Безусловно отмечаемые черты тогдашних немцев - деловая честность, деловитость, трудолюбие и упорство в достижении цели. Но, между прочим, если присмотреться к русской литературе, включая мемуарную, то видно, что очень часто со стороны русской интеллигенции и обленившегося дворянства эти немецкие черты характера не то, что высмеиваются, а как бы ставится под сомнение их необходимость. На мой взгляд, в этом отношении просматривается откровенная зависть ленивых бездельников к честным и деловитым труженикам.
В романе Гончарова «Обломов» как раз и сравнивается такой «душевный» бездельник с сыном волевого и деловитого немца, этот роман ввел в обиход термин «обломовщина», как показатель деловой и волевой деградации. Интересно, что В.И. Ленин, который на посту главы Советской России испытывал дичайший дефицит деловитых и толковых исполнителей, как-то написал Зиновьеву записку со словами: «Учись у немцев, паршивая коммунистическая обломовщина!». Поэтому я и полагаю, что русская интеллигенция страдала по отношению к немцам комплексом неполноценности, и этот комплекс толкал ее на разные выдумки в отношении немцев, которые должны были как-то нивелировать бросающуюся в глаза разницу в деловитости. К примеру, до сих пор используется, правда, в основном в анекдотах, совершенно глупая поговорка «Что русскому здорово, то немцу смерть», хотя на самом деле все наоборот: «Что немцу здорово, то русскому смерть!».
К достоинствам немцев и, одновременно, их недостатку, относится чрезвычайная педантичность и строгое подчинение законам и инструкциям, иными словами, начальству. В маленьких германских княжествах, в которых герцог знал все подробности жизни подданных и действительно мог дать толковые инструкции для них, а в случае своей ошибки, быстро об этом узнать и ошибку исправить, точное следование закону является делом разумным. Немцы даже поговорку имеют, что пруссак не боится ничего, кроме бога и бумажки с печатью.
Но в огромной России невозможно дать какие-либо инструкции из Петербурга, чтобы они безусловно подходили всем - во всех частях обширнейшей и многоплеменной России, а в случае, если исполнение этих инструкций где-то в России наносит ущерб, Петербург мог вообще ничего не узнать. В результате, как писал остроумный Салтыков-Щедрин, Россию спасало только то, что в ней глупость законов сопряжена с необязательностью их исполнения. И если где-то в обширнейших просторах России появлялся немец, который начинал требовать обязательного исполнения инструкций, то для русских и возникала ситуация «что немцу здорово, то русскому смерть!».
Еще одна чертой, присущей, полагаю, значительной части немцев, перебирающихся или приезжающих в Россию, был расизм - отношение к коренному населению, как существам низшего порядка. Обычно расисты искренне полагают, что если они прямо об этом низшим существам не говорят, то никакого расизма у них нет. На самом деле, они ошибаются, на самом деле этот расизм виден из многого - из нечаянно или необдуманно произнесенных слов, из презрительной улыбки, из намеков и, особенно, из поступков расиста. Это, само собой понятно, не могло не вызывать резко отрицательного отношение «низшей расы» к немцам.
И если немцы в России страдали какой-либо из двух описанных выше черт характера, то это могло вызвать к ним нелюбовь, которая, возможно, кончалась и так, как описано в поэме Некрасова «Кому на Руси жить хорошо»: «Я, внученька! / Я в землю немца Фогеля / Христьяна Христианыча / Живого закопал...».
Однако, распространять эти негативные черты на всех немцев элиты не приходится, более того, у немецкой элиты, по сравнению с немецким крестьянством в России есть существенная положительная черта - немецкая элита со временем становилась русской. Часть немцев принимало подданство и православие, и Россия становилась для них родиной. Эти немцы вливались в семью народов России, становились своими и не вызывали никаких отрицательных чувств и эмоций.
В связи с высказанными выше мыслями о проблеме объединения немцев и русских в одну семью, еще раз вернусь к вопросу о русском менталитете и к тому, что на пустынных просторах России человек был самоценен как таковой, в связи с чем предъявлять претензии к его цвету кожи, верованию или уровню культуры для русских было непозволительной роскошью. Убийство даже пленного было, как минимум, экономическим идиотизмом, а не просто грехом. Пленных берегли, это была самая ценная добыча - ясак, - но берегли не для рабства, а для заселения пустынных земель. Взятыми в плен на западе поляками, литовцами, немцами заселяли восток, и в дружине Ермака, шедшего усмирять сибирского хана Кучума, до половины бойцов были именно такими бывшими пленными.
