«Левые и перспективы социальных движений в России: отечественные проблемы и международный опыт» - семинар на эту тему прошел на Матисовом острове в Петербурге 2-3 декабря.  Мероприятие организовали Институт проблем глобализации, Всероссийская конференция труда и Федерация социалистической молодежи. Один из активистов питерской ячейки ДСПА, товарищ Нестор Гусман прочел на семинаре доклад «Политические свободы – территория социализма». Предлагаем приблизительный текст этого выступления.

Главное, что объединяет и одновременно – разводит в разные стороны левых и либералов, это – отношение к политическим свободам. Есть еще вопрос о частной собственности, но это отдельная тема. Я сегодня остановлюсь на политических свободах.

Неожиданное превращение

Противоречия между левыми и либералами проявляются даже в политической мифологии. Социалисты начала ХХ века рисовали либералов пугливыми профессорами с брюшком под фраком и обязательными пенсне. И это несмотря на то, что либералы прятали революционеров, жертвовали им деньги. Сейчас по вполне понятным причинам в левой мифологии демократия связывается с фекалиями – «дерьмократия», а либералы представляются продажными людьми, которые отрабатывают олигархические деньги. 

Для того чтобы понять, что разъединяет либералов и социалистов, необходимо совершить небольшой экскурс в область истории идей и социальных движений.

Напомню, что изначально именно либералы  были левыми, они в противовес консерваторам, исходя из концепции естественного права («люди наделены от рождения естественными и равными правами»), заявляли, что  именно человек является высшей ценностью, а не государство, религия или какие-то сословия или корпорации. Консерваторы, в свою очередь, развивали концепции патерналистского государства во главе с непререкаемым авторитетом – королем (царем), помазанником божьим, который заботится о неразумных чадах, за что чада эти должны быть цесарю благодарны.

Позже левее от либералов появились социалисты, которые говорили, что политические права и свободы – это, конечно, хорошо, но они превращаются в ничто, в пустой звук, если не подкрепляются социальным и экономическим освобождением. Социалисты как бы дополняли либералов, но это дополнение настолько принципиальное, что либералы и социалисты стали противниками.   Либералы считают, что частная собственность, включая собственность на средства производства, - священна и неприкосновенна. А левые, как известно, утверждают, что пока существует частная собственность на средства производства, человечество  не шагнет  из царства необходимости в царство свободы.

Акт взятия пролетариатом «демократии с боя» будет проявлением пролетарской свободы, точнее – пролетарского освобождения. Пролетариат, пишет Маркс в Манифесте Коммунистической партии, воспользуется политическим господством, чтобы «мало-помалу отнять у буржуазии весь капитал <…> и возможно скорее увеличить массу производительных сил». И только после того, как классовые противоречия растворятся, а производство сконцентрируется в руках ассоциированных индивидуумов,  общественная власть потеряет политический характер. То есть пролетариат, насильственно уничтожая старые производственные  отношения, уничтожает «свое собственное положение как класса». И «место старого буржуазного общества с его классами и классовыми противоположностями заступает ассоциация, в  которой свободное развитие каждого является условием свободного развития  всех».

Попутно заметим, что Марксово понимание свободы отличается от либерального. Если либералы считают, что свобода индивидуума заканчивается у кончика носа другого индивидуума, то Маркс говорит  об обществе, где свободное развитие каждого является условием свободного развития всех. Либеральная  точка зрения вытекает из концепции «общественного  договора» (Гоббс), который был заключен людьми, чтобы положить конец войне всех против всех, а Маркс утверждает, что свобода – условие человеческой солидарности и одновременно – проявление этой солидарности. С Марксом согласен Михаил Бакунин. Апостол анархии проповедовал: «Моя свобода, опираясь на свободу других, простирается до  бесконечности».

На рубеже XIX-XXвеков социал-демократы разработали концепцию социального государства как переходного этапа от либеральной рыночной системы к диктатуре  пролетариата. Это социальное государство должно обеспечить занятость населения, должный уровень социальной защиты, право на отпуск, установить минимальный размер заработной платы, словом, обеспечить реализацию развитого рабочего и социального законодательства.

И здесь социалисты не заметили, как плотно они подошли к консерваторам: их концепция социального государства смыкается с концепцией государства патерналистского.  А если убрать участие масс в принятии решений, как это было при сталинизме и даже при Ленине и Троцком, то получается чистой воды государственный консерватизм, который никаким боком не соприкасается с либерализмом.

