вот мы несколько дней назад с вами дрались... еще вы адъютанта Котовского убили... Ну, бой так бой. Ну, кончили, а расстреливать пленных – это безобразие... - Котовский хороший человек? - Очень хороший... И он строго-настрого приказал... И грабить не разрешает... Меняться – это можно... У меня хорошее пальто, приличное...». Разговор с обмена плавно перешел на политику. «- Отчего вы так против Петлюры? - Да ведь он самостийник. - А вы? - Мы... мы за "Единую Неделимую". Я должен сказать, что у меня, выражаясь деликатно, глаза полезли на лоб. Три дня тому назад я, с двумя сыновьями с правой и левой руки, с друзьями и родственниками, скифски-эпически дрался за "Единую Неделимую" именно с этой дивизией Котовского... И вот, оказывается, произошло легкое недоразумение: они тоже за "Единую Неделимую”». Вот такие оказываются иногда казусы в Гражданской войне. За разговорами красный комиссар и член Государственной думы не заметили, как подошли к караульному помещению. Тут состоялась формальная процедура обыска. У господина Шульгина обнаружилось сразу несколько паспортов, и все на разные фамилии, даже женские. Впрочем, Шульгин не растерялся и заявил комиссару прямо и честно: «Вот мой настоящий паспорт... А это подложные... А это совсем мне не нужный... случайный... а вот эти - женские паспорта. Их мне надо отдать... Так вы этот заберите, ненужный, а остальные мне отдайте... Он сделал так, как я ему говорил... У меня в круглой коробочке от лепешек Вальда была целая коллекция иконок, подаренных мне в разное время. Он спросил: - Можно взять одну на память? ... Остальное он мне вернул». Да, действительно ужасный обыск и жестокое обращение, особенно по сравнению с румынскими «союзниками». «В это время происходила мена с поручиком Л. и с Лялей. Тут дело не обошлось без легких недоразумений. Поручик Л. отказывался менять свое пальто, которое было, во-первых, штатское, во-вторых, теплое. А у "товарищей" из караулки разгорелись глаза. Они стали "примушивать"... Тогда "товарищ командир" вступился: - Товарищи, нельзя принуждать!... Помните, приказано только по соглашению». Один из красноармейцев отобрал у сына рассказчика маленькую золотую ложечку, чудом уцелевшую после румынского гостеприимства. После чего всю компанию офицеров просто опустили на все четыре стороны. «Но не прошли мы и ста шагов, как он нас догнал. – Возьмите вашу ложечку, товарищ. Не хочу...». Видимо, командир узрел трофей и велел вернуть. Все приведенные факты говорят о том, что, во-первых, Красная армия к этому времени уже вполне успешно закончила период «партизанщины» и превратилась в регулярную. Во-вторых, о том, что в ней имелись командиры, вызывавшие у подчиненных и населения чувство уважения. В-третьих, речь идет о строгом соблюдении дисциплины и безусловном выполнении приказов даже далекого начальства. Пройдя с Белой армией долгий путь отступления до Одессы, а, кроме того, будучи хорошо информирован о состоянии дел в иных регионах, занятых белыми, господин Шульгин удивляется увиденному у красных. «В Тирасполе мы жили десять дней под чужими фамилиями. Старорежимные паспорта оказывались хорошими документами пока. Мы ходили свободно по улицам, иногда встречая кое-кого из офицеров, участников нашего совместного похода. За это время мы присмотрелись к тому, что происходит в городе. Увы, пожалуй, сравнение (а его делали местные жители) было бы не в пользу "белых"; судя по рассказам, наши части, которые стояли здесь раньше, произвели обычный для этой эпохи дебош. А дивизия Котовского никого не обижала – это нужно засвидетельствовать – ни еврейского, ни христианского населения». Итак, белые произвели «обычный дебош». Сие обтекаемое выражение включало стандартный для белых набор развлечений – еврейский погром плюс грабеж всех остальных. Впрочем, именовалось это не грабежом, а... «от благодарного населения». И навести дисциплину даже «лучшие полковники» могли в лучшем случае в отдельных батальонах. А вот Котовский в красной дивизии порядок навел. И, можно предположить, что следовал в этом, жестким приказам Красного командования. «Да, они пока не обирали, не расстреливали, не грабили. Может быть, в такой дивизии Котовского гораздо больше близкого и родного, чем мы думаем. Но это все пока...». Судя по мемуарам, господин Шульгин начинает задумываться. Думы эти, в конечном