«Ворожеи не оставляй в живых» (Исход, гл. 22, ст. 18)

14 сентября исполняется 98 лет со дня объявления России республикой. Этот акт, принятый Демократическим совещанием (фактически круглым столом всех левых сил), стал ответом на корниловское выступление. Но этот акт был юридическим вызовом, ведь, строго говоря, с 16 марта 1917 года, с отречения «однодневного царя» Михаила Александровича, Россия была «империей без императора» и была принята концепция непредрешенчества: вот, дескать, соберётся Хозяин Земли Русской — Учредительное собрание и определится. Это было очевидное лукавство, необходимое, дабы успокоить монархистов — участников заговора против Николая II, ибо уже с апреля 19170-го всем было понятно, что в будущем Учредительном собрании фракции монархистов не будет, а представительство умеренно-консервативных сил, готовых согласиться с пусть символическим возращением династии, будет мизерным.

Почему был нужен этот явно, как сказали бы сейчас, антиконституционный, шаг. Большинство несостоявшихся путчистов были монархистами. Собственно, у путчистов были две главные идеи — заставить страну продолжать войну и романтическая ностальгия по монархии. И сцепленность этих двух лозунгов не была искусственной: заставить Россию продолжать войну можно было только сталинскими методами. Об этом писал (сочувственно) Солженицын в «Октябре 1916»: создать особотделы в полках и такая политика снабжения хлебом городов, чтобы как в Великую Отечественную все ценности голодные горожане отдали мужикам. А до расстрелов за пораженчество путчисты додумались сами. Это значит, что воевать Россия без ВЧК (и СМЕРШа) категорически отказывалась. Но такой репрессивно-мобилизационный режим не мог существовать без мощной мифологии. Некая «народная монархия» (генеральская хунта под прикрытием короны) была неизбежной формой правой диктатуры. Сторонники демократического социализма выбили юридическую возможность для мирной реставрации.

К сожалению, для России путчисты, в своём большинстве, между прочим, выходцы вовсе не из родовой аристократии, но из низших классов, совершенно не понимали (и оказавшись во главе Белого движения своё непонимание очень наглядно показали) острейшей необходимости аграрной реформы в виде раздела земель, а также необходимости федерализации страны. Дело в том, что 1915-16 годы стали отличным социальным лифтом для многих офицеров. Но внезапно поднявшись по иерархии, они, охваченные эйфорией от такого взлёта, совершенно нетипичного для российской армии, оказались захваченными имперско-монархической мифологией. Но популярность таких идей была настолько маргинальна, что даже анархисты или ультра-левое крыло эсеров, были популярней в массах.

Но весь ужас был в том, что своим дилетантским путчем они полностью похоронили все шансы на мирное развитие революции, на удержание её в рамках рациональных целей. Сторонники демократического социализма (эсеры и формально единая с 1912 года РСДРП), получив в марте 1917 года все мыслимые и немыслимые политические свободы, спокойно ждали, когда осенью, без особого напряжения став громадным большинством в Учредительном собрании, они начнут долгожданные преобразования... Только Ленин, считая их близорукими идиотами, говорил, что истеблишмент совершенно не намерен пойти на пути социальной эвтаназии, и когда оправиться от испуга, нанесёт коварный удар, не мало не заботясь о соблюдении юридического и политического политеса. И Ленин оказался полностью прав — накрученные либералами, рассуждавшими так, как будто они начитались Латыниной, генералы решились на исходе августа на путч. Такой же бестолковый, как и попытка ГКЧП спустя 74 года. Тогда ведь Ельцин повторил обезвреживающий удар — без суда и следствия разогнал КПСС и признал суверенитет всех республик. Вернуть советскую систему мгновенно стало невозможно. Финал варианта, когда бы мудрые генералы и мудрый Керенский договорились бы о совместных действиях против самых левых, реализовался через год, когда сторонники адмирала Колчака свергли и без суда и следствия расстреляли Омскую директорию — правительство самых умеренных социалистов, имеющих к тому же мандаты фракций квалицифицированного большинства Учредилки. Казалось бы, легитимности выше крыши. Только для романтически-монархических казаков это всё — как и сегодня — было синонимом национал-предательства.