Отсюда – полное отрицание либерализма КПРФ, которая, по сути, является партией государственного патернализма. Тут вспоминаются слова Михаила Бакунина: «кто хочет государства, а не свободы, тот не должен играть в революцию».

Диалектика вранья

Классические социал-демократы, а вслед за ними – русские большевики, видели в политических свободах лишь средство для распространения своего влияния: поскольку при демократии рабочим легче  защищать свои интересы, а социалистам легче эти интересы защищать, значит, мы за демократию.  

Ленин писал в «Что делать?»: «Идеалом социал-демократа должен быть не секретарь тред-юниона, а народный трибун, умеющий откликаться на все и всякие проявления произвола и гнета, где бы они ни происходили, какого бы слоя или класса они ни касались, умеющий обобщать все эти проявления в одну картину полицейского насилия и капиталистической эксплуатации, умеющий пользоваться каждой мелочью, чтобы излагать пред всеми свои социалистические убеждения и свои демократические требования, чтобы разъяснять всем и каждому всемирно-историческое значение освободительной борьбы пролетариата».

Многие марксисты к политическим правам относятся «диалектически»: «Сегодня мы в оппозиции и поэтому будем требовать от буржуазного государства максимальной политической свободы. Но как только наша авангардная рабочая партия, которая  выражает исторические интересы пролетариата, возьмет власть,  мы все эти буржуазные  права  и свободы  выбросим за борт, откажемся от них, потому что старая демократия будет заменена демократией нового типа». Приверженцами этой лицемерной позиции, как правило, являются тоталитарные левые, те, которые считают себя наследниками большевизма: сталинисты, маоисты, часть троцкистов.

Я не знаю, кто поверит в то, что, скажем, АКМ искреннее борется за демократию, если идеология этой организации основана на «Кратком курсе ВКП (б)»?  Либо надо честно говорить: «Мы за то, чтобы в стране  вновь была установлена однопартийная диктатура с вождем во главе, потому что иная государственная модель не обеспечит людям  счастья и всего необходимого», а потом было бы еще неплохо обосновать, каким образом тоталитарная модель это сделает; либо надо отказаться от сталинизма. Иначе получается ложь. Иначе – демагогия. Иначе – цинизм: «Вы, господа хорошие,  не смейте урезать демократию, не смейте запрещать наши митинги, разгонять наши демонстрации. А вот когда мы власть захватим, вы уж не обижайтесь, действовать будем жестко, демонстраций против нашей политики не допустим, потому что мы знаем, как надо».

Так, большевики воспользовались демократией для организации захвата власти, чтобы потом поставить на демократии крест. И сделали они это еще задолго до того, как началась масштабная Гражданская война и революция оказалась в изоляции (именно этими факторами Троцкий затем объяснял «временный  отказ» большевиков от демократии). 

Кроме того, пренебрежительное отношение марксистов к свободе  вытекает из их утилитаризма: представления, что человек будет задумываться о свободе только после того, как удовлетворит свои материальные потребности.

«Старый позитивный социалист, реалист <…> заявляет нам, что масса, угнетенная проблемами существования и привыкшая обращать внимание только на то, что прочно, полезно, положительно, зашевелится только в силу экономических причин», - подмечает итальянский социалист Карло Росселли. По мнению утилитаристов, говорит он, способность «судить об идеальных ценностях возникает лишь в той мере, в какой удается раскрепостить людей от рабства материальных нужд». В таком случае, иронизирует Росселли, «буржуазия, обладающая значительно большей экономической самостоятельностью по сравнению с пролетариатом, более расположена к проповедованию бескорыстных учений». 

Демократия – скрытый враг?

Более экстравагантной, но и более  честной точки зрения на политические свободы придерживался Михаил Александрович Бакунин. Он  считал, что борьба за политические свободы отвлекает трудящихся от борьбы за коренное изменение общества. Демократия, по его  мнению, - это скрытая диктатура, а скрытый враг опасней явного. «Деспотизм не бывает так страшен и силен, как тогда, когда он опирается на мнимое представительство мнимой народной воли», - утверждал Бакунин. По его мнению, «так называемые конституционные или народно-представительные формы не мешают государственному, военному, политическому и финансовому деспотизму, но как бы  узаконивая  его и давая ему ложный вид народного управления, могут значительно увеличить его крепость и силу». Поэтому «либеральный чиновник несравненно хуже простого и откровенного чиновника-палки». (Государственность и анархия. ПСС. Т.2. Под ред-ей А.И.Бакунина. СПб. Б/Г. С.28, 139, 62). 

