21 ноября (3 декабря по новому стилю) Россия отметит (или, возможно, вернее сказать - не заметит?) 140-летний юбилей одного знакового исторического события. События, которое произвело огромное впечатление на все тогдашнее русское образованное общество и еще долго оставалось в центре внимания и жарких споров. События, которое побудило Ф. М. Достоевского написать целый роман...
Это событие - убийство студента Ивана Ивановича Иванова участниками нечаевского общества "Народная расправа" (оно же "Общество топора"). Разногласия Иванова с Сергеем Нечаевым, безусловно, носили не личный, а политический характер. Иванов видел тайный кружок как своего рода "профсоюз студентов", призванный защищать исключительно их интересы. А Нечаев считал это совершенно недостаточным. Этот их спор и привел в конечном итоге к трагической развязке...
В истории России - и до того, и особенно после - было еще немало таких столкновений между интеллигентскими мечтателями и прирожденными народными бунтарями пугачевского типа. Да разве вся гражданская война не начиналась как столкновение именно такого рода?.. Поэтому не будем подробно разбирать, кто же был прав в этом извечном споре - бунтовщик Нечаев или интеллигент Иванов. Развернутым ответом на этот вопрос может служить вся российская история последних полутора столетий... Посмотрим лучше, как Нечаев расплатился за смерть Иванова.
* * *
В 1873 году Нечаев, выданный России Швейцарией, предстал перед российским судом присяжных. Перед началом слушаний к нему в камеру наведался граф Левашев, который предложил арестованному составить записку для III Отделения о составе, численности и средствах революционной партии. Нечаев с негодованием отказался.
- Тем хуже для вас, - сказал граф, уходя, - вас будут судить, как обыкновенного убийцу, а на суде председатель вам не даст говорить!
Так оно и вышло: по соглашению с швейцарскими властями, Нечаева судили в Московском окружном суде как обычного уголовного преступника, а не "политического". Сам он рассказывал: "Чтобы добиться нужного для правительства приговора присяжных, мне буквально не дали говорить, и как только я открывал рот, чтобы дать объяснения, меня тотчас же вытаскивали из залы заседания по знаку председателя в коридор, где жандармские офицеры били меня в голову до потери сознания".
Согласно протоколу судебного заседания, так делали три раза - якобы за то, что подсудимый говорил слишком громко. Тем не менее, Нечаев успел сказать: "Вся Россия знает, что я - преступник политический".
После оглашения приговора Нечаев закричал: "Это Шемякин суд! Да здравствует Земский Собор! Долой деспотизм!".
Несмотря на приговор (20 лет сибирской каторги и вечная ссылка) Нечаева побоялись отправлять в Сибирь. Для всего мира он просто бесследно сгинул - растворился где-то по пути в Сибирь, без следа и вести. В действительности по личному распоряжению царя Нечаев был заточен "навсегда" в один из самых глухих тюремных тайников правительства - Алексеевский равелин Петропавловской крепости. Уже два десятка лет там находился всего один узник - бывший офицер Шевич, давно потерявший рассудок.
Послушаем рассказ Нечаева (для конспирации он писал о себе в третьем лице): "Это - знаменитая историческая тюрьма в России. Ещё цела темница, в которой цесаревич Алексей задушен руками своего свирепого отца; ещё не совсем изгладился маленький холмик, под которым зарыли труп замученной княжны Таракановой; ещё целы мрачные, глухие казематы без света, без дверей с одними отверстиями для подачи пищи. В этих живых могилах заживо погребались жертвы деспотизма ещё в недавнее прошлое. Два года назад, во время наводнения, в эти помещения хотели сложить солдатские вещи; когда отворили роковой железный затвор и пролезли с фонарём, в мрачном склепе солдаты сделали страшную находку. Они запнулись ногой за скелет, подняли и показали в отверстие товарищам кости человеческого черепа".
Своего единственного товарища по заключению Нечаев описывал так: "Несчастный узник, томящийся в одиночном заключении более 20 лет и утративший рассудок, бегает по холодному каземату из угла в угол, как зверь в своей клетке, и оглашает равелин безумными воплями. Почему же держат несчастного в заключении? На этот вопрос политика... даёт объяснение...: безумного Шевича держат в тюрьме потому, что его пример, его вопли и припадки бешенства производят потрясающее действие на других арестантов, молодых, мыслящих, ещё не доведённых до отчаяния. Праздное одиночество в сыром склепе, грязное, непромытое бельё, паразиты, негодная пища, адский холод... всего этого достаточно, чтобы искалечить человека... Не дают книг, обрекая на абсолютное физическое и умственное бездействие, толкая на дорогу к самоубийству или сумасшествию".