счете, приведут его обратно в Россию и даже на гостевую трибуну одного из съездов КПСС. О нем покажут по Центральному телевидению документальный фильм. Но это будет еще очень нескоро. Пока же господин Шульгин со товарищи освоились до того, что начали регулярно наведываться в комендатуру красных за новостями. Там стояли длинные очереди бывших пленных, и было относительно тепло: «Хвосты вели к столику, где сидели два еврейчика. Субъекты эти записывали имена и фамилии солдат, а также, куда они хотят ехать. Все это были наши солдаты, сдавшиеся в плен. Офицеров тут не было видно». На самом деле было очень даже видно, стоило только поглядеть на самих себя. Да и среди пленных солдат наверняка скрывались офицеры. Отрадно видеть, что пленных белых солдат никто не расстреливает, до нитки не обирает, насильно в Красную армию не мобилизует. Население – довольно. Разительный контраст с Белой армией. В этом кроется еще одна причина поражения белых. Вывод Шульгину хотя и трудно дается, однако вполне закономерен: «Это я пишу так, на всякий случай для тех, кто обуян жаждой расстреливать "комиссаров"...». После всяческих передряг, заболевшие тифом, Шульгин с сыном оказались в красной Одессе. «В Москве была объявлена амнистия и даже отменена смертная казнь. Правда... было разъяснено из Харькова, что все это к Украине не относится: здесь, мол, продолжается контрреволюция и потому террор должен продолжаться. Но все же общее настроение сказалось и в Одессе... На этот раз, впрочем, это еще была наиболее благоразумная локализация кровожадности: чрезвычайкам приказали убивать "уголовных". Одесса испокон веков славилась как гнездо воров и налетчиков. Здесь, по-видимому, с незапамятных времен существовала сильная грабительская организация, с которой более или менее малоуспешно вели борьбу все... четырнадцать ... правительств, сменившихся в Одессе за время революции. Но большевики справились весьма быстро. И надо отдать им справедливость, в уголовном отношении Одесса скоро стала совершенно безопасным городом». Как видим, и в этом отношении большевикам удалось показать себя населению не временщиками, но хозяевами, государственниками. Явно выигрышная в глазах обывателя позиция по сравнению с белогвардейской бюрократической бестолковостью. Красные заняты выкорчевыванием преступности... «Остальных пока не трогали. В отношении офицеров несколько раз объявлялись сроки, когда все бывшие белогвардейские офицеры могут заявить о себе, за что не будут подвергнуты наказаниям. Часть "объявилась", часть – нет. Разумеется, все это не относилось к лицам, имевшим с большевиками особые счеты, вроде меня». В Одессе относительно спокойно и безопасно. Власть красных упрочилась настолько, что: «В один прекрасный день пришел циркуляр из Москвы, по-видимому, от Луначарского, предписывающий читать лекции рабочим и солдатам, с целью развития в них "гуманных чувств и смягчения классовой ненависти"... Обратились к целому ряду лиц с предложением читать такого рода лекции и с предоставлением полной свободы в выборе тем и в их развитии. Эти лекции состоялись... Неужели большевики действительно поумнели?». Поумнели или не поумнели, но власть взяли всерьез и надолго, а господин Шульгин этого при всем своем уме тогда не понял. Понимание пришло лет через тридцать, с победами Красной армии над фашистами. Жизнь налаживалась, но до идеала еще весьма далеко. Случались облавы: «Облава – это одно из обычных явлений "социалистического рая"». Тут господин Шульгин немного передергивает. Облавы проводили белые не менее интенсивно, чем красные. Но прочитаем далее описание типичной «красной» облавы: «Идут люди по улице тихо, мирно, все как всегда... Но вдруг начинается бегство. Навстречу мчатся люди ... это значит, они там впереди, наткнулись на цепь. Часть этих бегущих успеет проскочить. Остальных поймают. Ибо такие же цепи внезапно вынырнут в противоположном конце улицы и на всех боковых. Эти цепи постепенно сближаются и сгоняют людей в одно место. Тогда начинается процедура пересмотра "лова". Иногда, таким образом, ловят тысячу – две, один раз поймали 8 000 человек. Тут же, на улице, начинается проверка документов, ибо цель этих облав поймать контрреволюционеров, дезертиров, спекулянтов и всяческих врагов Советской Республики. Облавы эти колоссально глупы потому, что у настоящих врагов Советской