Подытожу комментаторский запал по серии статей «Царь и его генералы».
Начну с того, что А.С. Пушкин был интеллигент в наихудшем смысле этого слова, к тому же, гуманитарий. От Пушкина трудно было ждать какой-либо реальной оценки Кутузова, а не той, которая была принята в обществе, в котором Пушкин вращался.
Сложнее сказать, из каких соображений еще один интеллигент, но артиллерист, участвовавший в реальной войне, Лев Толстой, придал Кутузову полководческое величие. Возможно, из графской солидарность со своим родственником Остерманом-Толстым. Возможно, просто из интеллигентского желания быть оригинальным, возможно из патриотических соображений – из желания хоть как-то приподнять упавший после Крымской войны дух русского общества. А, возможно, по всем соображениям сразу.
Как хотите, но я вижу явную «русскую» обиду в словах Толстого: «Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем-то неопределенным – какой-то куклой, полезной только по своему русскому имени…».
И Толстой оправдывает (пытается оправдать) Кутузова: «В 12-м и 13-м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французам».
Речь идет о труде боевого офицера, затем преподавателя истории Академии Генштаба, генерал-лейтенанта М.И. Богдановича «История Отечественной войны 1812 года по достоверным источникам». И, строго говоря, Толстому следовало бы не просто пренебрежительно отмахнуться от такого взгляда на Кутузова, но и задуматься, почему царь Александр II, человек высочайшей образованности, и в военном отношении намного превосходивший Толстого, из той же горечи поражения в Крымской войне оказал помощь в издании истории, в которой отсутствуют панегирики Кутузову. Однако Толстой - интеллигент, а интеллигент, он на то и интеллигент, чтобы быть недовольным правительством.
Сам Толстой так начал панегирик Кутузову: «Такова судьба не великих людей, не grand-homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный в истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем-то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12-м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели».
Сначала замечу, что сравнивать Наполеона и Кутузова просто так, это сравнивать божий дар с яичницей. Наполеон был император – глава империи, общий руководитель-единоначальник высшего уровня управления, и Кутузов по сравнению с ним это мелочь. И сравнивать их можно только по одному критерию – как полководцев, как специалистов, способных при численно равных силах выиграть бой друг у друга за счет собственного интеллекта, но именно такого сравнения, Толстой, само собой, и не делает.
Затем, уж что-что, а русского народа Толстой точно не знал, и в романе вывел его в черт знает каком придурковато-благостном виде.
К примеру, Салтыков-Щедрин, описывая свое детство, рассказывает об одном помещике, своем родственнике, который был очень жаден. Жаден настолько, что по ночам регулярно ходил воровать овощи на огороды своих крепостных крестьян. Те его там ловили и... били морду. Что помещику, впрочем, плохо помогало. Но почувствуйте отношение между дворянами и крестьянами. Крепостные обязаны отработать барщину, но то, что их, - это их, и, защищая свою собственность, в средствах они не стеснялись.
Когда этот помещик умер, его крепостная любовница украла все деньги и передала их своему, уже свободному, сыну. Сын помещика, вернувшись из армии, попытался заставить отцову пассию вернуть деньги. С каковой целью начал пороть женщину, но та скоро потеряла сознание. Ее снесли в «холодную», а утром обнаружили, что она умерла.
Узнав об этом, крестьяне тут же пожаловались в судебные органы, и хотя судебно-медицинская экспертиза определила, что женщина умерла не от порки как таковой, что у нее не был поврежден ни один орган, тем не менее, следствие длилось три года, и когда дело дошло до Петербурга, там определили лишить сына помещика дворянского звания и сослать навечно в солдаты.
Рассуждая о крепостном праве, привычно вспоминают умалишенную Салтычиху, замучившую десятки своих крепостных девушек и сосланную за это в монастырь. Но ссылали не только в обитель, да и отнюдь не ссылкой подчас оканчивалось дело. Жена описанного выше сына помещика была очень жестока по отношению к своим крепостным и кончила тем, что ее задушили подушками ее же горничные.