Как-то в камеру к заболевшему Нечаеву заглянул тюремный врач. Нечаев: "Пришёл доктор и говорит: "Я, пожалуй, вас полечу. Да неужели вы жить хотите?""...
И вот на третий год такого заключения произошло событие, резко ухудшившее (хотя это трудно вообразить!) и без того нелёгкое положение Нечаева. В крепость прибыл сам шеф жандармов - генерал Потапов. Не сомневаясь, что заключённый уже сломлен, он снова предложил ему работать на полицию. Но генерал сильно ошибся в своих расчётах. Нечаев: "На этот раз ответом было выражение презрения к правительству в более резкой форме, а когда Потапов стал грозить Нечаеву телесным наказанием, как каторжнику, тогда он, в ответ на эти угрозы, заклеймил Потапова пощечиной в присутствии коменданта генерала Корсакова, офицеров, жандармов и рядовых; от плюхи по лицу Потапова потекла кровь из носу и изо рта".
Бесправный заключённый, который на глазах у десятка свидетелей бесстрашно залепляет оплеуху шефу жандармов всей Российской империи - что за поразительная сцена! В наказание за пощечину Нечаева заковали в тяжёлые ручные и ножные кандалы и, кроме того, цепью приковали к стене камеры. В таком положении он провёл два года. Сам он писал: "Нечаева долго держали в цепях: руки и ноги были закованы в тяжёлые кандалы, причём цепь, соединявшая эти кандалы, была нарочно так укорочена, что узник был согнут в дугу, не мог ни встать прямо, ни лечь вытянувшись, а вынужден был постоянно сидеть, скорчившись; два года он влачил оковы: руки и ноги покрылись язвами..."
И тем не менее, находясь в таком отчаянном положении, общаясь только с тюремщиками, которым запрещалось отвечать ему и называть его по имени (только - "номер пять"), Нечаев сумел создать свой последний - и, пожалуй, самый впечатляющий - заговор. О том, как это происходило, подробно написал позднее "Вестник Народной Воли". Вот отрывки из этого рассказа: "В равелине служащие не сменяются несколько лет. Нечаев имел возможность присмотреться к каждому и, пользуясь этим, наметить много лиц, пригодных для его планов. Ещё сидя на цепи, он умел лично повлиять на многих из своих сторожей. Он заговаривал с многими из них. Случалось, что, согласно приказу, тюремщик ничего не отвечал, но Нечаев не смущался. Со всей страстностью мученика он продолжал говорить о своих страданиях, о всей несправедливости судьбы и людей.
"Молчишь?.. Тебе запрещено говорить? Да ты знаешь ли, друг, за что я сижу?.. Вот судьба, - рассуждал он сам с собой, - вот будь честным человеком: за них же, за его же отцов и братьев погубишь свою жизнь, а заберут тебя, да на цепь посадят, и этого же дурака к тебе приставят. И стережет он тебя, лучше собаки. Уж, действительно, не люди вы, а скоты бессмысленные"...
Случалось, что солдат, задетый за живое, не выдерживал и бормотал что-нибудь о долге, о присяге. Но Нечаев только этого и ждал. Он начинал говорить о царе, о народе, о том, что такое долг и т. д.; он цитировал Священное писание, основательно изученное им в равелине, и солдат уходил смущённый, растроганный, наполовину убеждённый.
Иногда Нечаев употреблял другой прием. Он вообще расспрашивал всех обо всем и между прочим узнавал иногда самые интимные случаи жизни даже о сторожах, его самого почти не знавших. Пользуясь этим, он иногда поражал их своею, якобы, прозорливостью, казавшейся им сверхъестественной. Пользуясь исключительностью своего положения, наводившею солдат на мысль, что перед ними находился какой-то очень важный человек, Нечаев намекал на своих товарищей, на свои связи, говорил о царе, намекал о дворе, на то, что наследник за него...
