Вынужден опять прервать репортаж о суде, чтобы вернуться к теме, которую уже затронул в своем третьем репортаже по этой теме (на ФОРУМе.мск он дан под заголовком «Суд над Сталиным: мы проиграли – это плохо! Но кто-то удивлен?» ). Посетитель Аршинский 19.10.2009 возразил мне:
«Автор написал неплохой памфлет на тему "А судьи кто?", однако слишком, с лихом увлёкся обелением Сталина и Сталинской эпохи. Мой прадед, простой русский железнодорожный рабочий в Забайкалье осенью 1937 г. был арестован НКВД и осуждён как "японский шпион". Его жена, простая русская неграмотная деревенская женщина с несколькими малолетними детьми на руках была выслана в ссылку в г. Канск, где они жили впроголодь в землянке. Приговор об их ссылке как "врагов народа" относился напрямую и к этим детям, в том числе дошкольного возраста, - к каждому индивидуально, о чем свидетельствуют последующие дела об их реабилитации каждого отдельно - согласно послевоенным решениям так уважаемого автором Советского суда. Мой прадед умер (так записано официально) в лагере уже в 1938 г., и где он похоронен неизвестно. Старшая дочь в семье моя бабушка проявила настойчивость и после войны добилась в уважаемом автором Советском суде полной РЕАБИЛИТАЦИИ своего отца, по результатам которой моя прабабушка всю оставшуюся жизнь получала небольшую пенсию в качестве компенсации от Советского государства. Я это пишу не для того чтобы "очернить Сталина", а для того чтобы напомнить автору, что в СССР были репрессированы сотни тысяч, возможно миллионы, простых рабочих таких как мой прадед, были репрессированы по разнарядкам (типа, требуется "разоблачить" такое-то количество "японских шпионов" и т.п.). Эти разнарядки исходили в регионы напрямую из Москвы, и всё это массовое зверство происходило полностью с ведома Сталина, о чем свидетельствуют документы из архивов Политбюро. Может быть Сталин был "вынужден" репрессировать и уничтожать миллионы простых Советских рабочих, крестьян, включая малолетних детей -- пусть автор нам пытается объяснить, кто Сталина к этому принуждал. И желательно при этом, чтобы он не привлекал для своих объяснений Тухачевских, Резников и Лопаткиных. Достаточно простой человеческой совести. И по совести Сталин был людоед невиданных масштабов, оправдания которому нет и быть не может».
Начну с того, что Аршинскому можно было бы запросить в архиве дело своего прадеда и почитать его. Я такого сделать не могу, поскольку дела невинных жертв засекречены и их разрешено увидеть только родственникам, а среди, пожалуй, сотни моих прямых родственников (простых украинских крестьян), никто не пострадал от репрессий – не заработали. Правда половина моих дядьев погибла на фронте, отец и дядя Илларион вернулись израненными, ну да разве это повод для скорби в нынешней России? Это же не невинные жертвы репрессий, чего о них писать «книги памяти», какие пишет «Мемориал» о невинных страдальцах Сталина?
Я ведь долгое время думал точно также, как и Аршинский, - считал Сталина извергом, а его невинные жертвы считал героями (по своим же словам, был быдлом). Правда, не все было так просто, какие-то червячки сомнений все же были. Первым таким страдальцем, которого я увидел еще подростком, был живший у нас одно время на квартире литовец. Когда я узнал, что он реабилитирован, то пристал к нему с расспросами, и он неохотно рассказал примерно следующее:
«Когда в 1944-м русские начали наступать, мы с отцом стали уходить в Курляндию, а когда немцы там сдались, то меня призвали в Советскую Армию. Служил в Германии, а когда отслужил, то уехал на работу на Дальний восток и там меня арестовали по приказу хабаровского прокурора и этапировали в Белоруссию. А там две сумасшедшие старухи показали, что мы с отцом, якобы, расстреливали русских партизан. Меня посадили, а когда началось разоблачение культа личности, то один сидевший в лагере инженер помог мне написать письмо Хрущеву, и меня реабилитировали».
Помню, уже тогда меня покоробило, что он говорил не «наши наступали», не «наши партизаны», а «русские». И было непонятно, почему он после службы не в Литву вернулся, а дернул на Дальний восток? Но как не поверить? Ведь реабилитирован, невинная жертва!
Это уж потом, по мере того, как я собирал информацию, мнения о происходивших тогда событиях начали меняться и у меня. И не у одного меня такие сомнения возникают. Вот воспоминания лучшего аса Корейской войны Е.Г. Пепеляева о своем невинно пострадавшем командире полка майоре Казанцеве, который имел обычай здравить Сталина и свою жену в одном тосте.
