Однако, на радость Путину, русский фашизм-то и легализация фактически уже сформировавшейся из топ-менеджеребцов Роснефти, Газпрома, Лукойла и других "национальных корпораций" кастовой системы - снова созрели в умах интеллигенции! Некий филолог Андрей Парибок рассуждает о том, как было бы прекрасно, если бы человечество вспомнило об опыте евгеники, и попробовало бы устроить между собой по образцу индийцев кастовое общество. Вопрос этот не то что не новый, но так навязший на зубах, и так много раз решавшийся в литературе и философии, что, казалось бы, трудно было пройти мимо него, особенно филологу. Ниже я привожу отрывок из статьи Добролюбова "Забитые люди" (аж 1861-го года), в которой почти именно теми словами, которыми говорит и Парибок, эта теория выводится и опровергается. То же о ней говорили и многочисленные критики Ломброзо, и социалисты, и гегельянцы, так её представлял Достоевский.
В конце 19-го века эта теория считалась уже чем-то настолько пошлым и тысячу раз опровергнутым, что стыдно было заводить о ней речь в приличном обществе. И теперь вот сижу я, и с расширяющимися глазами смотрю на человека, который буквально воспроизводит бесчеловечный бред, высмеянный тысячу раз аж в 19-м веке. И воспроизводит почти в первозданном виде, не добавляя к нему ничего нового, кроме модных словечек - "кастомизация", "урбанизация" и т.д.
Смотрится это ужасно комично, в первую очередь потому, что этот уродливый внешне, пещерно необразованный человек, усвоивший эстетические и философские воззрения, бывшие новыми разве что в начале позапрошлого века - первый кандидат на люстрацию, следующую из его же кастовой теории.
Всё-таки как ослабла наша мысль общественная, если такие клоуны появляются и что-то там пищат, и даже имеют, по всей вероятности, каких-то последователей идейных, ещё более диких как они. Так ещё лет 20, и на деревья вообще заберёмся.
P.S. А, однако, как эта теория хорошо перекликается в деталях с либертарианством с её отрицанием государства и т.д.
Обещанный отрывок из Добролюбова:
Вот образец того, что нужно в общем механизме для успешного течения дел. Кажется, ничего не может быть лучше.
Общество, достигнувшее того, что в нем вырабатываются подобные типы, может, кажется, назваться образцовым, совершенным, безукоризненным в смысле государственной теории. Здесь не только установлена и поддерживается известного рода иерархия... Это бы еще не штука: мало ли что можно установить и поддержать силою,-- и кардинальское управление держится до сих пор в Риме... Но здесь не то: здесь установившаяся иерархия не имеет даже надобности быть поддерживаема: так ясна для всех ее польза и необходимость, до такой степени заслужила она внутреннее одобрение каждого, даже наименее ею ублаготворенного, до такой степени все при ней сознают себя счастливыми и довольными...
Нельзя всем быть богатыми, всем талантливыми, всем красивыми; нельзя всем начальствовать, всем быть на первых местах; но истинный идеал государства состоит в том, чтобы всякий был доволен на своем месте, всякий сознавал законность и глубокую справедливость своего положения и с такою же охотою повиновался, с какою другие повелевают, так же был спокоен и счастлив при своих десяти целковых жалованья, как другие при двадцати тысячах дохода. Вот тогда может осуществиться идеал золотого века; тогда, если даже кто и неприятности от других потерпит,-- и это не расстроит ни общего хода дел, ни его собственного счастия, потому что и в неприятностях этих он будет видеть дело законное и полезное и будет примиряться с ними, как с годовыми переменами.
Всякий член идеальной иерархии будет рассуждать, как рассуждает, например, Макар Алексеич о начальнических распеканциях, по поводу насмешника, дерзнувшего иронически о них отозваться: "Отчего же и не распечь, коль нужно нашего брата распечь?.. Ну, да положим и так, например, для тона распечь, - ну, и для тона можно; нужно приучать, нужно острастку давать… А так как разные чины бывают и каждый чин требует совершенно соответственной по чину распеканции, то естественно, что после этого и тон распеканции выходит разночинный;-- это в порядке вещей! Да ведь на том и свет стоит, что все мы, один перед другим тону задаем, что всяк из нас один другого распекает. Без этой предосторожности и свет бы не стоял, и порядка бы не было".
Вообразите себе идеальное государство, которое бы в основании своей организации положило подобную философию и в котором все члены прониклись бы ею глубоко и искренне, всем сердцем, всем существом своим: что за счастливое было бы государство! Какое вечно нерушимое спокойствие, какая непрерывная тишина, какой мир и благодушие царили бы в нем! Никто бы не домогался того, чего не дано ему, никто не рвался бы с места, на котором поставлен, никто не рассуждал бы о том, что выше его звания.
От бедняка мысль сделаться богатым была бы так же далека, как желание пролезть сквозь игольные уши; столоначальник не думал бы критиковать распоряжений своего секретаря, как не критикует он наступления ночи после дня, и наоборот; даже какой-нибудь юноша из мелкой сошки, посаженный за переписку бумаг, точно так не вздумал бы тогда мечтать о подвигах, о славе и т. п., как теперь не приходит ему в голову мечтать, например, о превращении своем в крокодила, обитающего в Египте, или в допотопного мастодонта, открытого в северных льдах. Всюду разлито было бы благодатное спокойствие, без всяких порывов и треволнений.