Когда с него сняли цепи, Нечаев умел это представить в виде результата хлопот высокопоставленных покровителей, начинающих брать силу при дворе. То же самое... задним числом распространилось на потаповскую оплеуху. Конечно, Нечаев ничего не говорил прямо, но тем сильнее работало воображение солдат, ловко настроенное его таинственными намёками...
Его, действительно, не только считали важной особой, не только уважали и боялись, но нередко трогательно любили; некоторые из солдат, например, старались доставить ему удовольствие, покупая ему газеты или что-нибудь из пищи на собственный счёт; особенно привязанные прозвали его "орлом", "нашим орлом", так называли они его между собою".
Пища, газеты - это были первые, но очень важные шаги заговора. Но Нечаев не остановился на этом. "Он... начал прямо доказывать некоторым из них, будто у него есть сношения с волей, будто другие сторожа уже перешли на сторону наследника и служат ему, Нечаеву. Когда люди, особенно его любившие, привыкли таким образом к мысли о возможности служить Нечаеву, он стал им это прямо предлагать, и первый, согласившийся на это, был вполне уверен, что он чуть не последний, и что чуть ли не вся крепость принадлежит уже Нечаеву".
На девятом году заключения Нечаева в равелин посадили нового арестанта - народовольца Степана Ширяева. От него Нечаев узнал адреса революционеров, находившихся на свободе. Послушные ему тюремщики установили его переписку с "Народной волей".
Прошло уже восемь лет, как Нечаев сгинул без вести, и народовольцы были глубоко поражены, когда на их конспиративную квартиру неожиданно принесли письмо от него. Но особенно их очаровал сам тон письма. Нечаев не жаловался, ни в чем не оправдывался. Народоволка Вера Фигнер вспоминала: "Письмо носило строго деловой характер... Он писал, как революционер, только что выбывший из строя, пишет к товарищам, ещё оставшимся на свободе. Удивительное впечатление производило это письмо: исчезало всё, тёмным пятном лежавшее на личности Нечаева... Оставался разум, не померкший в долголетнем одиночестве застенка; оставалась воля, не согнутая всей тяжестью обрушившейся кары; энергия, не разбитая неудачами жизни... Когда на собрании Комитета было прочтено обращение Нечаева, с необычайным душевным подъёмом все мы сказали: "надо освободить".
По плану Нечаева, он, переодетый в генеральскую форму, должен был преспокойно выйти из равелина. Народовольцы сочли этот план вполне осуществимым - но Нечаев уже мечтал о большем. "Вестник Народной Воли": "Бегство из крепости казалось ему уже слишком недостаточным. Он задумал такой план: в какой-то день года, когда вся царская фамилия должна присутствовать в Петропавловском соборе, Нечаев должен был овладеть крепостью и собором, заключить в тюрьму царя и провозгласить царём наследника".
Но народовольцы не решились одобрить столь фантастический по дерзости план. Желябов лично встретился с Нечаевым в равелине и сообщил ему, что план захвата царского семейства Исполнительный комитет отвергает, но освободить заключённых считает возможным. Однако здесь была одна загвоздка: освобождение Нечаева могло сорвать более существенный замысел - покушение на царя. "Вестник Народной Воли": "Очевидно было, что освобождение из такого государственного тайника, как Алексеевский равелин, должно было возбудить в правительстве панику и сделать надолго невозможным нападение на царя. Нечаеву и Ширяеву было предоставлено самим решить, какое из двух предприятий ставить в первую очередь, и они подали свои голоса за 1-ое марта, несмотря на то, что Желябов уже лично осмотрел равелин и признал побег, при хорошей помощи извне, не только осуществимым, но даже не особенно трудным".
Нетрудно догадаться, сколь сильным у Нечаева было стремление на волю после многолетнего заключения. Но он не колебался. "Обо мне забудьте на время, - твердо сказал он народовольцам, - и занимайтесь своим делом, за которым я буду следить с величайшим интересом".
По переписке Нечаева можно ясно видеть различие между "нечаевщиной" и народовольчеством. В Нечаеве было много от крестьянского бунтовщика Пугачёва: в особенности любовь к военной хитрости, стремление обмануть и запутать врага. Интеллигенции всё это было чуждо. "Вестник Народной Воли": "Нечаев был в большой радости, узнавши о существовании организации Исполнительного Комитета... Но в деятельности И. К. он находил очень много ошибок. Ошибки эти все сводились, по его мнению, к чрезмерной "добросовестности" лиц, заправляющих делами партии.
