Я обожаю эту древнюю русскую забаву, называемую баней. И когда бываю в подмосковном санаторном крае в районе Дорохово, всегда хожу там в баню – где не только очищаются от грязи спины местного народа, но и вольно чешутся родные языки.
Когда-то эта банька работала каждый день, но по мере пожирания нашим реформенным орлом своей же решки банные дни сократились до трех, потом до двух в неделю. А потом мужское отделение сгорело, и два остатних дня поделили на мужской и женский: купить для починки пару десятков досок местной решке уже оказалось не под силу. Как, помню, там один шофер запальчиво вещал: «Еду, печка на всю, в кабине – Ташкент, а стекла – не оттаивают!»
Так и тут: в Москве – Ташкент, а в двух шагах от нее – не оттаивает! Собственно это всегда было главным лейтмотивом здешних разговоров, менялись только его отдельные аспекты. И на сей раз речь зашла о двух, актуальность которых как бы показал этот народный барометр: о евреях и о Боге.
Мужик Петрович, главный местный краснобай, еще и мастер «делать» баню, лет 60-и, с большим пузом и мозольными ногами, в свободном банном духе запузырил вдруг:
– Все горе – от евреев! Я этого Райкина всегда терпеть не мог: «В греческом зале, в греческом зале!» – изображают русских пьянью, быдлом. Телевизор включишь, юмористы – все жиды, журналисты – через одного!..
– Петрович, че ты на евреев навалился? – вступил молодой бритоголовый парень, щеголявший своим редким здесь складным мобильником. – Да у меня, на хрен, все евреи, с кем работаю; те же, на хрен, люди…
Его живо перебил такой же, с головой под ноль, ровесник:
– Есть жиды, а есть евреи, не надо путать! Жид – это кто в старом времени держал шинок…
– А все евреи и держали их! – забрал обратно в свои руки речь Петрович. – Я что ли с ними не работал? В Одинцово был кондитерский цех, Иван Иванович – начальник, а заместитель – Моисей Исакович, он кассу всю держал. К нему мужик придет: «Исакыч, одолжи трешку, завтра отдам!» А он: «Неправильно просишь! Надо сказать: не завтра, а по возможности. Откуда у тебя завтра трешка будет?» Даст рубль – но не за так: мешок стоит в этом углу, перетащи его вон в тот. Он и там не нужен, лишь бы человека утрудить. А Мишка Зыкин у нас водилой был на «каблучке», развозил пирожные, Моисейка как-то дает ему конверт: на, отвези. Мишка обратно приезжает, а тот его уже в воротах ждет: «Вот тебе трудовая, вот расчет, пошел на хрен». Мишка ко мне: «За что? Конверт дал, ну мне интересно, что там, я распечатал, а там – ничего. Только написано: «Дурак ты, Мишка!»» Я говорю: «Дурак ты и есть, это он тебе проверял, а ты попался!» А еще раз мы напились, надо добавить – а у Моисея был свой сейф в столе, хрен отопрешь, а денег – страшно! И мы: давай крышку поднимем, чуть возьмем, он не заметит! А он как раз за шторкой за стеклом стоял, выскакивает: «Ах вы сволочи! Ну завтра я вам покажу!» Завтра зовет нас к Иван Иванычу: «Они меня убить хотели!» Мы: «Как убить?» А он: «Вот так, я все слышал!» А Иван Иваныч его сам боялся, наказал всех по чирику, а деньги Моисейка взял…
– Значит, еврей был умный, а русские – дураки!
– Не надо! Русский человек в большом силен – а не дрочить вот этот малый бизнес. Когда я был на БАМе по вербовке, к нам кинули зимой стройбат. Мороз за 40, даже зэков не выводят – русские парни в одних гимнастерках грунт долбят ломами, от них пар столбом. А хачики в тулупах у костра стоят, аж синие: «Ой, холодно! Ой, умираем!» А теперь они по всей России нас дерут, они – да жидовня, а русские – как у самих себя в гостях…
– Петрович, – встрял еще мужик, хлебавший из облупленного термоса какой-то травный чай, – я тоже не люблю их, но давай по справедливости. Сколько у нас ученых было из евреев, я тут по телевизору смотрел про космос – ну одни евреи…
– Правильно! Когда им Сталин навставлял, куда деваться, стали на народ работать. Тогда из евреев делали ученых, а теперь – наоборот. Возьми этих: Гусинский, Березовский, Абрамович, – чего они изобрели? Как Ваньку русского надуть – и на Канары смыться! Ты вот всю жизнь пахал на комбинате – и носки драные, пустой чай жрешь, а они там икру ложками махают!