«Вскоре я уехал из полка, получив назначение на должность инспектора-летчика соединения. Через некоторое время я узнал, что майора Казанцева осудили и дали несколько лет заключения. Так как это происходило на Дальнем Востоке, то ехать Казанцеву далеко не пришлось, места заключения на востоке были рядом. После войны, в Хабаровске, я случайно встретил начпрода (начальника продовольственной службы) того же АТБ. Он мне рассказал, что сидел одно время с Казанцевым, которого осудили и разжаловали якобы не за преступления и не за промахи в работе, а за то, что на одном из застолий он дискредитировал товарища Сталина, произнеся тост за здоровье Сталина и своей жены одновременно, поставив вождя на одну ступень со своей женой. Вот такая жуткая история случилась с майором Казанцевым на аэродроме Желтый Яр в начале 1943 года. Эта версия казалась вполне правдивой и подходит особенно ко временам перестройки, когда все хорошее, что было во время Советской власти, стали мазать грязью и черной краской. На самом деле, как я позднее узнал, майора Казанцева осудили не по политическим причинам, а за воровство. Вместе с ним осудили и отправили в лагеря начальника продовольственной службы батальона и начальника ГСМ батальона — этого за воровство и разгильдяйство: пропало более 30 тонн бензина».
Такие вот «невинные страдальцы». Не стоит считать японцев лохами, не догадавшимися создать разведывательную сеть в Забайкалье, поэтому Аршинскому стоит заглянуть в дело прадеда – возможно того действительно оклеветали «жертвы Сталинского террора», а, возможно, Аршинский узнает не то, к чему уже привык. Но проще выслушать не прикидывающегося невиновным «реабилитанта», а откровенного врага, скажем, Д. Панина. В 1940 году он сел по статье 58-10: «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений». А к чему призывали в «их кругу», Панин написал в своей, изданной на Западе (эмигрировал в 1972 году), книге «Лубянка-Экибастуз».
«Вопрос о возврате к капитализму в нашей стране не вызывал у нас никаких сомнений. Мы были бы согласны даже на его первоначальную форму девятнадцатого века. Все-таки рабства тогда не было, труд был добровольным, с капиталистами можно было бороться, парламент и филантропы помогали... …Гитлер обещал войну против Сталина, и это давало надежду и силы переносить жуткие условия существования, терпеливо дожидаясь своего часа. Разные слои населения ждали войны как освобождения, и им было все равно, кто ее развяжет. Мечтали только о том, чтобы она поскорей началась. Поддержка Гитлером антикоммунистических сил Испании говорила тогда в его пользу. …Мы, молодые люди тридцатых годов, хорошо знали обстановку в своей стране, но Запад представляли как единую цельную логически действующую схему. На Западе много писалось о желательности драки между Гитлером и Сталиным. Естественно, это приветствовали и мы. Ясно было, что ради этого Запад шел на многие уступки, вплоть до Мюнхенского соглашения, по которому Гитлеру была отдана Чехословакия. Но для реализации схватки между двумя деспотами нужна была общая граница, и с позиций Мюнхена непонятно, почему решили пожертвовать Чехословакией. Когда из-за нападения Гитлера на Польшу образовалась общая граница, многие решили, что война с Советским Союзом не за горами — народ был убежден в ее неизбежности. И вот Гитлер напал на Сталина. Черчилль, который за свою долгую жизнь не раз декларировал, что он борец против коммунизма, и даже обещал вообще покончить с ним, немедленно бросился к Сталину, заключил договор, а затем они вместе с Рузвельтом буквально спасли этот чудовищный режим».
Как видите, этому шакалу хотелось, чтобы Гитлер напал на СССР, да еще и СССР не имел бы помощи союзников, и ему глубоко плевать, что в так желанной им войне погибли более 23 миллионов советских людей, в том числе, и мои дядья. Этого шакала тоже, небось, реабилитировали.
Но вернемся к нашему делу. Надо сказать, что на суде ответчики сразу поперли на нас именно с посмертной реабилитацией – с тем, что начиная с хрущевских времен Верховный Суд реабилитировал сотни тысяч человек. Но ответчик Яблоков, до своей работы следователем по Катынскому делу, как раз и был тем прокурором, который реабилитировал. И нам осталось суду зачитать цитату из оспариваемой статьи Яблокова:
«Пересмотр дел репрессированных, хоть и осуществлялся в индивидуальном порядке, но во многом был процессом формальным, поскольку на деле прокуроры были заняты лишь оформлением политической воли руководства страны реабилитировать определенные группы репрессированных».
Так, что прадед Аршинского, как и все остальные реабилитанты, был реабилитирован не потому, что был невиновен, а потому, что такова была воля Хрущева. Аршинский задает мне ехидный вопрос:
«Может быть Сталин был "вынужден" репрессировать и уничтожать миллионы простых Советских рабочих, крестьян, включая малолетних детей -- пусть автор нам пытается объяснить, кто Сталина к этому принуждал?».