Французский идеолог революционного синдикализма Жорж Сорель придерживался похожей точки зрения. «Опыт показывает, - писал он, - что во всех странах, где демократия может спокойно развиваться сообразно своей природе, господствует подкуп в самом бессовестном виде, причем никто не считает нужным скрывать своих мошеннических подделок». По мнению Сореля, «демократия, основанная на выборном начале, имеет очень большое сходство с биржевыми кругами; в том и другом случае приходится рассчитывать на наивность масс, покупать содействие большой прессы и создавать удачу путем бесконечных хитростей» (Жорж Сорель. Размышления о насилии. М.1907. С.136-137).  Добавим от себя: читая эти строки, создается впечатление, будто Сорель жил не во Франции в конце XIX– начале XXвека, а в России в конце ХХ – в начале XXI-го, настолько совпадают описываемые явления. Буржуазная демократия заражена болезнями, которые легко передаются, но которые не излечиваются.  Точнее – буржуазия заражает демократию неизлечимыми хворями.

Справедливо обличая пороки либеральной демократии, Бакунин и Сорель отказывались от демократии как таковой. Если либеральный режим увеличивает крепость деспотизма, а либеральный чиновник – хуже откровенного «чиновника-палки»,  то следует бороться против либерализации государства, чтобы враг не замаскировал свою сущность. 

Эта экстравагантная позиция - отказ от борьбы за политические права, за расширение демократии – чревата изоляцией революционеров-анархистов от массового движения. В конце 80-х – начале 90-х годов я был активистом Анархо-коммунистического революционного союза (АКРС). Вся страна тогда переживала демократическое пробуждение.  Активное население, особенно интеллигенция,  питало иллюзию, что для того чтобы жить хорошо, достаточно сделать так, «как на Западе», который казался неким иеговистским раем на земле: все свободны, счастливы и богаты.  Это раздражало каждого, кто понимал, чем на самом деле является Запад с его рыночным капитализмом и лживой либеральной демократией, которая, когда ей нужно и выгодно,  одобряет кровавые расправы над целыми народами.

И мы вслед за Бакуниным  заявляли: «Мы, анархисты, считаем демократическое государство более опасным врагом, так как под мнимым «гласом народа» маскируется тоталитаризм.  <…> Собственно говоря, демократия есть ничто иное, как скрытый тоталитаризм. А скрытый враг, как известно, опасней явного» («Голос Анархии. №1. Июнь 1989). В принципе мы были не так далеки от истины.  Правящая бюрократия сознательно пошла на либерализацию тоталитарного режима, чтобы осуществить потом присвоение национализированной  собственности. Немудрено, что самые резкие антикоммунистические статьи появлялись в газетах и журналах, которые принадлежали  высшим организациям ВЛКСМ, откуда потом вышли многие успешные бизнесмены. 

Но наша позиция была слишком абстрактной. А как говорил тот же старик Бакунин: «Кто опирается на абстракцию, тот и умрет в ней» (Государственность и анархия. С.162). Испытывая  отвращение к обывательским предрассудкам, мы рационализировали свои эмоции, облекая их в бакунинские и сорелианские формулы.

Что надо было делать в той ситуации? Объяснять трудящимся, что политическая демократия нужна для успешной борьбы за демократию на производстве, для создания боевых профсоюзов, низовых организаций граждан, ячеек самоуправления, иначе демократия быстро превратится в орудие манипуляции в руках чиновников и буржуа. Вместо этого мы пугали людей высказываниями типа: «Демократия есть игрушка в руках класса эксплуататоров; ширма, за которой они стряпают свои грязные делишки. Демократия  - это средство усыпления революционного духа пролетарских масс; отвлечение их от борьбы за коренные преобразования, то есть за коммунизм» («Черное знамя». № 1(4). 1990). Мы призывали рабочих к созданию профсоюзов, но не показывали связи между политической демократией и демократией на производстве.