власти, активных, документы всегда в блестящем порядке. Длится эта процедура много часов, затем подозрительных ведут в чрезвычайку. Естественно, подозрительными оказываются, главным образом, те, у кого есть деньги. Деньги остаются в чрезвычайке». Да, велика и непреодолима власть денег, тем более в Одессе. Но все же лучше расстаться с деньгами, чем с жизнью. Выходит, и облавы не столь уж кровожадны. Несколько раз господин Шульгин попадался патрулям, но благополучно выскальзывал из рук «ужасных и кровожадных большевиков». В первый раз назвался гитаристом и даже попросился ночевать в отделении милиции. Оставили, а утром, поговорив о гитарах и романсах, отпустили. Второй раз – назвался скрипачом: «Кажется, они были растроганы. ... Из заднего ряда кто-то сказал: - Отпустить бы ... - Тогда старший, почувствовав "глас народа", который действительно был для меня в данном случае почти "гласом божьим", сказал: - Ну, как вы скрипач, товарищ ... И прибавил: - Только не попадитесь другому патрулю. ... Тихонько идите, не шумите. ... О, русский народ ... Зверь-то ты, зверь ... Но самый добрый из зверей...» [6]. * * * Интересные факты сообщает по теме красного террора генерал Махров, описывая в книге «В Белой Армии генерала Деникина» противостояние на Керченском полуострове: «7-го апреля произошел такой случай: полковник Коняев, находившийся в распоряжении коменданта крепости, получил от него приказ произвести разведку подступов к каменоломням». Уточним – в каменоломнях скрывались большевистские партизанские отряды, действовавшие очень энергично в тылах Белой армии. Теперь посмотрим, как бравый полковник выполнял порученное задание. «Коняев выехал на автомобиле из Керчи без всякой охраны и даже легкомысленно пригласил двух дам прокатиться. Едва автомобиль доехал до окраины города, как был остановлен бандитами, которые захватили машину и отвели ее с Коняевым, его спутницами и шофером в каменоломни». По логике вещей, страшный конец пришел бравому белому полковнику, дамам и шоферу. «В тот же день был захвачен бандитами …полковник Керножицкий с женой... Не доезжая вокзала, он был окружен вооруженными бандитами, которые отвезли повозку с кучером и седоками в Аджи-Мушкайскую каменоломню... В ней укрывалась целая деревня после того как ее обстреляли с английских миноносцев». Да, воинская дисциплина в тылу белых практически отсутствует, если даже полковников с дамами и пролетками выкрадывают почем зря. Но самое интересное следует далее. Для спасения похищенных большевиками офицеров, дам, пролеток, денщиков, шафера и прочего имущества белые срочно арестовали в городе «свыше двадцати человек общественных деятелей». Зная «любовь» большевиков к «общественным деятелям», - мера сомнительная. Но белые в хитросплетениях партийной политики разбираются слабо. Люди они военные, потому предъявили ультиматум с требованием вернуть все похищенное, включая дам и офицеров. Ультиматум подкрепили бомбежкой каменоломен с английской эскадры. «Городской голова поспешил во французскую миссию с просьбой защитить от грозящей смерти ни в чем не повинных членов Городской управы». Естественно, члены Городской управы к красным большевикам никакого даже отдаленного касательства не имели. А вот английские пушки – самое непосредственное. Пушки помогли. Начались переговоры, и вскоре произошел обмен общественных деятелей на офицеров с дамами, повозки, автомобиль, денщиков, шофера и прочее имущество. В каменоломни деятелей не отвели, отпустили по городским домам. Теперь самое пикантное. Казалось бы, в каменоломнях офицеров и дам уж точно должны были пытать, пороть и морить голодом. Кроме того, от зверей-большевиков мужского пола предполагалось особо неприглядное обращение по отношению к «белым» особам женского пола. Но вот что рассказали освобожденные «пленники». В кавычки слово пленники взял, кстати, сам автор мемуаров генерал Махров, и вот почему. «Обращение с захваченными офицерами и особенно с женщинами было корректное. Кормили хорошо. С первого дня стали убеждать офицеров, чтобы те остались у них работать и помогли бы организовать дело. Узнав, что мадам Керножицкая хорошо печатает на машинке, они потребовали, чтобы захваченная работала в канцелярии, и ей пришлось печатать прокламации против Добровольческой армии... Со всеми офицерами и другими захваченными лицами