Я еще раз просто одно: давайте говорить на нормальном языке!
В. Черномырдин
Такие уютные катакомбы
Если поговорить о современном оппозиционном движении с более-менее осведомленным человеком, то в этом разговоре наверняка прозвучит слово «секты» или какое-либо производное от него. И, как ни грустно, этот осведомленный человек будет прав.
Действительно, большая часть наших оппозиционных (справа, слева – да хоть снизу) партий – это действительно не столько партии, сколько секты. У каждой – свои идолы (а кто ж станет молиться чужим=ложным идолам?), свои непререкаемые гуру, а главное – абсолютная уверенность в своей монополии на истину. И, разумеется, все прочие партии (да-да, секты) воспринимаются как еретики, которые в каком-то смысле гораздо хуже кремлевских обитателей.
Самое же главное – членам каждой секты вполне хорошо друг с другом, и они не испытывают никакого желания расширять свои ряды (а ну как новые люди занесут бациллы ереси?). Мы вместе, мы правы, мы владеем истиной – а больше ничего и не надо.
Роль личности в политике
Но почему дела обстоят именно так? Можно, конечно, списать все на амбиции партийных вождей, которые, как Цезарь, предпочитают быть первыми в деревне, чем вторыми – в Риме. Можно, но вряд ли этот ответ будет по-настоящему верным.
Вопреки распространенному мнению, политическая партия – это вовсе не группа поддержки вождя. Скорее наоборот: вождь только до тех пор и остается вождем, пока следует желаниям ведомым (разумеется, эти желания вовсе не обязательно должны быть осознанными). Разве нет у нас умных, решительных и энергичных людей, способных создать и возглавить партию (настоящую партию, а не секту), а затем и привести оппозицию к объединению? Есть, как не быть – вот только возглавлять-то им и некого. Так что порок не в вождях, порок в людях.
Попробуем нащупать его корни. Похоже, что причина эта – те самые идолы (а точнее, слова, ставшие идолами). Мы не можем действовать, потому что остаемся рабами слов. Собака Павлова Все мы, такие умные и образованные (образованные – как раз в большей степени, чем все прочие), в точности подобны тем собачкам, с которыми экспериментировал Иван Петрович Павлов.
Условные рефлексы – вещь не сказать чтобы непреодолимая, но ведь мы и не собираемся их преодолевать. У вас, читатель, есть знакомые либералы? Поговорите с кем-нибудь из них, и в разговоре как-нибудь вскользь упомяните, что единственный выход из нынешнего тупика – это коммунистическая революция. Поговорили?
А после того, как вам вставят новые зубы и срастется сломанный нос, проведите еще одну беседу – с коммунистом старой закалки. Попробуйте в положительном контексте упомянуть слово «капитализм» – и полюбуйтесь результатом.
Вот вы и испортили вконец отношения с двумя людьми. Из-за чего? Да из-за трех слов: «капитализм», «коммунизм» и «революция». Но ведь это всего лишь слова – такие же, как любые другие. Причем значение каждого из них настолько широко, что они, можно сказать, вообще не имеют конкретного, определенного смысла – смысл они обретают только в приложении к какой-то жизненной ситуации.
В самом деле, тот же «капитализм» может означать очень и очень разные вещи: так называют и Англию времен промышленной революции XVIII века, и современный глобализм. О многочисленных способах понимать слово «коммунизм» я уж и не говорю. Да и революции могут быть очень и очень разными: что общего, к примеру, между Оливером Кромвелем и Фиделем Кастро?
Революция языка
Вот почему все разговоры об объединении (до чего ж благодатная тема, однако!) так и останутся разговорами – до тех пор, пока не произойдет революция в языке, на котором говорит оппозиция.
На мой взгляд, успех мог бы принести переход от аморфных слов типа всевозможных «измов» (как писал Умберто Эко, «роза как символическая фигура до того насыщена смыслами, что смысла у нее почти нет» – это как раз тот случай) к простым жизненным понятиям. В конце концов, те же большевики завоевали народную поддержку, предложив людям не туманный «изм», а мир и землю – вещи предельно конкретные.
Однако, разумеется, вести разговор только на этом уровне не получится. Но конкретность, определенность все равно необходима. Скажем, лично я полагаю, что произвести смену строя может лишь та сила, которая выдвинет лозунг равенства. Стало быть, его нужно выдвинуть – и максимально доходчиво объяснить: равенство между кем, и, самое главное, равенство в чем. Мы собираемся сменить строй? А зачем?
Ясно, что мы не хотим, чтобы было как сейчас – но чего мы хотим? Это-то и нужно описать – максимально доступным языком. Не «чтобы было хорошо», не «свободы и демократии», и даже не «конкурентоспособной экономики». Нужно буквально «на пальцах» объяснить людям: кому будут принадлежать средства производства и прочие богатства (от природных ресурсов до недвижимости), как и для кого будет вестись производство, и – самое главное – как все это отразится на жизни рядового гражданина. А иначе – можно оставаться и в катакомбах. Хорошо тут, уютно...
|
|