Думаю, что Сталина не надо было принуждать уничтожить «пятую колонну», но ради исторической точности и Аршинскому следует знать, что требование уничтожить ее исходило снизу, и не было идеей Политбюро. С одной стороны, надвигалась война, которую призывали все эти панины, с другой стороны, надвигались свободные выборы 1938 года, и требовалось, чтобы народ был доволен Советской властью, иначе он за нее не проголосует – не придет на выборы или проголосует «против». А будет народ доволен властью, если при этой власти вольготно чувствуют себя уголовники, старые враги власти, лица, призывающие Гитлера начать войну, уроды, которые вякают про то, что СССР нужен капитализм в его форме 19-го века? И требование предварительной очистки страны на пленуме ЦК был поднят снизу – секретарями обкомов.
Народ требовал очистить страну. «Демократам», ни во что не ставящим народ, и привыкшим считать «народом» только себя, этого не понять. Ну, представьте, что сегодня поставили бы на голосование вопрос: нужно ли вычистить Россию от олигархов, уголовников, продажных чиновников и политиков? Как бы проголосовал народ? Нет, не тусовка, которая вертится на экранах телевизоров, а тот народ, который сегодня не ходит на выборы? Поэтому Политбюро и Сталину оставалось принять меры, чтобы процесс чистки не затрагивал невиновных.
Немного фактов. Вот прочтите такой документ.
«ЦК ВКП(б) — товарищу Сталину И.В. 10 июля 1937 г.
Сообщаю, что всего уголовных и кулацких элементов, отбывших наказание и осевших в гор. Москве и Московской области учтено 41305 чел. Из них уголовных элементов учтено 33436 чел. Имеющиеся материалы дают основание отнести к 1-й категории уголовников 6500 чел. и ко 2-й категории — 5272 чел. Кулаков, отбывших наказание и осевших в г.Москве и районах области учтено 7869 человек. Имеющийся материал дает основание отнести из этой группы к 1-й категории 2000 чел. и ко 2-й категории — 5869 чел. Комиссию просим утвердить в составе тт.Реденс — Нач. Управления НКВД по М.О., Маслов — Зам.прокурора Московской области, Хрущев Н.С. — Секретаря МК и МГК с правом, в необходимых случаях, замены т.Волковым А.А. — вторым секретарем Московского Горкома. Секретарь МК ВКП(б) Н.Хрущев».
Как видите, Хрущев просил назначить себя членом судебной тройки, чтобы он мог лично приговорить к расстрелу только уголовников и кулаков 8 500 человек. Возможно, основываясь на более точных данных, а, возможно, просто из осторожности, Политбюро уменьшало запросы снизу, вводя «лимиты», то есть, пределы для репрессий. Политбюро не давало расстреливать столько, сколько просили все эти хрущевы.
К примеру, через месяц, приказом по НКВД №0047 от 30 июля 1937 года Хрущеву было разрешено расстрелять уголовников, кулаков, членов фашистских, повстанческих и бандитских организаций, а также не упомянутых им членов антисоветских партий всего 5000 человек, то есть, значительно меньше, чем Хрущев просил расстрелять только уголовников. Вот эти указания «репрессировать не более» сегодня выдаются, в том числе и Аршинским, за приказы Сталина «расстрелять».
Между тем, даже в упомянутом приказе Ежова № 0047 требуется:
«Утвержденные цифры являются ориентировочными. Однако наркомы республиканских НКВД и начальники краевых и областных управлений НКВД не имеют права самостоятельно их превышать. Какие бы то ни было самостоятельные увеличения цифр не допускаются. В случаях, когда обстановка будет требовать увеличения утвержденных цифр, наркомы республиканских НКВД и начальники краевых и областных управлений НКВД обязаны представлять мне соответствующие мотивированные ходатайства».
Вот снизу, из областей и мотивировались ходатайства об увеличении лимитов, и, в конце концов, многие домотивировались до того, что Политбюро репрессировало и самих мотивировщиков. Но, тем не менее, эффект от репрессий был безусловный, видимый, так сказать, невооруженным глазом. Американский посол в СССР в 1937-1938 гг. Джозеф У. Девис после нападения Германии на СССР записал в своем дневнике (7 июля 1941 г.):
«…Сегодня мы знаем, благодаря усилиям ФБР, что гитлеровские органы действовали повсюду, даже в Соединенных Штатах и Южной Америке. Немецкое вступление в Прагу сопровождалось активной поддержкой военных организаций Гелена. То же самое происходило в Норвегии (Квислинг), Словакии (Тисо), Бельгии (де Грелль)… Однако ничего подобного в России мы не видим. «Где же русские пособники Гитлера?» — спрашивают меня часто. «Их расстреляли», — отвечаю я. Только сейчас начинаешь сознавать, насколько дальновидно поступило советское правительство в годы чисток».
Значит ли это, что в ходе предвоенных репрессий не пострадали невиновные? Пострадали, и очень многие. Только под руководством Берии и только в 1939 году было реабилитировано и выпущено на свободу 360 тысяч человек, а с учетом ссыльных – до миллиона. Надо же понимать бесхитростную тактику «пятой колонны» - оговорить как можно больше людей, исходя из принципа «всех не посадят». С другой стороны, члены «пятой колонны» во множестве были у власти, в том числе в судах, прокуратуре и НКВД. Они всячески стремились этими репрессиями дискредитировать Советскую власть. Давайте прочтем отрывки из книги высланного из СССР в США антисоветчика Петра Григоренко «В подполье можно встретить только крыс». Он подробно описывает террор в те годы, и пусть это и длинновато, но зато подробности делают это описание убедительным.