Вот еще пример. Историк Соловьев приводит любопытный факт. Жестокосердная помещица обожала есть щи под крики своей кухарки, которую для этого во время обеда специально пороли. По-видимому, жалобы на мучительницу последствий не возымели, и случилось следующее: внезапно на помещицу напали разбойники, любимую собачку ее застрелили, а хозяйке прикладом выбили все зубы. Обчистили — до нитки. Помещица созвала по соседям погоню за грабителями. Но хитрые разбойники оставили на дороге бочонок водки. Погоня, естественно, уперлась в бочонок, как в непреодолимое препятствие, и, пока тот не опустел, никуда не двинулась. Разбойники скрылись. Соловьев к этому случаю относится, по-видимому, как к курьезу, но нам интересен столь радикальный способ удержания помещиков в рамках закона.
И наконец, у русского народа было понятие «пострадать за мир». Речь шла о ситуации, когда невозможно было привести в чувство помещика, тогда его крепостные бросали жребий, те, на кого он выпал, шли и убивали помещика со всею семьей (чтобы дети потом крестьянам не мстили). Дом помещика сжигали, а сами шли и сдавались властям. Смертной казни не было, этим убийцам назначали пожизненную каторгу, семьи осужденных царь посылал в Сибирь за казенный счет (браки заключаются на небесах и не царю их расторгать), чтобы семьи жили недалеко от каторжанина. И вот эти осужденные и были «пострадавшими за мир». Соответственно, мир (община) собирала деньги и посылала их в Сибирь пострадавшим за мир до их смерти.
И сильно эти русские люди похожи на толстовского Платона Каратаева, у которого «глубокое христианское чувство составляло суть души Платона, суть народной души. Оно помогало герою, проходя через испытания, не утрачивать веры в жизнь, основанной на бескорыстной и всепоглощающей любви к земному миру. Каратаев безропотно принимает все, что ниспослано свыше»? Ага, а как же! Это Толстому хотелось, чтобы его крестьяне были такими - безропотно принимающими все, что ниспослано.
Так, что же за «народную» цель имел Кутузов, по мнению Толстого?
«Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году…Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска».
Это Кутузов–то, давая французам разорить Смоленскую и Московскую земли, дав им сжечь и разграбить Москву, погубив две трети армии в бездейственном следовании за Наполеоном, облегчал «насколько возможно, бедствия народа и войска»?? Толстой резюмирует: «Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа». Трудно вообразить себе более глупый панегирик!
Из всей истории Кутузова видно, что он осознавал свою никчемность именно, как полководца, и поэтому страшно боялся быть единоначальником в битвах – страшно боялся «1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их». Если Беннингсен под Пултуском принял бой даже вопреки приказу командующего отступить, то Кутузов отступал всегда, даже если ему запрещали это делать. Когда Кутузова назначали единоначальником, то он делал и шел на все, чтобы битвы избежать даже с турками, и избегал битв не потому, что жалел солдат (они ему были безразличны, что доказывается хотя бы тем, с какой легкостью он отдал на убой 2-ю армию под Бородино). Кутузов избегал битв потому, что при любом соотношении сил, заранее считал себя побежденным. Требовались героические усилия царя и обстоятельств, чтобы заставить Кутузова принять бой.
Следует еще раз сказать и национальной гордости, в данном случае, русских, которая как бы унижается при рассмотрении истории, а не пропаганды войны 1812 года. Подобный подход – раз русский, значит, правый, - это подход даже не еврейский, а просто жидовский - дескать, мы богоизбранная (богоносная) нация, а все остальные – гои, животные. И какая разница, какой именно народ становится на эти гнилые позиции?
Нет, правильный подход к национальному вопросу заключается в понимании, что были периоды в истории человечества, когда мы, русские, были великим народом! Но и у других народов были такие периоды. Зачем им в этом отказывать и что нам дает унижение других? Наша, русских, задача в том, чтобы опять стать великим народом, а не оставаться прадедов великих правнуками погаными.
К тому же, война 1812 года, ни ее подвиги, ни ее поражения, не имеют отношения к национальной гордости русских. Причем к этой войне русские? Это же не Великая Отечественная, и даже не Первая мировая.
Был в то время народ, представленный в основной своей массе крестьянами, и был у народа царь. Для защиты народа от вражеского разорения царь нанимал воинов и нанимал их не по национальному признаку, а по боевым качествам. И цари были бы предателями народа, если бы руководствовались в этом вопросе национальностью. Платил царь нанятым воинам (дворянам) либо закрепляя за ними крестьян, либо просто деньгами. Эти воины со временем начали составлять костяк армии – ее офицерство.
