Блюз для Тегерана

Испанский журналист и кинокритик Хавьер Толентино свой первый полнометражный докфильм  «Блюз для Тегерана» снимал по схожей  (c Сергеем Кресо  https://kolobok1973.livejournal.com/5524559.html?view=comments#comments) рецептуре:  немножко от фильма-концерта, немножко от роуд-муви, плюс всё разбавить социальной тематикой.  В результате фильм похож на лоскутное одеяло из плохо сшитых и не очень сочетающихся друг с другом кусков.  Толентино в первый раз попал в Иран, влюбился в иранский народ и иранскую культуру и с восторгом неофита запихивает в полуторачасовой хронометраж всё, что попадается под руку и на что ложится глаз.  А поскольку режиссёр не просто неофит, но и дебютант, то получается не вполне гладко.

Первые кадры   -   открыточные виды гилянской деревеньки с лепящимися по горе домишками, патриархальный сельский быт, застывшее время   -  сменяются длинным десятиминутным проездом по шумным, пыльным, суетливым тегеранским проспектам, камера закреплена в салоне видавшего виды «Пежо», в кадре   -  молодой бородатый  парень, в полный голос горланящий в унисон задорной персидской поп-песенке.  Референс к «Такси» Джафара Панахи слишком очевиден, чтобы быть непрочитанным   -   только там в салоне машины несвободный художник, а здесь  -  полностью свободный и упивающийся этой свободой.  В отличие от унылого боснийца из фильма Сергея Кресо,  витальный курд Эрфан Шафеи  не ищет заработка и гешефта.  Он не предприниматель, он   -  просветитель, знакомящий съемочную группу и через неё весь мир с культурой и повседневностью собственной страны, с Ираном и иранцами, а заодно и с самим собой.

Главный  герой приводит зрителя в один из тегеранских университетов, где молодые музыканты, рассевшись кружком в аудитории  (ни дать ни взять занятия групповой психотерапией),  презентуют своё искусство.  Каждая такая самопрезентация сопровождается кратким рассказом о себе    -  камера оператора даёт крупные планы лиц и традиционных иранских инструментов  -   уд, сантур, тар, кеманча…  Молодёжная группа «Гяс» из Решта  исполняет такие знакомые нам авазы и таснифы Ахмада Ашурпура, Мухаммеда Зараббиана, а вот знаменитая «Прекрасная весна» Рухоллы Халеки, а вот причудливый микс из иранской народной песни и тирольского вальса   -  конец жизни Халеки провёл в Австрии…  Идиллическое музицирование слегка нарушает девушка, взахлёб вываливающее своё возмущение до сих пор не отменённым со времен Исламской революции запретом на женское публичное сольное пение,   -  и тут же, как бы опровергая саму себя, исполняет соло какой-то тасниф, и в этой коллизии, как в капле воды, весь современный Иран, где развитие исламского права не поспевает за быстротекущей жизнью, а любое «нельзя» легко превращается в «если очень хочется, то можно».

Стремление режиссёра Толентино уместить в киноленту всё, что он увидел и узнал об Иране, сколь наивно, столь же и похвально   -   оно позволяет зрителю помимо созерцания пасторальных картинок и прослушивания  хрестоматийных мелодий (это примерно как если бы иностранец, снимающий фильм о современной России, сопроводил его саундтреком из «Катюши» и «Во поле берёзка стояла»), узнать массу познавательных деталей.   Роль главного резонёра и правдоруба режиссёр отводит оборванному гилянскому рыбаку, потёртому и, видимо, с утра наклюкавшемуся деду, который прожил жизнь и режет правду-матку безо всяких опасений и задней мысли.  «Почему после смерти родителей девочка получает одну часть наследства, а мальчик две, хотя надо бы поровну?  -   я вот взял и прописал в завещании поровну, и пусть только попробуют…  Почему у меня пенсия 1 миллион риалов, а стиральный порошок взял и подорожал в десять раз, с 50 до 500?  Почему я в один день зарабатываю 40 тысяч риалов, а в другой  -  100?  Почему сбежал шах?  Ему не стыдно?»  Неожиданно в мозгу у деда переключается тумблер,  выключается обличитель  («Если ты родился в Азии, то это называется «проклятие географии»)  и врубается патриот:  «Пусть только сунутся сюда американцы.  Потонут в Персидском Заливе!»

Выдав широкими мазками немного народной культуры и немного социальной проблематики, Толентино  в такой же импрессионистской манере уделяет внимание иранскому национальному характеру и иранскому быту.  Вот главный герой Эрфан дома с родителями  (мать на экране без хиджаба    -   маркер семьи «продвинутой» и нонконформистской), обычный для великовозрастного инфантила диалог («Не вмешивайтесь в мою жизнь!»), обычные страдания молодого художника («Хочу снять фильм, а денег нет, есть люди, готовые деньги дать, но иранское законодательство запрещает иностранное финансирование»).  Вот нам показывают ритуал ухаживания  (точнее, то, что под этим подразумевает режиссёр Толентино):  Эрфан девушке о Данте и Беатриче, о Ромео и Джульетте, а она ему о Хосрове и Ширин, о Лейли и Меджнуне    -  это, по  мнению режиссёра, и есть несовпадение культурных кодов.  Представить, что современная пара на свидании в качестве лекарства от душевных ран рекомендует друг другу читать Хайяма или Фирдоуси трудно    -  сцена явно грешит постановочностью.  Собственно, как и весь фильм, безуспешно претендующий на то, чтобы стать путеводителем по Ирану и иранскому культурному коду   -  усреднённый взгляд усреднённого европейца на усреднённого иранца;  в качестве дебюта пойдёт, но с обязательным дисклеймером «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись».