Десять российских академиков явили смелость уровня Джордано Бруно: обратились к Президенту с открытой челобитной о засилье Церкви. В ответ живо схватили по сусалам от нее, на чем вся публичная дискуссия и кончилась. Но, думаю, тут есть еще о чем потолковать. Наше лихое время сподобило нас стать свидетелями подлинного чуда: атеистическая еще вчера страна в кратчайший срок едва не поголовно обратилась к Богу. Попы стали экспертами по всем вопросам на ТВ; официозные молебны в храмах; боязнь даже в частной беседе показаться нехристем, – все это на глазах вошло в наш быт.
История еще не знала таких повальных обращений – разве за исключением так называемых «кинжальных» мусульман, которых завоеватели под страхом смерти загоняли целыми племенами в ислам. Но какой страх загнал нас, убежденных и научных атеистов, туда, откуда мы уже, казалось, вышли навсегда?
Тема настолько, при указанной боязни, щекотливая, что как-то даже боязно и подступаться к ней – как дуть против волшебной ноздри Ай-Тойона, дышавшей век туда и век сюда. Ум сразу давит незабвенный пример прошлого, когда все еще храбро кляли Бога, но с той же стадной застращенностью не смели пикнуть против непогрешимости КПСС. И те же атеисты, достигавшие тогда всех благ по партбилету, сейчас достигли еще больших под обратной рясой. Отсюда и мораль: молчи – а лучше и не думай даже против той ноздри! А молись, как Президент: вчера – богам вчерашним, нынче – нынешним. Не то не ровен час отрежет Боженька, через его земных смотрящих, язычок!
Но как не думать, если разум дан природой человеку и человек бездумный – по определению уже не человек? И хочется понять, почему мы ухнули, как в омут с головой, в новую веру – насаждаемую властью с очевидного потворства большинства.
Прежде всего из нынешней повальной набожности сливок общества явствует одно: их полная уверенность, что Бога точно нет. Поэтому они со всеми их безбожными перстнями, цепями и грехами так запросто заходят в Божий храм: уверены, что и никоей Божьей кары быть не может. Им это – некая, на ритуальном уровне, как те же воровские перстни и авто, дань нынешнему комильфо. И заодно такое очищение души – как утренним рассолом и массажем в бане после дикой пьянки. Душе же, даже злыдня, все равно чего-то эдакого надо!
И это эдакое батюшки, подобием массажных шлюх, втирают в души с благовоньем и пеньем сладких кондаков – за щедрую обратную воздачу. Ворующие именуют себя верующими – и этим укрепляются морально в обществе, где все суды и следствия давно на их подсосе. Мораль: да, я краду и убиваю, зато жертвую на храм, и батюшки мне кланяются в пояс. А ты настолько не накрал – ну и молчи, урод!
Но для чего Бог обворованным? Неужто верят, что накажет там, за гробом, этих неподсудных здесь? Ну, кто-то, может, с крайнего отчаянья и верит в этот, словами Баратынского, «возмездий край». Но, думаю, что большинство все же такой наивной веры не питает. Да уже и ясно всем, что нынешняя вера не только не против греха и преступления – а вовсе дозволяет и оправдывает их.
Я сам слышал, как иерарх по телевизору внушал, что слова Христа насчет угольного ушка, непроходимого для богатых, сегодня следует считать утратившими силу.
Скорей здесь вековая стадная привычка подчиняться всему свыше, глубоко загнанная кнутами, дыбами и беломорканальскими кайлами под кожу нации. Тому же «эдакому», без чего мятется неприкаянно душа и бедняка – как в притче про того, который насыщал свой скудный хлеб дымом от шашлыка богатого соседа. И при нашем диком нынешнем классоделении деклассированное большинство хоть с этим Божьим дымом мнит как-то остаться в людях, в отличии от бессловесного скота и обезьян. Нет, мы от Бога происходим, а не обезьяны! – кричит с подачи нынешних Бог-мейкеров электорат, уже реально обращенный в стадо ничего не выбирающих на самом деле обезьян. Так же, одушевленный прошлым пролеткультом, он кричал и в 30-е прошлого века: «Долой попов!» и «Раздавите проклятую гадину!»
Но бороться за свои права и быть здесь, а не где-то там в гробу или за гробом человеком – опять, после короткой вспышки в 91-м и в 93-м, не хватило духу. Ну так хоть приобщиться к этой утешительной для бедных саге о всеобщем братстве во Христе – раз уж конец мечте о равенстве и братстве на земле. То есть насаждаемый сегодня Бог для нас стал Богом-пораженцем, Богом-тампоном для смягченья властного укола и смиренья большинства народа с его жалкой долей. Что весьма точно, с отрешенностью Пилата, подтвердил «левый» священник Михаил Ардов в мимолетном диспуте вокруг письма ученых: «Не церковь виновата в клерикализации общества, а мирская власть: она для обустройства своих интересов привлекает клириков. Ну а человек-священник слаб…»
Но что бы я, которому природа или Бог дали ту думалку, хотел бы по всем этим поводам сказать.