«В начале 1938 года приехал ко мне Иван, мой старший брат. Поздно вечером… он рассказал, что только сутки прошли с того момента, как его выпустили из запорожской следственной тюрьмы НКВД.. Его бросили в камеру, буквально набитую людьми. По разговорам он понял, что это все "враги народа", о которых говорили на заводских и цеховых собраниях. Он работал на заводе комбайнов "Коммунар" в литейном цехе инженером.
…Привели в следственную камеру в 8 часов вечера, увели в 4 часа утра - не допрашивали. Следователь предложил ему написать подробную автобиографию и оставил одного. В соседней камере пытали людей. Брату было слышно каждое слово, крик, стон; через дверь, общую для камер, заходил в пыточную следователь, оттуда выходили покурить и передохнуть пыточных дел мастера. Дверь при этом либо оставалась совсем открытой, либо только полуприкрывалась. И брата не оставляло ощущение присутствия на пытке. Когда брат вернулся от следователя, к нему подполз человек, вернувшийся с "выстойки" перед самым уводом Ивана на допрос. Этот человек, инженер с "Запорожстали", впоследствии подписал признание, что готовил взрыв на заводе. Он же, уже после того, как его следствие закончилось, сказал брату:
- Вас не пытают, значит, могут еще освободить. Это им тоже для чего-то надо; кое-кого освобождают. Если освободят, то старайтесь не забыть то, что здесь видели.
…И надо сказать, брат отлично выполнил завет этого инженера. Я был просто поражен количеством лиц, чьи фамилии, дела и пытки он запомнил. Мы просидели почти до утра, и я все писал о вымышленных диверсиях, терроре, шпионаже, биографии этих "врагов"", применявшиеся к ним пытки, зверские избиения, раздавленные пальцы и половые органы, ожоги от папирос на лице и теле, пытки выстойкой и светом (человека на многие часы ставят под мощную электролампу), жаждой. Я записал рассказ брата и сказал ему, что пойду с этим к генеральному Прокурору СССР Вышинскому.
…На следующий день я пошел пробиваться к Вышинскому. Приемная прокуратуры СССР была забита толпами людей и гудела, как потревоженный улей. Но майор в те времена был величиной, и дежурная по приемной очень быстро свела меня со следователем по особо важным делам. Часть приемной была разгорожена фанерными переборками на небольшие комнатки. В одну из таких загородок зашел и я. Приятный и любезный на вид мужчина приподнялся, указал на стул перед столом, подал руку, назвался: "Реутов".
- Ну, рассказывайте, какая нужда привела вас сюда? - заговорил он.
Я начал рассказывать, но рассказать ничего не успел. Как только он понял, о чем будет речь, движением руки остановил меня:
- Не будем здесь говорить об этом, - и он указал на перегородки.
Я замолчал. Он снял телефонную трубку и набрал номер:
- Лидочка! В понедельник прием состоится? А много у вас? Пятнадцать? Норма? Ничего не поделаешь, Лидочка, придется добавить шестнадцатого. Дело такое же, как минское. Тут очень симпатичный майор, генштабист. Но я прошу дописать его первым, Лидочка, первым.
…В понедельник я пошел на прием. Как и просил Реутов, меня Вышинский принял первым. Он, приветливо улыбнувшись, сказал:
- Вы не торопитесь, майор, у нас с вами времени достаточно. Рассказывайте спокойно.
И я сразу успокоился. Появилось чувство раскованности. Я изложил суть дела менее чем в 5 минут. Правда, ни фамилий, ни описания пыток в моем докладе не было. Но я сказал ему, что все это у меня есть. Выслушав, он вызвал своего секретаря и распорядился:
- Попросите Нину Николаевну.
После этого задал мне несколько вопросов. Пока я на них отвечал, зашла пожилая женщина в военной форме и со значком чекиста на груди. Вышинский, не приглашая ее садиться, сказал:
- Нина Николаевна, вот майор сообщает чрезвычайно важные факты из Запорожья. Запротоколируйте, пожалуйста, подробно его рассказ и доложите мне со своими предложениями. А вас, товарищ майор, я прошу рассказать Нине Николаевне со всеми подробностями, с фамилиями и описанием всего, что там происходило.
С чувством горячей признательности и глубокого уважения уходил я от этого человека, который, по моему разумению, принял близко к сердцу и хочет решительно пресечь те нарушения законности, о которых рассказал Иван. Это посещение убедило меня в том, что пытки - местное творчество. Правда - не единичное. Я ведь запомнил Реутовское: "такое, как минское". В общем, мне стало "ясно" - на местах много безобразий, но Москва с ними борется.