большевики продолжали оставаться корректными». И так до самого освобождения. Действительно – звери, дикие звери, эти красные большевики! Особенно по сравнению с утонченными флотскими офицерами. У тех все предельно просто – выпороть и расстрелять. А тут вот такая утонченная пытка – печатание прокламаций против Добровольческой армии! …После занятия частями генерала Бредова Полтавы генерал Махров отправился в сей город, совмещая поездку по делам семейным с делами служебными. Ехал он, естественно, не в теплушке и даже не в классном вагоне, а на персональном поезде. Генералу – положено. Чего там мелочиться. Встреченная на вокзале жена генерала Маркадьева ошарашила соседа: «Ваш дом разграблен. Жена и дети чуть не были расстреляны в Чрезвычайке, но, слава Богу, их выпустили в последний момент». Генерал побежал домой, даже вызванного тарантаса не дождался. Домашние, слегка оголодавшие, но живые, радостно встретили нашего героя тыловых будней. Тут бы помыться, переодеться, но «все мое белье и моего тестя, и его четырех сыновей-офицеров, как и все обмундирование, забрали большевики. Женского белья реквизиция не коснулась, и генералу была предложена дамская ночная рубашка. Выбирать не приходилось». Женское белье реквизиции не подлежало, в отличие от мужского, военного образца. Чуть ниже поймем, почему вышла такая дискриминация. Вот как описывает жизнь семьи под красными генерал Махров: «С приходом большевиков все на рынке исчезло, часто не было хлеба, и за ним приходилось стоять в бесконечных очередях, чтобы получить на семью из четырех-пяти человек фунт-полтора хлеба. С первых же дней начались аресты офицеров и расстрелы». Кого расстреливали и за что, не ясно, но тестя, тоже полковника, в число расстреливаемых не включили. Разгром в доме генерала произошел буквально перед самым отступлением красных из Полтавы. До того его семью не трогали. Случилось это так: "В дом ввалились человек восемь солдат с винтовками под предводительством молодого человека дегенеративного вида с гнилыми зубами, который оказался чекистом Сметаниным... Он заявил: “Денщик Вашего белогвардейского мужа сообщил нам, что в вашем доме хранится оружие”». Дом обыскали, но... все ценные вещи, включая столовое серебро, с помощью прислуги удалось спокойно спрятать. Изъяли царские ордена, кортик и диссертацию хозяина по военной психологии, приняв, по неграмотности, за контрреволюционную литературу. Затем перешли в сад и приказали показать, где скрыто оружие. И тут вышел конфуз – оружие действительно имелось! Зарытое в саду оружие жена генерала показала. «Она указала место в саду, где под деревом были зарыты 15 или 16 австрийских винтовок, привезенных с фронта моими братьями на память. Солдаты раскопали это оружие, и нашли еще несколько револьверов и ручных гранат». Ясное дело домочадцев незадачливых «коллекционеров» арестовали, а дочку отправили к соседям. Да и трудно представить себе иное. По военному времени дело выходило очень серьезное, пахнущее расстрелом. Даже в мирное время хранение целого арсенала боевого оружия - дело подсудное. Несчастных арестованных, впрочем, не погнали по городу со связанными руками. Нет, вежливо посадили в коляску под охрану двух солдат. По модному сегодня сюжету, следуя принципу, «красные – звери», за арестом должны последовать допрос, пытки и немедленный расстрел конспираторов. Но, вот какие «незаслуженные зверства» претерпели в ЧК арестованные жена и тесть (тоже, кстати, полковник) белогвардейского генерала: «Жену и тестя привезли в здание окружного суда, где помещалась Чрезвычайка. Допрос вел человек средних лет. Записав все данные и расспросив обо мне, он сказал, что сейчас идет экспертиза найденного оружия, и отправил жену в комнату для арестованных, куда скоро пришел и ее отец. Во дворе Чрезвычайки раздавались выстрелы. Это расстреливали приговоренных...». Расстреливали или не расстреливали - дело темное, так как сами арестованные ничего не видели, тем более, что и сидеть им долго не пришлось. «Через некоторое время к арестованным вышел мужчина в штатском и заявил: “Вы свободны, возвращайтесь домой, но впредь до особого распоряжения из дома не выходите, иначе вы будете арестованы”». Предыстория ареста проста. Предал генеральшу бывший денщик генерала по фамилии Горбачев. «Большевики издали приказ о немедленной под угрозой смертной