Жил да был на свете Дед. Ну, как жил… Он больше был, чем жил, а вот когда начал жить – тогда и прослыл Морозом. Был он и в КПСС, и в КГБ, Мороз наш, но вот именно, что был. Присутствовал, числился, хотя и присягу, конечно же давал, и взносы платил. И даже, говорят, разок с пистолетом одним готов был защищать «конторскую» территорию в Германии, которая сокрушительно объединилась – защищать от толпы, от воссоединившейся нации. Дед работал в должности подполковника там по всякой мелочи – но вот, и ему вместе со всеми контингентами пришёл срок переехать посевернее. В северную столицу.
Дед был милейшим служакой, и вовсе даже не засерчал на тех людей, из-за которых разъярённая толпа объединившихся немцев пыталась его и Деда Маркуса едва ли не линчевать… Разок в северной столице Дед даже потчевал в серёдке лихолетья самого Горби – в шикарном ресторане. Заискивающе улыбался ему, не помня зла – ведь это не Дед присяге и родине, это они ему изменили. И в роковые дни августа, ещё задолго до окончательных для родины холодов, Дед говорил на видеокамеру, что радости от изгнания бюста Дедушки из кабинетов КГБ – не испытывает, хотя искренне ненавидел большевиков за разрушение основы рыночных отношений, за покушение на частную собственность, за изгнание соли нации - капиталистов.
И вот отверзлись врата фортуны – то ли в ответ на те слова, сказанные на преждевременных похоронах родины, то ли просто по блату. Дед стал царём. Царю Борису было трудно править и такому преемнику он обрадовался сразу. Новый царь первым делом объявил, что Великий Устюг – подлинный адрес его. Национальным духом воспрянул народ: это ж если всемирный Дед, подарочный монополист проживает у нас, так ведь есть чем гордиться!
Гордиться краями проживания народа к тому моменту действительно было сложновато: при царе Борисе новые хозяева земли так выкосили заводы да фабрики как нерентбельные и в подмётки иностранным негодящие – что оставалось в Деда Мороза только и поверить. И чтобы веру эту укрепить, продолжал тысячами заводы закрывать наш Мороз, да попутно посадил Дед одного и борзоватых бояр прежнего царя в острог надолго, попилив при этом между своими друзьями его Трубу и его нефть. Нефть-то, правда, была не боярская, а народная, но Дед став царём обзаводился, конечно, своими боярами. На газ посадил одного, на нефть – другого, а воеводой поставил третьего, который больше сказками да языками занимался прежде, а в войске практически не служил.
Начал подмораживать Дед свою страну, в которой теперь частная собственность, основа Рынка – была свята и неприкосновенна. И не столько бояре-то мёрзли (наоборот, в число заморско заметных предоходнейших, зажиточных бояр попадало с каждым годом царствования Деда по десятку-другому), сколько народец – но народу мороз был приятен после долгой оттепели, которая и изъела ржавчиной заводы с фабриками… Коли подмораживает, так значит ради чего-то ужимаемся, для будущего замораживаемся – к процветанию царство ведёт Мороз, думал народ-то.
А Дед, став Морозом, вот только тут-то и зажил! В снегурочки к нему и гимнастки набивались, бывало – но не в них счастье. Купцы сами понесли Деду подарки, куски своих доходнейших предприятий – от Деда подарков и вовсе не требуя… Может, тут у них так много изменилось за времена моей службы германской героической? - думал всё Дед. Когда же они, эти сущие дети, а не народ – потребуют свои подарки, свою нефть да газ, свои школы да больницы, что я в частные лавочки переделываю, ведь всё это им полагается по правилам предыдущей, долгой сказки?!!
Поражался им Дед – но коли хотели, так он и морозил. Отмораживал целые отрасли – а народ, наблюдая, как он со своими оленями по стране красиво скачет, всё славил его да славил… Как же оставить такой народ наивный – и, главное, кому? Ведь это только наш Дед, не прежним царям ровня, может сжалиться над ним, подыграть, подпеть, подгимнИть… Другие бы сразу понаставили памятников тем царям, которые этот народ держали в чёрном теле, и никаких бы даже оленей по телевизору не показывали, чтоб е тратить из казны лишнего.
Впрочем, Мороз и впрямь увлёкся управлением опустошаемых его друзьями из Устюга земель – тут ведь уже и не до подарков. Тут только успевай подмораживать, как того требует народ, успевай сажать да пилить. Вот взял и подморозил на много лет накопительную часть пенсий чтобы тем самым, кто так любил и поддерживал Деда в новогодние (для него) выборные дни, именно этим верным подданным – сделать побольнее. Ну, чтоб с кого-то в народе начать встряску – вы когда же подарки-то потребуете? Или мне так с ними и уезжать?
Но от года к году никто о подарках и не вспоминал. Дед даже забеспокоился: а придут ли они в следующий раз под ёлку-то? Может, бороду сдать другому деду – на другого придут, так ведь важно чтобы хоровод удался, а там и дальше можно газом да нефтью друзьям из Устюга торговать с прибылями личными невообразимыми по меркам той страны, которая попрала основы Рынка…
А годы-то шли, борода-то росла – не карнавальная, а собственная, и народ только хуже становился. Решил тогда Дед притвориться что уходит – а своего очередного дружка подсадить на трон ледяной. Что, мол, получится? Зря проверял: народец, как оттепель наметилась, сразу, не дожидаясь даже конца декабря, высыпал на площади – как раз к концу года и царствования Дружка было дело. И так зашатал народ трон, что впервые вышиб слезу у Деда – искренней любви слезу, что-то оттаяло в нём тогда. Всё-таки небезнадёжен этот народ, думал Дед – его конечно придётся ещё и поморозить, и поголодать, и просто проредить, но когда-то он всё1 же обратится ко мне за подарками, и пробьют часы мою Полночь!
Перехватил трон у Дружка Дед тогда, воспылав к народу новой любовью – и продолжал распродавать всё то, что когда-то лежало под ёлкой для всех. И даже от той Трубы, что сиделый боярин утратил – отпилил кусок заморскому южному Санте, даже двум, чтоб не подумали об Устюге плохо. Подходил очередной новый, к тому же ещё и високосный год – и Дед забеспокоился, как народ, придёт ли за подарками. Для начала побросал ему, как голубям, сухариков – повысил по царской линии пару пособий, отмороженным частью пенсии старикам разовую выплату назначил, в честь Нового года, родителям тоже, ну – чтобы начали вспоминать, зачем Дед Мороз существует…
А всё не шли к его ёлке народы-хороводы. Нашёл тогда смешного усатого коллегу Дед – чтоб не на бороду, так на усы пошли посмотреть, чтоб иней новогодний на них заискрился феерически. Тот Дед-Напарник был очень похож на Чарли Чаплина, и такая ёлка обещала быть наилучшей за долгие годы работы Дедом Морозом его, «конторского», «немца»...
Однако случилось непредсказуемое: от долгих заморозков остановились часы, не пробило двенадцать, и вот тогда, чтобы их запустить – народ пришёл, даже ёлки повалил, чтоб смастерить из них то ли лестницы, то ли баррикады, чтоб хоть вверх, хоть ползком под пулями опричными, но до часов достать, чтоб запустить вручную.
Но это была уже история нового, другого года Морозной Дедовщины…
|
|