Мы дошли с Ниной Николаевной до ее кабинета. Здесь она сказала:
- А собственно, зачем мы вдвоем будем заниматься одним делом. Вы, майор, человек грамотный. Поэтому вот вам бумага, садитесь и все опишите, а я потом прочитаю и если что неясно, задам вопросы.
Так мы и поступили. Ушел я довольно поздно, утомленный, но с приятным чувством исполненного долга.
Читаю …письмо Ивана. В нем сообщается, что расследовать мое заявление приехал прокурор Днепропетровской области. Свою резиденцию расположил в здании областного НКВД. Вызывают лиц перечисленных в моем заявлении, спрашивают, каким образом сведения о них дошли до Москвы, принуждают опровергать. Вызвали и Ивана. Пропуск отобрали. Посадили в той же комнате, откуда слышны стоны и вопли истязуемых. Продемонстрировали, что приезд днепропетровского прокурора ничего не изменил. Потом допрашивали Ивана.
- Кто у вас в Москве?
- Младший брат.
- Кто он?
- Майор.
- А где служит?
- Где служит, не знаю. Чего он сам не говорит, я и не спрашиваю.
- А откуда он знает о том, что с вами произошло?
- Я рассказывал ему.
- Как же вы это сделали?
- А я ездил к нему.
- Когда?
- Сразу же, как вышел от вас.
- Вы что, может, хотите в соседнюю комнату попасть?
- То ваше дело. Но только я, прежде чем идти сюда, послал брату телеграмму о том, что вызван к вам. И если он завтра утром не получит от меня другой телеграммы, будет знать, что я арестован.
После этого Ивану был подписан пропуск, и он ушел. …По письму Ивана я снова обратился к Реутову. Я бил тревогу - в Запорожье перемен нет. Там по-прежнему пытают людей. Но к Вышинскому попасть было нельзя. Он выехал в Белоруссию. И Реутов направил меня к первому заместителю Вышинского Роговскому.
Когда я зашел в его приемную, там, кроме девушки-секретаря, сидели двое спортивного вида молодых людей, удивительно похоже одетых. Девушка попросила мой пропуск и положила его себе в папку. Идя в кабинет, по звонку оттуда, папку взяла с собой. Выйдя, пригласила меня зайти. Когда я зашел, Роговский, сидя в кресле с высокой судейской спинкой, даже не взглянул на меня. Рядом с креслом Роговского, опираясь плечом на его спинку, стоял маленький тщедушный человечек. Он на целую голову был ниже спинки кресла. Это был главный военный прокурор армвоенюрист Рогинский. Его присутствие здесь я расценил, как попытку давить его четырьмя ромбами на мои две шпалы.
- Ну, что скажете? - не глядя на меня, произнес Роговский.
- Дело в том, что в Запорожье ничего не изменилось. Там по-прежнему людей истязают.
- А откуда это вам известно?
- У меня там брат.
- А от нас туда был послан прокурор Днепропетровской области и он донес, что там были отдельные небольшие нарушения, они устранены, и законность полностью восстановлена.
- Это неправда. Ровно неделя прошла с тех пор, как брат лично слышал как истязали заключенных.
- Так вы что же верите брату и не верите областному прокурору?
- Да, не верю!
- Вы видите, - повернулся Роговский к Рогинскому, - для него областной прокурор, видите ли, не авторитет.
- А для него, видите ли, вообще авторитетов нет. Он видит старшего по званию, лицо высшего начальствующего состава и никакого внимания.
- Почитали бы вы, как он пишет. Никакого уважения, никакой сдержанности. Вот, послушайте, - Роговский достает мое заявление, которое я написал и оставил Нине Николаевне, и читает: - ...это не советская контрразведка, а фашистский застенок.
Я резко перебиваю:
- Но кому он это писал?
- Как кому? Разве не вы это писали?
- Нет, писал это я. Но я вас спрашиваю, кому я это писал? В "Нью-Йорк Таймс" или, может, товарищу Вышинскому?
- Да, конечно, Вышинскому. Но... тон.
- Тон я не подбирал. Вышинскому я могу писать в любом тоне. Я это не только написал. Я и говорил это ему лично. И он мне замечания не сделал. И вообще, я в одном учреждении вижу разные стили. Вышинский начал с того, что предложил мне стул. Затем успокоил меня и выслушал все, что я хотел сказать, а у вас я стою перед столом, как школьник, и мне бросают реплики, имеющие целью взвинтить меня. Вот и вы, товарищ армвоенюрист, упрекнули меня в неуважении. А ведь вы здесь гость. Я пришел к Роговскому, и всякий воспитанный гость должен, по крайней мере, не мешать хозяину этого кабинета заниматься делом, за которое он взялся, пригласив меня в кабинет. Или здесь моим делом заниматься не хотят? Тогда позвольте уйти, тов. Роговский. Вы что думаете, я не найду другого пути для решения моего вопроса?!
- Извините, товарищ Григоренко. Не надо обижаться. Садитесь. Вопрос сложный, занимался им сам товарищ Вышинский. Я не совсем в курсе дела и пытаюсь разобраться. Может, вопрос не так поставил. Оскорбить вас я этим не хотел. Но перейдем к делу. Скажите, чего вы хотите?