казни сдаче оружия и объявили большую денежную награду за каждую винтовку, если кто-то укажет, где и у кого она хранится». Вот Горбачев и не удержался... Такие они, «красные зверства». Под городом идут бои с белыми, ЧК раскапывает кучу винтовок, револьверов, гранат. Отговорка о коллекции явно смехотворна. Кажется, чего проще, взять да расстрелять контру, тем более - семью белогвардейского генерала. Но не стреляют, возятся, экспертизу проводят. Экспертиза, кстати, обнаружила, что винтовки иностранные и русские патроны к ним не подходят. Но, пока арестованные сидели в ЧК, обыск в доме провели. Может, еще рассчитывали найти вооружение и боеприпасы из коллекционного арсенала. «Дома все было раскрыто и разбросано. На полу валялся мой парадный кивер. Соседка рассказала, что квартирующий у нее коммунист из городского Совета ... немедленно отправился в здание окружного суда хлопотать за них». Чуть раньше этот же коммунист сказал генеральше следующее: «Какая Вы генеральша? Вы молодая, простая, скромная... Отец Ваш, да и муж, служили честно, зла никому не делали» [6] . Описывая происшедшее в книге, генерал, очевидно, считает, что вызовет у читателя возмущение причиненными его семье страданиями. Но, отметим, у читателя зарубежного. Книга-то издана в эмиграции. * * * После такого откровения генерала вряд ли стоит говорить о повальных арестах, пытках и расстрелах красными людей только за причастность тех к офицерству, к чуждому классу и т.п. Несколько приведенных случаев, рассказанных самими белыми, показывают, что поголовного террора «красных» в действительности не существовало. Даже в тяжелых условиях отступления чекисты, пусть даже не все, но многие из них, старались провести следствие и не карать невинных. И отнюдь нет уверенности в том, насколько благородно в аналогичной ситуации повела бы себя белая контрразведка, обнаружив подобный склад в доме не генерала, но, скажем, рабочего. Скорее всего, и в контрразведку его не повели бы, а том же саду и повесили. В современном российском обществе бытует и даже, с подачи деятелей литературы и искусства, получила широкое распространение легенда о поголовных расстрелах большевиками царских офицеров. Но, как известно, и Шкуро, и Махрову, и многим другим генералам и офицерам большевики предлагали служить в Красной армии, а отнюдь не хватали и расстреливали. Как это ни неприятно узнать «продвинутым» читателям, воспитанным на сказочках современных мифологов, но уже в 1918 г. добровольно вступили в Красную армию порядка девяти тысяч генералов и офицеров. Именно – добровольно. Позже, по мобилизации – еще десятки тысяч. И не только офицеров, в Красную армию вступали генералы, в том числе и более ста - из Генерального штаба. Когда о Гражданской войне говорят «брат на брата пошел», то это не красивые слова, но горькая правда. Вот два примера из книги упомянутого выше генерала Махрова. Разговаривая с генералом Тихменевым, начальником Главного управления начальника военных сообщений Белой армии, он спросил о судьбе его брата: «С грустью он ответил мне, что генерал Юрий Тихменев не смог вовремя уехать на юг и застрял у большевиков. «По некоторым сведениям, - сказал генерал Тихменев, - он был мобилизован и попал на службу в Красную армию». В свою очередь, я рассказал ему о своем брате, Николае Семеновиче, генерале Генерального штаба. Мне было точно известно, что его мобилизовали большевики, и он командует не то бригадой, не то дивизией, которая действует против Добровольческой армии». Тут стоит еще раз уточнить, что стихийные расправы над офицерами начались и достигли своего апогея сразу после Февральской революции, вслед за пресловутым «Приказом номер 1», и большевики к ним отношения не имели. Практически вся верхушка большевистской партии появилась в России, по милости Временного правительства, гораздо позже, прибыв частью из-за границы, а частью из тюрем, с каторги и ссылки. К тому времени пик расправ над офицерами уже прошел. Практически во всех воспоминаниях и мемуарах о Гражданской войне, вольно или невольно, но авторы из стана белых рассказывают очень схожие эпизоды об отношении красных к старым генералам и их семьям. Не обходит эту традицию и генерал Шкуро. Во время своего визита к красному Главкому Автономову он «попросил Автономова походатайствовать за бывшего Кубанского наказного атамана – генерала Бабича, у которого большевики проводили частые обыски и вообще стремились всячески унизить старика, прослужившего верой и правдой 50 лет и которому теперь поздно менять свои взгляды. Автономов тотчас же выдал мне на руки бумагу, в коей запрещалось кому бы то ни было беспокоить старого атамана» [5]. Описание зверств красных, причем весьма достоверное, находим в книге полковника Белой армии А. Г. Ефимова, посвященной боевому пути Ижевцев и Воткинцев – рабочих, восставших против большевиков и затем составивших едва ли не самые стойкие воинские части Белой армии адмирала Колчака. После поражения восстания Ижевск был занят частями Красной армии, а Воткинская дивизия и Ижевская бригада отступили за Каму, где соединились с основными силами белых. В конце апреля 1919 г. белые вновь овладели Ижевском. Вот что застали там вернувшиеся с фронта рабочие: «...Прибытие Ижевцев на завод было рядом ужасных личных трагедий. Редко кто нашел свою семью невредимой. Действительность превзошла все слухи, доходившие к Ижевцам на фронт. Красные палачи не знали пощады. Происходило безжалостное уничтожение тех, кто принимал какое-либо участие в восстании. Мстили родным тех, кто ушел за Каму. Радостных встреч было мало. Больше стоны и плач были приветствиями вернувшимся от оставшихся в живых. Назначили перепись погибших. Переписчики по каждому кварталу обходили дома и записывали имена жертв. Подсчет дал сумму 7983. Неутомимые палачи арестовывали каждый день без особого разбора и вели за город к оврагу. Тут всаживали пулю и сбрасывали труп в овраг. Не щадили женщин и подростков. Предъявляли обвинения? Пролетарское правосудие этого не требует. Жена видит – ведут мужа в группе арестованных. "Куда забрали?" – "Идем, узнаешь!". Обоих расстреливали. Такая расправа была, по крайней мере короткой. Какие истязания претерпевали те, кто попадал в подвалы ЧК, в каких мучениях они умирали от пыток садистов-палачей, - можно судить по рассказам случайно спасшихся русских людей, которые редко доходят до внешнего мира. Немало ижевцев исчезло в этих подвалах ЧК». В этой же книге дается и описание «особых отрядов», входивших на правах отдельных частей в пехотные и кавалерийские дивизии Красной армии. О существовании таких отрядов белые узнали из документов, захваченных в обозе штаба красной пехотной бригады: «Как было указано в списочном составе 2-й бригады 26-й дивизии, на 2500 – 3000 штыков красных солдат имелся "особый отряд" в 158 чекистов с двумя пулеметами. Кроме того, прослойки коммунистов или комсомольцев были и в мелких единицах до рот и взводов включительно. Таким образом, даже испытанная и известная своей надежностью 26-я красная дивизия нуждалась для успеха в боях в помощи "особых отрядов". Они расстреливали бегущих и дезертиров, а также поддерживали "героические порывы" красных бойцов при наступлении стрельбой в их спины». Видимо, «особые отряды» выполняли в Красной армии приказы Троцкого и так или иначе, но поддерживали дисциплину. Впрочем, и в Белой армии за дезертирство и бегство тоже расстреливали беспощадно. Да и наверняка за такое поведение не дают ордена ни в одной армии мира. Интересно упоминание о коммунистах и комсомольцах как о прослойке, добавляющей стойкость пехотной дивизии, повышающей ее боевые качества. В этом плане белый автор вполне солидарен с красной историографией. А вот о стрельбе в спины при наступлении поверить трудно, хотя бы потому, что стрельба в тылу всегда ассоциируется у солдат с окружением и резвости при наступлении не прибавляет. Неизбежны при такой пальбе и потери от своих же пулеметов. Но, так или иначе, можно считать «особые отряды» Гражданской войны прообразом и предтечами заградительных отрядов войны Отечественной. Из книги «Ижевцы и Воткинцы» известен и такой пример, происшедший около г. Канска зимой 1919 года: «В засаду попал один егерский батальон. На льду реки лежали до 200 трупов зверски зарубленных егерей и среди них несколько женщин и детей... Красные убедили егерей сложить оружие и обещали полную пощаду. Когда егеря сдали оружие, их всех перерубили вместе с женами и детьми». Впрочем, не отличались гуманностью и белые. Не ясно, произошло следующее событие ранее и позже описанного случая, но, когда навстречу колонне Воткинской дивизии белых вышли красные парламентеры «с призывом, что пора прекратить