Честно говоря, меня слегка пугает, когда с последних пор в теплой беседе за столом твой собеседник, уловив в твоих речах крамолу, вдруг задает подспудно настороженный вопрос: «А ты сам веришь в Бога?» Уж очень отдает тем инквизиторским пережитком прошлого, который больше всего стоило бы пережить, – но тем не менее не в этом суть.
Вопрос, порожденный теперешней убогой профанацией всех понятий, неверен в сути. Все равно что: «Ты веришь в демократию?» Или: «Ты веришь в выборы?»
В какую демократию? Под ее маркой у нас было абсолютно все, сведенное еще не отсеченным язычком народа к одному: «У кого танки, тот и демократ!»
В какие выборы? – «За деньги сделаю из обезьяны президента»?
Под ту же профанацию попал у нас, как под трамвай, и Бог. Веришь-не веришь – это такая детская игра в карты; когда речь о Боге, надо хоть как-то представлять, что кроется за этим словом из трех букв. Всесильный, как бандит на трассе, нимбоносец в небе, перед которым надо гнуть колени и креститься, чтобы не отрезал что-нибудь?
Бомж Христос в рубищах, которого надо читать, но 95 процентов наших неофитов его сроду не читали? Или земная Церковь, славящая вопреки Христу богатство, ритуал и фарисейство, которой надо попросту платить – и будет за тебя кадить?
Для меня лично Бог – историческое воплощение двух вещей: законов жизни и ее загадки. Насколько непонятен механизм его возникновения, настолько же понятна заключенная в нем изначально суть. Это разрешение извечного противоречия между частным и общим, индивидуальным эгоизмом и жизненно необходимой жертвой в родовой котел. Взять муравьев: любой из них живет и для себя, и для всего муравейника, инстинктивно зная, что стоит перестать таскать туда свою былинку, всем конец. То же – у всех животных: все они гонятся за личным, но при этом свято отдают дань родовому, подчас снося ради потомства крайние, даже смертельные, как у рыбы горбуши, муки.
В людском круговороте все слегка сложней; и когда человек сознательный постиг, что можно с личным выигрышем кинуть родовой инстинкт, и возник Бог. Возможно, именно как кнут, вводящий в чувство этого ж инстинкта, намертво впаянного в гены бессознательный животных. Религия на ее высшем командном уровне самым внятным встарь ритуальным языком внушала каждому, кого инстинкт уже не заставлял страдать не для себя, что делать это все же надо.
«Божеское» изначально означало общеродовое, что сохранилось до сих по у иудеев, для которых Бог – сугубо иудейский Бог. И все книги Ветхого Завета – одна сквозная притча о соблюдении общинных правил выживания, где главное – не опускать подвязанных к бессмертью родового крыльев ни от каких личных невзгод.
Когда Старый Завет за века его эксплуатации оброс переизбытком фарисейства и ритуала, явился революционно-эволюционный Новый, еще сердечней увязавший личную смерть с вечной жизнь рода. Причем этот род уже понимался как общечеловеческий. И эта вера, гревшая честно верившие души точно так же, как в стужу огонь очага, еще многие века спасала человечество от краха.
Попробуй просто объясни средневековому трудяге, зачем помогать ближнему и чем чреват невклад его былинки для сложносочиненной феодальной композиции? Запутаешься в схемах, и он не поверит – когда в голодный год страшно хочется сожрать не только овцу ближнего, но и самого ближнего. Но зажигательный миф о Христе, написанный волшебным слогом, переводимым с бесподобной адекватностью на все языки мира, давал ответ: так Бог Христос, воспринимавшийся реально победитель и мудрец, велел.
Попутно же, когда с первоазов ковалась и пыталась разогнать мрак окружающих явлений точная наука, все не постигнутое ей вверялось тоже Богу – как гаранту еще таинственных закономерностей и спасителю от хаоса в мозгах. И в этом смысле для меня нелепо вздорное противопоставление обезьяны и человека и суды на этот счет, поддержанные Патриархом. Христов завет не только не противопоставляет человека зверю, но в самой сути, в корне объединяет их родовой исток. Как горбуша гибнет для потомства, как крокодил и обезьяна в форме жертвы для детенышей хранят их род, так точно и Христос велел во имя родового продолжения любить другого и не замыкаться в собственном пупке. Тут совпадение полнейшее, и в этом плане христианская мораль бессмертна – пока не найдено еще более новой и совершенной, но ее пока не найдено.
