Предисловие к публикации
Этот документ написан одним из самых известных русских иерархов митрополитом Сергием (Страгородским). Документ найден недавно (в конце XX в.) в бумагах, относящихся к делу патриарха Тихона. Время его написания – декабрь 1924 г. Его основным предметом является необходимость Поместного Собора, и по сути дела тут предлагается проект основных решений Собора с развернутым их обоснованием.
История создания этой записки остается неизвестной, но ясно, что она была адресована властным структурам и была прочитана Е.А. Тучковым – «серым кардиналом», ведшим все дела, связанные с Церковью (на документе остались его пометки). Мы публикуем лишь третью главу документа, в котором митрополит Сергий высказывает свое отношение к коммунистическому строю. Тут мы имеем исключительный случай, когда иерарх старой дореволюционной закалки хорошо понимает, что «климентизм» не является подлинным христианским имущественным учением. Более того, благодаря широте взглядов и глубоким богословским и историческим знаниям, митрополит Сергий указывает на причины уклонения церковного имущественного учения от истины.
В последние годы имя митрополита (а позднее – патриарха) Сергия подвергается поруганию. Сергианством сейчас называют недопустимый компромисс с безбожной властью. Думается, что суть церковной политики митрополита Сергия в период его возглавления Церкви был не компромисс, а разворот в сторону социальной политики советского государства, и данная записка такую точку зрения полностью подтверждает. Доброе имя этого выдающегося деятеля нашей Церкви должно быть восстановлено, а кампания его дискредитации – прекращена.
Публикация выполнена по изданию: Митрополит Сергий (Страгородский). Православная Русская Церковь и советская власть (к созыву Поместного Собора Православной Церкви)//Богословский сборник. М.: ПСТБИ, 1997. – с.250-257. Сомин Н.В.
(к созыву Поместного Собора Православной Церкви)
Вторым основным вопросом, который должен быть внесен в программу Поместного Собора (первый вопрос – об отношении Церкви к власти – Н.С.), есть вопрос о новом социальном строе, составляющем задачу и достижение революции, в частности, вопрос о собственности. Христианство ставит своей целью обновление внутренней жизни человека. Чрез это, конечно, христианство глубоко влияет и на внешнюю жизнь, как частную, так и общественную. Однако, переустройство внешней жизни, изменение ее форм, и установлений не входит в задачу христианства, по крайней мере, в задачу ближайшую и непременную.
Вступая в мир, христианство принимает формы общественной жизни такими, какими они даны в наличности, мирится со всяким и общественным устройством и установлениями, даже принципиально не мирящимися с христианским учением, лишь бы эти формы и установления не препятствовали человеку в его личной и внутренней жизни быть христианином. В этом черпают для себя основания обвинители христианства в оппортунизме, в якобы его безразличном отношении к этим установлениям, как рабство, смертная казнь и под.
Если можно видеть оппортунизм в словах и действиях церковных деятелей позднейших эпох, привыкших стоять на государственной точке зрения и зависимых от государства, то кто обвинит в оппортунизме, напр. I. Христа, не нашедшего обвинительных слов для Пилата, смешавшего кровь галилеян с их жертвами /Лук. XIII, I/. Или Апостола Павла, наставлявшего рабов быть послушными своим господам? Тогдашнее государство даже и не подозревало о самом существовании Апостола с его новым учением. Точно также нельзя видеть в таком отношении христианства к данным формам внешней жизни как бы некоторого освящения христианством этих форм или признания их обвинительными для последующей истории развития человечества.
Это просто вывод из убеждений, что лишь при внутренней христианизации человечества имеют значение всякие внешние христианизированные формы общественной и частной жизни и что, поэтому, нужно очистить прежде внутреннее и внешнее потом приложится само собою. Следовательно, и в принятии христианством за данное <слово не-разборчиво> уклада жизни, установленного Римской Империей и покоившегося на римском праве, нельзя видеть освещение этого уклада христианством и признание его на веки нерушимым и обязательным.
Тем более нельзя распространять такого освящения и на все подробности этого уклада, не исключая и таких, которые явно противоречат христианскому учению, напр. на рабство или хотя бы на накопление богатства на счет обеднения народа. Но если так, то христианство, принявшее прежний социальный строй, просто потому, что он существовал тогда, на таких же основаниях приняло бы и коммунистический строй, если бы он существовал, как данный. Что этот строй не только не противен христианству, но и желателен для него более всякого другого, это показывают первые шаги христианства в мире, когда оно, может быть, еще не ясно, представляя себе своего мирового масштаба и на практике не встречая необходимости в каких либо компромиссах, применяло свои принципы к устройству внешней жизни первой христианской общины в Иерусалиме, тогда никто ничего не считал своим, а все было у всех общее /Деян. IV, 32/.