вражду, перейти на мирное положение и зажить счастливой жизнью», то белые в ответ перебили всю делегацию парламентеров. Заодно расстреляли без пощады и бывших белых, перешедших на сторону красных и опять попытавшихся сдаться белым. «Веры им не было, не было и пощады, - их постигла участь красных комиссаров». Звучит, конечно, бравурно, но перебить безоружных парламентеров - заслуга отнюдь не воинская, а скорее палаческая. Парламентеры в цивилизованном мире есть лица неприкасаемые. Легко представить, чего после этого «геройства» можно было ожидать от красных. Сообщает А. Г. Ефимов и о расстреле сдавшегося в плен белого генерала. Генерал Богословский, начальник штаба генерала Каппеля, «отстал под Красноярском, сдался врагам и был позднее расстрелян красными» [2]. Сергей Эфрон в «Записках добровольца» тоже приводит рассказ о массовом расстреле офицеров в Киеве. Но Киев декабря 1917 г. был городом весьма невнятной политической ориентации, а потому непонятно, кто именно тогда расстреливал офицеров и за какие такие грехи. Это могли быть и красные, и жовто-блакитные различных оттенков, и анархисты. «Вот капитан в солдатском, только что пришедший с вокзала. Его спрашивают, - Вы откуда прибыли? - Из Киева, после расстрела... Я числюсь расстрелянным, да я и был расстрелян. И вот рассказ капитана о том, как его с другими офицерами повели расстреливать к обрыву. Поставили на краю и дали залп. Легко раненный в руку, он нарочно свалился вместе с другими расстрелянными под откос и, пролежав пять часов неподвижно, с наступлением темноты пробрался к своему товарищу, переоделся и поехал к нам на Дон» [8]. Интересен эпизод, происшедший с автором «Дворянских поросят». Вскоре после Октябрьской революции и победы большевиков подпоручик С. Е. Хитун, нисколько не тяготясь данным обстоятельством, водил дружбу и пил водку по ресторанам в одной компании с комиссарами-большевиками. Или теми, кто себя так именовали. Чуть позже и этих «комиссаров», и самого автора арестовали и поместили сначала на страшную Лубянку, а затем на не менее знаменитую Таганку. Причиной ареста автора явились чистые, незаполненные армейские бланки с подписями и печатями и несданный пистолет с полной обоймой патронов. В тюрьмах Хитун сидел в отдельной камере, его не пытали, не били, он имел кровать и постель, приличное, по его словам питание, возможность получать из библиотеки книги. В заключении Хитун провел три месяца. После того, как «Каледин застрелился... и в связи с объявлением Правительством амнистии, меня... вскоре выпустили на волю». Для получения документов вчерашнему сидельцу пришлось явиться в Московский Городской Совет. «В большой пустой комнате, за единственным столом, сидел черноусый бледнолицый мужчина средних лет. Возвращая мне документы, он, как бы между прочим, сказал: “В Красной армии нехватка офицеров Инженерных войск. Если Вы хотите, то двери открыты”». В ответ автор лишь промямлил вслух о необходимости восстановления здоровья, а мысленно представил, как вышибает с кровью половину зубов «комиссара». Тот не настаивал и, посочувствовав, предложил сначала подлечиться в госпитале, куда автор и убыл. Зубы автора, после пребывания в советской тюрьме, остались вполне целы. Никто его и пальцем не тронул, в противном случае в книге об этом непременно было бы сказано. Тем более что автору было с чем сравнивать. Из красной Москвы Хитун вырвался на Дальний Восток, воевал в составе армии адмирала Колчака. При отходе остатков Белой армии к китайской границе попал в плен к китайцам и долгих 104 дня просидел в тюрьме монгольского города Урга. Условия содержания русских пленных были совершенно бесчеловечными. Часть пленников постоянно содержались в кандалах. Питание – немного муки и горячей воды на день. В одной камере теснились несколько десятков человек. Ни о каких книгах или постелях разговор, разумеется, не шел, было очень холодно и голодно. С. Хитуну повезло, его освободили из «союзного» китайского узилища белогвардейцы барона Унгерна. Впрочем, посидеть автору довелось и у барона. Проступок двух шоферов заключался в том, что они наладили работу осветительных приборов автомобиля без высочайшего разрешения. Барон, он же «дедушка», слыл великим оригиналом, а потому провинившихся содержал на плоской крыше. «Сукины сыны!... Когда доставить важное донесение от дедушки