"Не принимайте этого за комплимент, - писал Нечаев, - не забудьте, что из-за этой буржуазной добросовестности задерживается успешная организация, а стало быть, даётся время окрепнуть врагам народа. Из-за этой добросовестности затрудняется борьба...".
Нечаев возмущался, что Комитет "Народной воли" "не умеет показывать товар лицом, не умеет ослепить и врагов и друзей блеском своей силы. Имея в руках такие победы, какие уже были у Комитета, ловкие люди на месте его могли бы раздуть себя во всероссийскую силу и давно заставить врага капитулировать без боя. А Комитет не только не умеет "раскричать" себя, но не умеет даже хоть молчать".
"Возможно ли, например, - негодовал Нечаев, - печатать отчёты о пожертвованиях, сумма которых в одном номере составляет всего каких-нибудь 5-8 тысяч рублей?.. Есть ли смысл печатать такие отчёты? Да их нужно увеличивать уж по крайней мере двумя нулями. Или какой смысл обращаться к обществу и народу с воззванием о поддержке, даже указывая, что в противном случае организация может быть разбита? Комитет не должен допускать и мысли об этом; он должен только возбуждать общество или народ и обещать им свою поддержку, а не просить её у них". 1 марта 1881 года царь был убит, и меры охраны равелина резко усилились. Задуманный побег приходилось отложить. А в переписке с народовольцами Нечаев развивал различные революционные планы, один остроумнее другого.
Например, он предложил выпустить для местностей, где сильна вера в царя, манифест, в котором царь будто бы объявляет своим верноподданным: "По совету любезнейшей супруги нашей государыни императрицы, а также по совету князей, графов и т. д. и по просьбе всего дворянского сословия, мы признали за благо..." - и затем перечислялись высочайшие повеления, а именно: возвратить всех крестьян помещикам, увеличить срок солдатской службы, разорить все старообрядческие молельни и т. п.
Одновременно Нечаев предлагал разослать священникам подложный "Секретный указ" Святейшего синода, где было бы сказано: "Всемогущему Богу угодно было послать России тяжёлое испытание: новый император Александр III заболел недугом умопомешательства и впал в неразумие...".
Священникам предписывалось "тайно воссылать с алтаря молитвы о даровании ему исцеления, никому не открывая сей важной государственной тайны".
Самое забавное, конечно, - на чём строился весь расчёт Нечаева: что священники сразу же разболтают доверенный им "государственный секрет"...
В августе 1881 года в равелине умер от чахотки Ширяев, а в ноябре был разоблачен сам заговор Нечаева. Считается, что произошло это по оплошности одного из тюремщиков, который неосторожно передал письмо Нечаева не адресату, а его квартирной хозяйке. Всего по делу арестовали более тридцати (!) тюремщиков. Царь Александр III написал на докладе о происшедшем: "Более постыдного дела для военной команды и её начальства, я думаю, не бывало до сих пор".
Суд шёл при закрытых дверях. Один из свидетелей процесса вспоминал о поведении подсудимых: "Все они держали себя молодцами, с большим достоинством, и когда, кажется, прокурором было высказано предположение, что Нечаев действовал на них посредством подкупа, все они горячо запротестовали. "Какой тут подкуп, раздались голоса, - номер пять такой человек, для которого без всякого подкупа мы готовы были идти в огонь и воду".
Крушение заговора предрешило и судьбу самого Нечаева. Условия его содержания вновь резко ухудшили: стали кормить несъедобной пищей, лишили прогулок и т. д. Журнал "Былое" позднее писал: "В этих условиях Нечаев стал медленно умирать от чахотки, - у него пошла кровь горлом, он потерял силы и вяло бродил по камере... Но всё время он вёл себя, как и раньше, смелым борцом. Все окружавшие его чувствовали его обаяние и власть над собой".
Ему не выдавали перо и бумагу - своё последнее письмо к царю Александру III Нечаев написал кровью, нацарапал ногтем на тюремной стене...
21 ноября (3 декабря) 1882 г. Сергей Геннадьевич Нечаев скончался. Его тело было тайно похоронено в безымянной могиле; все его вещи, включая даже очки, были преданы огню. В историю Нечаев, во многом стараниями Достоевского, вошел с ярлыком "главного беса". Хотя сам писатель признавал: "Лицо моего Нечаева, конечно, не похоже на лицо настоящего Нечаева".