– Не, мужики, кончайте, на хрен, это, – вмешался опять первый бритоголовый. – С вами, на хрен, попадешь, а мне еще, на хрен, семью кормить. Работать надо!
– Кем? – вскочил с лавки третий мужик. – Вот ты, Саня, торгуешь, тебе хорошо. Но всем в торговлю не попасть! Куда сейчас молодым парням идти? Или в торговлю, или в банду, больше некуда. У меня сын школу кончает – уже в панике. Палаток-то на всех не хватит! Ты, Петрович, прав: русский только по большому делу мастер. Но почему тогда мы самолеты стали у американцев покупать? Почему своих больше не делаем?
– А кто тебе их делать даст? Говорю же, евреями все схвачено. Им и надо, чтобы тут ничего не делали, только торговали, они тогда будут короли! Они нам и реформу всю, с Гайдаром и Чубайсом, впарили…
– Петрович, но Гайдар-то был вроде не еврей!
– А кто? Не знаю, я ему в мудя не лазил; значит, еще хуже, чем еврей, еврей в квадрате! Наш Моисейка раньше сколько б ни спер, что он мог с этими деньгами сделать? Засунуть в сейф и трястись, чтоб не отняли. А теперь он на них всех с потрохами купит – вот реформа для кого!
– Не, на хрен, ну вас на хрен, я пошел в парную! Вы точно доболтаетесь, – и юный коммерсант убрался из предбанника.
– Петрович, подожди, – опять встрял рассудительный чаевник, – но ведь в других странах как-то и с евреями живут?
– Я про другие страны ничего не знаю, не был, кроме Венгрии, нигде. Ну, выпили мы там этой их водки, цуйки, тоже с одним венгром стали говорить. И один наш ему: почему у вас в магазинах все есть, а у нас ничего нет? И венгр, такой мужик неглупый, отвечает: «Когда свою страну начнете продавать, и у вас все будет!»
– Ну, мы и продаем теперь, а у нас один хрен ничего нет.
– Зато в Москве все есть! У тех, кто продает; вы что, тупые?
– Ну и чего, Петрович, делать-то? Евреев убивать?
– Нет, задницы им лизать, как Сашка вон!
– Да я серьезно спрашиваю!
– А я почем знаю? Знал бы, давно бы в Думе с депутатами сидел, а не здесь с вами дураками!
– А там, Петрович, кто сидит? – вступил второй бритый пацан. – Вор на воре, их через одного и мочат! Ты хоть толково говоришь, а их послушаешь – пустой базар. Ну, только Жириновский что-то в тему скажет, и то тварь. Точно надо всех мочить!
– А вот этого как раз не надо! Это вы уже, ребята, перебрали. Я как телевизор посмотрю, мне аж не по себе. Показывали вон: пацан в Тучково старухе голову отрезал, взял бинокль какой-то и медаль за целину, на хер она ему?.. А все потому, что веру в Бога потеряли! – И тут Петрович, выпустив пар по евреям, свернул ко второй теме дня. – Когда Бог был, так все-таки не резали!
– А как у нас в 17-м году, потом в гражданскую друг друга резали – а все были крещеные! – блеснул познаниями из родной истории отец выпускника. – Все и пошло с того, что стали церкви рушить!
– Ну а сейчас стали строить – кому кроме попов от этого хорошо?
– Нет, – как-то уже не так веско, как по видимым евреям, отозвался по невидимому Богу Петрович, – Бог должен быть!