Но не бессмертен весь, со всем его скрижальным фундаментализмом, миф. Он возник, когда человечество еще стояло на куда низшей, чем теперь, ступени знаний. И как ни потрясает страшно долгий срок его моральной неизносности, дальнейшая наука все же опровергла его отправные постулаты. И если брать его на веру всем куском, со всей архаикой уже изжитых догм, как это делает с ее нетворческой корыстью церковь, он не внушает человеку, для которого и писан, главного – искренней веры. Веры во благо и необходимость личной жертвы ради общего, что следом возвращает сполна личному, – как это из самой природы выхватил своим бесстрашным опытом Христос.
Но наши клирики, сведя эту высокую материю до пошлого материального обмена с золотым тельцом, пекутся лишь о внешней, ритуальной части дела, бренде, умножающем количество продаж. И этим внешним возрождением купели, обращенной в их кормушку, вовсе, что называется, выплескивают из нее младенца. Но в нашем свойстве вообще – все разрушать до основания и беспощадно чистить «под момент» купель.
Коммунистическая мораль, построенная, как известно, на Христовых заповедях, с какой-то плагиаторской отместкой вычищала память о предтече из сердец – вместо того, чтобы воздать ей с благодарностью и признать камнем в своем фундаменте. Не лучшим бумерангом отнеслась к ней и нынешняя, кидая маятник к обратным отрицаниям – и измочаливая этим души, как перегнутый много раз туда-сюда ивовый прут. И тот моральный стержень, что завещал Христос, мучительно затачивая его о свое большое сердце, в итоге всех этих манипуляций над сознанием народа из него ушел вконец. И нынешний религиозный ренессанс для нас стал ширмой, за которой получили позволение все беззакония и преступления против человека и человечности.
Церковь оправдывает все, что только ей приносит мзду, и строит свои маковки прямо на костях вымирающей – и прежде всего морально – нации. Но все же почему народ, только избавясь от оков коммунистического лицемерия, угробившего коммунизм, тотчас же ринулся в оковы лицемерия религиозного? Что лучше некуда подметил волгоградский поэт Евгений Лукин – сам угодивший на костер региональной инквизиции:
Сменили строй – как имя-отчество,
а изменились ненамного:
тогда – обожествляли общество,
теперь – обожествляем Бога.
Опять же, думаю, причина – в нашей привычке к той моральной кабале, что мы, промучившись недолго на свободе, замило приняли от власти, как и ее безвыборное снова назначение. Наследие еще советских вздрючек на ковре у руководства и парткома, еще кровавых самодурств Ивана Грозного – за долгие лета стоптавших в прах нашу личную волю и достоинство.
Еще при советской власти я был свидетелем такой типичной в высшей степени картины. Бывший фронтовик, горевший в танке и носящий орден за отвагу против немцев, одернутый даже не словом – строгим взглядом инструкторишки из райкома, с дрожью в коленках затыкается и опускается на стул. Ибо на страшные впрямь вражеские танки он ходил «от имени» и по приказу свыше – и не боялся ничего. А лично забоялся даже самой мелкой властной сошки, на деле не грозившей ему вообще ничем!
И эта наша личная забитость и зашуганность, недолго остававшийся без адресата «одобрямс» – и есть исток нынешнего баснословного национального уверования. Оно так же неискренне, как байка о вчерашних «честных» коммунистах, якобы честно блюдших благонадежный идеал «от имени» и под пятой нечестных бонз. Но стоило пяте смениться, то же самооправдательное лицемерие запело ту же старую песню о главном на новый лад: «Да, есть попы и попы, пусть они фальшивят, но мы честно подпеваем им!» Но уничтоженный морально будет уничтожен и физически – и более крепкие на дух налетчики не только с Кавказа, но и с Китая, и со всего мира, под наши липовые песни уже явно погребают нас.
Христос по духу своему, по сути был бунтарь, пошедший в своем бунте до того, что дерзко принял страшную, при ее добровольном выборе, смерть на кресте. Но смысл ее был не согнуться на кресте – к чему нас гнут сейчас его посмертные кассиры, а разогнуться через личное преодоление всех страхов и крестов. И потому не те, кто выводят людской род от обезьяны, нехристи – а те, уж коли верить в его миф, кто загоняют нас назад во мрак невежества и блудного поклонства ритуалу.
Ритуал – есть все же что-то похоронное. А Христос, каким он восстает из его сильных жизнеописаний, которые у нас не принято читать, а принято не знать и не читать, звал к жизни и на крест шел за жизнь, а не за власть перекрестившихся из партработников попов. Надо знать и чтить память своего прошлого – и человечества; отдавать должное величию предтеч, а не валиться на позорные колени перед ними. Так как в коленях, на которые сегодня церковь валит большинство народа для покорства властному кнуту, правды нет. И жизни, для которой жертвовал собой этот великий и загадочный во многом образ, под таким кнутом, гонящим не вперед, а в зад, нет тоже.
|
|