Бакунин ошибался, утверждая, что «никакое государство, как бы демократичны ни были его формы, хотя бы самая красная политическая республика, народная только в смысле лжи, известной под именем народного представительства, не в силах дать народу того, что ему надо, то есть вольной организации своих собственных интересов снизу вверх, без всякого вмешательства, опеки, насилия сверху» (Государственность и Анархия. С.26-27). А мы ошибались вслед за Михаилом Александровичем.

Конечно, государство, даже трижды демократическое, никогда добровольно не допустит,  чтобы его заменила вольная организация граждан, построенная  снизу верх. Но вольная-то организация не возникнет на пустом месте, она вырастет из ячеек активного гражданского  общества: на базе профсоюзов, советов трудовых коллективов, территориального самоуправления. А что нужно для появления и расширения активного гражданского общества? Нужен режим политической демократии.  При откровенной диктатуре тоже появляются низовые гражданские ячейки: тайные боевые дружины, тайные общества, братства, подпольные партии. Но все это -  орудия для сокрушения диктатуры, для созидания нового общества они не подходят, ибо подполье – не лучшее условие для выработки навыков демократии участия.

Заплачено ценою крови

Петр Алексеевич Кропоткин оценивал демократию не так однозначно негативно, как Бакунин и Сорель. Политические и личные права, говорит Кропоткин, народ приобрел благодаря революциям. За эти права народ пролил свою  кровь, поэтому нельзя умалять их значения. «Даже русский крестьянин, - напоминает Петр Алексеевич, - с уничтожением крепостной зависимости приобрел некоторые личные права, настолько ценные, что вполне оценить их может только тот, кто сам когда-то нес крепостное ярмо».

Однако, предупреждает Кропоткин, «есть права и права; и смешивать их может только тот, кто норовит спутать понятия в народе. Есть права, имеющие действительное, положительное значение для человека, и есть права совершенно мнимые». Всеобщее избирательное право, свобода печати,  тайна переписки – все это мнимые права. Чего стоит, например, свобода печати, если «изложенные на листках самые революционные учения», легко заглушить «могучей  ежедневной печатью без всякого видного насилия»?

Как только народ начинает, используя политические права, подрывать привилегированное положение правящих классов, «все эти права  выкидываются за борт, как ненужный балласт».

«Однако из этого вовсе не следует, чтобы в ожидании анархической революции мы предпочитали, чтобы печать оставалась под ярмом, чтобы свободы сходок не существовало, и чтобы каждый жандарм мог хватать прохожего на улице по подозрению в государственном преступлении, - поясняет Кропоткин. – Какова бы ни была над нами сила капитала, мы все-таки хотим печатать и писать, мы находим полезным, хотим сходиться, где нам нравится, и обсуждать, что нам  вздумается, - именно для того, чтобы стряхнуть с себя ярмо капитала и государства».

«Права человека, - мнению Кропоткина, - существуют лишь постольку, поскольку он готов защищать их с оружием в руках». Если на улицах Парижа не секут розгами, то это потому, что правительство знает: народ его разнесет на следующий день после того, как оно осмелится «прибегнуть к этому способу усмирения». Предшествовавшие революции развили в западном рабочем чувство собственного достоинства, и поэтому свои права он без боя не отдаст, говорит Кропоткин.

«Когда мы будем силою, сплоченною силою, способною показать зубы при всяком стеснении свободы слова и сходок, - тогда только мы сможем быть уверены, что никто и не станет оспаривать у нас этих прав. А когда мы сможем затем выступить на улицу, на дорогу, на площадь в значительном числе, тогда мы отвоюем себе не только эти права, но и многие другие в придачу»,  - объясняет Кропоткин.

Народ должен защищать свои политические завоевания с помощью прямого действия, иначе любая конституция превратится в «клочок бумаги, который можно разорвать или написать заново», как это произошло, например, в нынешней России.

«Свобода – не именинный подарок. Ее нужно взять; даром она никому не дается» - смысл этой кропоткинской фразы из «Речей бунтовщика» полностью совпадает со смыслом знаменитого изречения немецкого философа Иоганна Фихте, которое русские эсеры сделали своим лозунгом  – «В борьбе обретешь ты право свое!».  (П.А.Кропоткин. Речи бунтовщика// Анархия, ее философия, ее идеал: Сочинения. – М. 2004. С.25-32).