Но то же было и впоследствии, когда христианство сделалось государственной религией, когда оно, вступив в союз с собственническим государством, признало и как бы освятило собственнической строй. Тогда героизм христианский до сих пор находивший себе исход в страданиях за веру, начал искать такого исхода в монашестве т.е. между прочим в отречении от собственности, в жизни, общинной, коммунистической, когда никто ничего не считает своим, а все у всех общее. И, что особенно важно, увлечение монашеством не было достоянием какой-нибудь кучки прямолинейных идеалистов, не представляло из себя чего-нибудь фракционного, сектантского. Это было явлением всеобщим, свойственным всему православно-христианскому обществу.
Бывали периоды, когда, по фигуральному выражению церковных писателей, пустели города и населялись пустыни. Это был как бы протест самого христианства против того компромисса, который ему пришлось допустить, чтобы удержать в своих недрах людей "мира", которым не по силам путь чисто идеальный.
Не возражая против владения собственностью, не удаляя из своей среды и богатых, христианство всегда считает "спасением", когда богатый раздаст свое богатство нищим. Находясь в союзе с собственническим государством и своим авторитетом как бы поддерживая собственнической строй, христианство /точнее, наша православная церковь в отличие от протестантства/ идеальной или совершенной жизнью, наиболее близкой к идеалу, считало, все таки, монашество с его отречением от частной собственности. Это господствующая мысль и православного богослужения, и православного нравоучения, и всего православно-церковного уклада жизни. Тем легче, следовательно было бы христианству помирится с коммунистическим строем, если бы он оказался в наличности в тогдашнем или в каком либо другом государстве.
Поэтому и наша Православная церковь, стоя перед совершившимся фактом введения коммунистического строя Советской властью, может и должна отрицать коммунизм, как религиозное учение, выступающее под флагом атеизма. Она может выражать опасения, как бы принудительное отчуждение частной собственности, проводимое под флагом безбожия и отречения от неба и будущей жизни, не имело на практике совершенно противоположных результатов; как бы, вместо того, чтобы отучить людей от собственности, оно не возбудило в людях, наоборот, особенно страстного и настойчивого стремления именно к приобретению, к наживе, чтобы пользоваться хотя моментом: "будем есть и пить, потому что завтра умрем" /Ис. XXII, 13/.
Все такие опасения допустимы и, если угодно, оправдываются опытом действительной жизни. Но занимать непримиримую позицию против коммунизма, как экономического учения, восставать на защиту частной собственности для нашей православной /в особенности, Русской Церкви/ значило бы забыть свое самое священное прошлое, самые дорогие и заветные чаяния, которыми, при всем несовершенстве повседневной жизни при всех компромиссах, жило и живет наше русское подлинно православное церковное общество. Борьба с коммунизмом и защита собственности нашими церковными деятелями и писателями в прежнее, дореволюционное время, по моему мнению, объясняется причинами для Церкви внешними и случайными. Прежде и главнее всего: Церковь тогда была в союзе с собственническим[и] государством, точнее, всецело подчинена ему. Коммунизм тогда считался учением противогосударственным.
Естественно, что многие церковные деятели остерегались со всею ясностью и последовательностью высказывать идеальный, подлинно евангельский взгляд нашей Церкви на собственность, чтобы не оказаться политически неблагонадежными. Вспомним, что сам митрополит Московский Филарет, при всем его государственном складе мышления и при всей его государственной корректности/принужден был выдержать неприятные переговоры с Министром внутренних дел или с жандармским управлением, по поводу одной своей проповеди о милостыне. Очень многие [пи]писали и говорили против коммунизма просто по привычке к своей, так сказать, государственности, по привычке к своей, так сказать, государственности, по привычке на все смотреть больше с государственной, чем с церковной точки зрения. Это был почти общий порок нашего "ведомства" и нашего духовного сословия. Если же оставить в стороне нашу "государственность", многое объяснит в данном вопросе полемическая инерция.
Полемизируя с сектантами, из которых некоторые отрицают собственность, с Толстым, и не желая оставить необличенным ни одного заблуждения, наши миссионеры и писатели часто простирались по внедрении дальше, чем следовало, и начинали обличать то, что обличению не подлежало и что обличать не входило ни в интересы, ни в задачу Православной Церкви. Наконец, значительную можно даже сказать, львиную долю в этом недоразумении должна принять на себя и наша богословская духовно-академическая наука, шедшая и в данном вопросе, как и во многих других, на буксире богословской науки западно-европейской в, особенности, протестантской.
Протестантство же /ортодоксальное/ полемизируя с коммунизмом и защищая частную собственность и весь вообще европейский буржуазный склад жизни, было только последовательным. С самых первых шагов своих, удалив духовно-благодатную жизнь человека в тайники его совести и признав, что в этой области свободное произволение человека почти не значит ничего, протестантство тем самым направило всю энергию человека в сторону так называемым гражданских добродетелей /гражданская мораль Меланхтона/.
Отрицая возможность вообще духовного подвига в земной жизни христианина и отвергая монашество, протестантство стало культивировать добродетели семейные, общественные и государственные. Поэтому и церковь там, само собою, оказалась подчиненной государствуй, и добродетели гражданские практически оказались более нужными, чем духовные. А так как государство было собственническим, так как гражданский строй был буржуазным; то и гражданские добродетели эти оказались преимущественно буржуазными и собственническими, верность государю, честность, трезвость, бережливость, соседняя со скопидомством и т.д. По этому пути протестантство вполне последовательно прошло потом и к утверждению, что собственность священна, и даже, что долг богатого человека заботится об увеличении своего богатства.
