(Из истории русской ненормативной лексики)
«Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя».
Марксистская пословица
В «Заветных сказках» Александра Афанасьева запечатлен следующий сюжет, на который обратил внимание ученый-филолог Борис Успенский в своем исследовании, посвященном семантике русской брани. Некая стыдливая барыня, запрещая своему лакею называть вещи своими именами, заставляет безропотного слугу объяснять поведение домашних животных, которые совокупляются на их глазах. Бедный лакей-крепостной вынужден придумывать несуразные, но «цивилизованные», определения тому, что происходит.
Все же, необузданная фантазия молодой барыни, прикрытая стыдливым новоязом покорного слуги, не уберегла героев этой сказки от прелюбодеяния. Вернее - не уберегла только молодую барыню, лакею увильнуть было никак нельзя – дело подневольное. Барыня приказала слуге вступить с ней в половую связь, при этом обременяя беднягу поиском подходящих «цивилизованных» метафор. Так penis стал конем, а vulva – колодцем. Сам процесс соития превращается в утоление жажды.
По словам Бориса Успенского эта сказка демонстрирует «переход от окказионального остранения к традиционной загадке». Безусловно, эта находка знаменитого ученого заслуживает внимания, но соотечественников, далеких от тонкостей филологической науки, волнует другая проблема – откуда взялся крайний цинизм, вообще несвойственный простому народу, тем не менее, зафиксированный эпизодом устного народного творчества; где лежат его корни?
У наших предков не было в традиции лезть за словом в карман. Наоборот, в традиции было называть вещи своими именами. Если уж е…., так е….; к чему лукавить, кругом все свои. Что касается барыни, то неизвестно, где и как она воспитывалась; может быть дома, как Фамусова Софья, а может быть в пансионе благородных девиц. Однако ее лакей, безусловно, выходец из простого народа и провел детство не в благородном пансионе, а в крестьянской избе. А в крестьянской избе какое воспитание? Известно, какое.
Вот, что по этому поводу писал в начале XVIII века русский просветитель Иван Посошков местоблюстителю патриаршего престола Стефану Яворскому: «Ей, государь, вашему величеству не по чему знать, какое в народе нашем обыклое безумие содевается. Я, аще и не бывал в иных странах, обаче не чаю нигде таковых дурных обычаев обрести. Не безумное ль сие есть дело, яко еще младенец не научится, как ясти просить, а родители задают ему первую науку сквернословную и греху подлежащию? Чем было в начале учить младенца, как Бога знать, и указывать на небо, что там Бог, - ажно вместо таковаго учения отец учит мать бранить сице: мама, кака мама бля бля; а мать учит подобне отца бранить: тятя бля бля; и как младенец станет блякать, то отец и мать тому бляканию радуются и понуждают младенца, дабы он непрестанно их и посторонних людей блякал… А когда мало повозмужает младенец и говорить станет яснее, то уже учат его и совершенному сквернсловию и всякому неистовству».
Сведения из послания Ивана Посошкова Стефану Яворскому, подтверждает немецкий дипломат Адам Олеарий, посетивший Россию в период царствования Михаила Романова. В свих записках «Описание путешествия в Московию» Олеарий вспоминает: «Говорят их не только взрослые и старые, но малые дети, еще не умеющие назвать ни Бога, ни отца, ни мать, уже имеют на устах ебу твою мать (так написано в оригинале – М.Л.), и говорят это родители детям, а дети родителям».
В другом месте своих записок Олеарий пишет: «Они (московиты – М.Л.) рассказывают всякого рода срамные сказки, и тот, кто наиболее сквернословит и отпускает самые неприличные шутки, сопровождая их непристойными телодвижениями, считается у них лучшим и приятнейшим в обществе».
Подобное культурное единство российского общества просуществовало до тех пор, пока не пришел Петр I, который, прорубив окно в Европу, одел дворян в немецкий кафтан и сбрил дворянам бороды.
А теперь, после всех изложенных свидетельств прошлого, можно представить, каково было на душе у крепостного слуги барыни, когда он вынужден был придумывать «коня» и «колодец». Пожалуй, только страх перед розгами в конюшне заставил беднягу включиться в иезуитскую игру, предложенную барыней-эксплуататором. Можно только догадываться, какая трагедия ожидала подневольное крестьянство, если бы Александр II не отменил крепостное право?
Между тем, свободная матерная речь надежно укрылась в устном народном творчестве и оказалась неподвластной влиянию Петровских реформ. Через 150 лет после царствования Петра I Федор Михайлович Достоевский отметил в «Дневнике писателя»: «Народ наш не развратен, а очень даже целомудрен, несмотря на то, что это, бесспорно, самый сквернословный народ в целом мире, - и об этой противоположности, право, стоит немножко подумать».