Все были бы на своих местах. Одни ездили бы в колясках, жили в великолепных палатах, занимались распеканием других, другие ходили бы пешком по грязи в дырявых сапогах, жили в сырых углах и получали распеканции, - но те и другие одинаково были бы спокойны и довольны своей участью. Те и другие существовали бы рядом, друг подле друга, так же безмятежно, как существуют дуб и крапива, хотя и отнесенные Линнеем к одному разряду по его системе, но нимало не помышляющие о соблазнительном равенстве друг с другом 18.
Не было бы тогда гнусной зависти, непозволительных стремлений, всякого рода опасений и подкопов; люди жили бы, как святые в царстве небесном: много будет в раю обителей, много степеней блаженства, но низшие степени будут братски сочувствовать высшим и сами наслаждаться отблеском того высшего блаженства, которого удостоены избранные. Так было бы и на земле в том идеальном государстве, в котором бы все члены прониклись теми чистыми понятиями об общественной иерархии, какие сейчас были приведены… И что всего важнее -- подобное устройство могло бы длиться вечно, потому что оно не заключает в себе никаких элементов разрушения, - ничего, что бы обещало хоть в отдаленном будущем нарушить общее спокойствие и блаженство.
Идеальное общество, основанное на здравых понятиях об общественной иерархии, могло бы существовать целые века спокойно, мирно и счастливо, и разве какой-нибудь геологический переворот мог бы разрушить его идеальные совершенства… Но, к величайшему сожалению друга человечества, не отыскивается философский камень, не бывает полного совершенства на земле, нет нигде такого идеального общества, какое мы предполагали…
Говорят, в давние времена, которых мы с вами, читатель, уже и не припомним, было нечто подобное устроено в Индии, да и то при помощи самого Брамы. Пария от брамина был так же далек, и пропасть между ними была почти так же непереходима, говорят, как пропасть между Макаром Алексеичем и его превосходительством. А на том свете, говорят индийцы, из семи кругов, в которых давались смертным разные виды блаженства, самым высшим считался тот, где человек терял совершенно свою личность, волю, сознание, погружался в лоно Брамы и решительно, без следа, уничтожался в нем.
Это была высшая точка верховного блаженства, какую только могло вообразить себе индийское учение. Кажется, - чего бы лучше: общество с подобными началами не должно бы погибнуть, но должно бы постоянно расширять круг своих счастливых членов…- Но - таково несовершенство человеческой природы! - и индийское учение и устройство рушилось, и если теперь остается еще, то лишь в жалких подражаниях и переделках, далеких от совершенств первоначального образца. Нечто подобное устроили было отцы иезуиты в Парагвайской республике; но и там успех был далеко не полон. О других слабых попытках достигнуть идеала, деланных, например, в Неаполе, в Австрии и в других странах, не стоит и говорить. Теория принималась хорошо, проводилась в разных учреждениях, преподавалась в школах, проповедовалась в церквах монахами разных орденов, проникла даже в домашнее воспитание, захватывая таким образом человека в самые нежные, самые впечатлительные его годы: но - все не впрок!
Большинство принимало теорию, не имело ничего сказать против нее; но не могло или не умело успокоиться на ней. Какое-то искание не переставало тревожить людей, и вот какая-нибудь пустая случайность, ничтожное столкновение - и все взволновано, и идеал непрерывной тишины взлетел прахом на воздух… Моралисты утверждали, что все это от растленности человеческого рода и от помрачения ума его; другие, напротив, кричали, что теория будто бы идеальной организации, состоящая в обезличении человека, противна естественным требованиям человеческой природы и потому должна быть отвергнута, как негодная, и уступить место другой, признающей все права личности и принцип бесконечного развития, бесконечного шествия вперед, то есть прогресса, в противоположность застою.
Мы, то есть русские и преимущественно литераторы, обыкновенно держали себя в стороне от всех этих споров, происходивших на западе Европы. Мы в это время занимались своими вопросами: о торговле древнейшей Руси, о таланте г. Щербины, об Иакове Мнихе, о зооморфических божествах у славян, восхищались пением Марио и письмами Ивана Александровича Чернокнижникова, жалели о почти единовременной кончине Жуковского, Гоголя и Загоскина и удивлялись ковам англичан, готовившимся против нас…
Словом - мы, как и всегда, делали свое дело и в то, что нас не касается, не мешались: "Помаленечку, втихомолочку жили, никого не трогая, - старались, чтобы воды не замутить". Тем не менее во время уже очень недавнее, когда кто-то крикнул: "Прогресс!", да и спрятался, - и пошли с тех пор хвалить прогресс и бранить застой на чем свет стоит. Как и почему случилось это - объясните! Говорят, потому, что прогресс необходим человеку, что скорее зарезать его можно, чем заставить не желать прогресса…
|
|