- Я хочу, чтобы мое заявление было проверено, чтобы пытки были прекращены, а виновные наказаны.
- Ну хорошо, я дам телеграмму Днепропетровскому областному прокурору, чтобы он еще раз внимательно проверил все дело и доложил.
- Я вам уже сказал, что не доверяю Днепропетровскому прокурору. По-моему, в самой Днепропетровской области дела обстоят не лучше. Поэтому он и не хочет вскрывать у соседей то, что прячет у себя. Я прошу назначить кого-нибудь другого.
…Я открыл двери, и в это время прозвучал звонок в приемной. Девушка, взяв папку, пошла мне навстречу и скрылась в кабинете. Через некоторое время вышла. Сделала какой-то знак "спортивным" людям, и они оба удалились из приемной. Девушка открыла папку, достала мой пропуск, поставила на него штамп, расписалась и вручила мне.
Вскоре я получил письмо от Ивана. Без всякой шифровки. В этом письме Иван сообщал, что прибыла новая поверочная комиссия, которая работает в помещении городской прокуратуры. Его вызывали, очень любезно разговаривали. Возглавляет комиссию Реутов из прокуратуры СССР. Все следователи, участвовавшие в пытках, арестованы. Арестован Запорожский городской прокурор и областной прокурор Днепропетровской области. Начали освобождать тех, кого я перечислил в своем заявлении. Иван уже встречался кое с кем из них, в частности, с инженером из "Запорожстали»».
…На втором этаже основного нашего здания, на Кропоткинской улице, 19, имелось относительно большое фойе. Его превратили в проходной зрительный зал, соорудив здесь сцену. В день, о котором я рассказываю, оба курса были собраны здесь на лекцию "Коварные методы иностранных разведок по разложению советского тыла". Читал какой-то чин (с двумя ромбами) из наркомата внутренних дел. Во время перерыва я вышел в тыльную часть зала, начал закуривать и вдруг за своей спиной слышу:
- Вы не могли бы мне показать майора Григоренко?
Я обернулся. Увидел, что вопрос этот задает сегодняшний лектор.
- Я Григоренко, - взглянул я на него.
- Вы не возражаете, если я задам вам несколько вопросов?
После паузы он спросил:
- Вы хорошо помните ваш прием у Роговского?
- Да, конечно.
- И Рогинский там был? С самого начала или потом пришел?
- Нет, был уже там, когда я вошел.
- А в приемной кто был?
- Девушка - секретарь Роговского и еще два каких-то, в гражданском.
- А пропуск у вас при входе отбирали?
- Да, девушка взяла его и положила в свою папку.
- Так, все правильно. А как вы думаете, почему вас не арестовали?
- А я не знал, что меня кто-то хотел арестовывать. И не понимаю, за что меня могли бы арестовать.
- Ну, арестовывали же и ни за что. Вы же сами об этом писали. Вот и вас должны были арестовать в тот день. Для этого и Рогинского пригласили. Он должен был ордер подписать, как главный военный прокурор. Вопрос об аресте был решен твердо. Не договорились только о том - принимать вас или забрать прямо из приемной. Потом, видимо, решили принять и арестовать по выходе в приемную. Но что-то им помешало. Что-то напугало их. Но что?!
- А почему бы вам не спросить об этом у них самих?
- Поздно. В свое время не спросили, а теперь поздно. Расстреляны».
Следует сказать, что Григоренко приукрасил эпизод, поскольку на самом деле упомянутый Григоренко Г.К. Рогинский в 1939 году был арестован, но не расстрелян. Он получил 15 лет лагерей за то, что (цитирую обвинительное заключение) «проводил вредительскую работу, умышленно извращая революционную законность. Давал необоснованные санкции на массовые аресты и сознательно, с целью вызвать недовольство населения против Советской власти, не принимал никаких мер по жалобам осужденных и их родственников». И то, что это действительно было так, антисоветчик Григоренко, как видите, подробно и убедительно показал.
Вот как из этого эпизода можно сделать вывод, что Политбюро давало разнарядку репрессировать невиновных? Наоборот, Сталин, опираясь на честных людей, в данном случае, на Вышинского, делал все, чтобы невиновные не пострадали.
Между прочим, о том, что Вышинский жестоко карал всех фабрикантов незаконных дел, рассказывает и другой антисоветчик, бывший бургомистр оккупированного Смоленска, а до войны адвокат Меньшагин. В Смоленске в годы репрессий устроили показательный суд над «вредителями», в первой инстанции судил облсуд, а обвинителем был облпрокурор. Приговорили невиновных к расстрелу. И Меньшагин описывает, практически, то же, что и Григоренко. Меньшагин, как адвокат, поехал с жалобой к Вышинскому, узнав, что дело расстрельное, его пропустили к Вышинскому без очереди. Тот исполнение приговора остановил, затребовал дело, в результате невиновных освободили, председателя областного суда выгнали, облпрокурора посадили.