– А я и ничего не говорю! Только у нас не Бог, одни попы. Как поп – так уже в иномарке сразу, ему и квартиру, и мобильник, Богу что ли на тот свет звонить? Да вот, Серега, ты же в церкви в хоре пел, скажи!
– А что я пел? – Серега, лет под 45, ни мышц, ни пуза, лишь с какими-то пронзительной голубизны глазами, почему-то отозвался в тоне оправдания: – Ну, там гуманитарку раздавали, я и пошел…
– Ты ж баянистом был по санаториям!
– А санатории все гавкнули, куда деваться было? Сперва действительно тушенку с макаронами давали хорошо. Ну а потом уже пустили по коммерческим ларькам…
– Во! – Петрович снова оседлал любимого конька. – На этой гуманитарке всех и опустили! Это раздавали, чтобы разучились все работать, научились воровать. С нее вся разруха и пошла, на ней все жулики и поднялись! Что, не так, Серега?
– Ну, было, все эти коробки перли, все в храме сдвинулись на них. Только «гуманитарка» скажут – и уже глаза горят…
– Я вас чего-то, на хрен, не пойму, – вернулся из парилки юный коммерсант. – Ушел, вы о евреях говорили, а теперь о чем?
И тут как раз заиграл его козырной мобильник; все смолкли, чтобы не мешать этой тузовой связи:
– Я, кто ж еще? Ну, в бане. Народу? Ну так, средне. А ты где? Там же? А чего тогда звонишь? Ну все тогда, давай… Ну так о чем теперь ля-ля?
– Санек, они тут батюшек уже пошли киздить…
– Не, лучше тогда, на хрен, о евреях. К нам тут на точку батюшка подъехал в той еще «волжанке», типа берегись автомобиля; правда, никель весь блестит. Наши ему: что, Бог получше не послал? А он: много вякать будете, боженька отхерачит язычок. Открыл капот – а там движок от «БМВ», двести коней! Открыл лопатник – вот такая пачка баксов! Так что кончайте, на хрен, батюшек обламывать, а то точно Бог накажет!
– Да нас и так уже Бог наказал! – вконец вспылил отец выпускника. – Петрович правильно сказал: сделали из народа быдло! На выборах только стакан нальют – и понеслись голосовать! А почему эти же церкви строят? Элементарный рэкет! Всем коммерсантам скажут: или гони на храм, или лицензию отнимем. А там ни налогов, ни отчетов, десять процентов на купола, остальное – по карманам. Я сам от человека знаю…
– Ну и молчи, на хрен, если знаешь. Ну и че, на хрен, с того, че ты тут это наболтал? И ты, Петрович, че, эта, воду мутишь? На, на хрен, пива лучше! – и младокоммерсант двинул ему лихо откупоренное зажигалкой пиво.
– Да пошли вы все в баню! – отмахнулся в сердцах Петрович, чье историческое краснобайство как-то, чувствовалось, подавлялось иной силой, что была за безъязыким коммерсантом. И его сегодняшнее «на хрен», подкрепленное передовым мобильником, было для остальных как-то весомей прошлых баек старого хрыча. И он отправился в парилку, а за ним и другими мужиками пошел и я, сыгравший роль единственного зрителя в этом ток-шоу местного разлива.
И там уже Петрович развернулся снова от души. Сначала выгнал всех из парилки, сам повозился в ней, потом позвал столпившуюся на ее пороге голытьбу, плеснул последний ковшик «под себя» и потом еще – «под веничек». И древняя забава русских, супротив которой уже не попрешь, вернула сбитый с толку мир в смятенные сердца.
Петрович опустил пар и стал тыкать нас веником в коленки, животы и морды: «Ну что, мед? Русская баня, это вам не сауна! Ну, мед?» И пот из меня вышел – и с ним какие-то родные слезы к нашему большому, как дитя, стоящему как будто выше собственного понимания народу, – которых, благо, было не видать за горячей влагой в просмоленной долгим потом нации парной. И, казалось, стоит лишь еще поддать парку, налечь на веничек – и оно, родимое, совсем оттает.
За этой, видимо, мечтой мы, русские, и ходим в баню все свои нелегкие тысячу с лишним лет.
|
|
