"При советских было хорошо. Я всего год так прожил, но до сих пор по-русски понимаю. Мы никак не ждали, что Красную Армию так быстро разобьют. Немцы пришли буквально за пару дней. Им на танки бросали цветы, они были такие красивые, подтянутые, форма, знаете, всё вот это вот. И я старался не думать о том, что будет плохо. Это было как игра, что вы хотите от пацана в 8 лет. В гетто я прятался, потом остался с отцом - нас отправили в трудовой лагерь. Там я тоже прятался - дети не разрешались. Однажды меня нашли - я прыгнул с верхних нар прямо на голову солдата и побежал. Выскочил в окно, а он стал из окна по мне стрелять. Я бежал зиг-загом, это было немного страшно, дух захватывало. Больше я старался не попадаться. В Прибалтике везде было тяжело.
Потом из каунасских детей сколотили что-то типа оркестра. Нас возили по лагерям, мы маршировали, пели песни. Немцам нравилось и нам тоже было неплохо. Многие из нас были блондины, похожи на арийцев. А потом что-то не заладилось. Помню, нас везли из Каунаса в Аушвиц. 131 пацан. Двое попытались убежать. Одному удалось, а одного застрелили. Ехали мы с комфортом, 129 человек в трёх вагонах. Когда ехали через Польшу, поляки на станциях показывали нам ребром руки по горлу, вроде как "всех вас зарежут". "Жиды" - кричали.
Доктор Менгеле стоял на перроне, когда нас привезли. Он был очень спокойный, вежливый. В белых перчатках шёл вдоль строя, там целая группа была в форме. И пальцем так показывал: этот налево, этот направо, этот тоже направо, а этот налево.
Потом нас повели вглубь лагеря. Мимо крематориев, нам тогда сказали, что это пекарни, где пекут хлеб для заключенных. Меня отправили в Биркенау, там была лаборатория Менгеле. Мне кажется, я ему чем-то нравился. Я тоже был белобрысый, на еврея не похож. Менгеле был ко мне всегда очень мягок, ничем не обижал. Мне давали какие-то химические препараты, я от них полысел. Но больше ничего, так что мне повезло. Мало кто выжил.
Знаешь, вот что удивительно - они нас убивали, а мы ими восхищались. Красивые, высокие люди, светловолосые, в красивой форме. От них исходила власть, сила. Мы боялись их, ненавидели их, но смотрели на них снизу вверх. Порядок, чёткость.
Иногда прилетали американцы, но они никогда нас не бомбили.
С августа 44-го по январь 45-го мы были в Аушвице. А потом нам предложили - кто хочет может отправиться маршем в другие лагеря, кто хочет - останется. Мы знали, что тех, кто остаётся - всех уничтожат. Я решил идти, мне уже было 12 лет, я надеялся, что дойду. Жрать было нечего. Сколько мы деревень прошли - ни крошки хлеба, ничего никто не дал. Мы шли от одного лагеря к другому, дошли до Силезии. Сто граммов хлеба и похлёбка раз в день - вода и кусок картошки. Мёрли как мухи.
Однажды была бомбёжка, мы под неё попали. Куски мяса на колючей проволоке, руки-ноги. Вот ты знаешь, те ребята, что были со мной, ничего не съели. Немцы удивительный народ. Они настолько любят порядок, они такая машина, что даже за несколько дней до конца войны они, если кто-то отставал, его убивали, не кормили нас и не разрешали брать еду, если кто-то нам что-то давал. Потому что такой у них был приказ и всё тут. Хотя нам всё равно ничего не давали, мы проходили через деревни, в которых были магазины, в дверях стояли люди и смотрели, как нас гнали по улице.
Освободили нас американцы. В этот день мы оторвались. Мы разграбили всё, что можно. В лавках забирали хлеб, обжирались им до рвоты, некоторые умерли даже. Я спёр форму какого-то лётчика, сорвал погоны, а ордена оставил, так и разгуливал. Если бы американцы на несколько дней задержались, мы бы сдохли, точно вам говорю. Какой-то янки нас охранял, я у него выпрашивал шоколад. Он сказал: "приведи девок, дам шоколад". Я пошёл куда-то, дело было в Австрии, мне сказали: ищи венгерок, скажи им, что американцы дадут шоколада плитку. Нашёл венгерок, они согласились. Ты представляешь, тебе 12 лет и у тебя всего полно: сигареты, шоколад, тушёнка, виски, бабы даже. Это было настоящее счастье.
Нас отправили в Италию, там я случайно нашёл своего старшего брата. Просто мимо ехала колонна грузовиков, один остановился - выпрыгнул мой брат. Он пропал в Каунасе в самом начале, когда нас развозили по лагерям. Мы напросились на какую-то посудину, которая шла в Палестину, нелегально конечно. "Аушвиц? Менгеле? Полезай!" - там был какой-то моряк, он хлопнул меня по спине, и я поплыл в Палестину.
Здесь меня так встретили. Я учился в школе, меня в Америку потом отправили. Знаешь, я вот на самом деле не понимаю, отчего здесь всё время воюют. Весь Израиль создавали евреи из России, из Российской империи. Они знали как жить, как устроиться. И ещё была кучка евреев из Германии. Они были как немцы: вот как сказано, так и сделай. Они не умеют искать компромисс, упрямые. Я думаю, что из-за этого в самом начале было очень много ошибок.
Вообще я теперь никому не доверяю. Немцам не верю, европейцам. Вон, в Прибалтике ССовцы бывшие маршируют, памятник русским солдатам сносят - а вся Прибалтика в Евросоюзе. Им никто ни слова не сказал и не скажет. Потому что они там как были фашисты, так и остались фашистами. Я только здесь, в Израиле спокоен, тут нас не уничтожить так просто.
Пару лет назад я приезжал в Аушвиц с дочкой и внуком. Мы даже ночевали в том бараке, где я был. Разрешили мне. Странное чувство. Шесть миллионов уничтожили немцы, а я вот не стал бы ничего менять в своей жизни, если б мне предложили. Пусть всё как есть останется. Это была часть моего детства, я так вырос".
Даниэль Ханох, 74 года. Иерусалим, март 2007
|
|