А соратница Нечаева А. Успенская писала: "Мне бывало смешно, когда впоследствии приходилось слышать отзывы о нём, как о суровом, мрачном фанатике, или на сцене Художественного театра в драме "Ставрогин", переделанной, как известно, из романа Достоевского "Бесы", видеть вертлявого, рыжего человека, "беса", который должен был изображать Нечаева. Ничего подобного не было в действительности; ни малейшего сходства: глупая и нелепая карикатура на Нечаева и вообще на всех нас. Нечаев был простым русским парнем, с виду похожим на рабочего, несколько пообтёсанного городской жизнью. Говорил он по-владимирски на "о" совсем просто, нисколько не выдвигая себя; он любил шутить и добродушно смеяться".
* * *
Читатель еще не заметил в этом очерке одного удивительного совпадения (о котором, впрочем, было сказано в заголовке)? Да, Сергей Нечаев умер в один день с Иваном Ивановым, погибшим от его руки. Их общий день смерти - 21 ноября (3 декабря). Надо ли к этому еще что-то прибавлять?.. Все уже сказано самой историей.
Для реакционеров, которые так любили и до сих пор любят проливать крокодиловы слезы по поводу трагической участи Иванова, этот молодой участник нечаевского "Общества топора" был столь же чужд и враждебен, как и сам его руководитель.
Ну, а те, кто считают себя сейчас продолжателями дела русских революционеров? Среди них, увы, сохраняется то же отношение к Нечаеву, о котором сто лет назад говорил Ленин, по воспоминаниям его близкого соратника Владимира Бонч-Бруевича: "До сих пор не изучен нами Нечаев, над листовками которого Владимир Ильич часто задумывался... Когда в то время слова "нечаевщина" и "нечаевцы" даже среди эмиграции были почти бранными словами... Владимир Ильич нередко заявлял о том, что какой ловкий трюк проделали реакционеры с Нечаевым, с легкой рукой Достоевского и его омерзительного, но гениального романа "Бесы", когда даже революционная среда стала относиться отрицательно к Нечаеву, совершенно забывая, что этот титан революции обладал такой силой воли, таким энтузиазмом, что и в Петропавловской крепости, сидя в невероятных условиях, сумел повлиять даже на окружающих его солдат таким образом, что они всецело ему подчинялись".
Ленин говорил: "Совершенно забывают, что Нечаев обладал особым талантом организатора, умением всюду устанавливать особые навыки конспиративной работы, умел свои мысли облачать в такие потрясающие формулировки, которые оставались памятны на всю жизнь".
"Нечаев должен быть весь издан, - неоднократно повторял он. - Необходимо изучить, дознаться, что он писал, где он писал, расшифровать все его псевдонимы, собрать воедино и все напечатать".
Заметим, что, несмотря на это пожелание, подобный сборник сочинений Нечаева так и не был издан - ни при Ленине, ни позднее. Однако в 20-е годы широко обсуждалась "историческая реабилитация" вождя "Народной расправы". Малая Советская энциклопедия признавала за ним "огромную революционную энергию". Один из его горячих защитников, Александр Гамбаров, писал в 1926 году: "Вокруг Нечаева и до сих пор продолжают еще бушевать страсти. И до сих пор имя его продолжает вызывать судороги на лице у многих мемуаристов, как вызывало оно полсотни лет тому назад, когда жил и боролся Сергей Нечаев"...
Позднее официальное мнение о Нечаеве поменялось на резко отрицательное. БСЭ в 1938 году уже называла его "уголовным преступником". В 1976 году вышла книжка Юрия Карякина и других "Чернышевский или Нечаев?", сурово осуждавшая вождя "Народной расправы". Как и веком ранее, Нечаев оказался чрезвычайно удобной мишенью для реакции, чтобы потихоньку, исподволь начать осуждение революции вообще.
Любопытно, что авторы книги разыскали отзыв Ленина о Нечаеве (он был напечатан в 1934 году в журнале "Тридцать дней"). Но, прочитав этот текст, они пришли в такой ужас, что предпочли о нем в своей книжке, густо пересыпанной другими цитатами из Ленина, даже не упоминать...
|
|