Сохраняя пленному жизнь, русские не делали его рабом, а ставили в равное с собой положение. На огромной территории Сибири и по сей день живут народы, которые в момент заселения этого края русскими насчитывали едва несколько сот человек с культурным уровнем тогдашнего индейца. Тем не менее эти народы живы и многочисленны до сих пор, в отличие, скажем, от североамериканских индейцев. Кроме того, после прихода в Сибирь русских, эти народы никогда не были рабами и даже крепостное право за Уралом никогда не устанавливалось.
Русские не только никогда не убивали пленных без крайней необходимости, но даже не делали из них источника доходов, поскольку русский образ мыслей, русский менталитет не позволял это делать.
К примеру, в Первую мировую войну уже к 1916 году в армию было призвано 14 миллионов крестьян, село осталось без работников самых производительных возрастов. В 1915 г. правительство, чтобы смягчить нехватку рабочей силы, стало распределять по хозяйствам военнопленных (всего 266 тысяч) за небольшую плату. Их охотно брали кулаки и помещики. А истинно русские - крестьяне - отказывались, как они говорили, «пользоваться дешевым подневольным трудом военнопленных». В центре России в среднем на 1000 работников у крестьян работало 3 военнопленных, а у частных владельцев - 270!
Ко Второй мировой войне мало что изменилось. Исследователь советских лагерей для военнопленных Второй мировой войны австрийский историк С. Карнер в книге «Архипелаг ГУПВИ» пишет: «Несмотря на принятые меры к использованию контингента осужденных военнопленных, лагеря до самого их расформирования оставались убыточными». Т.е. и в менталитете советских людей не было заставлять пленных работать столько, сколько они сами не работают. В главе «Корректировка образа врага» С. Карнер пишет: «Важным моментом для тех, кто были вынуждены работать в Советском Союзе, был контакт с русским гражданским населением. Опыт совместной работы в промышленности, сельском хозяйстве и на шахтах в большинстве случаев вносил существенные изменения в образ «русского», созданный нацистской пропагандой. В особенности резко пропагандистскому образу врага противоречат взволнованные, доброжелательные рассказы бывших военнопленных о жизни и о значении русской женщины в семье и в обществе, а также о «простых русских». В памяти многих навсегда остались и каша, которой с ними делились русские, и предложенная папироска или еще какой-нибудь поступок - все это создавало новый для многих образ «русского», который даже в экстремальной ситуации, будучи сам на грани жизни и смерти, когда нет ничего лишнего, делится последним».
Довольно интересно почитать на эту тему немцев, которым ум не застилала озлобленность. Вот рассказ не простого немца, а лауреата Нобелевской премии Конрада Лоренца в изложении его английского биографа А. Нисбетта. Рассказ о том, как попал в плен под Витебском в июне 1944 года: «...пуля ударила ему в левое плечо. В конце концов оказался на пшеничном поле и, не выдержав напряжения, заснул. Разбудили его советские солдаты, которые кричали: «Komm heraus, Kamerad!» («Выходи, приятель!») «Со мной обошлись очень хорошо», - вспоминает Лоренц.
... В лагере для военнопленных советские не проявили враждебности к Конраду... По его мнению, советские никогда не были жестокими по отношению к пленным. Позже он слышал ужасающие рассказы о некоторых американских и особенно французских лагерях, в то время как в Советском Союзе не было никакого садизма. Лоренц никогда не чувствовал себя жертвой преследования и не было никаких признаков враждебности со стороны охранников».
Лоренц видел В СССР то, чего сами советские люди порою не видели и не ценили. На фронте Лоренц был врачом, и когда его взяли в плен, то в прифронтовом лагере назначили помогать советскому врачу. Шли тяжелые бои, раненых было много, и Лоренц с горечью увидел, что советский врач отказывается делать ампутации немцам. Понятно, подумал Лоренц, он их обрекает на смерть - за то, что они натворили в Белоруссии. И даже признал это естественным. Через какое-то время он с удивлением увидел, что эти раненые, которым по нормам немецкого врача полагалась ампутация, выздоравливают. Он выбрал момент, объяснился с врачом и узнал, что в советской медицине такие ранения должны излечиваться без ампутации. Немцы были жесточайшим врагом, но сейчас они были просто пленными, и советский врач, который мог бы просто ампутировать им конечность и дальше не тратить на них время, лечил их так же, как и советских солдат.