Для пересаженного к нам с Запада полицейского государства это выводы протестантства были весьма пригодными, и потому были весьма скоро и основательно усвоены всеми по государственному мыслящими людьми. Они свили себе гнездо и в официальном богословии. Но подлинно православной, в особенности, русской православной богословской науке с этими выводами не по пути. Не даром немцы возмущались некультурностью нашего мужика, невозможностью никакими силами привить ему помянутые буржуазные добродетели. Он все продолжает твердить, что земля "Божья", т.е. ничья, что все, что нужно всем, и должно быть в общем пользовании. Но не то же ли в конце концов скрывается и под кожею всякого русского интеллигента и вообще русского человека.
Возьмем нашу народную поэзию, начиная с былин и кончая беллетристикой /даже дореволюционной/. Где у нас идеал честного и аккуратного собственника? Напротив, не юродивый ли, если взять духовную литературу, не босяк ли, если взять светскую, а в том и в другом случае, не человек ли, живущий вне условий и требований буржуазной жизни, есть подлинно наш русский идеал? Я убежден, что Православная наша церковь своими "уставными чтениями" из отцов Церкви, где собственность подчас называлась не обинуясь кражей, своими прологами, житиями святых, содержанием своих богослужебных текстов, наконец, "духовными стихами" которые распевались около храмов нищими и составляли народный пересказ этого Церковно книжного учения, всем этим церковь в значительной степени участвовала в выработке вышеописанного антибуржуазного идеала, свойственного русскому народу.
Допустим, что церковное учение падало уже на готовую почву или что русская, по западному не культурная, душа уже и сама по себе склонна была к такому идеалу и только выбирала из церковной проповеди наиболее себе сродное, конгениальное. Во всяком случае можно утверждать, не колеблясь, что Православная наша церковь своим /теперь неофициальным/ учением не только не заглушала таких естественных произрастаний русской души, но напротив, доставляла им обильную пищу, развивала их и давала им освящение. Впоследствии, в эпоху послепетровскую, с появлением латинской богословской науки, древле православная церковная книжность была выброшена сначала из нашей духовной школы и перестала участвовать в воспитании духовного юношества, будущих пастырей Церкви: а потом постепенно вышла и из повседневного церковного употребления, почти совсем удалена была и от воспитания народа, сохранившись разве у каких-нибудь деревенских грамотеев, да отчасти в наиболее строгих монастырях и у единоверцев с старообрядцами-раскольниками. Теперь эта церковная книжность настолько основательно нами всеми забыта, что нашей духовно-академической науке удавалось делать в этой области настоящие научные открытия.
Такой разрыв нашей духовной науки и школы с прошлым был одной из причин часто глубокого расхождения народно-церковного мировоззрения с официальным церковным учением и взаимного непонимания обеих сторон. Отсюда, от потери обоюдо упомянутого языка ведут свое происхождение и некоторые сектантские движения, по недоразумению отделявшиеся от официальной церкви и по недоразумению же ею преследовавшиеся. Вот почему и утверждаю, что примириться с коммунизмом, как учением только экономическим /совершенно отметая его религиозное учение/, для православной нашей Церкви значило бы только возвратится к своему забытому прошлому, забытому официально, но все еще живому и в подлинно церковной книжности, и в глубине сознания православно-верующего народа.
Примириться с коммунизмом государственным, прибавим в заключение, для Церкви тем легче что он, отрицая /практически лишь в известных пределах, хотя это и временно/ частную собственность, не только оставляет собственность государственную или общенародную, но и карает всякое недозволенное пользование тем, что лично мне не принадлежит. Заповедь "не укради" остается основным положением и советского уголовного кодекса: Христианство же заинтересовано не тем, чтобы обеспечить христианину право на владение его собственностью, а тем, чтобы предостеречь его от покушений на чужую собственность.
Итак, второе постановление нашего поместного собора могло бы быть таким: С решительностью отметая религиозное учение коммунизма, Священный Собор, однако, не находит непримиримых возражений против коммунизма, как учения экономического, отрицающего частную собственность и признающего все обще полезное и нужное общим достоянием, ни в священном писании, ни в подлинно церковном учении, особенно в учении древней Русской Православной Церкви и потому приглашает и благословляет верных чад Церкви бедных и неимущих, со спокойной совестью без боязни погрешить против святой веры, радостно приветствовать узаконенный Советскою властью в С.С.С.Р. Коммунистический строй, а богатых и имущих безропотно, во имя той же веры, ему подчиниться, помня слово св. писания, что "блаженнее давать паче нежели принимать" /Деян. XX, 35/ и что лучше быть обиженным и лишенным, нежели обижать и лишать других «да еже братию» /I Кор. VI, 7-8/.
30 декабря 1924 г.
|
|