Заметим, что Кропоткин не называет политические права и свободы буржуазными правами и свободами. Это - завоевания народа, рабочего класса Западной Европы. За них  заплачено «ценою крови». И поэтому нельзя отдавать их без боя.

Политическая демократия является несомненным достижением человеческой цивилизации. Но это - только этап на пути человечества к самоосвобождению, временный рубеж в глобальной войне народа против эксплуатации и государства.

От какого наследства мы отказываемся? 

Мне кажется, что левые должны избавиться, как цинично-«диалектического» подхода, так и утилитарного подхода к борьбе за политические права (с исчезновением АКРС бакунинская точка зрения сошла со сцены). Мы должны настаивать, что политические свободы – это завоевания трудящихся, это наша территория, а не либеральная; что трудящиеся заплатил за политические права «ценою крови», как говорил Кропоткин; что политические являются большой ценностью сами по себе, что обретение их  – шаг человечества на пути к эмансипации, рубеж в позиционной войне (по Антонио Грамши)  против капитализма.

«На самом деле массы не всегда пренебрегают призывами, в которых  не одни только утилитарные требования, - утверждает Росселли, социалист, которого убили агенты Муссолини. – В жизни всех людей, даже самых бедных, даже самых задавленных, иногда случаются моменты возмущения и катарсиса. <…> История всех народов знает мгновения – пусть краткие – но возвышенно прекрасные, когда толпы воспринимали понятия возвышенные и бескорыстные. Примером тому может служить рабочее движение. Откуда же такое предположение, что рабочему классу не дано почувствовать высоту борьбы за свободу, борьбы, в которой на первом месте стоит уважение к себе и к себе подобным?» (Карло Росселли. Либеральный социализм. Roma. Mondooperaio. 1989. С. 153. С.155).

В марксистском утилитаризме, по мнению Россели, часто кроется «удобное алиби собственной духовной импотенции или глупое высокомерие». Из этого утилитаризма вытекает убогий тред-юнионизм марксистов и одновременно - элитаризм. С их точки зрения, говорить на «языке рабочей массы», значит, обязательно сводить все к вопросам желудка. Свобода, права человека, достоинство личности – все суть интеллигентские разговоры, к которым пролетарское ухо глухо. Как будто бы нельзя связать вопрос о повышении заработка с достоинством труженика!

На самом деле, если мы действительно считаем, что социализм – это действенный гуманизм, свобода должны быть нашим средством и нашей целью.  Если наша цель – раскрепощение человечества, то продвижение к этой цели    должно увеличивать степень этого раскрепощения, а не наоборот.

Маркс полагал, что,  если страна, где произошла революция, не достигнет необходимого развития производительных сил, на базе «обобщенной материальной нужды» неизбежно воскреснет «вся старая дребедень».    Это, конечно, правда. Но не вся. «Старая дребедень» воскреснет, если в рабочем будет изначально убит дух инициативы.

Развитие производительных сил – это, конечно, очень важная вещь. Однако социалист, который, как Геннадий Зюганов, оправдывает режим белорусского диктатора Александра Лукашенко тем, что  Белоруссия сейчас выдает на 140 процентов больше продукции по сравнению с советскими временами, достоин  отвращения.

Прав был Россели, утверждая, что, «если люди не утвердят в себе чувство достоинства, равно как и чувство ответственности, если не будут гордиться свободой и самостоятельностью, если не раскрепостятся внутренне – социализма не будет. Будет казарменное государство» (Либеральный социализм. С.149). Потому что «социализм без свободы – это рабство и скотство» (Бакунин). 

Чтобы трудящимся было легче утвердить чувство собственного достоинства, нужна политическая демократия, нужна демократия на производстве. Что касается периода после социалистической революции, то демократию нужно усовершенствовать по рецептам Парижской коммуны, а не отказываться от политической демократии вовсе.  

Левые, не желая  признавать, что демократия представляет ценность сама по себе, преподносят подарок либералам, делают их штатными воспевателями человеческой самостоятельности, инициативы и свободы.  Если свобода остается за либералами, что тогда остается левым? Отправляться назад в СССР, где вареная колбаса за 3 р. и все работают. Если левые признают, что демократия – великая ценность, тогда им не нужны никакие либералы.

В борьбе обретешь ты право свое!

Выход один – сопротивление!

Свобода – наша цель; наше средство – свобода!