Многие удивятся – как же так, мы же с детства слышали, что Вышинский требовал всех бить и пытать до тех пор, пока они не признаются в преступлении, которое не совершали. Это же он сказал, что «признание - царица доказательств».
Признание во все времена было и остается до сих пор царицей доказательств, а Вышинский – это пример того, как можно быдлу показывать на белое и говорить «черное». Дело в том, что в СССР признание на предварительном следствии не имело никакой доказательной силы. И именно Вышинский требовал, чтобы следствие на признание не ориентировалось. Вот его слова на мартовском пленуме 1937 года.
«Вышинский: Соприкасаясь с работой НКВД в течение ряда лет сначала в качестве заместителя прокурора Союза, а затем прокурора Союза ССР и в качестве работника, не только обвинителя, но человека, которому пришлось председательствовать в суде по таким делам, как «Шахтинское дело», «Дело промпартии», Дело электровредителей (Метро — Виккерс), я должен сказать, что в основе всех этих процессов лежал всегда материал вполне объективный, убедительный и добросовестный. Это же нужно сказать и о двух последних процессах. Но, однако, сплошь и рядом чувствуется, что в следственном производстве имеется целый ряд недостатков. В большинстве случаев следствие на практике ограничивается тем, что главной своей задачей ставит получение собственного признания обвиняемого. Это представляло значительную опасность, если все дело строилось лишь на собственном признании обвиняемого. Если такое дело рассматривается судом и если обвиняемый на самом процессе откажется от ранее принесенного признания, то дело может провалиться. Мы здесь оказываемся обезоруженными полностью, так как, ничем не подкрепив признание, не можем ничего противопоставить отказу от ранее данного признания. Такая методика ведения расследования, опирающаяся только на собственное признание, — недооценка вещественных доказательств, недооценка экспертизы .и т.д. — и до сих пор имеет большое распространение. Известно, что у нас около 40% дел, а, по некоторым категориям дел — около 50% дел кончаются прекращением, отменой или изменением приговоров. Против этой болезни и была еще в 1933 году направлена инструкция 8 мая. В чем заключается основная мысль этой инструкции? Она заключается в том, чтобы предостеречь против огульного, неосновательного привлечения людей к ответственности. Я должен добавить, что до сих пор инструкция 8 мая выполняется плохо».
И Сталин, Политбюро и Вышинский не просто требовали исполнения инструкций от тех, кто репрессировал невиновных, они их безжалостно наказывали за репрессии против невиновных. В книге военных юристов А.И. Муранова и В.Е. Звягинцева «Досье на маршала» (М: «Андреевский флаг», 1996) рассматриваются конкретные дела конца 30-х годов. Авторы ярые антисталинисты, тем не менее, они сообщают.
«Только в 1937 — 1938 годах были арестованы и тайно осуждены (как правило, несудебными органами) председатели военных трибуналов округов — А. И. Мазюк (ЛенВО), Я. К. Жигур (СКВО), А. Ф. Козловский (ХВО), А. Г. Сенкевич (ЗабВО), Ф. Я. Бауманский (Зап.-СибВО), Б. П. Антонов (ВТ ОКДВА), председатели военных трибуналов корпусов М. И. Ситников, И. В. Смирнов, Ф. В. Марков, члены коллегии трибуналов окружного звена К. Я. Петерсон, И. С. Чижевский, К. Г. Сеппе, многие другие руководители военно-судебных органов и рядовые судьи...».
Причем, поскольку в те годы судьи обязаны были руководствоваться собственным убеждением в виновности подсудимых, то доказать, что они вынесли заведомо неправосудный приговор было трудно, поскольку преступные судьи твердили, что таково было их убеждение. В результате судей судили Особым совещанием при НКВД. Этот орган был создан для социальной защиты от преступников, преступность деяний которых была понятна, но доказательств этой преступности не хватало для обычного суда. Так, скажем, царская прокуратура ни разу не собрала достаточное количество фактов, чтобы осудить Сталина за его революционную деятельность, и его семь раз отправляли на каторгу по решению Особого совещания при МВД царской России. Особое совещание было и в СССР, поэтому Муранов и Звягинцев сетуют: «Военных юристов пропускали через заседания Особого совещания, и они умирали в лагерях при невыясненных до конца обстоятельствах...».
Авторы этой книги все же вынуждены и объяснить, за что при Сталине отправляли судей в лагеря.
«Одним из таких судей и был И. С. Чижевский. Его арестовали 17 июня 1938 года. К этому времени Чижевский отдал правосудию два десятка лет. Работал в реввоентрибуналах Петроградского военного округа, Туркфронта, Каспвоенфлота. В 1926 году, после реорганизации системы военно-судебных органов, был уволен из армии и стал народным судьей Ленинграда. В период нарастания массовых репрессий вновь призван на службу. В трибунал ЛенВО пришел в самое мрачное время — в августе 37-го. Включился в работу. Рассматривал контрреволюционные дела, выносил по ним и смертные приговоры. Трудно понять причину, но по большинству из этих дел Военная коллегия приговоры отменила…»
Как видите, юристам нынешней России уже трудно понять, почему отменяла приговоры кассационная инстанция – нынешним юристам уже и в голову не приходит, что кассационная инстанция должна отменять неправосудные приговоры.