Несколько выше Конрад Лоренц упомянул, как жестоко относились к немецким военнопленным во французских и американских лагерях. Лоренц, видимо, не знал, что немецкие статистики не могут найти 1 млн. немецких военнопленных, которые в плен сдались, но домой не вернулись. Стефан Карнер, хотя и свел баланс немецких военнопленных в СССР, тем не менее, как истинно западный человек приписывает этот миллион убитых немцев нам - дескать это кровожадные русские их тайно, не занося в свои списки, убили. Я не против, чтобы нам приписали еще миллион поверженного противника, но все же не решаюсь, поскольку Карнер в конце книги в примечаниях в конце концов написал: «В связи с этим следует упомянуть дискуссию о «потерянном миллионе» немецких военнопленных. Джеймс Бак (James Bacque) и другие авторы полагают, что они погибли в американском и французском заключении, прежде всего в лагерях «Рейнвизен» (лагеря, находившиеся на берегах Рейна)». И думаю, что в этой дискуссии Д. Бак все же прав - этих немцев прикончили французы с американцами, это на них похоже, это вполне по-европейски.
Итожа, можно сказать, что инвестиции германских княжеств в Россию немецкой технической и военной элиты были весьма полезны со всех точек зрении, и Россия была этими инвестициями довольна, если конкретные немцы не страдали расизмом и старались понять особенности российской жизни.
По-другому обстояли дела с немецким крестьянством.
Колонисты
Началом крупномасштабного переселения немцев нужно считать Указ (Манифест) дочери немецкого герцога Софии Фредерики Августы Ангальт-Цербстской, ставшей российской императрицей Екатериной Второй Великой от 4 декабря 1762 года:
«1. Всем иностранцам дозволяем в Империю Нашу въезжать и селиться где кто пожелает, во всех Наших Губерниях.
2. Всем прибывшим в Империю Нашу на поселение иметь свободное отправление веры по их уставам и обрядам беспрепятственно.
3. Не должны таковые прибывшие из иностранных на поселение в Россию, никаких в казну Нашу податей платить, и никаких обыкновенных служеб служить. Кто селился в необжитых землях, освобождался от налогов на срок до 30 лет, в других областях - на срок от 5 до 10 лет.
4. Поселившиеся в России иностранные, во все время пребывания своего, ни в военную, ниже в гражданскую службу против воли их определены не будут».
Начнем с того, что хотя в указе и говорится обо всех иностранцах, но на самом деле речь идет именно о немцах, поскольку переселение остальных иностранцев по сравнению с немцами было незначительным. И немецкие крестьяне хлынули в Россию из Данцига и Вюртемберга, Пфальца и Эльзаса, Бадена и Померании, Силезии и Швабии. Селили их на Волыни, в Екатеринославской и Саратовской губерниях, в Крыму и на Кавказе. Переселяющиеся немцы были частью лютеранами, частью католиками, частью протестантскими сектантами - меннонитами. На неосвоенных землях каждому семейству отводилось до 65 десятин земли (71 гектар), а в Поволжье и 75 десятин, и давалось по 500 рублей на обзаведение - умопомрачительная сумма, если учесть, что стоимость коровы в то время равнялась 3 рублям.
В Указе Екатерины, прежде всего, разумеется, поражает освобождение переселяющихся немцев от главной гражданской обязанности - от воинской службы, да и освобождение от налогов на такие сроки тоже кое-чего стоит. Но главное - это размер земельных наделов, которые получала семья немецких переселений. Поскольку все познается в сравнении, то давайте сравним.
Если бы немцы в том веке переселялись в Америку, то они делали бы это за свой счет и получили бы там бесплатно 40 акров - 16 гектар земли. В первой половине XIX века русский солдат служил 25 лет, после отставки ему давали 6 десятин земли в том же районах, где и немцам. К концу XIX века в России оставалось около 95 тысяч имений дворян-помещиков. Лишь 40 тысяч этих имений располагали землей более 100 десятин, а 21 тысяча имели земли менее 10 десятин. Наделы русских крестьян различались в зависимости от района и наличии земли у барина, но я не встречал упоминания о наделах, превышающих 20 десятин на семью, в среднем же земельные наделы в те времена равнялись 3-4 десятинам на мужскую душу, а к началу ХХ века составляли около 6 десятин на среднюю семью русских крестьян из 6 человек.
Далее колонистам предоставлялось право на общинное самоуправление. Они подчинялись непосредственно царю, а не внутреннему управлению Империи, что тоже очень необычно и снимало с немцев всякий гнет местного управления.