Действия путчистов вывели ситуацию из равновесия, и готов к этому были только те, кто считал, что в условиях революции равновесия не может быть в принципе. И только в августе (сентябре) 1917 года стала понятна мудрость знаменитого Приказа №1 Совета рабочих и солдатских депутатов. Этот приказ сделал для армии невозможным наступления, но он же сделал невозможным её использование в качестве опоры военной диктатуры.

Прошло три с половиной года. Видя, как первая гражданская война (с консерваторами) переходит во вторую — с крестьянами, Ленин пошёл на исторический компромисс. Он вторично — первый раз «Декретом о земле» - вводит эсеровскую аграрную реформу. Начинается НЭП. И тут выясняется, что отлично действующие во всех странах, от Восточной Европы 20-х годов и до Южной и Центральной Америки и Южной Азии 60-х годов, меры: распределение земли между крестьянскими домохозяйствами и поощрение сбытовой и перерабатывающей кооперации - в России проваливаются, и их провал. Крестьяне-протофермеры, вместо наращивания производства зерна на собственной, такой долгожданной (60 лет ждали) земле, начинают сокращать производства. Они наедаются — впервые за века, и начинают работать только для того, чтобы быть сытыми. Мудро исходя из правила: от работы - кони дохнут. Левые в ВКП(б) решают прижать крестьян «ножницей цен» - низкие закупочные и высокие на промтовары. Но крестьяне отказываются от закупок городского, носят домотканное... Их поведение вопиюще не рыночное. Вся беда большевиков-нэповцев была в том, что они — в отличие от всех других аграрных реформаторов — погрузили крестьян в нерыночную среду. Образование — бесплатно. Лечение — бесплатно. В случае чего — помощь от государства. Производить товарное зерно не вынуждают ни проценты по кредитам, ни стремление дать детям образование, ни желание накопить на свою мельницу, мастерскую, лавочку... Нанявший работника теряет избирательные права (лишенец). А зажиточные крестьяне, уже со вполне рыночными установками, вполне могут придержать муку — «пока не станут давать правильную цену». Только быстро растущие города и переполненные рабочие общежития-бараки ждать не могли.

И опять только один большевистский деятель понимал — мирного пути не будет. Либо политическая эволюция закономерно приведёт к власти слой зажиточного крестьянства, который потом создаст режим (очень) твёрдой власти, гарантирующей этому слою землю и свободу торговли, либо вся социальная структура должна быть уничтожена и создано государственное рабовладение.

Ленин понимал, что социальная либеральная демократия — это не тот режим, при котором можно проводить аграрную реформу, восстанавливать армию и создавать новые интеграторы для многонациональной и многоконфессиональной страны, в которой привычка к совместной жизни тает на глазах. Может быть только репрессивная диктатура с мессианской идеологией. Ленин решил, что «лучше он, чем какой-нибудь подлец».

Сталин понимал, что традиционалистское общество не может стать ни урбанизированным, ни модернизированным, если не будет тоталитаризма, уничтожающего всю социальную структуру. Он предпочёл свой тоталитаризм, чем перспективу ждать русского Гитлера или Муссолини.

Выводы из всего этого удручающе просты и сводятся к необходимости системной оценки любых активных действий.

1. Обезглавив при революции старый режим, не оставляй истеблишменту шанса на реванш, сразу разрушай все его институты и властные рычаги; важна не КПД новых государственных органов, но невозможность обратить их против режима нового.

2. Проводя социально-экономические реформы, понимай, какой контекст ты создаешь для основного производящего класса — стимулирует ли он его, или, напротив, уменьшает его самостимулирование, и если это так, то отдавай отчёт в системе стимулирования принудительного.