Действительно, надо подумать: Как же так? С одной стороны – самый целомудренный, а с другой – самый сквернословный. Опять парадокс? Опять загадка народной души? Но Федор Михайлович не напрасно считается знатоком потаенных задворков народной психологии. Все дело в том, что простые люди в царской России матерно ругались не по причине природного бесстыдства, а выражали таким образом свой социальный протест против несправедливостей существовавшего тогда государственного и церковного устройства. Вот и отгадка.
Типичный антиклерикальный сюжет из «Заветных сказок» Афанасьева: Некий деревенский кузнец, придя домой, застает попа из местной церкви у своей жены. Поп притворяется святым, т. е. сакральным изображением. В обнаженном виде поп замирает в переднем углу избы, распустив косу и бороду. Кузнец, ничего не подозревая, пытается прикрепить свечку к половому члену замершего попа, свечка не прикрепляется, тогда кузнец решает накалить «подсвечник», чтобы свечка лучше держалась, «святой» поп вдруг оживает и выбегает из избы на мороз, в чем мать родила.
Между тем, тогдашние церковные иерархи не оставались в долгу, приписывая народный протест через сквернословие лихому языческому прошлому. Так, в 1636 году группа нижегородских священников доносила в челобитной на имя Патриарха Иосафа I, описывая обряд святочных игр: «Да еще, государь, друг другу лаются позорною лаею, отца и матере блудным позором, в род и в горло, безстудною самою позорною нечистотою языки своя и души оскверняют».
Из клерикальных кругов и произошла версия об иноземном, в частности, татарском, происхождении матерной ругани. И верховные власти царской России не отставали от клерикалов. Царские власти, как защитники тогдашней традиционной религии по сути были вынуждены занять сторону клерикалов. Царь Иван Грозный, наставляя своих подданных писал, чтобы они «матерны не лаялись, и отцем и матерью скверными речами друг друга не упрекали».
Такое одностороннее покровительство царских властей нанесло ощутимый вред наукам и искусствам. Признанные классики русской литературы Пушкин и Лермонтов издавались с купюрами. Содержали купюры и все дореволюционные издания сборника Кирши Данилова. Александр Афанасьев, чтобы избежать гонений от властей и клерикалов, был вынужден опубликовать подготовленный им сборник «Заветные сказки» в Швейцарии, причем, анонимно и ограниченным тиражом.
Казалось бы, после ниспровержения царизма и прихода к власти большевиков, когда перед каждой кухаркой открылись двери музеев, накопленный за годы крепостничества и беспощадной помещечье-капиталистической эксплуатации народных масс запас устного народного творчества должен был хлынуть на страницы газет и журналов. Но не тут-то было. Большевики по примеру царских властей свалили происхождение мата на лихое царское прошлое вместо лихого язычества. Максим Горький писал в 1931 году: «Кроме вредителей и кулаков, у рабочих, у крестьян есть еще один сильный враг, враг этот – пережитки старины, привычки и навыки, различные суеверия и неверие в силу разума, внушение людям веками рабской, подневольной жизни, внушенное церковью, попами и всей вековой пылью, грязью бессовестной, мещанской, собственнической жизни».
Таким образом, вопросы языкознания по-прежнему остались прерогативой верховной власти. Заметных перемен не принесли: ни горбачевская гласность, ни август 1991-го, ни октябрь1993-го, ни последующее развитие страны.
Нынешняя верховная власть, по примеру царских властей, свалила развитие матерной ругани на лихие девяностые. Более того, нынешняя верховная власть ужесточила наказание: за употребление мата стали сажать в тюрьму, правда, пока на непродолжительный срок.
Следует задаться вопросом: в чем, по мнению нынешней верховной власти, заключается злостное хулиганство и крайний цинизм некоторых «хулиганов» из оппозиции? Ответ простой: эти «хулиганы» не захотели «окказионально остраняться», сорвали с себя лакейские цепи и повели диалог с нынешней верховной властью прямым текстом.
Между тем, нынешняя верховная власть вовсе не собирается отказываться от роли стыдливой барыни из «Заветных сказок» Афанасьева. По-видимому, так ей удобнее. У древних славян был такой языческий обряд: когда град уничтожал посевы, крестьяне выходили в поле, бросали вверх молот и при этом матерно ругались. Таким образом народ выражал недовольство действиями бога-громовержца.
Отсюда напрашивается вывод: Какому громовержцу из Кремля понравится, когда его бьют молотом по голове? Да никакому.
|
|