При этом, будучи государственными крестьянами, то есть, не закрепленными за дворянином-помещиком, немцы всю неделю работали на себя, а русский крестьянин минимум три дня в неделю работал на барщине на помещика. А если русский крестьянин был на оброке, а не на барщине, то платил этот оброк помещику в размере примерно четверти всего дохода своей семьи в XVIII веке и трети дохода - в XIX. Если средняя русская крестьянская семья со своего среднего надела в 6 десятин в лучшем случае получала 200 пудов зерна, то немецкая семья со своего надела получала 2000 пудов. На конец XIX века при цене на пшеницу 80 копеек за пуд это уже составляло 1600 рублей дохода.
Напомню, что русский крестьянин содержал государственный аппарат и армию, офицеров армии - помещиков (которые таковыми уже оставались чисто номинально), после реформы 1861 года выплачивал выкупные платежи за свою же землю (а они в полтора раза превосходили рыночную стоимость этой земли) и, к тому же, сам защищал Россию своей кровью, отдавая в армию своих сыновей. А немецкий колонист, кроме обычного для русского крестьянина подушного налога платил только поземельный налог. Этот налог вначале едва превышал 25 копеек ассигнациями (7,7 копеек серебром) с десятины удобной для земледелия земли, потом был увеличен почти вдвое, тем не менее, даже если все 65 десятин немецкого колониста были удобной землей, налог этот не превышал 2% его дохода только от продажи зерна. К началу ХХ века средний душевой доход в сельском хозяйстве (то есть, средний доход российских крестьян, помещиков и немецких колонистов) был чуть более 30 рублей в год, следовательно, у российских крестьян этот доход был еще меньше. А платежи крестьян государству составляли 8,7 рубля на душу сельского населения, то есть, почти 29% этого дохода. Не прибыли, а дохода!
Но и это не все. В России всегда была монополия на водку, никто кроме царя, не имел право ее производить и продавать. Это я так раньше думал, а занялся российскими немцами и читаю в Википедии: «В том же году меннонитам было дозволено варить пиво и мед, делать хлебное вино, как для собственного употребления, так и для продажи, а посторонним «навсегда» воспрещено иметь в их колониях харчевни, питейные дома и шинки. Тогда же образованы меннонитские еврейские общины, с довольно широким самоуправлением».
Правда, следует сказать, что все изначально отводимые колонистам земли передавались им в неприкосновенное и наследуемое владение на вечные времена, но не как личная, а как общинная собственность каждой колонии. Соответственно, эти земли нельзя было ни продавать, ни передавать без ведома и согласия вышестоящего общинного управления. Но для расширения и улучшения своих хозяйств колонистам разрешалось приобретать земельные участки у частных лиц.
Еще одна интересная для русских особенность. Дело в том, что по русскому мировоззрению все и всегда делится поровну, включая наследство. Но у немцев такой раздел был далеко не во всех колониях, а обычно весь участок семейной земли наследовал младший сын, называется этот принцип наследования миноратным правом. Таким образом, старшие дети оставались вообще без земли, тогда, с одной стороны, правительство, им помогало, если были земли в резерве для создания дочерних колоний, кстати, еще до революции немцы начали селиться на предоставляемых Столыпиным землях за Уралом. С другой стороны, огромное количество денежных средств на руках колонистов, давало немцам возможность скупать земли у помещиков. В результате, в начале ХХ века немецкие колонисты владели в России почти 14 миллионами десятин земли, что, кстати, больше, чем была территория ГДР. Однако интересно даже не это. В России самыми богатыми землевладельцами (кроме помещиков и купцов) считались казаки. Так вот, всей войсковой земли одиннадцати казачьих войск было 3,3 миллиона десятин.
В итоге, находясь под защитой русских от внешних врагов, имея льготы, о которых русские и не могли мечтать, немецкие крестьяне начали энергично умножаться. В то время, как в Европе рождаемость среди национальных меньшинств была ниже уровня рождаемости основного населения, у российских немцев эта цифра зашкалила. На 1000 немецких жителей приходилось в европейской части России 43,8 (против 39,8 у русских), на Украине - 47,3 (против 40,3 у украинцев), на Волыни - 36 рождений. В Германии в это же время эта цифра была на уровне около 19. Среднее количество детей в семье немца-колониста перед 1918 годом составляло восемь человек. Численность немцев-колонистов возросла за 150 лет от первоначальных 100 000 переселенцев до 1,7 миллионов (по данным переписи населения 1914 году) - увеличилась в 17 раз! (По другим данным перед революцией их было 2,4 миллиона).
Еще раз вернусь к земле. 1,7 миллиона немцев владели 14 миллионами десятин, а 4,4 миллиона казаков - воинов, защищавших Россию во всех войнах. - 3,3 миллиона. Надо же!
(Продолжение следует)
Начало:
|
|