И авторы так заканчивают свой горестный рассказ о конце карьеры Чижевского.
«Одним из последних процессов под председательством Чижевского было дело начальника политотдела 16-й стрелковой дивизии бригадного комиссара Идельсона. Согласно обвинительному заключению, он являлся злейшим врагом Советской власти — бундовцем и троцкистом. В совещательной комнате Чижевский убедил народных заседателей в том, что дело следует возвратить на доследование. Они согласились и подписали определение. Однако сразу после процесса один из них, политрук А. Фокеев, написал на имя начальника особого отдела Смирнова заявление, что Чижевский «не судил, а беседовал с врагом народа Идельсоном», а также предложил ему написать на имя прокурора заявление о том, как его сажали в карцер, сутками мучили на допросах, лишали сна и избивали. Это заявление народного заседателя послужило непосредственным поводом для ареста Чижевского».
Как видите, при Сталине выносившие неправосудные приговоры судьи заканчивали свою карьеру в лагерях. Давайте зададимся вопросом, а безобидно ли мнение быдла о том, что в смерти невиновных в предвоенные годы виноват Сталин? Какая нам сегодня разница, что было более 70 лет назад?
Есть разница, и касается она не Сталина, а проблем сегодняшнего дня. Давайте рассмотрим поэтапно, как гибли невиновные. Их расстреливал, не Сталин, а палачи. Значит палачи виноваты? В те годы палачи назывались служащими коменданта Управления Внутренних дел, а сам комендант организационно входил в Административно-хозяйственный отдел Управления. Из-за трудностей в поисках палача, их было не много. Скажем, на Москву и Московскую область команда коменданта состояла из 12 человек. Кроме этого они, судя по всему, приводили приговоры в исполнение и в других городах.
Ответчик по нашему делу и бывший следователь А. Яблоков снисходительно пишет, что палачи НКВД были двуногими зверьми, полностью морально выродившимися. К этому мнению Яблокова, в фильме «Память и боль Катыни» присоединяются и семь генералов и полковников юстиции, упирая на то, что палачи НКВД, дескать, занимались этой работой потому, что им после расстрелов давали водку.
Должен сказать, что к такому выводу могли придти только те, кто сам за водку согласен убить кого угодно, если безнаказанность будет обеспечена. К своей работе советские палачи относились очень ответственно, что отмечают даже антисталинисты. Палачи делали все, чтобы по их вине ни один невиновный не пострадал. Общество «Мемориал» пишет:
«Непосредственно перед расстрелом объявляли решение, сверяли данные. Делалось это очень тщательно. Наряду с актами на приведение в исполнение приговоров, в документах были обнаружены справки, требующие уточнения места рождения, а нередко и имени-отчества приговоренного. При той поспешности, с которой велось тогда следствие, не приходится удивляться, что в Бутово для исполнения приговора могли привезти одного брата вместо другого или человека, приговоренного не к расстрелу, а к 8 годам заключения; причиной приостановки казни могло еще служить отсутствие фотографии, по которой сверялась личность приговоренного. Во всех этих случаях исполнение приговора откладывалось, людей возвращали назад в тюрьму. Эта скрупулезность на месте казни иногда действовала в интересах людей, но случаи отмены «высшей меры» были крайне редки».
Сталинисты злорадствуют — многие из палачей НКВД впоследствии застрелились. Да, застрелились! Как еще эти честные и совестливые люди могли воспринять хрущевские вопли о том, что при Сталине, дескать, убивали невиновных? Палачи ведь расстреливали преступников, в чем их уверяли бумаги, подписанные судьями и прокурорами. Что палачи должны были чувствовать, какой Шекспир опишет их переживания и муки?
Но кто ответит на вопрос, а сколько застрелилось тех подонков-прокуроров, которые требовали для невиновных смертной казни, сколько застрелилось судей, подписывавших смертные приговоры невиновным? Дождетесь вы этого от двуногих зверей! Прокуроры, которые фабриковали дела на невиновных, стали при Хрущеве фабриковать теперь уже реабилитационные дела на тех, кого они убили. А те же самые подонки-судьи, выносившие смертные приговоры, скажем, председатель военной коллегии Верховного суда А. Чепцов, начали посмертную реабилитацию. Твари без чести и совести!
Так кого мы выгораживаем, сваливая вину за невинно пострадавших на Сталина? Правильно - тех прокурорско-судейских уродов, которые и сегодня творят беззакония, уверенные, что когда их возьмут за горло, то они отбрешутся, что им, дескать, так начальство приказало. Антисталитнистское быдло не Сталина позорит, оно обеспечивало Хрущеву установление беззаконие в СССР, оно обеспечивает сегодняшнее беззаконие в России!
|
|