на фронт – огней в автомобиле нету.., а когда домой к Пасхе – они есть... На почти плоской земляной крыше стоял с давно небритым лицом и грязными погонами артиллерист-фейерверкер... Наступила холодная ночь... Несколько плоских, высохших и грязных овечьих шкур, которые валялись на крыше, послужили нам и подстилкой, и покрывалом». Отметим, что по приказу барона наказанных не кормили и не поили. Пороли хлыстом для верблюдов, после чего наказуемый не мог сидеть шесть недель. Хроническая нехватка шоферов позволила автору избежать наказания, и вскоре он оказался на воле. Но все перечисленные «удовольствия» предназначались исключительно для «своих», для так или иначе провинившихся белогвардейцев. О том, как содержались пленные красноармейцы, автор не пишет. Да их, видимо, и в плен не брали… В самом конце Гражданской войны, уже на Дальнем Востоке, последнем оплоте белых, красный командующий Блюхер три раза посылал белому командующему генералу Молчанову письма с предложением прекратить кровопролитие. Блюхер гарантировал сохранить жизнь, свободу и личное имущество всем белым солдатам и офицерам, добровольно прекратившим сопротивление. Копии всех трех писем приводятся в конце книги об Ижевцах и Воткинцах. Письма сильные и убедительные. В последнем из них, подписанном уже не Блюхером, а его начальником штаба, говорилось: «Главком Блюхер дает слово, что никто из Вас не будет уничтожен, что жизнь и имущество Ваше будут в полной сохранности. Давайте протянем руки и поймем друг друга. Сложите оружие. Условия, которые предлагает Главком, те же, которые предлагались нами еще в прошлом году, а именно: 1. Полная неприкосновенность всех. 2. Возможность вернуться на родину. 3. Разрешение вступить в ряды Народно-революционной армии, или Красной армии» [7]. На все три письма Блюхера генерал Молчанов ответил отказом. * * * То ангелами, то демонами оказывались поочередно или даже одновременно обе воевавшие стороны. Всё зависело, вероятно, от фактора места и времени. Или от счастья и удачливости людей, попадавших в жернова страшной войны. Беда выходила тем, кто попадал в плохое место, в неудачное время. О том, как пытала и мучила ЧК, написали белоэмигранты. Причем написали столько всякого, что порой вызывали естественное недоверие к собственным рассказам. О пытках, которыми выбивала признания и разведывательные данные у большевиков белая контрразведка, охотно писали «красные» авторы. И те, и другие описывают живо и с жуткими подробностями «нехорошие» страсти родственных подвалов. Им можно верить, а можно и не верить. Пытки и казни - дело обычное для любой гражданской войны. С носителями информации, идейными и классовыми врагами не церемонились обе стороны. Захваченных врагов папиросами не угощали, шоколадом не кормили. Выбор оказывался в большинстве случаев предельно ограниченным – всё те же «деревянные костюмы». Чаще всего и красная ЧК, и контрразведка белых за недостатком времени вели допросы предельно жестко. Жизнь врагов ценилась в полушку. Жестокость рождала жестокость. Месть порождала месть. На Каме белые топили баржи с красными пленными и подпольщиками. Пытали большевиков интервенты и белые на страшном северном острове М. Красные, по приказу Сталина, топили мобилизованных офицеров вместе с баржой на Волге, под Царицыном. Красных комиссаров белые вместе с интервентами жгли в топках паровозов на Дальнем Востоке. Пленных красноармейцев белые заживо замораживали и ставили верстовыми столбами вместо дорожных указателей в Забайкалье и Сибири. Загоняли под ногти подпольщикам иголки в Севастополе. Дружно по обе стороны фронта расстреливали вдохновенных романтических поэтов. Скорее всего, так оно и происходило по обе стороны братоубийственной войны. Грязное это дело – Гражданская война.
Использованная литература.
3. Махров П. С.. В Белой Армии генерала Деникина. Записки начальника штаба Главнокомандующего Вооруженными Силами Юга России. Спб., «Logos», 1994. 4. Росс Н. Врангель в Крыму. Посев. Possev-Verlag, V. Gorachek KG, б/м, 1982. 5. Шкуро А. Г. Записки белого партизана. Буэнос-Айрес, «Сеятель», 1961. 6. Шульгин В. В.. Дни. 1920. М., «Современник», 1989. 7. Хитун С. Е. Дворянские поросята. Сакраменто, Калифорния, Citadel Press Inc., 1974. 8. Эфрон С. Записки добровольца. М., «Возвращение», 1998.
комментарии - 0
Мой комментарий
|
Подписка
|