А солдат для царя нанимал сам народ, поскольку повинен был поставить царю в армию рекрутов. У народа была повинность, ставить ежегодно требуемое царем количество рекрутов. Этим рекрутам, за поступление в армию солдатами, крестьяне платили, и, по тем временам, платили много. В солдаты отбирали самых негодных мужчин – буйных, одиноких, с преступными наклонностями. Но, именно такие дерзкие бандиты в армии и нужны. Если у себя в общине подходящего кандидата не было, искали в других общинах, на стороне. Поскольку желающих служить солдатами было меньше потребности, то отдавали в армию и насильно, но в любом случае крестьяне платили за сам факт отдачи в царскую службу (на службе солдат кормил и платил им царь). Конечно, и даже при таком подборе солдат они сохраняли «русский дух», но историков и интеллигентов, за редчайшим исключением, эта, действительно русская, сторона дела, никогда не интересовала.
Таким образом, царь, дворяне и солдаты были сами по себе – это профессионалы, нанятые народом на службу по своей защите. А народ податями и отработкой барщины расплачивался с этими наемниками. Поэтому, как там царь воюет и где, народа не касалось – это его царское дело, лишь бы враг народ не разорял.
Но когда французы начали разорять собственно крестьян и горожан, они (народ), конечно, начали сопротивляться, но сути это не меняло – то, что народ вынужден был сам заняться самообороной, внятно указывало, что царь негодный и профессионалы его тоже негодные. Царь и дворяне не выполняли своих обязательств перед народом. А то, что они гибли на полях сражений, то это их проблемы и риск – народ им за это платил. Между прочим, из воспоминаний участников той войны, скажем, Дениса Давыдова, хорошо видно, что дворяне страшно боялись восстания народа против царя и дворян именно за понесенное от французов разорение.
Поэтому глупо говорить, что вот это, дескать, русский-перерусский Кутузов, а вот то, фи, немец Бенннингсен. По отношению к народу они были одинаковыми наемниками-профессионалами, правда, по-разному оплачиваемыми. Поэтому говорить надо исключительно об их профессиональных достоинствах и недостатках, а не о том, кто именно они по национальности.
Да, совершено по-другому встал вопрос отношения армии к народу, когда была введена всеобщая воинская повинность, после которой, войны стали народными. После этого, действительно, стало возможным говорить о войнах с учетом русских национальных особенностей.
Но это уже, по сути, XX век.
В статьях «Сила армии сохраняется военной юстицией» я привел подробности сдачи в плен кораблей российского военно-морского флота в Русско-японской войне. Что интересного следует подчеркнуть в этих подробностях.
Армия и флот уже были народными, уже была всеобщая воинская повинность, уже солдаты и матросы были в основном русскими, уже в их среде должно было быть определяющим то, что есть основание называть русскостью. В экипажах кораблей один офицер приходился примерно на 30 матросов, и матросам в боях тоже было страшно. Но ни в одном позорном случае (да и вообще нет таких случаев) матросы не были инициаторами сдачи в плен! Путем потери чести боролись за свою благородную шкурку только офицеры. Инициатива сдачи в плен всегда исходила только от них!
А матросы порывались стрелять, даже тогда, когда офицерство поднимало белый флаг, матросы стреляли! Матросы бросались открыть кингстоны и утопить корабли, матросы портили оружие. Паника – страшнейшая зараза, заражались ею, конечно, и матросы, но в последнюю очередь. А главными трусами и предателями всегда было офицерство – «профессионалы».
И одобрял сдачу в плен и позорнейшее предательство не народ, не русские, а «русская интеллигенция» - тогдашнее общественное мнение. В. Розанов, который тоже был типичным интеллигентом, тем не менее, 31 августа 1915 года констатировал: «Пока не передавят интеллигенцию - России нельзя жить. Ее надо просто передавить. Убить». По-интеллигентски жестоко, но, согласитесь, и не без оснований.
А матросы и солдаты, представленные в основном русскими, были более стойкими, нежели «профессионалы». Почему?
Выскажу версию – потому, что солдаты и матросы подсознательно представляли себя теми, кому по жребию выпало «пострадать за мир». Не относящиеся к миру офицеры и интеллигенция не испытывала мук совести, предавая мир, а сам народ так не мог. Народ пытался исполнить свой долг перед миром.
Вот этим качеством предков надо гордиться в первую очередь, а не их полководческими талантами.
|
|
